Текст книги "Журнал «Вокруг Света» №02 за 1967 год"

А. Алдан-Семенов. Красные и белые

Рейд Каппеля – Савинкова начинался удачно.

Полковник разработал несложный, но дерзкий план операции. Каппель решил обойти городок и станцию Свияжск и перерезать железнодорожный путь из Казани в Москву. А потом стремительным налетом захватить штаб Пятой армии, станцию, важнейший Романовский мост через Волгу. Отряд Бориса Савинкова должен был нанести удар по левобережной группе красных. Части левобережной группы размещались по линии железной дороги от Красной горки до Романовского моста. Отряд Савинкова в операции Каппеля играл вспомогательную роль – он лишал левобережную группу красных возможности прийти на помощь правому берегу.

Глубокой августовской ночью отборные офицерские батальоны Каппеля с полевыми орудиями и пулеметами осторожно, бесшумно проселочными дорогами обошли городок Свияжск и кинулись на станцию Тюрлему. Красные части, занимавшие станцию, были захвачены врасплох и полностью уничтожены. Командир Второго офицерского батальона поручик Листовский расстрелял и повесил всех пленных красноармейцев.

На запасных путях Листовский обнаружил два состава с орудийными снарядами.

– Салют в честь большевиков! Пусть знают, что пришли белые мстители! – Поручик приказал взорвать поезда.

В огневых вихрях и металлических громах разваливались вагоны с артиллерийскими снарядами. От взрывов гудела и вздрагивала, уходя из-под ног, земля, срывались с вязов и сосен тела повешенных...

Чудовищное рыканье взрывов прокатилось по ночным полям, «ад сосновыми борами, над завернутой в туманы Волгой. От Тюрлемы до Свияжска было почти тридцать верст. Утробный гул вздрагивающей земли, лиловые вспышки, рвущие небо, донеслись до Свияжска. Для выяснения обстановки со станции Свияжск в сторону Тюрлемы отправился бронепоезд...

Каппель прискакал в Тюрлему, когда станция уже превратилась в дымящиеся развалины. Бешенство охватило полковника. Он вскинул над головой Листовского нагайку, заорал, задыхаясь:

– Как вы смели, поручик! Кто вам позволил взрывать снаряды? Надо же иметь башку на плечах! Салют в честь большевиков? Это же идиотизм, поручик! Вы предупредили красных своим салютом! Я вас расс...– Каппель не договорил.

Из соснового борка появился бронепоезд. Он шел тихо, неуверенно, как бы на ощупь.

– Вот противник, достойный вашего азарта. Сокрушайте его как вам угодно.

Полковник, окруженный связными, помчался к станции Свияжск...

В штаб Пятой армии поступали тревожные донесения:

– Бронепоезд сожжен каппелевцами под Тюрлемой... Офицерские батальоны штурмуют Романовский мост... Савинков захватил Красную горку...

Со всех сторон станцию Свияжск осаждал опытный противник. Силы каппелевских батальонов превышали силы коммунистов в двенадцать раз. Казалось, не было никаких шансов отбросить Каппеля, прорваться и выйти из пылающего смертного круга. В ночной темноте вскипали огненные фонтаны, скрежетали гранатные осколки, повизгивали пули. Воняло гарью, кровью, расплавленным металлом...

Каппель нервно ходил по речному обрыву, тиская в руках бесполезный бинокль. В предрассветной мгле едва угадывались горбатые фермы моста. Что там сейчас происходит? Военный опыт подсказывал полковнику, что он уже утратил преимущество внезапного удара. Романовский мост он думал взять в три часа ночи, теперь – половина пятого. Каждая минута приближала рассвет и отдаляла Каппеля от цели.

Из зыбкой полумглы вынырнул всадник. По удрученному виду связного Каппель понял – мост по-прежнему в руках красных, но все же спросил:

– Мост взяли?

Ничтожная географическая точка – Романовский мост – выросла до исключительной величины. В ней как в фокусе пересеклись для Каппеля военные, политические, личные интересы. Мост был главным козырем в затеянной операции: Каппель поставил ва-банк не только судьбу Казани и белой армии, но и свой военный авторитет, свои надежды на стремительное движение к Москве.

– Это же мой Аркольский мост, – бормотал он, шагая по речному обрыву. – Мой, мой Аркольский мост!

Из глубины памяти всплыло ослепляющее видение: Наполеон с растрепанными волосами, с разорванным знаменем в руках штурмует Аркольский мост...

– Отправляйтесь снова и привезите хорошие вести, – бросил Каппель связному.

Каппель присел на обгорелый пень. Поднял бинокль – серая мгла и черный дым закрывали Волгу и Левобережье. Где-то там, за луговыми рощами, действует Савинков. Оттуда не доносится шум боя: значит – все. Значит – победа! И вдруг новая тревожная мысль овладела полковником: «Выше Романовского моста стоит красная флотилия. Она молчит. Почему? И долго ли она будет молчать? Может, красные не догадываются, что я потерял все свое преимущество? Господи, помоги мне!»

Наступило седое утро 29 августа.

Могучий металлический звук широко, властно и как-то торжественно раскатился по Волге. И сразу наступило мгновение угрожающего покоя: Каппель слышал лишь шелест волжской воды под обрывом. Он вскочил с пенька, кинул бинокль к глазам. «Стреляет морское орудие. Красная флотилия вступает в дело!..»

Эхо еще скользило по воде, и, как бы настигая его, раздался короткий ошеломляющий рык. Рассветающее небо, Волга, мост пронзительно вспыхнули и погасли.

Залп миноносцев красной флотилии накрыл офицерские части, штурмующие предмостные укрепления. Плавучий форт «Сережа» шрапнелью косил каппелевцев: их черные ряды отхлынули за волжские обрывы.

Форт «Сережа», буксиры «Ваня» и «Добрый» высадили на правый берег десант. Балтийские моряки и волжские матросы бросились в штыковую атаку. Душою атаки был Маркин – комиссар флотилии обладал удивительным чутьем угадывать слабости врага. Он почувствовал – офицеры залегли за обрывом. Обойти их с обеих сторон обрыва, закидать гранатами, погнать к Волге – вот что необходимо сейчас, в эту минуту. Там, на берегу, офицеров встретят шрапнелью... Матросы говорили о Маркине – он появляется в самых опасных местах в самый нужный момент. И Маркин появился на обрыве – тяжелый, стремительный, страшный, великолепный в своем гневе. Связка гранат, описав кривую, рухнула в гущу залегших офицеров...

Можно назвать это случайностью, можно объяснить происшедшее тактической ошибкой Каппеля, или преждевременной его успокоенностью, или другими такими же резонными причинами, но ход событий был изменен.

Ночное сражение под Свияжском показало не только мужество и не только духовную стойкость коммунистов. Это была победа дисциплины над стихийностью, классового сознания над мелкобуржуазными страстями, воинского долга над страхом и трусостью. Бойцы революции поняли, как они могут сражаться и побеждать.

5

В молочном тумане – зыбком и скользком – влажно стучали копыта, позвякивали стремена. Сивые полосы тумана ползли между дубами, пузырились над кустарниками. Азин поеживался под набухшей от сырости буркой. С каждой ее волосинки стекали капли, к рукам липли жухлые листья, запах гниющих желудей щекотал ноздри. Роща была и таинственной и угрожающей: чудились притаившиеся враги, мочажины казались бездонными ямами, лощинки – обрывистыми логами.

– Мы не заблудились? – спросил Азин.

– Думаю, что нет, – неуверенно сказал Северихин.

Подъехали Вестер и Бандурин, в бурках они походили на монахов. Азина обозлил непролазный, неожиданно павший туман.

Азин не спал двое суток, выматывая себя и командиров перед ожидаемым, уже скорым наступлением. Его коротенькие распоряжения, как тревожный звон, разносились по всем батальонам и ротам. Пешне и конные разведчики непрерывно следили за всеми переменами в расположении неприятеля, и все же, не удовлетворенный их сведениями, Азин решил осмотреть позиции сам.

Они отправились еще засветло. Осмотрели позиции Вятского батальона Северихина, побывали на батарее Бандурина.

– За этой дубовой рощицей окопы белочехов, – показал Северихин на лесок. – Я утром там был – в роще ничего подозрительного.

– А мы еще прощупаем. Под покровом темноты заглянем к ним в гости, – ответил Азин.

Они долго блуждали по роще, пока навалившийся туман не запутал их. Заехали в какую-то лощину, заросшую орешником.

– Подались слишком влево, – предположил Северихин.

– Вправо-влево, вперед-назад! Разведчик из тебя... Может, мы очутились в тылу противника? Вот будет весело...

– Я предупреждал о ненужности этой поездки, – недовольно проворчал Вестер, поворачивая к Азину блестевшее мелкими каплями лицо.– Да ты разве послушаешь. Неосторожность к добру не приводит.

– Девка осторожничала, да все равно забрюхатела, – отшутился Азин, понимая неуместность этих слов. Понимал он и опрометчивость своего поступка. – Вестер, ты всегда прав. А я – дурак! Между прочим, дураки бывают и зимние и летние. Зимний дурак пока шапку не снимет, да полушубок не сбросит, всем кажется – умница явилась. А летний дурак – он ясен, как солнышко. Я из породы летних...

Все уныло рассмеялись, отряхнули бурки, закурили. Огненные зрачки цигарок осветили мокрые усы и подбородки. Азин коротко рассмеялся и заговорил на другую, совершенно неожиданную тему:

– Странное у меня, друзья, ощущение. Прошел всего месяц, как мы покинули Вятку, а будто бы пронеслось десять лет. А что ожидает нас завтра? Если бы можно было заглянуть в собственное будущее!.. Ведь, смешно, нам всем не больше ста лет. Мы еще молокососы. Странно устроена жизнь – давно ли мы не знали о существовании друг друга? А теперь у нас и беда одна и мечта одна – Революция. И если я погибну, то за это единственное слово. Помолчи! – строго остановил он Северихина.– Знаю, скажешь – для революции надо жить.

– Вот именно!

– Но кто-то должен погибнуть?

– Почему обязательно ты?

– А почему другой?

– Спорить с тобой, Азин, да на пустой желудок– зряшное дело.

– А жить хочется, – печально согласился Азин. – И девок любить охота, и самогонку пить, и хороших людей слушать. Учиться у них уму-разуму. А самое главное – делать что-то такое, что не пахнет кровью и порохом. Одним словом, хочется жить...

– Время-то – одиннадцатый. Надо же выбираться из рощи, – напомнил Бандурин.

Туман понемногу рассеивался, в небе появились звезды. Из вязкой мглы потянуло дымом, деревья поредели. Всадники выехали на опушку и натолкнулись на сторожевой пост противника. Вокруг костра сидели легионеры – дымные тени их раскачивались. Еще можно было повернуть и скрыться в роще, но, сдвинув на затылок папаху, отряхнув бурку, Азин направился к костру. Северихин, Вестер и Бандурин последовали за ним. Легионеры повскакали с земли, предостерегающе зазвякали винтовки, вислоусый фельдфебель подозрительно спросил:

– Кто такие?

– Что за часть? Где командир? – не отвечая на вопрос, весело крикнул Азин. – Что ж вы, черти зеленые, расселись, как в кабаке? Десять минут наблюдаю за вами, а вы хоть бы хны! Ты старший поста? – надвинулся он на фельдфебеля. – Почему не вижу часового?

– Вой часовой, и подчасок с ним, – слегка оробел фельдфебель.

– Ну и дурацкое место выбрали! От красных спрятались, а что творится кругом, ни хрена не видите. С дозорами соседей связь установлена?

– Так точно! Левее, на берегу Казаики, – дозор. И вправо за рощей охранение двадцатой роты. Место у них глухое, того и гляди азинцы пролезут. Может, вы верхами сумеете проскакать, узнаете, что у них делается? Только позвольте узнать, кто вы такие? – уже смелея, спросил фельдфебель.

– Хорошо, хорошо, старина! Азиным не пугай. Лучше не спи, зорче посматривай! Сейчас в двадцатую роту слетаю. Проверю, как они там.– Азин пришпорил свою лошадь и поскакал в рощу.

На обратном пути он выговаривал своим спутникам, обвиняя их в легкомысленном отношении к разведке.

– Привели в волчье логово. К счастью, в нем оказались неопытные волчата...

Азин часто бывал несправедлив к своим даже самым близким друзьям. Он требовал от них большей изворотливости в действиях и большего военного умения, чем они обладали. Вчерашние рабочие и крестьяне, они не решались порой действовать так же бесшабашно, как Азин. А ему помогали и ум, и отчаянная, иногда нахальная смелость, и та врожденная сообразительность, что выводит человека из самых рискованных положений.

Друзья Азина видели, как рос и креп полководческий талант их командира.

Азин быстро и решительно подавил мятеж левых эсеров и анархистов в Вятке. Азин остановил у станции Вятские Поляны бегущие части Второй армии. За двое суток он сумел создать дисциплинированную группу войск Арского направления. Его маленький Коммунистический батальон сразу вырос до 5 тысяч бойцов. Азин разгромил белочехов под Высокой горой и Киндерью, отбросил в Казань отборные офицерские батальоны...

Друзья Азина понимали и принимали его превосходство как военного начальника. А удивительная храбрость, воля и ум молодого командира увлекали их, потому что сами они были молоды и отважны.

6

Миноносцы, впаянные в вечернюю гладкую воду, казалось, дремали, равнодушные ко всему, но покой их был обманчив.

С ровным маслянистым гулом работали машины, кочегары поднимали пары, озабоченно сновали боцманы. Пулеметчики проверяли свои «максимы» и «виккерсы», подносили ящики с пулеметными лентами, матросы рассовывали по карманам гранаты. Все делалось быстро, но несуетливо, тревожно, но без страха.

Флагман красной флотилии миноносец «Прочный» жил особенно напряженной жизнью. К миноносцу то и дело причаливали катера и шлюпки, по трапам взбегали капитаны, комиссары, матросы, прибывающие со всех судов.

Лариса Рейснер с неугасающим интересом женщины и поэта наблюдала за всем происходящим на флагмане. Штаб Пятой армии откомандировал ее на работу в красную флотилию. Но счастье встречи с друзьями поблекло от общей беды, словно орудийным выстрелом ударившей в сердце каждого матроса. Телеграмма о покушении на Ленина потрясла всех, вызывая боль и тревогу за Ильича, ненависть к эсерам. Само слово «эсер» теперь как бы впитало в себя кровь и предательство.

Рейснер знала, что во всех частях Пятой армии проходят гневные митинги. Сейчас на флагмане тоже начнется митинг...

За бортом со стеклянным шорохом всплескивала вода. Лариса посмотрела в черную глубину реки и поежилась. Вода шла неудержимо – волжская, все видящая и ничего не помнящая вода. Но те события, что происходят сегодня и произойдут завтра, не смоет, не заметет своими песками Волга. Рейснер чувствовала, как сиюминутные события становились необыкновенно значительными. Были значительными не только травленные ветрами, прокаленные солнцем матросские лица, но и блеск их глаз и их позы, полные ожидания. Рейснер видела тяжелые спины, мускулистые ноги, упершиеся в палубу. Ноги эти напоминали узловатые корни, вросшие в землю. Балтийские моряки, штурмовавшие Зимний, и волжские матросы, готовящиеся штурмовать Казань, выросли на русской почве. В их жилах струится жаркая, перемешанная с древесными соками кровь, земная сила таится в их мускулах.

Перед Ларисой Рейснер проходили разные люди. Вот спокойный, теплый коричневый профиль боцмана. «Его лицо отчетливо и просто, как парус, наполненный ветром», – подумала Рейснер. Вот пулеметчик – угловатый, остроносый, с желтым пушком на щеках. Рейснер невольно улыбнулась ему. Вот и еще курносое широкоскулое восемнадцатилетнее лицо. Юноша весь в пока неосознанном им полете. Рейснер нахмурилась, стараясь проникнуть глазами в голубые, дышащие гневом глаза паренька. И поняла: матрос испытывает то же состояние горя и страха, гнева и мести, что и она.

К флагману причалил новый катер. По трапу взошел Николай Маркин – и все на флагмане пришло в движение. Моряки построились в ряды легко и беззвучно. Серые, глаза Маркина, вся его плотная, словно вырубленная из гранита, фигура приковывала внимание.

Маркин шагнул к неподвижному строю матросов. Сдернул с головы бескозырку.

– Боевые друзья! Вы уже знаете – враги революции хотели убить нашего Ленина. Ильич тяжело ранен, но борется с болезнью. Наша любовь к нему сильнее всяких лекарств. Взятием контрреволюционной Казани мы поможем Ленину больше, чем, может быть, доктора. Пусть офицерские батальоны Каппеля вооружены лучше, чем мы! Пусть так! Тем больше чести для нас. И мы не станем ждать, пока адмирал Старк нападет на нас. Мы будем искать с ним встречи, найдем его первыми и первыми сокрушим его. Бойцы Волжской флотилии! Многие из нас не увидят завтрашнего солнца. Вы знаете это не хуже меня. Но революция требует победы, – голос Маркина дрогнул, но тут же приподнялся и зазвенел. – Мы все добровольцы революции. Она ценит героев и стыдится трусов. Поэтому, поэтому, – дважды повторил он рыхлое, податливое слово, – кто боится сражаться за революцию, пусть сойдет на берег...

Ряды матросов не шелохнулись.

Маркин вскочил на снарядный ящик и сразу приподнялся над своими товарищами. Они знали, и любили его, и величали «неистовым комиссаром». Он тоже знал в лицо каждого из них, и тоже любил, и молчаливо восторгался ими. С этими самыми балтийскими моряками он штурмовал Зимний...

Лариса Рейснер помнила неистового комиссара по метельным ноябрьским дням Петрограда. Уже тогда Маркин очаровывал ее романтическую душу, сейчас он вырастал в символ революционного действия.

– Друзья! Боевые товарищи!– вскинул Маркин руку со скомканной бескозыркой. – Пошлем телеграмму нашему Ленину. Пожелаем ему скорейшего выздоровления. Пусть знает он, что мы готовимся к взятию Казани...

Гул, равносильный гулу прибоя, развалил вечернюю тишину. Слабый голосок Ларисы Рейснер утонул в этом море шума. Ее прежние представления о популярности, славе, величии распадались перед этой яростной силой любви. В этих ошеломляющих криках было не слепое поклонение, а естественная любовь, и надежда, и почти детское доверие людей к человеку, ставшему необходимым, как хлеб...

Переполненная звездами ночь повисла над Волгой. Стволы орудий блестели от лунного света и мелкой росы. Флагманский миноносец с погашенными огнями бесшумно рассекал волжские воды.

Рейснер едва различала на мостике фигуры капитана, штурмана. За «Прочным» чуть обозначались движущиеся силуэты «Прыткого» и «Ретивого» – буксирных пароходов, переделанных под канонерские лодки. На всех этих «Ванях», «Ольгах», «Ташкентах» замерли в нетерпеливом ожидании десантники Маркина.

Для Ларисы Рейснер тоже наступило мучительное ожидание сигнального выстрела. С этим выстрелом красная флотилия откроет ураганный огонь по судам адмирала Старка.

Сигнальный выстрел не был оглушительным. Пронзительная вспышка в ночи – и миноносец содрогнулся всем корпусом. Лариса качнулась, ухватилась за край борта...

Налет красной флотилии был страшным в своей неожиданности. Черные стволы дымов росли над Волгой.

Напряжение боев под Казанью нарастало.

7

«Благодарю. Выздоровление идет превосходно... Лучшие приветы». Торопясь, оставляя на бумаге чернильные кляксы, Лариса Рейснер переписывала ленинскую телеграмму. Маркин выдергивал из ее пальцев листок, совал вестовому:

– На канонерку «Олень»! Прочесть бойцам ответ товарища Ленина...

Перо запиналось и прорывало шершавую бумагу, глуховатый голос Маркина поторапливал, жилистая рука его мелькала перед глазами.

– На плавучий форт «Сережу»! Зачитать всем от командиров до кочегаров. Быстрее же, Лариса Михайловна!

Рейснер слышала, как новый вестовой соскальзывал с трапа в шлюпку, как взбрызгивалась под веслами вода, и принималась за очередную копию. За ее спиной тихо, но возбужденно спорили пулеметчики Серега Гордеев и Всеволод Вишневский.

– Как по-твоему, окаянный ты мой приятель, можно через головы наших ребят лупить из пулемета по белым?

– Можно, но осторожно.

– Вся загвоздка в том, чтобы своих не покрошить.

– С комиссаром разве потолковать?

– Совершенно даже необходимо. Маркин – он собаку съел на всяких выдумках.

Рейснер с необычной остротой почувствовала тревожную атмосферу последних часов перед штурмом Казани. Атмосферой ожидания охвачены сейчас Маркин, пулеметчики Гордеев и Вишневский, все бойцы волжской флотилии, она сама. В Москве Ленин тоже переполнен ожиданием. Сколько еще остается до штурма? Пять часов, или триста минут, или восемнадцать тысяч секунд... Чернеют ряды бойцов на палубе миноносца. Командоры стоят у своих орудий, пулеметчики – у «максимов» и «виккерсов».

Лариса Рейснер на мгновение прикрыла глаза. Представила, как на всех боевых и вспомогательных судах проходят митинги. Вполголоса читается телеграмма – простые ленинские слова... И как бы в ответ своим мыслям услышала приглушенный голос Маркина:

– Друзья! Мы запрашивали Москву о самочувствии нашего Ленина. И вот пришла телеграмма. От самого Владимира Ильича. – Маркин вытащил из нагрудного кармана телеграфный бланк, вскинул руку. – Вот она, телеграмма от Ленина-Лариса Рейснер уже наизусть выучила текст телеграммы. И все же мысленно повторяет слова, произносимые Маркиным: «Благодарю. Выздоровление идет превосходно. Уверен, что подавление казанских чехов и белогвардейцев, а равно поддерживавших их кулаков-кровопийцев будет образцово-беспощадное. Лучшие приветы. Ленин»...

Лариса Рейснер знает: на этот раз не разразится буря восторженных криков – нельзя привлекать внимание противника. Рейснер только видит кулаки и бескозырки, вскинутые над головами, да Маркина с трепещущей телеграммой.

До штурма Казани осталось четыре часа...

– Телеграмма Ленина – боевой приказ. Все мы горим волей к победе и будем сражаться как львы. Белая Казань доживает свои последние минуты, – сияя бледным от бессонницы лицом, говорил Азин.

Командиры слушали, замкнув его плотным кольцом. Азин передохнул и, уже смеясь, добавил:

– Когда враг побежит, не давайте ему опомниться. Гоните его и в хвост и в гриву!

Отшутившись, стал отдавать короткие приказании:

– Вятский коммунистический батальон атакует войска, прикрывающие реку Казанку. Задача Северихина – уничтожить их, переправиться через Казанку и соединиться с Оршанским полком Пятой армии. Оршанцы сейчас находится у деревни Сухая Речка. Задача ясна, Северихин?

– Совершенно ясна. Я сделаю все возможное, – ответил Северихин.

– А ты сделай и невозможное. Атаку Северихина поддерживают батареи Бандурина и Екамасова...

– Есть! Есть! – отозвались командиры обеих батарей.

– Полтавский полк обходит и уничтожает белочехов. Его поддерживает эскадрон Турчина.

– Победа или смерть! – воскликнул Турчин.

– Только победа! Добровольческий отряд Дериглазова окружает батальон поручика Листовского. Смотри, Дериглазов, каппелевцы дерутся как черти...

– Мои татары по Казани соскучились, командир...

– Все! – Азин положил руку на кобуру маузера. – Патронов не просить, снарядов не требовать. Их нет. Резервов тоже нет. Дополнительных приказов не ждать – каждый командир действует по обстоятельствам и своему усмотрению. Друзья, помните – героев ждет признательность революции, трусов и дезертиров – позор.

До штурма Казани оставалось три часа...

Разведчик Оршанского полка Кузьма Долгоруков испуганно озирал крутые обрывы, опоясанные белыми стенами, и над ними желтую узорчатую башню Суумбеки.

– Мать честная, сколь всяких препон! Казанку переплыви, на обрыв влезь, стены одолей. А они тебя из пулеметов, а они тебя из гаубиц. Пять раз убьют, пока доберешься, – жаловался он своему дружку Фоме Березкину.

– Иван Грозный Казань брал? – строго спросил Березкин.

– Когда это было! При Иване-то кулаками дрались, а беляки такие гостинцы приготовили, упаси бог и помилуй!

– А ты вдоль обрыва глянь. Видишь, в него Проломная улица уперлась. Под этот самый обрыв Иван-то Грозный тыщу пудов пороха закатил – и стены в небо. Через пролом и пошли наши мужики – и пошли до самой башни.

– А все-таки нету во мне смелости на такую штурму...

– Чудной ты, Кузьма, мужик! Страховито не тебе одному. Мне ведь тоже не до пляски. А что Ленин бает? Забыл? Ленин аж по телеграфу отбил – истребить белую контру...

С кремлевского обрыва над головами разведчиков шарил прожекторный луч – мертвенно-бледный, холодный, безжалостный.

До штурма Казани оставалось два часа...

Шпионы приносили Каппелю самые неприятные известия. Под Свияжском обнаружены эскадроны красной конницы. Между станцией и городком скапливаются пехотные части. Дозорные катера красных замечены под береговыми обрывами Верхнего Услона. На Левобережье, у станции Красная горка, появились рабочие отряды. Каппель выслушивал эти известия и все сильнее проникался мыслью о возможном падении Казани. Генерал Рычков, капитан Степанов, поручик Листовский находятся в ловушке. Красные обложили город с трех сторон. Уйти в случае поражения могут только сам Каппель по правому берегу да флотилия адмирала Старка. И все же Каппель решил драться до последней пули. Он все еще надеялся на стихийность и случайные обстоятельства гражданской войны.

Идея психической атаки, такая соблазнительная и так славно разработанная Каппелем, сейчас отпала. «Нельзя идти в атаку парадным строем против орудий, пулеметов и конницы красных, – после долгого раздумья решил Каппель. – Это безумие! Я использую психическую атаку, но позже». Он только разослал по всем батальонам приказ, который заканчивался словами: «В плен не брать, самим не сдаваться».

В избу, где помещался штаб Каппеля, прибежал запыхавшийся лазутчик. Ему удалось заколоть штыком красноармейца, везшего на передовые позиции красных под Свияжском телеграмму Ленина. Каппель прочитал телеграмму и сразу оценил нравственное, политическое и вдохновляющее значение ленинских слов для красных.

Каппель вышел на крутой волжский обрыв. Было все еще темно, сыро и знобко. На Левобережье мигала одинокими рыжими огоньками Казань. Каппель посмотрел на реку – скрытые обрывами, притаились пароходы адмирала Старка. А где-то, выше Верхнего Услона, может, совсем рядом, стоят балтийские миноносцы. По обоим берегам Волги, в сосняке, в неубранной пшенице, в ивовых зарослях, в перезревших травах лежат красные. Ни костров, ни стука, ни вскриков. Во всей этой полновесной, но болезненной тишине только сурово шумит волжская вода.

Каппель не знал, что до штурма Казани осталось тридцать минут...

В пять часов утра красная флотилия открыла ураганный огонь по Верхнему Услону, городским пристаням и судам адмирала Старка. В пять часов со стороны Красной горки пошли в наступление рабочие полки левобережных войск Пятой армии. В пять часов Владимирский и Петроградский полки, роты латышских стрелков и волжских матросов ринулись на штурм позиций полковника Каппеля. В этот же час на восточной окраине города Азинская группа завязала бой с белочехами, офицерским батальоном поручика Листовского...

Штурм Казани продолжался весь день. К вечеру красные захватили высоты Верхнего Услона, на левом берегу заняли Красную горку. Белая флотилия отступила от города и укрылась под береговыми обрывами Нижнего Услона...

8

Наступило 10 сентября...

Белые орудия чуть не в упор били по судам красной флотилии. Короткие молнии вырывались из-за складов и дровяных поленниц, офицеры стреляли с чердаков, из окон обывательских домиков – и пули вскидывали пенистые клубки волжской воды.

Буксиришко «Ваня», виляя между фонтанами взрывов, метнулся к пассажирской пристани «Кавказ и Меркурий». Маркий прыгнул на дебаркадер, за ним повалили матросы. Буксир отскочил от пристани, уступая место «Ольге» и «Коноводу». Раздались крики ярости, восторга, отчаяния – их тут же приглушил зловещий треск пулеметов.

Полосатые тельняшки мелькали перед Маркиным, прятались за штабелями мучных мешков, выбегали на берег и падали подкошенные. Мимо Маркина проскочила Лариса Рейснер с растрепавшимися волосами, с гранатой, зажатой в кулаке. Пуля, сдернув с головы Ларисы платок, швырнула его на песчаную отмель. Маркий потерял Рейснер из виду.

За штабелями раздался взрыв. Густое облако муки взвилось над Маркиным, и вражеский пулемет замолчал. «Вот это баба!» – присвистнул Маркин и кинулся было вперед, но отступил, укрылся за железную бочку. На матросов, на Маркина беглым шагом двигались офицерские цепи.

Маркин оглянулся. «Олень», проскользнув между канонерками, приближался к берегу. «Скорей же, скорей!» Маркин ждал долгое мгновение, пока «Олень» разворачивался правым бортом. Маркин невольно вобрал голову в плечи, сжался за бочкой.

Торопливо, зло, весело заработал пулемет на «Олене». Перегоняя его, заговорили второй, третий... Широко шагающие офицерские цепи распались. Маркий прыгнул через бочку, вскинул наган. Побежал вперед, чувствуя тяжелое дыхание, слыша за собой грузный топот матросов...