Текст книги "Тайна, покрытая мраком"

Автор книги: Владлен Бахнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 10 страниц)

КАК Я ПРОЯВЛЯЛ ЧУТКОСТЬ

Виталька Смородин мой самый лучший друг, и живем мы с ним на одной улице. Он в том доме, где "Гастроном", а я – где "Рыба – мясо – овощи". И все знают, что мы дружим, живем рядом и учимся в 4-м "Б". А вчера в школе Виталька прыгал на лестнице и чуть не вывихнул ногу. Школьная врачиха уложила его в своем кабинете и сказала, чтобы он не смел подниматься целых три часа. А лично мне она поручила сообщить его родителям, что он полежит и придет, в общем, чтоб они зря не волновались. Я побежал к Витальке. Я точно знал, что в это время дома бывает только Виталькина бабушка. А она волнуется даже тогда, когда совсем не из-за чего волноваться. И я старался бежать быстрее, чтобы сообщить ей, что не надо зря волноваться. Я даже не стал ждать лифта, а помчался на шестой этаж и стал звонить. Я старался звонить погромче, чтоб Виталькина бабушка скорей открыла и поскорей узнала, что не надо волноваться. Потом я стал стучать в дверь кулаком и ногами. И как только бабушка отворила, сразу сказал: – Вы только не волнуйтесь, Виталька покалечился. Я даже не успел ничего объяснить, потому что бабушка сразу зашаталась и села на диван. Ей стало плохо. Я помнил, что в таких случаях надо срочно вызывать "Скорую помощь", только вдруг забыл, как это делается. Но я не растерялся и решил, что Виталькин дедушка сделает это лучше меня. Я подумал, что он сейчас, наверное, сидит на бульваре и играет с другими пенсионерами в шахматы. Я подумал так и побежал на бульвар. Я бежал даже быстрей, чем раньше. И когда я издали увидел Виталькиного дедушку, то закричал что было сил: – Вызывайте для вашей бабушки "Скорую помощь"! Дедушка сначала не понял, а когда понял, схватился за сердце, покраснел и стал закрывать глаза. Но еще до того, как он закрыл их, я все-таки успел добавить: – А Виталька покалечился! Я хотел еще, конечно, сказать про самое главное, про то, что не надо волноваться, но Виталькин дедушка все равно меня уже не слушал. И что за привычка у этих взрослых: сначала не дослушают до конца, а потом мы во всем оказываемся виноваты. Ну, тут все пенсионеры побросали шахматы и стали советоваться, как сообщить родственникам дедушки о случившемся. А я сказал, что знаю, где работает дедушкина дочка, то есть Виталькина мама, и меня послали за ней. А Виталькина мама как раз работает в нашем "Рыба – мясо – овощи". Я летел, как стрела, и думал, что тетя Шура тоже, наверное, очень расстроится и что нельзя прямо с бухты-барахты сообщать ей о всех неприятностях сразу. Я решил, что надо ее как-то подготовить, но не знал, как именно. Я постарался как можно спокойней вбежать в магазин и увидел, что к тете Шуре стоит очередь за бананами. Я спросил, кто последний, и решил пока обдумать, как лучше предупредить тетю Шуру. Я честно думал, но придумать ничего не сумел. А в это время подошла моя очередь. – Здравствуй, Волик, – сказала тетя Шура. – А где твой друг? – Не знаю, – ответил я и, наверное, очень покраснел, потому что мне сразу стало жарко, хоть было жарко и до этого. – Сколько бананов тебе свесить? – А мне не нужны бананы. – Так зачем же ты стоял в очереди? – Так просто. – Ты бы лучше уроки делал! – сказала тетя Шура. – До свиданья, – ответил я и отошел от прилавка. Вот дурак! Но потом опять вернулся и сказал: – Тетя Шура, я чуть не забыл... Вы только не волнуйтесь... Виталькиному дедушке стало плохо. Он сейчас на бульваре, а меня за вами послали. Все-таки хорошо я сделал, что постепенно ее подготовил. С тетей Шурой ничего особенного не случилось, она только заахала, заметушилась и пошла со мной. Сначала мы просто шли, потом побежали... – А знаете, тетя Шура, – сказал я на бегу, – у вашей мамы сейчас обморок. – Как обморок? – спросила тетя Шура и остановилась. – Да так. Я ей только сказал, что Виталька покалечился, а она... Тетя Шура побледнела, зашаталась и прислонилась к фонарному столбу. Я сразу понял, что мне придется бежать за Виталькиным отцом... Но тетя Шура молодец! Она быстро взяла себя в руки, стала обо всем расспрашивать и, когда я ей все рассказал, сразу успокоилась и позвонила по автомату в "Скорую помощь". Виталькиного дедушки на бульваре не было. Пенсионеры сказали, что он принял валидол и побежал домой. А когда мы пришли к Витальке, там уже все были в сборе: и дедушка, и бабушка, и Виталька, и два врача из двух "скорых помощей". Одну вызвали мы с тетей Шурой, а вторую по дороге домой вызвал Виталькин дедушка.

БЕЗ НАМЕКОВ

Виктор Кузнецкий – бессменный редактор нашей стенгазеты "За сокращенные штаты". Амбиция у него невероятная и, так сказать, обратно пропорциональная амуниции. Однако есть у Кузнецкого и одна редкая способность: он умеет любую самую простую ситуацию превратить в безвыходное положение, а потом из этого положения найти неожиданный выход. Недавно Кузнецкий заглянул к нам в конструкторское бюро и знаками вызвал меня в коридор. – Ну даешь! – сказал он, хлопая меня по плечу и восторженно тряся головой. – Ты о чем? – О твоем рассказе. Хороший рассказ, толковый! Пойдем покурим. Мы прошли в конец коридора, вышли на лестничную площадку и, усевшись на подоконник, закурили. Я вообще-то не курю. Но не так часто хвалят мои рассказы, и я надеялся услышать что-нибудь приятное. – Нужный рассказ и смешной, – сказал Витя, поблескивая очками. – Он будет украшением нашей стенгазеты! Только имя героя лучше все-таки изменить... – Почему? Обычное имя – Семен Семеныч. – Конечно, обычное. Но все подумают, что ты имеешь в виду Степан Степаныча. – При чем здесь Степан Степаныч? – искренне удивился я. – Ведь рассказ о том, что Семен Семеныч увлекается хоккеем в рабочее время. А всем известно, что наш Степан Степаныч ни разу не был на стадионе и не может отличить хоккея от футбола. – Вот видишь, – легко согласился Кузнецкий, – так зачем тебе нужно, чтобы кто-нибудь истолковал твой рассказ как-нибудь не так? Ты только не подумай, будто я заступаюсь за Степан Степаныча, потому что он наш директор... – Да поверь, я вовсе не имел его в виду. – Верю. Но ведь твое произведение буду читать не только я. Нет, нет, имя-отчество необходимо изменить. – Пожалуйста, я могу превратить Семен Семеныча в Иван Иваныча. – Степан Степаныч, Иван Иваныч... – медленно проговорил Витя, как бы прислушиваясь. – Нет! Все равно напрашиваются ненужные аналогии. – Хорошо, пусть героя зовут Пантелеймон Казимирович. – Уже лучше. Но все-таки многие догадаются. – О чем догадаются? – закричал я. – Старик, ну зачем ты так со мной разговариваешь? – обиделся Кузнецкий. Ты же сам знаешь, что мне твой рассказ нравится и я тебе желаю добра. Ты сам говоришь, что не имел в виду Степан Степаныча. Значит, следует сделать так, чтобы это было ясно. – Каким образом? – Надо подумать. Беда, понимаешь, в том, что Степанович и Казимирович одинаково кончаются на "ич"... – В русском языке все отчества имеют окончание "ич". – Почему все? А Вера Михайловна, например? – Но Вера Михайловна женщина... – Ну и что? – А действительно, что, если героем рассказа будет не Семен Семеныч, а женщина – Аглая Тихоновна? – предложил я. – Это идея! – оживился Кузнецкий, но тут же снова задумался. – Нет, с женским именем еще обидней для шефа получается... Итак, Виктор Кузнецкий сделал свое дело: положение стало безвыходным. – А может, превратить рассказ в басню, – робко предложил я. – Один Медведь любил хоккей... – Шито белыми нитками! Неужели ты думаешь, никто не догадается, кого ты называешь Медведем? Ты уж лучше прямо напиши – Степан Степаныч! – Вдруг Кузнецкий обрадованно засмеялся и соскочил с подоконника. – Слушай, а что, если вправду назвать твоего героя Степан Степанычем? А? – Как? – не понял я. – А вот так: Степан Степаныч! – Но... – Никаких "но"! Это замечательный выход! Ведь никто не подумает, что ты решился в открытую писать про нашего Степан Степаныча. Без намеков, без всяких там басен, впрямую называя его полным именем. И всем будет ясно, что если бы ты имел в виду нашего Степан Степаныча, то назвал бы его Семен Семенычем, Пантелеймоном Казимировичем или Аглаей Тихоновной. Это азбучная истина. Положись на меня. Я положился, назвал героя Степан Степанычем, и рассказ поместили в стенгазету. Кузнецкий все-таки нашел выход из безвыходного положения!

От автора: Редактора нашей стенгазеты и вправду зовут Виктором, а фамилия его и в самом деле Кузнецкий. Надеюсь, это служит достаточным доказательством того, что данный рассказ о редакторе Викторе Кузнецком к нашему редактору не имеет никакого отношения.

САВУШКИН, КОТОРЫЙ НИКОМУ НЕ ВЕРИЛ

Часы в приходно-расходном отделе пробили девять. И тотчас торопливо застучала пишущая машинка, деловито защелкали счеты, заскрипел арифмометр и раздался первый телефонный звонок. Аппарат находился на столе у нашего плановика Марии Михайловны, на все звонки отвечать приходилось ей одной, и она смиренно несла этот крест ежедневно с девяти до шести с получасовым перерывом на обед. Вот и сейчас, сняв трубку, Мария Михайловна привычно и вежливо ответила: – Слушаю. Ваклушина, к сожалению, нет. Он только что вышел. Начался обычный трудовой день, и старший экономист Савушкин сварливо сказал: – У нас в пригороде происходит черт знает что! Гуляю я вчера на своем дачном участке, вдруг вижу: прямо на меня лягушка скачет. Подскакала и говорит своим лягушечьим голосом: "Товарищ Савушкин, возьмите меня, пожалуйста, на руки". Я взял... – Большая лягушка? – поинтересовался, не переставая крутить арифмометр, бухгалтер Николай Федорович. – Нормальная. Но не в этом дело. Взял я ее на руки, а она говорит: "Товарищ Савушкин, у меня к вам огромная просьба: поцелуйте меня, пожалуйста". Представляете? – А зачем ей это понадобилось? – спросила наша машинистка Оленька, закладывая в машинку новый лист. – Да какая мне разница, зачем? – закричал Савушкин. – Как вообще можно обращаться с подобными просьбами? За кого меня эта лягушка принимает? Что я, болван какой-нибудь, что ли, чтобы целоваться с лягушкой? Вы сами лягушку поцеловали бы? – Лягушку – нет, но если бы она была кошкой или собакой, поцеловала бы. Я вообще люблю животных, – пояснила Оленька и снова учащенно застучала на машинке. – Ну, а что потом все-таки было? – спросил я. – Ничего не было. Выбросил я ее – и все. – Ах, я понимаю Евгения Севостьяновича! – проговорила, отрываясь от бумаг, Мария Михайловна. – У нас на даче в этом году тоже очень много всяких лягушек развелось... Но тут снова зазвонил телефон, и Мария Михайловна сказала: – Слушаю. Ваклушина, к сожалению, нет. Он только что вышел. Мы продолжали свои занятия. Только Савушкин никак не мог успокоиться и отправился в отдел капитального строительства, где снова рассказал о наглой лягушке, которая, по-видимому, считала его законченным кретином, если надеялась, что он исполнит ее просьбу. Потом Савушкин перешел в плановый отдел, потом в отдел лимитов, и к концу дня вся наша контора была поставлена в известность, что старший экономист Савушкин отнюдь не такой дурак, как думают некоторые. Более того, из рассказов Савушкина получалось, что он каким-то образом ловко перехитрил эту лягушку и просто оставил ее в дураках. Одним словом, пальца ему в рот не клади, он этого не любит! А спустя неделю в газете "Малаховские новости" появилось сообщение о том, что некий работник общественного питания Свирелькин, проводя за городом свой воскресный досуг, случайно нашел лягушку, которая попросила ее поцеловать. Будучи человеком отзывчивым и добрым, Свирелькин эту просьбу исполнил. И каково же было его удивление, когда лягушка тут же превратилась в принцессу. Заметка называлась "Благородный поступок" и кончалась уведомлением, что свадьба работника общественного питания и принцессы состоится в ближайшую субботу. Весь наш приходно-расходный отдел сочувствовал старшему экономисту Савушкину. А он, кровно обидясь на неблагодарную лягушку, всем своим видом показывал, что ему нет дела ни до принцессы, ни до счастливчика Свирелькина. – Все-таки эта лягушка могла бы как-то намекнуть Евгению Севостьяновичу, что она не просто лягушка, – сказала, быстро щелкая на счетах, Мария Михайловна. – Ха! – презрительно воскликнул Савушкин. – Намекнуть! Вы полагаете, я сам не догадывался, что она принцесса? – А чего ж ты в таком случае растерялся? – спросил я. – Сейчас бы мы на твоей свадьбе гуляли... – Ха! – повторил Савушкин. – Да если хотите знать, я потому и не стал целовать ее, что не хочу жениться. – Ну и глупо! – воскликнула, грохоча на машинке, незамужняя Оленька. – Принцессы на улице не валяются! – объявил Николай Федорович и, покрутив раз десять ручку арифмометра, добавил: – На то они и принцессы. – Ха! – только и смог сказать старший экономист. – И правильно! Евгений Севостьянович еще молод. И в конце концов, не одна ведь принцесса на белом свете, – поддержала Савушкина сердобольная Мария Михайловна и, подняв телефонную трубку, ответила: – Слушаю. Нет, Ваклушин только что вышел...

А в среду расстроенный Савушкин взял за свой счет недельный отпуск и исчез. Говорили, что он всю неделю с сачком в руках бегал по лугам и рощам, безуспешно целуя всех встречных лягушек. Но сам он об этих поисках умалчивал, и все мы видели, что он стал мрачным, задумчивым и еще более недоверчивым и нудным. Только один раз он развеселился. И было это тогда, когда он рассказал нам, как его пытались перехитрить, а он не попался. – Забросил я удочки, сижу, вдруг вижу – клюет! Вытаскиваю рыбу, снимаю с крючка, а она мне говорит: "Савушкин, а Савушкин, отпусти ты меня обратно в речку!" – А ты на что ловил, на червячка? – поинтересовался, крутя арифмометр, Николай Федорович. – На мотыля. Но не в этом дело. "Отпусти меня, – говорит она, – а я за это исполню любое твое желание". Представляете? – Буквально любое? – спросила Оленька. – Ну да. А я ей говорю: "Нашла дурака! Я тебя выпущу, а ты – поминай, как звали! Нет уж, сначала исполни мое желание, а там посмотрим". А она говорит: "Нет, я, к сожалению, умею исполнять желания, только находясь в реке. Так что ты сначала выпусти меня, а потом – не пожалеешь". – Ну и как, выпустил? – спросил я. – Да что я, идиот, по-твоему, что ли? – закричал, обидевшись, Савушкин. Что я, кретин, чтобы живую рыбу в речку выпускать?! Зажарил я ее в сметане, и все! – Вкусная рыбка? – деловито поинтересовался бухгалтер. – Так себе. Костей много. – В следующий раз вы, пожалуй, такую рыбу лучше сварите, – мягко посоветовала Мария Михайловна. Разговор о жареной рыбе раздразнил мой аппетит. Я достал из портфеля бутерброд. Как обычно, моя жена завернула его в "Малаховские новости". И теперь, разворачивая газету, я сразу же увидел напечатанное жирным шрифтом объявление: "Пропала говорящая рыбка. Особые приметы: исполняет чужие желания и собственные обещания. Нашедшего просим вернуть за крупное вознаграждение". Я прочитал это объявление вслух. И тотчас умолкли счеты, стих арифмометр, резко оборвала очередь пишущая машинка... Мы молча смотрели на Савушкина. И небывалую тяжелую тишину нарушил только телефонный звонок и вежливый голос Марии Михайловны: – Слушаю. Ваклушин только что вышел...

В тот же день Савушкин взял за свой счет двухнедельный отпуск и уехал. Не знаю, чем он занимался эти две недели: то ли тщетно пытался поймать еще одну золотую рыбку, то ли, отдыхая, приходил в себя после страшного потрясения. А может быть, старший экономист просто вспоминал всю свою жизнь, пересматривая свое неправильное мировосприятие и недоверчивое отношение к окружающим... И вскоре произошло новое событие, показавшее всему приходно-расходному отделу, как изменился наш Савушкин. Случилось вот что. Ровно в полночь старшего экономиста разбудил громкий стук в дверь. Поспешно натянув полосатую пижаму, он выбежал из дачи и в неясном призрачном свете луны увидел какого-то короля. Трудно объяснить, почему Савушкин решил, что перед ним именно король. Однако он не ошибся. – Нас предали! – воскликнул король, устало опустившись на крыльцо и вытирая лоб кружевными манжетами. – Армия разбита, а мой верный конь пал, не выдержав бешеной скачки. Коня! Полцарства за коня! – Сколько? – переспросил старший экономист. – Пол. – Но, знаете, у меня нет коня. У меня есть только мотоциклет "Ява". – Ладно, подайте мне "Яву", – поспешно согласился король. – О небо, небо! – И, ловко вскочив на мотоцикл, он включил зажигание, дал скорость и скрылся в ночной тьме. Все это Савушкин на следующее утро рассказал нам, страшно гордясь своей находчивостью и широтой натуры. Бухгалтер Николай Федорович спросил только, в кредит или за наличные был куплен этот мотоцикл. Оленька поинтересовалась, как король был одет. Мария Михайловна похвалила Савушкина за то, что он помог попавшему в беду человеку. А я сказал, что полцарства за мотоциклет "Ява" очень хорошая цена. В общем, все мы одобрили действия Савушкина, а он отправился бродить по конторе, рассказывая в каждом отделе про свой благородный поступок и мешая работать, потому что все были заняты квартальным отчетом. В обеденный перерыв мы попробовали прикинуть, что наш Савушкин сделает со своей половиной царства. Но оказалось, что у старшего экономиста есть уже конкретная идея. Он решил завести конный завод специально на тот случай, если и другим королям вдруг срочно понадобятся кони. Савушкин будет снабжать королей конями, а они с ним будут расплачиваться по стандартной таксе – полцарства за штуку. Савушкин стал уже почитывать специальную конную литературу и похаживать на бега. Но дни шли за днями, а король не подавал о себе никаких вестей. Савушкин начал нервничать и наконец заявил в милицию, что какой-то жулик угнал у него "Яву". В милиции обещали помочь. И в результате долгих поисков в каком-то овраге нашли совершенно разбитый мотоцикл. Так мы узнали, что старший экономист Савушкин поплатился за свою доверчивость. – Вот не умеют ездить, а потом разбиваются! – в сердцах сказала Оленька и яростно затарахтела на машинке. – Хоть мотоцикл твой разбили, а кредит с тебя все равно удержат, – не преминул напомнить Николай Федорович. – Да вы, Евгений Севостьянович, не переживайте. Живут же люди и без мотоциклетов, – попыталась утешить Савушкина добрейшая Мария Михайловна.

И тут зазвонил телефон. И я подумал, что это опять звонит тот человек, который, веря в чудеса, надеется, несмотря ни на что, надеется поймать неуловимого Ваклушина... Но на этот раз звонил король. Звонил, чтобы узнать у Савушкина, куда принести причитающиеся ему полцарства.

ТАЙНА, ПОКРЫТАЯ МРАКОМ

В нашем микрорайоне – две парикмахерские. В одной больше мастеров, а во второй выписывают журнал "Огонек". Я лично посещаю вторую парикмахерскую. И недавно, дожидаясь своей очереди и просматривая свежие номера моего любимого журнала, я наткнулся на одно любопытное изречение. Оказывается, кто-то из древних философов сказал, что, мол, слова, говорит, существуют для того, говорит, чтобы за ними прятать мысль. Чувствуете? Не знаю, как вы, а я лично с этим древним мудрецом абсолютно согласен. Тем более что до этой глубокой мысли я додумался еще раньше. То есть не раньше этого философа, а раньше того, как пришел в парикмахерскую и ознакомился с его замечательным высказыванием. Я лично давно уже заметил, как трудно бывает докопаться до настоящего смысла чьих-нибудь слов или поступков. Вот, помню, однажды едва успел я прийти на работу, позвонила секретарша моего шефа Промтоварова: – Григорий Борисович разыскивает вас целый час! Поторопитесь! – Уже иду! – сказал я, а сам подумал: "Интересно, к чему бы это?" Захожу – вижу: Григорий Борисович нервно расхаживает по кабинету. – Здравствуйте! – сказал он, как только я вошел. – Добрый день! – ответил я, а сам подумал: "Интересно, чего это он нервничает?" – Где отчет? – спросил Промтоваров. – Вы должны были сдать его две недели назад! – Сейчас напишу! – быстро ответил я, а сам думаю: "Интересно, почему он вдруг про отчет вспомнил?" – А заявка где? – Какая заявка? – Которую вам полагалось составить еще в прошлом квартале! – Ах, эта! Уже почти составил, – соврал я, а сам думаю: "Интересно, куда он клонит?" – Вы забываете, что вы на службе! – продолжал Промтоваров. – Сегодня вы шестой раз в этом месяце опоздали на работу! – Пятый! – уточнил я и подумал: "Интересно, чего он все ходит вокруг да около? Что ему от меня надо?" – Пусть пятый! Но неужели вы, Хлопушкин, не понимаете, что так продолжаться не может? – Почему же не понимаю? – попытался я слегка обидеться, а сам подумал: "Нет, все-таки интересно, что он хочет всем этим сказать?" – Ну, раз понимаете, тем лучше, – и Григорий Борисович хлопнул ладонью по столу. – Я подписал приказ о вашем увольнении. Ясно? – Конечно! – спокойно ответил я и подумал: "Интересно, на что же он все-таки намекает?" – Завтра можете на работу не выходить. Всего хорошего! – Счастливо оставаться! – сказал я и, выйдя из кабинета, подумал: "Нет, черт возьми, не успокоюсь, пока не пойму, что же все-таки Промтоваров хотел всем этим сказать?" Прошел год с тех пор, как меня уволили. Я успел проработать еще в двух учреждениях. И часто, вспоминая последний разговор с Промтоваровым и бережно восстанавливая в памяти слова, жесты и мимику Григория Борисовича, я все старался понять, что же на самом деле скрывалось за словами моего бывшего шефа. И вот однажды мы случайно встретились у наших общих знакомых. – Григорий Борисович, – тихо сказал я, беря его под руку и отводя в сторону, – дело прошлое, но объясните, ради бога, что вы хотели сказать, когда увольняли меня с работы? На что вы намекали? – Ни на что я не намекал! – ответил Промтоваров, стараясь изобразить на своем лице удивление. – Я вам прямо тогда сказал, что мне не нужны бездельники. Неужели вы не поняли? – Конечно, понял! – сказал я, делая вид, что бодро улыбаюсь. А сам подумал: "Интересно, почему он и теперь еще продолжает темнить? Что все это значит?" И вы ведь тоже слушаете меня, а сами думаете: "Интересно, зачем он нам все это рассказывает? Что он хочет сказать своим странным рассказом?" Вот то-то и оно-то! Чужая душа – потемки!

ЗАГАДКА

Однажды, возвращаясь с работы, Сергей Петрович Лапов заметил на стенке лифта малограмотную надпись "Лапов дура". Слова были написаны неровными детскими буквами, мелом. Сергей Петрович, разумеется, догадался, что эти слова относятся не к нему, а к его сыну – первокласснику Мишке. И все же ему стало как-то неприятно. В конце концов, могли бы написать поконкретней. И пока лифт поднимался, Лапов старательно стер носовым платком свою фамилию. Так что обидное слово относилось теперь неизвестно к кому и носило абстрактный характер. Однако спустя два дня тот же самый текст был написан тем же самым невинным детским почерком в том же лифте. Лапов снова стер свою фамилию и решил, что, пожалуй, следует принять какие-нибудь превентивные меры. – Послушай, – как бы между прочим сказал он белобрысому ушастику Мишке, кто пишет у нас в лифте "Лапов дура"? – Это не я! – выпалил Мишка. – Я сам знаю, что не ты. Не хватало, чтобы ты сам о себе сочинял такое! Отец покачал головой и хмыкнул. – Но я хотел бы выяснить, кто все-таки пишет эти глупости? – Не знаю, – промямлил сын, и правое ухо его сделалось красным, а левое со следами чернил на мочке заметно побелело. – Но ты знаешь, что подобные слова нельзя писать в местах общего пользования? – Знаю... – Ты знаешь, что за порчу и загрязнение лифта можно попасть в милицию? – Знаю... – еще тише повторил Мишка. – Так кто же написал "Лапов дура"? – Не знаю... – До школы Михаил три года ходил в детский сад, и эти годы не были растрачены впустую. Он твердо усвоил, что такое ябеда. – Ну ладно. – Сергей Петрович решил изменить тактику. – А с кем ты дружишь? Сын прикинул, не кроется ли в этом вопросе какой-нибудь подвох, и от напряжения пошевелил разноцветными ушами. – С Кокой дружу. Кока жил в соседней квартире. Ему еще не было пяти лет, и, следовательно, писать он пока не умел. – А еще с кем? – С Башиловым, с Козюрой, – по школьной привычке он называл своих друзей по фамилиям. – А еще с Галимжановым и Калиной. – И все они живут в нашем доме? – Живут... – Значит, кто-то из них и сделал надпись в лифте! – торжествующе воскликнул Лапов-старший. Ловушка захлопнулась. Лапов-младший горестно подивился дьявольской хитрости взрослых, и разноцветные уши его поникли... Для начала Сергей Петрович решил просто поговорить с родителями Мишиных друзей. В этот вечер по телевизору передавали хоккей, отцы были заняты, и Лапову пришлось в основном беседовать с мамами. Мама Галимжанова сказала, что сын ее уже неделю лежит с ангиной и из дома не выходит. Алиби. Мама Калинникова сказала, что ее сын никогда не занимался подобными вещами. Но если Лапов настаивает, она скажет сыну, чтобы он этого не смел больше делать. У Вовы Козюры хоккеем увлекались и папа и мама. Так что разговаривала с Сергеем Петровичем Бовина бабушка, а может быть, и прабабушка. Поначалу она приняла Лапова за агитатора из агитпункта и стала толковать с ним о положении на Ближнем Востоке. А потом уразумела, по какому деликатному вопросу он пришел, и сразу же заявила, что Вовик этого сделать не мог. Не потому, что он не может написать таких слов, а потому, что боится заходить в лифт. В прошлом году он не боялся, и, если ему удавалось забраться одному в кабину, он безостановочно гонял лифт вверх-вниз до тех пор, пока дежурный монтер не выключал электричества. Но однажды лифт с Вовой застрял между этажами, и монтер сказал, что не станет спасать мальчика и оставит его навсегда жить в лифте. Целый час просидел бедный мальчик в полном одиночестве, не зная, выйдет ли он когда-нибудь на белый свет... И этот случай так подействовал на впечатлительного ребенка, что теперь его силой не затащить в лифт. Значит, и Козюра отпадал. Лапов отправился к Башиловым. Башиловы тоже смотрели телевизор. Лапов извинился и вежливо сказал, что может зайти попозже. Но Башилов-старший столь же вежливо ответил, что он абсолютно свободен, и увел Сергея Петровича в соседнюю комнату. – Ведь меня что беспокоит? – сказал Лапов, кончая свою грустную историю. Мы-то с вами понимаем, что эти глупые слова относятся не ко мне. А другие могут и не понять. И потом лучше в принципе выяснить, кто позволяет себе заниматься такими вещами. – Та-ак... – улыбнулся Башилов. – Ну что ж, давайте поговорим с Гешкой. Может быть, он здесь и ни при чем. Гешка был страшно недоволен тем, что его оторвали от телевизора. – Вот отец Миши Лапова говорит, что в нашем лифте кто-то написал о Мише обидные слова. Это ты писал? – Про Лапова не я, – прямо ответил Гешка. – А про кого ты? – сразу же насторожился Сергей Петрович. – Не про Лапова, – туманно пояснил Геша. – А про кого же? – настаивал Сергей Петрович. – Ну, про Коку... – Ай-яй-яй! – сказал Башилов. – Хорош! Зачем же ты пишешь про Коку такие глупости? Он ведь даже читать не умеет! – А я ему сам читаю, – оправдался Геша. – Ну а про Лапова, про Лапова-то кто писал? – гнул свое Сергей Петрович. – Не знаю. – Ага! Значит, это писал ты! И все! – убежденно произнес Лапов. – Позвольте! – удивился Башилов. – Каким образом вы пришли к такому заключению? – А чего же он не признается? Если бы не был виноват, давно бы сам признался! – В чем? – Башилов был озадачен странной логикой Лапова. – Сам знает, в чем! – Ступай, Геннадий, мы тут без тебя разберемся, – сказал Башилов, и довольный Геша вернулся к телевизору. – Зря вы его отпустили, – нахмурился Лапов. – Он бы вот-вот все рассказал. – Я привык верить своему сыну. В лифте писал не он. – И вы это можете доказать? – А почему я, собственно, должен доказывать? Вы возводите напраслину, вы и доказывайте! – Ах так? Меня оскорбляют, и я же должен еще что-то доказывать? – Лапов встал. – Ну ладно! ...На следующий день к Башиловым зашел управдом Панбратов. Явно смущаясь, он сообщил, что от жильца Лапова поступило заявление о том, что сын Башилова пишет в местах общественного пользования всякие непристойности. – Какие именно непристойности? – холодно уточнил Башилов. – Вот этого не знаю: в заявлении просто сказано "непристойности". Лично я никаких таких непристойных надписей в наших подъездах не замечал, добавил Панбратов. – Но раз пришло заявление, надо же с ним что-то делать. – Надо, – согласился Башилов. – И я вам скажу что. Разорвите его и выбросьте в мусоропровод. Этот склочник Лапов поднял шум только из-за того, что о его сыне кто-то написал "Лапов дурак". – И все? – удивился управдом. Но Башилов понял, что Панбратов ему не поверил. В тот же день малограмотная надпись была обнаружена на тротуаре возле подъезда, и Лапов сфотографировал ее в качестве вещественного доказательства. А в конце недели Башилова пригласили в школу. – Я не хочу скрывать, – сказала молодая учительница, – ко мне приходил отец одного из моих учеников и сообщил, что ваш сын пишет на стенах бог знает что и тем самым тлетворно влияет на всех детей. – Так и сказал "бог знает что" и "тлетворно влияет"? – переспросил, багровея, Башилов. – Так вот имейте в виду, это гнусная инсинуация, и я знаю, кто распускает сплетни! – Башилов, торопясь и запинаясь, рассказал о своем разговоре с Лаповым. – Да вы не волнуйтесь, – успокоила Башилова учительница. – Я, конечно, не думаю, что все обстоит так страшно. Башилов не такой уж испорченный мальчик, как считает Лапов. Но и вы где-то невольно смягчаете проступки вашего сына. Согласитесь, что вряд ли дело в одной надписи. Я бы на вашем месте выяснила, с кем общается ваш сын, и побольше времени уделяла его внешкольному воспитанию. ...А еще вызывали Башилова в профком и к директору. В профкоме лежало письмо Лапова "о недопустимых хулиганских выходках Башилова-младшего, подогреваемых неприкрытым попустительством Башилова-старшего". А у директора лежала копия этого письма. В профкоме, разумеется, письму не поверили, но и рассказу Башилова, однако, не поверили тоже: не на пустом же месте выросло это склочное дело! И директор прямо сказал, что письмо это рассчитано на дураков и писал его явный склочник. Директор громко хохотал, слушая рассказ Башилова. Но потом посоветовал все же с Лаповым помириться и по-настоящему заняться перевоспитанием сына. Пока не поздно! – Да зачем его перевоспитывать? – закричал Башилов, видя, что и директор не принял его объяснений всерьез. – Что плохого сделал Геша, ну что? – А ты не горячись, не горячись... Все мы считаем, что наши детки безгрешные младенцы. А потом каемся! – рассудительно закончил директор... ...Однако и Сергей Петрович Лапов все сильней выходил из себя, потому что обидная надпись опять и опять появлялась в самых неожиданных местах. Лапов забросал заявлениями управдома. И теперь, едва завидев Лапова, Панбратов бросался на чердак и там отсиживался среди поломанных, запыленных детских колясок. И однажды, спускаясь на цыпочках с чердака, Панбратов неожиданно увидел маленького Коку, который старательно выводил мелом на дверях своей квартиры "Лапов дура". И что же оказалось? Оказалось, что этот вундеркинд Кока самоучкой одолел грамоту, хоть, правда, умел писать пока только два слова. Те два слова, за написанием которых его и застукали. Так был обнаружен настоящий виновник всей этой шумихи. Коке досталось от мамы, и он понял, что образованность имеет свои теневые стороны. Сергей Петрович утихомирился и впервые уснул спокойно... А назавтра в лифте опять появились те же сакраментальные слова "Лапов дурак". Но на этот раз они были сделаны четким чертежным шрифтом. А перед фамилией Сергея Петровича Лапова стояли инициалы С. П. Чтобы никто случайно не подумал, что эти обидные слова относятся к ни в чем не повинному первокласснику Мишке Лапову.