Текст книги "Журнал «Вокруг Света» №02 за 1967 год"

Автор книги: Вокруг Света Журнал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 9 страниц)

В стороне от бушующего огня, цепляясь друг за друга, стоят на ветру два индейца. Глядя на пламя, они выкрикивают раздирающие душу слова на диалекте гуахарибо, слова страха и смерти. Американцу не обязательно знать их язык, чтобы понять эти слова. Тринадцать индейцев погибли в огне, и эти двое словно обезумели. Да и сам Риннер, пожалуй, тоже...

О том, чтобы приблизиться к этому бушующему кратеру, из которого вырывается столб огня совершенно правильной цилиндрической формы, не стоит и думать. Риннер с ужасом понимает, что эти двое могут донести следственной комиссии о его временном отсутствии. Тринадцать уже мертвы... Да, эта ночь все больше и больше напоминает ему войну. Пожалуй, проще всего было бы укокошить и этих двоих, тогда катастрофу можно будет объяснить по-своему, свидетелей не останется. Но решиться на такое Риннер не в силах. Что это – совестливость или проклятая бесхарактерность? Мысли у него начинают путаться.

Он подходит к индейцам, видит их страшные, обожженные лица. Волосы, брови, ресницы у них обгорели, но они этого даже не замечают. Индейцы не плачут, может быть, потому, что не умеют плакать. Риннер пытается с ними заговорить:

– Как это произошло? Как?

Они не отвечают, и он понимает, что они его не слышат, потрясенные гибелью своих товарищей.

Шесть часов спустя откуда-то слева из-за горизонта донесся резкий, настойчивый вой сирены. Начальник девятнадцатого участка услышал шум взрыва, увидел огонь и сразу же позвонил в лагерь Лас Пьедрас. На место происшествия прибыла санитарная машина компании «Круд». На землю соскочили санитары и бригада спасателей – семь человек в касках и асбестовых костюмах.

Они нашли начальника шестнадцатого участка инженера Риннера скорчившимся на песке рядом с трупом одного индейца; второй тоже умирал.

– Боже мой, боже мой! – без конца повторял американец.

На «джипе» и «лендровере» до шестнадцатой буровой, где ночью вспыхнул пожар, было не меньше десяти часов езды. Большого Босса и его штаб здорово растрясло, пока они добрались до места. Видимое за десятки километров пламя продолжало крушить остатки стального каркаса.

Когда обе машины подъехали к пожарищу с подветренной стороны, от представшего зрелища у всех перехватило дыхание. Уже через час после выезда они стали ориентироваться по столбу тяжелого дыма, закрывшего часть горизонта. «Нет дыма без огня», – пробормотал О"Брайен и выскочил из «лендровера» с резвостью юноши, тотчас об этом пожалев: он был совершенно разбит, онемевшая нога подогнулась, и он чуть не упал.

«Огонь ярится, – сказали индейцы, – он не пощадил ничего». Действительно, от каркаса буровой не осталось и следа. Семь человек наблюдали за пожарищем издали, метров за сто, и все же кое-кто заслонял лицо ладонью. Юрисконсульт компании, багроволицый здоровяк лет тридцати пяти – сорока, вытащил из кармана блокнот и делал какие-то записи. О"Брайену, настоящему мужчине, способному оценить всю безмерность катастрофы, это показалось предельно смешным.

– Чтобы в этом разобраться, надо туда слазить, – брякнул он, не стесняясь. – Вот ведь закавыка, а? Ладно, я уже насмотрелся. Меня от этого тошнит.

Его ирландский акцент, от которого он не желал избавляться, прозвучал резче обычного как дополнительное оскорбление. Юрисконсульт еще больше побагровел, но ничего не ответил и, продолжая подсчитывать убытки, заносил цифры в блокнот. О"Брайен вернулся в машину, развалился на переднем сиденье и развернул иллюстрированный еженедельник с приключениями супермена.

Фонтан густого, упругого пламени казался лавой, вырывавшейся из жерла вулкана. Расплавленная струя вздымалась очень высоко и не распадалась, а исчезала в черном облаке. Отдельные падавшие обратно на землю выплески походили скорее на осколки, чем на горящие капли нефти.

Пожар питал самого себя, независимый, настоящий, живой. Его не заботило, долго или коротко ему бушевать, перед ним была цель – взвиться к небесам. И он спешил...

О"Брайен вернулся к своим людям. Подробности случившегося его не интересовали. В государственном аппарате, где правила игры состояли в том, чтобы все объяснять, а не сражаться и действовать, ему, О"Брайену, несдобровать бы. Но ирландец был прямо-таки создан для битв. Он мгновенно приходил в ярость. Вот и сейчас он возненавидел этот пожар. И не потому, что чувствовал себя ущемленным: потушен пожар или нет, это не уменьшит его, О"Брайена, двойного оклада – компенсацию за работу в тропиках. Генеральный директор компании в Гватемале, как всегда, получит свой ежемесячный чек первого числа. Дело не в этом, О"Брайен злился на пожар, злился – и все тут! Он принадлежал к числу людей, которые всегда впадают в ярость, сталкиваясь с препятствиями, трудностями, враждебностью вещей и вселенной; но без таких людей мы бы еще оставались в каменном веке.

– К скважине подойти невозможно, – сказал О"Брайен. – Остается только рыть траншею прямо с наветренной стороны, а в конце сделать два зигзага для страховки.

Они вернулись к машинам. Весь обратный путь юрисконсульт втихомолку готовил очередной доклад, думая о том, как свалить всю вину на этого рыжего ирландца. А О"Брайен думал, как поскорее покончить с пожаром. Составил план действий, уточнял детали. Он уже видел, как великаны асбестовых костюмах подберутся к самому основанию огненной колонны, как заложат под нее взрывчатку и свалят ее, словно дерево. Он уже предвкушал, как после немыслимого грохота в долине воцарится тишина, как она навалится на ревущее пламя и задавит его словно тяжелым покрывалом. Так когда-то усмиряли буйных.

Потушить горящую скважину проще простого. Ее надо задуть, как задувают спичку. Только придется дунуть посильнее. Для этого нужна взрывчатка. Но подойдет не всякая! Иная способна разрушить и разметать постройки в радиусе сотен метров, но не справится с их теперешним врагом – огнем.

Покинув плато, эту равнину, усеянную сотнями буровых вышек, машины начали спускаться к Лас Пьедрасу. Последние двадцать километров дорога шла превосходная: асфальт поверх ровной брусчатки. Но спуск к порту был головокружительный: езда по такой серпентине напоминала акробатический трюк. Только бетонный парапет толщиной в двадцать сантиметров отделял машины от пропасти.

Внизу дорога выравнивалась и по мосту-плотине через все семь рукавов Рио Гуаяс выходила к морю. Но ни моря, ни реки пока еще не было видно, весь берег казался огромным болотом, над которым клубился белый туман. Здесь, у начала спуска, ландшафт казался разрезанным на две части; вверху, позади, открывалась южноамериканская пустыня – камень, песок, сера, выжженная убогая растительность. Солнце там стояло в зените по двенадцать часов. А сотней метров ниже низвергался водопад поросших мхом склонов. Любой шофер, даже самый бывалый, даже здешний уроженец, не мог думать об этом спуске без замирания сердца.

Несколько водителей грузовиков уже поплатились жизнью, с тех пор как «Круд энд Ойл лимитед» начала строительство нефтепровода, который позволял доставлять нефть от самых дальних скважин до Лас Пьедраса. В те времена тягачи с прицепами, в основном давно устаревшие и до предела изношенные, тащили пятнадцатидюймовые трубы длиной в тринадцать метров; каждая труба весила около полутонны, а таких труб грузили штук по пятьдесят-шестьдесят: передние концы на тягаче, задние на двухколесном прицепе – получался эдакий гроб на колесах. И вот иногда такой катафалк застревал на самом крутом подъеме. Мотор вдруг начинал кашлять, чихать. Встряхнет машину раза два, а потом мягкое скольжение колес, которых уже не удержать. Тридцать тонн железа сползают в пропасть. Прыгай, шофер, прыгай! Рви дверцу слева, ту, что возле руля, ту, на которую наваливался всем телом... Если за две секунды шофер не успевал открыть дверцу, пиши пропало! На другой день или через неделю приедут автокраны, и спасатели с великим трудом поднимут из пропасти то, что осталось от машины и от водителя. И отправят их – останки – каждого на свое кладбище.

Когда строился нефтепровод, такая работа очень хорошо оплачивалась.

– Давай, Манолето, давай!

– Вперед, бык! Вот молодец!

Громкие голоса раздавались в зале «Корсарио Негро», самом злачном кабаке Лас Пьедраса, но казалось, что они доносятся из динамика. Услышав их, никто бы не представил себе многолюдные трибуны над ареной, а сразу бы стал искать глазами потрескивающий приемник, передающий репортаж о корриде. Может быть, обманчивое впечатление возникало из-за тумана, который заволакивал помещение так же, как и весь город. Жители Лас Пьедраса называли такой туман «дыханием кайманов» из-за бесчисленных крокодилов, кишевших в дельте реки. Но нет, это были все-таки живые человеческие голоса, а не хрипы электрического ящика. Прислушавшись, уже нельзя было ошибиться;

– Вперед, бык!

– Посмотрите-ка на Манолето, он уже мертв!

– Как это мертв! Ни черта!

Кричавших было трое, они сидели за угловым столом.

Белые стены большого зала украшены рекламными картинками. Справа от входа над стойкой – портрет никогда не существовавшего «Черного пирата» – в каждой руке по пистолету, в зубах абордажная сабля, в объятиях полуголая девица; глаза пирата художник намалевал фосфоресцирующей краской.

В тот час в «Корсарио» почти никого не было. Город придавил тяжкий полдневный зной. Скоро, в 11 часов, заревет сирена, возвещая об обеденном перерыве в доках; тогда сюда явятся портовые рабочие выпить стаканчик агуардиенте, покрутиться возле девиц. Но пока все тихо. Пока здесь одни курильщики марихуаны.

Сигареты, которыми они глубоко затягиваются, начинены марихуаной, наркотиком, вызывающим направленный бред. Достаточно четырех граммов этой травы – и вы уже на ярмарке грез, закройте глаза, выбирайте.

Сегодня курильщики из «Корсарио» решили отправиться на корриду.

Наркотик до странности изменил их голоса; они тяжело дышали, время от времени неожиданно вскрикивали. Но та же марихуана исполнила их общее желание: на круглом столике с цементной, под мрамор, крышкой чудесным образом появился золотистый песок, песок арены.

К их восторгу, она превратила неясные силуэты знакомых предметов в пеструю праздничную толпу, собравшуюся в воскресный день на Пласа де Торос. Пепельницы, блюдца, бутылки из-под кока-колы, наполовину опустошенная литровая бутылка рома превратились в ловких бандерильеро, роскошных пикадоров, суровых стражников – необходимых статистов мистерии смерти. Более того, здесь присутствовал сам Манолето. Манолето, который два года назад был убит его сто восьмым быком, Манолето, идол афисьонадос.

Курильщикам казалось, что коррида действительно проходит перед их глазами. Иногда один из них незаметным движением передвигал стакан или бутылку, как бы оживляя действие. Но для трезвого наблюдателя это было невыносимое зрелище – сплошная фальшь с большой буквы. Хозяин Эрнандес, тучный европеец со шрамом на лице, утирая пот кухонным полотенцем, смотрел на своих гостей угрюмо, со сдержанной яростью.

– Совсем рехнулись! – проворчал он. Похоже было на то... Двое из курильщиков были индейцами-полукровками, тщедушными, нервными, истощенными. Их жесткие черные волосы блестели как лакированные, правда, у старшего они заметно поредели. У обоих были прилизанные свирепые усики.

Третий был белым. Выглядел он лет на шестьдесят и был худ как скелет. Морщины на его лице казались грязными трещинами, волосы сплошь седые, руки беспокойно двигались, и весь он временами спазматически подергивался. Его выгоревшие, как у людей, долго плававших по морям, глаза глубоко запали, щеки тоже настолько ввалились, что казалось – скулы вот-вот прорвут натянутую кожу. Он был поглощен событиями корриды и реагировал так, словно на карту было поставлено что-то очень значительное: кашлял, смеялся, произносил пять-шесть слов и умолкал, расслабившись, с помертвевшим лицом. Потом все повторялось.

Вдруг все трое склонились над столом. Жак, европеец, пробормотал:

– Это не коррида, а бойня!

– Нет, ты смотри, какое сильное, смелое животное...

Для них на столе продолжался настоящий бой быков, и Манолето непрестанно вызывал восторги десятитысячной толпы, разместившейся рядом на двух стульях, но хозяину нелепость происходящего уже порядком надоела.

Рядом с хозяином за новенькой кассой – сплошной никель и цветные кнопки – преувеличенно прямо сидела его жена. Старообразная и поблекшая в свои тридцать лет, она с гордостью созерцала кассу, символ их процветания.

Между нею и мужем молодая индеанка, согнувшись над цинковым баком, мыла оставшуюся с ночи посуду.

Хозяин за стойкой склонился к официантке.

– Пусть вопят, что хотят, и делают, что угодно, только чтобы мне не в убыток. Роза, дай им еще что-нибудь выпить.

Девушка неуверенно вышла из-за стойки, подошла к троим, взяла со стола пустой стакан и спросила:

– Господин Жак, чем мне еще угостить вас и ваших друзей?

Жак зло повернулся к ней:

– А ну поставь на место, дрянь!

Но Роза уже пятилась к стойке со стаканом в руке.

– А ну поставь на место! – повторил Жак и добавил с болью в голосе: – Эта дрянь увела быка...

Индейцы сразу поняли всю непоправимость происшедшего. Они переглянулись с видом людей, с которыми судьба сыграла злую шутку. Официантка испуганно шмыгнула за стойку.

Лысый индеец покачал головой:

– В самом деле она его увела.

Жак был возбужден больше всех. Он поднялся, глаза его вращались с бешеной скоростью под выгоревшими бровями, нижняя губа тряслась, в углах рта появилась пена. На индейцев наркотик подействовал не так сильно, и они попытались усадить своего белого приятеля на стул. Но тот держался на ногах крепче, чем они думали. Махнув рукой, индейцы оставили его бушевать.

Жак схватил стакан, разбил его вдребезги и растоптал осколки. В один угол полетели спички, в другой – сигареты. В голову «Черного пирата» угодила тяжелая пепельница, порвавшая полотно. Хозяин пожал плечами и вышел из-за стойки с намерением раз и навсегда утихомирить разбушевавшегося Жака. Тот швырнул в него стакан и завопил, как капризный ребенок:

– Отдайте мне моего быка, не то вас всех разорву на части!

Хозяин беззлобно, но решительно отвесил Жаку пару пощечин и, когда старик с рыданием рухнул на стул, вернулся за стойку. В эту минуту появился Жерар. Он казался озабоченным.

– Опять напился? – спросил Жерар, указывая на Жака. – Ну ладно, у меня новости. «Круд» вербует на работу.

– Ты что, теперь работать собрался? – удивился Эрнандес. – Ну и дела!

– Эта работа меня интересует. Они объявили: опасно, но заплатят хорошо.

Хозяин «Корсарио» на мгновение замер с открытым ртом, потом перевел дыхание и спросил:

– А что за работа?

– Не знаю, – ответил Жерар. – Но, во всяком случае, пора что-то делать. Сорву куш – и прощай Лас Пьедрас! Мне этот дохлый городишко осточертел. Каждый день любоваться вот этим...

Он взглядом указал на Жака, всхлипывавшего за столом, на зал, на девиц.

– Посмотри на Линду... Уже полгода я мечтаю вытащить ее из этого болота и не могу, потому что жрать надо. А этот жалкий город с его туманом, эта дрянная река, эти смехотворные вояки. Осточертел, я сказал? Не то слово. Мне все здесь опаскудело!

* * *

Год назад одиннадцатичасовым рейсом Жерар прилетел сюда из Гонолулу. К Эрнандесу он вошел столь уверенно, словно явился из соседнего бистро. За столом в уголке, накурившись марихуаны, рыдал Жак. Это с ним случалось не менее трех раз на неделе. Эрнандес уставился на нового посетителя, как бы не узнавая его, но тот снял дымчатые очки и небрежно бросил:

– Привет, старина! Заплати-ка за мое такси! Хозяин «Корсарио Негро» ничего не ответил, однако достал из ящика кассы серебряный доллар и протянул его официантке со словами:

– Поди отдай шоферу.

А ведь его редкостная скупость была общеизвестна! Присутствовавшие при этой сцене сделали вывод, что незнакомцу кое-что известно об Эрнандесе. И они не ошиблись.

Жерар поселился в «Корсарио» в двенадцатидолларовом номере. Эрнандесу такой поворот дела явно не нравился, но до поры до времени он прикусил язык. Мало того, Жерар Штурмер не платил за постой ни гроша, его долг хозяину достиг уже тысячи двухсот долларов. И тут-то Жерару повезло: он встретил Линду. Правда, ее преданность и немое обожание его совершенно не трогали, скорее раздражали, но он и не думал, что в таком деле нужна настоящая любовь. Зато теперь он мог хоть изредка платить Эрнандесу. О прежнем долге никто не заговаривал, на нем, по-видимому, был поставлен крест.

Жерар Штурмер быстро прикинул, на что может рассчитывать парень вроде него в таком городишке, как Лас Пьедрас. Сначала он попробовал работать честно. Но перспективы были скверные. Местное население Лас Пьедраса жило в крайней нищете.

Индейцы, истощенные лихорадкой, наследственными болезнями и эпидемиями, были слишком многочисленны – работы на всех в порту не хватало.

Все, кто застрял в Лас Пьедрасе, находились в том же положении, что и Жерар. Изгнанные из разных стран или сбежавшие от своего прошлого, они сидели в этой мерзкой дыре, где невозможно было жить и откуда еще труднее было выбраться.

Денег не хватало. Постоянный голод грыз их, сжигал кровяные тельца, дизентерия выворачивала им кишки, лихорадка, заботы, женщины и наркотики отупляли и разрушали мозг. Без работы, без гроша в кармане, они продолжали верить, что случится чудо. Дилемма была проста: выбраться отсюда или подохнуть с голода. Выбраться они не могли, а подыхать никому никогда не хотелось. Сжав кулаки и стиснув зубы, они яростно метались в ловушке, в которую попали.

Благодаря доброму сердцу Линды, а также некоторым другим ее достоинствам Жерару удалось избежать отчаяния нищеты. Но сначала приходилось туго. На третий день он, как и все его предшественники, отправился в бюро по найму компании «Круд». В пыльной большой комнате с грязным полом, вдоль стен которой стояли четыре длинные скамьи, сидели человек двадцать бедолаг. Они дожидались очереди, жалуясь друг другу на свои злоключения. Все были измождены, глаза их лихорадочно блестели, от них пахло голодом и нищетой. Жерар пересек комнату и уверенно постучался в дверь.

– Кто там еще? – раздался изнутри раздраженный хриплый голос.

Штурмер вошел и очутился лицом к лицу с чудовищем. Люди, нанимающие на работу, всегда вызывают страх, но на сей раз Жерар столкнулся с чем-то невероятным. Нечто длинное, бледное, нитеобразное, сверкающее золоченой оправой очков и золотыми зубами, с одной авторучкой за ухом и другой в руке, потело над отпечатанными на машинке страницами. Существо то и дело хватало настольный вентилятор и подносило его к уху, за которым не было авторучки, словно желая прочистить себе мозги сжатым воздухом. Взглянув исподлобья на Жерара, существо коротко выдохнуло:

– Для вас работы нет. Зайдите в другой раз...

Еще два дня спустя, превозмогая стыд, Жерар явился в бюро для иммигрантов, расположенное в огромном железобетонном здании. Дверь была с бронзовыми накладками; от сырости они позеленели и покрылись пятнами. На внутреннем открытом дворе сразу бросалась в глаза доска, на которой бронзовыми же буквами были начертаны права и обязанности иммигрантов. Особенно запоминалась заключительная часть: «Тот, кто прибывает на территорию Гватемалы с открытым сердцем и желанием трудиться, проникнутый настойчивостью и энтузиазмом, имеет право есть каждый день».

Сколько раз в день и что именно, в тексте не указывалось.

За конторским столом в холле сидел служащий в форме, то есть в габардиновых брюках цвета хаки, в белой рубашке, с распущенным черным галстуком и с зеленым козырьком над глазами. Не успел Штурмер открыть рот, как служащий жестом дал ему понять, что в работе ему отказано. «Но послушай, приятель!» – закричал Жерар с такой улыбкой, будто встретил друга детства после десяти лет разлуки. Удивленный чиновник поднял голову, пригляделся к посетителю, и его землистое лицо тоже тронула гримаса, которая в этих широтах могла бы сойти за улыбку.

Искусство рассказчика было вознаграждено: после сильно приукрашенного, точнее – насквозь лживого, повествования о своем прошлом Жерар получил формуляр, в котором значилось: «Жерар Штурмер, тридцати шести лет, уроженец Парижа, судимостей не имел, профессия – управляющий». Но только на улице он увидел, что принят на работу... докером!

Он решил поступиться самолюбием. «Можно поторговаться даже с господом богом», – сказал он себе. Можно век проработать докером, ни разу не прикоснуться к мешкам или ящикам и тем не менее раз в неделю исправно получать свои денежки... И он отправился в порт.

Мешки с цементом лежали штабелем перпендикулярно к молу в двадцати метрах от причала. Штабель был огромный: сто метров в длину, тридцать в ширину, пять в высоту. Десятка два грузчиков под началом индейца-надсмотрщика, вооруженного свистком и дубинкой, взваливали мешки на головы и относили на другой конец мола, где складывали их параллельно причалу в такой же штабель: сто метров длиной, тридцать шириной и пять высотой. Со стороны могло показаться, что, когда эта работа будет завершена, все начнется сначала, уже в обратном порядке.

Жерар подошел к работающим. По их телам струился пот, смешивался с цементом и засыхал твердыми потеками, под которыми лопалась кожа и начинала сочиться кровь. У всех были глубоко запавшие щеки и тусклые, остановившиеся глаза. Когда они тяжело переводили дыхание, казалось, что у них разрываются внутренности. Иногда один из них останавливался и кашлял, сплевывая серую слизь и цемент. Если надсмотрщику чудилось, будто кто-то чересчур замешкался, раздавались два предупредительных свистка. После третьего следовал удар дубинкой.

Штурмер подошел к надсмотрщику, сунул ему бумагу, полученную в иммиграционном бюро, и спросил:

– На какую работу поставишь?

Толстый индеец, похожий на палача, заговорщицки протянул ему свои «орудия труда».

– Будешь работать со мной на пару, друг. Жерар испытующе взглянул на него. Видно, этот болван и впрямь счел его себе подобным.

– Лучше я отсижу свой срок в Карсель Модело за то, что тебя укокошу, чем стану на твое место. Катись подальше, сволочь!

Надсмотрщик непонимающе уставился на Жерара. Штурмер пожал плечами и отправился обедать в «Корсарио», окончательно отказавшись от мысли зарабатывать деньги честным путем: с этого и надо было начинать.

Потом дело запахло контрабандой. Два богатых городских торговца: плоскостопый негр-аптекарь в золотых очках и индеец по имени Альварес Кордо, владелец единственного в Лас Пьедрасе универмага, – наперебой уламывали Штурмера, суля ему несметные барыши. Жерар живо смекнул, что, если бы у него был хоть какой-нибудь начальный капитал, оба гватемальца могли бы ему очень пригодиться. Будь у него своя лодка, они наверняка пошли бы на риск, оплатив первые расходы. Они даже намекнули, что на таких условиях готовы одолжить ему десять тысяч долларов.

С другой стороны, у хозяина прибрежного ресторанчика имелась шхуна, на ремонт которой требовалось не больше двух тысяч долларов. Тому, кто взялся бы ее отремонтировать, хозяин наверняка продал бы шхуну в кредит. Это была добротная двадцатидвухметровая посудина из тикового дерева с медной обшивкой. Дельце было выгодное: после ремонта такая шхуна стоила бы не меньше пятнадцати тысяч долларов. Но у Жерара не было необходимых двух тысяч, и добыть их ему было так же трудно, как и сумму, в десять раз большую.

Дело это тянулось уже одиннадцать месяцев. Два раза в неделю француз навещал своих возможных кредиторов, желая дать им понять, что мысли о сотрудничестве с ними он не оставил. Иногда спускался к морю и окидывал шхуну взглядом хозяина. Все остальное время он проводил с Линдой. Или просто бездельничал.

Но не только Штурмер так постыдно застрял в этом мертвом городе. Он познакомился здесь с Гансом Смерловым, литовцем, поляком, немцем или русским – в зависимости от того, с кем Ганс говорил, и от того, что писали в газетах о политике. Раньше он служил начальником полиции в Гондурасе, потом вынужден был бежать, чтобы его прежние приятели не упрятали его за решетку.

– Ну что, Ганс, недолго длилось твое генеральство, вытурили, а?

– Сукины дети, – отвечал Смерлов, пожимая плечами. – Дерьмо собачье!

Когда Ганса спрашивали о планах на будущее, лицо его делалось суровым и непроницаемым.

– Планы? Соберу из голодранцев армию убийц, и мы камня на камне не оставим от Тегусигальпы, когда я туда вернусь!

Смысл розыгрыша состоял в том, чтобы заставить его признаться, что у него не было и нет ни гроша для закупки необходимого оружия. Шутники вволю веселились, глядя на его жалкую физиономию.

Заглядывал в «Корсарио» и Джонни. Настоящее его имя было иным. Он был румыном и скрывался в Лас Пьедрасе с тех пор, как во время попойки ударом ножа убил своего лучшего друга. Джонни, как и Ганс, прибыл сюда из Тегусигальпы. Идиотская история; поножовщины между друзьями всегда нелепы. Но теперь, когда в лице Жерара Джонни нашел нового лучшего друга, он уже реже сожалел об убитом.

Были и другие: необычайно респектабельный с виду англичанин Льюис, большой поклонник красоты негров, Хуан Бимба, воевавший когда-то в Испании против Франко, пятнадцатилетний итальянец Бернардо Сальвини, похожий на слегка свихнувшегося исполнителя эстрадных песенок, Педро – американец, мулат Земляной Орех, Делофр, бывший посланник Франции в Каракасе, Стив из Боготы... Словом, человек двадцать, готовых на все, лишь бы уехать отсюда...

Продолжение следует

Рисунки Г. Филипповского

Перевел с французского Е. Факторович