Текст книги "Февраль"

Автор книги: Владлен Логинов

Соавторы: Михаил Шатров
сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 16 страниц)

К числу мало знакомых мне членов Временного правительства принадлежал, наконец, А. И. Коновалов – министр торговли и промышленности. Я в первый раз с ним встретился в Таврическом дворце, в первые же дни революции, и наблюдал его в течение тех двух месяцев, что я состоял в должности управляющего делами Временного правительства.

Вот человек, о котором я, с точки зрения личной оценки, не мог бы сказать ни одного слова в сколько-нибудь отрицательном смысле. И на посту министра торговли, и позднее, когда – к своему несчастью – он счел долгом патриотизма согласиться на настояния Керенского и вступил вновь в кабинет – притом в очень ответственной и очень тягостной роли заместителя Керенского,– он неизменно был мучеником, он глубоко страдал. Я думаю, он ни на минуту не верил в возможность благополучного выхода из положения. Как министр промышленности он ближе и яснее видел катастрофический ход нашей хозяйственной разрухи.

Как мне уже пришлось выше сказать, несомненно, что во Временном правительстве первого состава самой крупной величиной – умственной и политической – был Милюков. Его я считаю вообще одним из самых замечательных русских людей и хотел бы попытаться дать ему более подробную характеристику.

Мне много и часто приходилось слушать Милюкова в Центральном Комитете, на партийных съездах и собраниях, на митингах и публичных лекциях, в государственных учреждениях. Его свойства как оратора тесно связаны с основными чертами его духовной личности. Удачнее всего он выступает тогда, когда приходится вести полемический анализ того или другого положения. Он хорошо владеет иронией и сарказмом. Своими великолепными схемами, подкупающей логичностью и ясностью он может раздавить противника. На митингах ораторам враждебных партий никогда не удавалось смутить его, заставить растеряться. О внешней форме своей речи он мало заботится. В ней нет образности, пластической красоты... Если он и в речах, и в писаниях бывает многословен, то это только потому, что ему необходимо с исчерпывающей полнотой высказать свою мысль. И тут также сказывается его пренебрежение к внешней обстановке, соединенное с редкой неутомимостью. В поздние ночные часы, после целого дня жарких прений, когда доходит до него очередь, он неторопливо и методически начинает свою речь, и тотчас же для него исчезают все побочные соображения: ему нет дела до утомления слушателей, он не обращает внимания на то обстоятельство, что они, может быть, просто не в состоянии следить за течением его мыслей.

И Милюков, как и многие другие, живет и жил в крайне неблагоприятный для его личных дарований исторический момент. Волею судеб Милюков оказался у власти в такое время, когда прежде всего необходима была сильная, не колеблющаяся и не отступающая перед самыми решительными действиями власть.

ЛИСТОВКА, ВЫПУЩЕННАЯ ЛЕОНИДОМ АНДРЕЕВЫМ, «ПАМЯТИ ПОГИБШИХ ЗА СВОБОДУ»

В настоящую минуту, когда в таинственных радиолучах по всему миру несется потрясающая весть о воскресении России из лика мертвых народов,– мы, первые и счастливейшие граждане свободной России, мы должны благоговейно склонить колени перед теми, кто боролся, страдал и умирал за нашу свободу.

Вечная память погибшим борцам за свободу.

Их много схоронено в русской земле, и это они дали нам такую легкую, светлую и радостную победу. Одних мы знаем по имени, других мы не знали и не узнаем никогда. Но это они своей неустанной работой, своими смертями и кровью подточили трон Романовых. Высокий и надменный, стоял он грозным островом над морем народной крови и слез; и многие слепцы верили в его мощь и древнюю силу и боялись его, не зная того, что давно подмыт он кровью в самом основании своем и только ждет первого прикосновения, чтобы рухнуть.

О, человеческая кровь – едкая жидкость, и ни одна капля не может пролиться даром! И ни одна слеза не пропадет, ни один вздох, ни одно тюремное проклятье, приглушенное каменными стенами, перехваченное железной решеткою. Кто слышал это проклятие узника? Никто.

Так и умерло оно в темнице, и сам тюремщик поверил в его смерть, а оно воскресло на улице, в кликах восставшего народа, в огне горящих тюрем, в дрожи и трепете обессилевших, жалко ослабевших тиранов!

Ничего не пропадает, что создано духом. Не может пропасть человеческая кровь и человеческие слезы. Когда одинокая мать плакала над могилой казненного сына... кто думал об одиноком горе ее?

А того не знала она, и многие из нас не знали, что одинокие и страшные слезы ее точат-точат-точат романовский кровавый трон!

Чьи-то скромные «нелегальные» руки трудолюбиво и неумело набирали прокламацию, потом эти руки исчезли – в каторжной тюрьме или смерти, и никто не знает и не помнит о них.

А эти скромные руки – точили-точили трон Романовых!

Кого-то вешали со всем торжеством их подлого и лживого правосудия. Трещали барабаны. Жандармы задами лошадей управляли народом. И безмолвствовал народ. И он, одинокий в саване своем и как бы всеми покинутый, мужественно и гордо отдавал смерти свою молодую прекрасную жизнь... знал ли он, что его смерть точит-точит трон Романовых и будет точить, пока не рухнет он?

...Безвестные кронштадтские и свеаборгские матросы, которых расстреливали десятками и в мешках бросали в море. Один труп в мешке прибило к берегу к саду царской дачи – и так некоторое время были они против и рядом: царский дворец и распухший казненный матрос в мешке; и кто может сказать, на сколько в эти часы или минуты под мертвым взглядом казненного был подточен трон Романовых?

Пресненские рабочие, которых толпами прирезывали и пристреливали на льду Москвы-реки в мрачные декабрьские дни; рабочие, женщины и дети петербургского Девятого января, голутвенские телеграфисты и просто неизвестные совсем и навсегда неизвестные, которых на кладбище и у стен походя расстреливали Риман и Мин. Толпы латышей, над которыми, не спрашивая об имени, расправлялись карательные отряды под командованием немецких баронов. Студенты и просто неизвестные, которых терзала на улицах Москвы черная сотня, сдирая мясо до костей, сжигая заживо, топя в реке, как собак.

О, сколько их! Сколько их!

Сколько безвестных могил, сколько трупов, сколько страданий оставил позади себя Николай Романов!

И нынешние великие дни по праву принадлежат им. Это они дали нынешним счастливую возможность мощным движением народного плеча свалить подточенный и кровью подмытый трон. Это они дали вам ту радость освобождения, для которой нет слов и выражения...

Вечная память погибшим борцам за свободу.

Леонид Андреев

С требованием обращаться:

1. Москва, Трубная улица, д. Лебова, № 11. Книгоиздательство «Книжная биржа».

2. Петроград, Суворовский проспект, д. № 2. Книжный магазин «Живое слово».

Цена 10 коп. Перепечатка воспрещается.

МСТИСЛАВСКИЙ. Огромный Екатерининский зал заполнен до отказа. Начиналась процедура «представления революционному пролетариату и революционным солдатам» Временного правительства. Зрители собрались давно, в зале стоял нетерпеливый гомон огромной толпы. Во дворец сегодня сошлись, как на былые премьеры,– «весь Петербург», кроме знати, здесь налицо... Мелькают в толпе именитые и знакомые по иллюстрациям лица артистов, писателей, адвокатов. В полном составе весь думский комитет. Масса чиновников. Праздничные лица и платья. Не знамена – цветы в руках. В этой толпе как-то стушевались, стали незаметными рабочие и солдаты. Среди них – те, кого в эти дни не раз приходилось видеть и в уличных боях, и на заседаниях Совета... Все поглядывают наверх, на хоры, где все еще находятся арестованные. Мелькают лица Голицына, Протопопова, Щегловитова, Хабалова, других министров. Они в обычной своей одежде и форме, только лица серые и бледные. Похожи на актеров, только что отыгравших свои роли. Кажется, они уже не возбуждают ни у кого никаких чувств, не портят праздничного настроения.

Так и должно быть. Кончена революция – воскресает жизнь, снова становится на привычные, наезженные пути. Сегодня пасха господня, и, как поется в пасхальных песнях,– «праздник из праздников и торжество из торжеств». Представление начинается.

ЧУГУРИН. Нас затиснули в угол, и все – Залуцкий, Шляпников, Шутко, Свешников, Скороходов, Каюров, Нарчук, Лобов, Ганьшин, Эйзеншмидт, Куклин, Павлов, Винокуров и другие,– все мы стояли с мрачными лицами. Солдаты, устроившиеся впереди нас, наоборот, оглядывались вокруг с выражением благостной растерянности. Все им было здесь в новинку, здорово, по душе. В руках кроме винтовок они неловко держали цветы.

На трибуну вылез Львов.

– Разрешите огласить состав первого общественного кабинета, назначенного временным комитетом членов Государственной думы. Председатель совета министров и министр внутренних дел – Львов.

Все, конечно, закричали и зааплодировали, а Ганьшин не выдержал и пустил:

– Князь!

– Ну и что?– обернулся пожилой солдат.– Князья тоже люди. Лишь бы человек хороший...

– Министр иностранных дел – профессор Милюков!

Милюков, седой и торжественный, как на иконе, поклонился. Барышни его цветами забросали.

– Министр военный и морской – Гучков.

– Октябрист,– вставил Ганьшин.

– Министр торговли и промышленности – Коновалов. Министр финансов – Терещенко.

– Фабриканты,– отметил Ганьшин.

– Министр путей сообщения – Некрасов.

– Кадет,– снова влез Ганьшин.

– Министр земледелия – Шингарев.

– Какой партии?– обернулся солдат, помоложе.

Пожилой сказал ему:

– Не надо нам никаких партий. Лучше так: кто хороший человек и за народ стоит – того и в правители...

– Министр юстиции – Керенский.

МСТИСЛАВСКИЙ. Зал рукоплескал. Керенский встал, прямой, как свеча. Не в затрапезной уже, затрепанной куртке,– в застегнутом доверху, шелком отворотов поблескивающем сюртуке. Рука заложена за лацкан. Невидящим, над толпой куда-то вдаль смотрящим взглядом напряжены странно опустелые глаза. И как-то по-новому звучит торжественный голос:

– Я, гражданин Керенский, министр юстиции России, объявляю во всеуслышание: Временное правительство вступает в исполнение своих обязанностей по соглашению с Советом рабочих и солдатских депутатов. Сегодня великий всенародный праздник: в сбросившей тысячелетние цепи, свободной отныне стране провозглашено волей народа первое свободное правительство!

Рука Керенского глубже скользнула за лацкан, о-н вынул красный, кровяным пятном заалевший шелковый платок и отер лоб. И, как на сигнал, новой бурей оваций откликнулся зал. Полетели цветы. Оркестр грянул «Марсельезу».

ЧУГУРИН. Я смотрел на наших и видел руки, сжимавшие винтовки, глаза, лица... Было радостно и... обидно. Может быть – и не совсем верное это слово. Не все в этот раз получилось по-нашему. Тут много причин... Потом, когда приехал Ленин, все это стало ясно... и что произошло, и куда идти дальше... и о наших ошибках мог судить каждый. Но главное мы сделали – нет больше в России царя. Конечно, что там говорить, очень нам не хватало Ильича. Но все, что вкладывал он в нас, сработало.

Надежда Константиновна Крупская, 48 лет. Член Коммунистической партии с 1898 года. Советский государственный и партийный деятель. Ближайший помощник и жена В. И. Ленина. После Октябрьской революции член коллегии Нарком-проса РСФСР.

КРУПСКАЯ. После обеда, когда Владимир Ильич уже собрался уходить в библиотеку, в комнату вдруг ворвался Вронский.

– Вы ничего не знаете?– крикнул он с порога.– В России революция!

Не берусь рассказать о том, что почувствовал и испытал в это мгновение Ильич... На какую-то секунду он окаменел... потом поднялся и стал как-то очень медленно одеваться... Мы спустились по лестнице, вышли на улицу... Помню – шел дождь... Пошли по узким уличкам вниз к озеру, где вывешивались под навесом все свежие газеты... Владимир Ильич ускорял и ускорял шаг... Редкие прохожие буквально шарахались от него... Наконец – газетные витрины... и около них необычно молчаливые эмигранты... У Ильича был такой вид, что все невольно расступились перед ним... В глаза ударил жирный заголовок:

В РОССИИ ПОБЕДИЛА РЕВОЛЮЦИЯ!

ЛЕНИН. Когда через три года на братской могиле жертв Февральской революции мы поставили скромный памятник, слова, высеченные на нем, врезались мне в память: «По воле тиранов друг друга терзали народы. Ты встал, трудовой Петербург, и первый начал войну угнетенных против всех угнетателей».

Да, тогда, как это не раз бывало в истории, власть захватил ее народ. Он не получил ни мира, ни хлеба, ни подлинной свободы. Но только безумцы, глухие и слепые, могли думать, что народ можно обманывать и дурачить сколько угодно...

Еще из Цюриха я сразу же написал в Питер: «Товарищи рабочие! Вы проявили чудеса пролетарского героизма вчера, свергая царскую монархию. Вам неизбежно придется снова проявить чудеса такого же героизма для свержения власти помещиков и капиталистов, ведущих империалистическую войну!»

У Февраля было свое прошлое – пятый год. У него было и свое будущее – Октябрь.