Текст книги "Тайна, покрытая мраком"

Автор книги: Владлен Бахнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 10 страниц)

13 – Ха-ха-ха! – весело заливалась Примерова, слушая рассказ Мартушкина. Представляю себе эту фантастическую картину... Вот вам и сто тысяч в час, вот вам и погоня за цифрами! Ну, теперь, я думаю, с Горнаимом покончено. Как вы полагаете? – Я думаю, что Горназ один вполне сможет снабжать весь город полноценными названиями. Особенно теперь, когда у вас есть электронный составитель... сказал Мартушкин. И вдруг на пороге кабинета появился Фигуркин. – Зинаида Васильевна, мне нужно с вами поговорить, – нервно сказал он. – Товарищ Фигуркин, разве вы не видите, что я занята? – холодно ответила Примерова. – Зайдите попозже. – Нет, мне нужно поговорить именно сейчас! – повторил Костя. – Ну, я побегу в редакцию, – заторопился Мартушкин. – Так во сколько у вас завтра собрание? – В пять. Приходите, пожалуйста. – Обязательно приду! – И Мартушкин исчез. – Я слушаю вас, Константин Львович, – сухо сказала Примерова.– Но учтите, если вы пришли извиняться за тот разговор... – Зинаида Васильевна, я пришел к вам по сугубо служебному вопросу. – Слушаю вас. – Вы знаете, Зинаида Васильевна, что последнее время я занимался Вычислителем Оптимального Варианта. Я ввел в него все данные о Горназе, и ВОВ стал рассчитывать оптимальный вариант размещения сотрудников. Оказалось, что в Горназе каждый сотрудник занимает именно свое место. – Очень хорошо! – Ну да, – печально согласился Фигуркин. – Потом ВОВ рассчитал, что Горназ в целом выполняет свои функции почти на сто процентов. – Вот не ожидала! – сдержанно обрадовалась Примерова. – Однако это так, – еще печальней сказал Фигуркин. – Затем ВОВ стал высчитывать, какую пользу приносит Горназ, и высчитал. Я десять раз заставлял его повторять расчеты, и десять раз ВОВ давал один и тот же ответ. – Какой? Ну не тяните же! – Польза от работы нашего Горназа равна нулю. – Как нулю? – нервно засмеялась Примерова. – Вы же сами сказали, что Горназ справляется со своей задачей. – Справляется. Но пользы от этого нет никакой! – Тише, тише, пожалуйста! – оглянулась Примерова. – Мы поговорим об этом после работы.

Они шли по аллеям парка. Спорили они давно, и страсти накалились. – Завтра на собрании будет отчитываться наша комиссия, – говорил Фигуркин. – Что я должен сказать? – Ничего! Это же просто глупо. Почему ты веришь какой-то дурацкой вычислительной машине? – Пока ВОВ хвалил Горназ, ты была о нем другого мнения. Они дошли до свободной скамьи и присели. – Ну, хорошо. ВОВ может ошибаться? – Может. Я десять раз проверял его расчеты. Поедем и вместе проверим еще раз. – Никуда я не поеду. Стану я проверять какую-то машину! И почему я должна верить твоему ВОВу больше, чем вышестоящим организациям, которые находят Горназ нужным и полезным? – Ну, знаешь... Зачем же я тогда вообще делал ВОВ? – Не знаю, не знаю. Тебя никто не просил. Ты вечно вмешиваешься не в свои дела! Но тут рядом с ними присел добродушный любознательный старичок. – Не помешаю? – вежливо спросил он. – А то везде парочки, и всюду я третий лишний. Хоть бы выделили для стариков персональную аллею, что ли. Примерова и Фигуркин поспешно ретировались. Дальнейший разговор происходил почему-то на колесе обозрений, куда незаметно для себя попали спорящие. Они сидели в кабине, то поднимавшейся, то плавно опускавшейся над парком, и ничего не замечали вокруг себя. – Ты хочешь, чтобы в результате твоего выступления нас влили в Горнаим? Ты этого добиваешься? – При чем тут Горнаим? Я уверен, что Горнаим тоже никому не нужен. – Но ведь ты предлагаешь закрыть Горназ, а не Горнаим. – Я не работаю в Горнаиме... – Вот-вот! Я вижу, тебе хочется работать в Горнаиме. Не для этого ли ты затеял всю историю? Ты думаешь, я не знаю, как тебя переманивал Рыбацкий? Видно, он не зря старался. – Ах, так? Тогда нам не о чем разговаривать! – И Фигуркин попытался выйти из кабины, которая в этот момент находилась над самыми верхушками деревьев. – Ох, как ты боишься потерять свое директорское место, – снова заговорил он после паузы. – Тебе все равно, чем заведовать, лишь бы заведовать! И любое дело для тебя только реклама твоих организаторских способностей. Даже элсоназ тебе нужен был не для пользы, а для славы! – Так вот что ты обо мне думаешь! – воскликнула Примерова и в свою очередь бросилась из кабины. Что, кстати, ей легко удалось сделать, потому что колесо обозрения уже остановилось и кабина стояла на земле.

И снова они шли по парку. – Подумай сам, что ты собираешься сделать. Мы образцово-показательное учреждение. Нас поднимают. О нас пишут в газетах, говорят по радио... – Нас приглашают выступать в детских яслях и диетических столовых... – Неостроумно... К нам водят делегации, нас ставят всем в пример. И вдруг какой-то Фигуркин хочет оказаться умнее всех, как всегда, вмешивается не в свое дело и заявляет, что все неправы! Один, видите ли, Фигуркин прав. Да ты представляешь, с кем ты вступаешь в конфликт? Ослепительно вспыхнула молния, и недовольно загремел гром. – Ты знаешь, где решается, какие учреждения нужны, а какие – нет? Ты понимаешь, на что ты идешь? – Не пугай меня. Я ничего не боюсь! – гордо сказал Костя и вздрогнул от еще более сильного удара грома. Хлынул ливень. Прячась от дождя, они забежали в какое-то помещение и очутились в так называемой комнате смеха – королевстве кривых зеркал. – Значит, ты все-таки выступишь на собрании? – Да! – И скажешь, что Горназ нужно ликвидировать? – Да! – Так вот единственное, чего ты сумеешь добиться, – это очередных неприятностей! Ты всегда отличался умением ставить себя в дурацкое положение. Над тобой будут смеяться, как над шутом! Но тут Костя неожиданно захохотал. Захохотал искренне и весело. – Ты посмотри, какая ты... – сказал он, указывая на окружающие их зеркала. Только теперь Примерова заметила, где они находятся. Со всех сторон на нее смотрели ее до неузнаваемости искаженные отражения – вытянутые, сплюснутые, расплывшиеся и съежившиеся. И это показалось ей до того обидным, что она круто повернулась и выбежала из комнаты смеха.

14 Фигуркин задумчиво брел по просыхающим после дождя улицам. "Горназ – образцово-показательное учреждение, – вспоминал он слова Примеровой. – О нас пишут в газетах, говорят по радио... Ты знаешь, где решается, какие учреждения нужны, а какие нет? Ты представляешь, с кем ты вступаешь в конфликт?" Послышался резкий милицейский свисток, ибо Фигуркин переходил улицу в неположенном месте. Костя поспешно вернулся обратно на тротуар. "А действительно, на кой шут мне все это надо? – подумал он.– Ведь я мог и не изобрести ВОВ. Сколько лет жили без ВОВа, и ничего. Что мне – больше, чем всем, нужно? Ну, выступлю я, ну, ввяжусь в драку, – а зачем? Каждый раз, когда Костя задумывался и шел, не выбирая дороги, он всегда приходил к музею. Так случилось и сегодня. И снова в группе экскурсантов он переходил из зала в зал. Но в этот раз он никак не мог настроиться на голос Лены и продолжал спорить сам с собой. Вернее, спора, как такового, уже не было. Просто Фигуркин искал наиболее благородный повод для отступления. "Все-таки ВОВ только лишь кибернетическое устройство. Нельзя же в самом деле считать машину умней человека. И потом я действительно не могу знать причин, по которым Горназ считают полезным. Если бы Горназ не был нужным, его бы не было. А раз он есть, значит, он нужен. Я не знаю зачем. Но где-то там, может быть, знают!" (Фигуркин посмотрел вверх. Музей находился в бывшем дворце, и потолки его были украшены изображениями античных богов и богинь.) Найдя последний довод вполне убедительным, Фигуркин прекратил спор, прислушался к объяснениям экскурсовода, и снова они остались наедине: Костя и Лена. – Взгляните на эту картину, – сказала ему Лена. – Вы знаете, кто этот человек? – Постойте, постойте, что-то знакомое... – Это Галилео Галилей. За свои труды, в которых он доказывал, что земля вращается вокруг солнца, этот гениальный ученый был обвинен в ереси и предан суду инквизиции. Он был старым, больным и в минуту слабости публично отрекся от своего учения. И все же мужество ученого одержало победу. И у Галилея хватило смелости сказать: "А все-таки она вертится!" – Да, да, я понимаю вас, – сказал Костя. – Большое спасибо! И окружающие с удивлением посмотрели на странного человека, который за что-то поблагодарил растерянную девушку, пожал ей руку и ушел.

15 Это собрание не отличалось ничем от всех других проходивших в Горназе собраний. Сидевшая в президиуме Примерова, как обычно, мило улыбалась и совершенно не смотрела на Фигуркина, который, пристроившись в последнем ряду, нервно грыз ногти. И выступления так походили одно на другое, что звучали как один мотив, исполняемый на разных инструментах. Так, разучивая песни по радио, говорят: "А сейчас послушайте, как эта мелодия звучит на баяне, а теперь – на флейте..." Вышла на трибуну Сидорова из отдела общественного питания и зрелищ – и зазвучала скрипка. Заговорила Сидорова из кондизделий – и послышалась труба. Выступал заведующий подотделом одеколонов – и забухал барабан. В общем, все шло как обычно. – Прошу слова! – выкрикнул, нарушая музыку, Фигуркин. – Я прошу слова! И, не дожидаясь приглашения, пошел к трибуне.

Далее можно было бы написать так: "И в эту последнюю минуту, перед тем как взойти на трибуну, он вспомнил все: и свое беззаботное детство, и школьных друзей, и первую учительницу, которая говорила..." Но нет, Фигуркин ничего такого не вспомнил. Может быть, потому, что, направляясь к трибуне, он лихорадочно придумывал первую фразу и, не найдя ее, начал так: – Товарищи, наш Горназ никому не нужен. Его следует закрыть! Все дружно ахнули. Мартушкин торопливо раскрыл блокнот. А когда это бурное собрание окончилось, Зинаида Васильевна попросила Фигуркина зайти к ней в кабинет. – Ну что ж, Константин Львович, – вы сказали на собрании именно то, что считали нужным. Совесть не позволила вам молчать. Но, я думаю, ваша чуткая совесть не позволит вам так же работать и получать деньги в учреждении, которое не приносит никакой пользы. – Вы угадали, Зинаида Васильевна. Вот мое заявление об уходе. – Очень хорошо! Ради нашей старой дружбы я подпишу ваше заявление без лишних бюрократических проволочек. Можете считать себя свободным. – Спасибо. – Не стоит. Желаю вам удачи на новой работе, если вы эту работу в Шумиловске сможете найти...

16 – Вот, Семен Егорыч, – сказал Мартушкин, кладя на стол редактора исписанные страницы. – Всю ночь писал. – Что писали? – Фельетон "Нигилист на трибуне". – Нигилист на трибуне? Любопытно. О чем же это? – О безответственных выступлениях некоторых безответственных товарищей. Вот что значит звездная болезнь. Поднимали мы Фигуркина, поднимали – и пожалуйста! До того зазнался, что решил, дескать, ему все дозволено. Выступил с призывом закрыть Горназ. Он, видите ли, математическим путем высчитал, что от Горназа никакой пользы. – И предлагает его ликвидировать? – Вот именно! – Интересно, – сказал Семен Егорыч. – А ты, Мартушкин, сегодня центральную прессу читал? – Да нет как-то... Я же фельетон писал. – И напрасно. Журналист должен быть в курсе. Вот что сегодня написано в передовой статье центральной газеты. Читай вслух, – и редактор указал Мартушкину на обведенный красным карандашом абзац. – "Пришла пора, – начал читать Мартушкин, – упразднить некоторые отслужившие свою службу учреждения и промежуточные инстанции. Об этом ярко свидетельствует хотя бы тот факт, что наиболее сознательные, передовые коллективы отдельных ненужных инстанций, не дожидаясь указаний сверху, сами, по собственной инициативе, поднимают вопрос о ликвидации своих учреждений". – Ну, как? – спросил Семен Егорыч. – Так я же не знал, – пролепетал Мартушкин. – Надо знать! В нашем городе проявляется такая своевременная золотая инициатива! Фигуркина следовало бы всемерно поддерживать, а ты о нем фельетоны пишешь! "Нигилист на трибуне"! Побольше бы таких нигилистов! – Так я же... – снова начал журналист. – Эх, Мартушкин, Мартушкин! Есть в тебе молодой задор. И нет всего остального. Я как раз статью пишу о закрытии ненужных учреждений. Так что спасибо тебе за положительные факты. – Семен Егорыч похлопал по фельетону. – Молодец Фигуркин!

– Молодец твой Фигуркин! – говорил по телефону начальник Примеровой. – И ты, Примерова, молодец! То кибернетику у себя внедрила, то новый почин родила. Правильно действуешь! – Спасибо, Иван Иваныч, – растерянно отвечала Примерова. – Только я не совсем понимаю, что вы имеете в виду? – А ты в сегодняшнюю газету загляни. Там твоего Фигуркина до небес поднимают! Примерова от неожиданности бросила трубку и, раскрыв лежавшую перед ней газету, прочитала: "По собственной инициативе. Ценный почин работников конторы Горназ". В кабинет вошли незнакомые люди. – Здравствуйте. Мы из радиокомитета. Нам хотелось бы побеседовать с автором замечательного почина товарищем Фигуркиным. – Видите ли, его нет... – А когда он придет? – Понимаете, он, собственно, сюда не придет... – А где его можно найти? – Как вам сказать... Я точно не знаю... Но если нужно, я сама могу ответить на ваши вопросы. – Ну, конечно! Если вы не против, мы будем записывать нашу беседу на пленку. Это получится естественно и непринужденно. Говоря это, один репортер установил магнитофон, а второй, поговорив в микрофон: "Раз-два-три, даю пробу", начал: – Мы находимся в городской конторе по составлению названий. В той самой конторе, где родился новый замечательный почин, о котором сегодня пишет газета и говорят во всех учреждениях Шумиловска. У нашего микрофона управляющая конторой Зинаида Васильевна Примерова. Расскажите, пожалуйста, Зинаида Васильевна, как в вашем коллективе родилась идея закрыть вашу контору. – Мысль упразднить наше учреждение родилась у нас не случайно. Мы много думали об этом, советовались, взвешивали...

17 ...– даже самые приблизительные подсчеты показывают, что ликвидация ненужных контор и устаревших учреждений может дать государству огромную экономию средств, высвободит большое количество специалистов, занятых сейчас во всякого рода промежуточных бесполезных инстанциях... – Голос Примеровой звучал по радио, и Сычкин слушал ее выступление, нервно расхаживая по комнате. – ...Вот почему наш коллектив решил просить вышестоящие организации о закрытии Горназа. – Ну, Борис Петрович, поздравляй! – воскликнул, входя в кабинет, Рыбацкий. – С чем? – Как с чем? Во-первых, Горназ закрывают, а мы, значит, остаемся. А во-вторых, уговорил я знаменитого Фигуркина. Он согласен. – На что согласен? – Работать у нас. – Ты что, Рыбацкий, шутишь? Но упоенный успехом Рыбацкий не заметил, как побагровел его начальник. И вопрос его он растолковал так, что, мол, Сычкин просто не в силах поверить такой удаче. – Честное слово, уговорил! Ты еще, Борис Петрович, Рыбацкого не знаешь! – Да кому он нужен, твой Фигуркин? – закричал управляющий. – Да я его за миллион рублей не возьму. Сегодня по его почину Горназ закрыли, а завтра он у нас почин устроит? Да это же не работник... Это... Это бомба замедленного действия! – четко сформулировал Сычкин.

18 Осенний дождь сбивал с деревьев последние осенние листья. Фигуркин отряхнул плащ и с небольшим чемоданом в руках вошел в подъезд музея. – Давненько вы у нас не показывались! – сказала билетерша у входа. – В отъезде были? – Вот именно. Он прошел по залам и, как обычно, присоединился к группе экскурсантов. Девушка рассказывала о картинах, и он снова слушал ее голос. – Ну вот и все, товарищи! – сказала она. Экскурсанты разошлись, и впервые за все время Костя и девушка, которую Фигуркин называл Леной, по-настоящему остались вдвоем. – Здравствуйте, – подошла к Фигуркину девушка. – Почему вы так долго не приходили? – А разве вы меня знаете? – удивился Костя. – Конечно. Вы тот самый Фигуркин. И вы были у нас в музее двадцать три раза. – Двадцать четыре, – уточнил Костя. – Значит, я вас не сразу заметила. Почему вы так долго не приходили? – Я работаю теперь в другом городе. Ну и вот... приехал повидать вас. – И очень хорошо сделали. Меня зовут Тоня. А далеко вы теперь работаете? – Меня зовут Костя. И работаю я недалеко. При желании часа за три можно добраться. – Поездом? – Самолетом...

Они шли по улице. И дождь, отступая перед ними, переставал моросить... – А когда вы уезжаете? – Еще нескоро. Ночью. – Жаль. Я думала, вы к нам надолго приехали. – Так я еще приеду! Надолго приеду. Насовсем. Вот только кончу работу над одним интереснейшим прибором – и приеду. – А что это, если не секрет? – Я, Тоня, знаю, кажется, как сделать такой прибор, который будет абсолютно точно определять, годится ли человек для той должности, которую он занимает, или нет. Понимаете? – Понимаю, что у вас скоро начнутся новые неприятности. Костя рассмеялся. – А вот тот самый магазин уцененных товаров, где я купил тогда ВКУС. Зайдемте? Может, там еще что-нибудь интересное найдется. А в магазине было все по-прежнему. Те же картины, те же люстры и те же юные продавцы, без устали оттачивающие искусство игры в настольный теннис. – Пусть победит сильнейший! – сказал Фигуркин. – Спасибо! – дружно ответили продавцы, не прекращая игры, но стараясь быть взаимно вежливыми с покупателями. Костя огляделся. Вместо громоздкой мебели повсюду были расставлены разногабаритные уцененные телевизоры. И со всех экранов, больших и малых, неслась какая-то очень модная, но явно уцененная песня. – А сейчас, – сказал диктор, – прослушайте выступление начальника главного управления по ликвидации ненужных учреждений. И на всех экранах, больших и малых, появилась красивая, мило улыбающаяся Примерова. – Все шире и шире, – начала она, – развертывается движение за закрытие излишних инстанций и ненужных учреждений. Достаточно сказать, что только за последнее время у нас в Шумиловске закрыты контора по составлению названий, контора по составлению наименований и ряд других подобных контор. Огромную поддержку в этом важном и серьезном деле оказывают нам сами работники ненужных учреждений... Примерова, как всегда, была на уровне и говорила легко и гладко... – Теперь, Тоня, вы понимаете, над каким важным прибором я работаю? серьезно спросил Костя. – Понимаю, – так же серьезно ответила Тоня. – Это, наверное, один из самых нужных приборов... Только нельзя ли его сделать поскорей? – Я постараюсь, Тоня, я обязательно постараюсь...

ПОСЛЕДНЯЯ ГИПОТЕЗА

Это произошло со мной не то в Париже, не то в Чикаго. Во всяком случае, это было на Западе, где и случаются разные неприятные истории. Я не знаю почему, но меня всегда раздражал один из самых известных антропологов, доктор со странной двойной фамилией Гааль-Пеерин. То ли он был чересчур придирчив и педантичен, то ли слишком демонстративно показывал, что считает дураками всех своих коллег, а это было явно несправедливо, если учесть, что я в то время тоже занимался антропологией. Так или иначе, минуты, проведенные в обществе доктора, не были лучшими минутами моей жизни. – Я хочу поделиться с вами одной мыслишкой, – сказал мне в тот день Гааль-Пеерин. – Вам не кажется, что во фразе "Человек произошел от обезьяны" есть неточность? – Неточность? – переспросил я. – Но ведь каждый школьник знает, что мы произошли от антропоидов и обезьяны наши ближайшие родственники. – Родственники – это тоже неточно! – ворчливо возразил Гааль-Пеерин. Мы сидели в ресторане, и послушные роботы бесшумно обслуживали нас. К ним не нужно было обращаться с просьбами, они сами угадывали или, вернее, предугадывали все, что вы могли захотеть. Любое, даже подсознательное желание, едва появившись в мозгу человека, радиоволнами передавалось роботу, и тот немедля приступал к его исполнению. И нередко еще за минуту до того, как вы начинали ясно сознавать, что именно вам хочется, ваше желание оказывалось уже исполненным. – Пусть это не оскорбит ваших родственных чувств, – продолжал доктор, – но я начинаю подозревать, что мы произошли не от обезьян, а только благодаря им. – Не понимаю, – сказал я, пожав плечами. – Это естественно, – криво улыбнулся Гааль-Пеерин. – Но я постараюсь говорить понятным для вас языком. Надеюсь, вы допускаете, что на этой планете до нас уже существовали другие, дочеловеческие цивилизации, бесследно исчезнувшие в результате неизвестных нам катастроф и потрясений? – Конечно! – согласился я. – Это делает вам честь, – сказал доктор и засмеялся своим скрипучим отвратительным смехом. – Так вот, я обнаружил многочисленные остатки одной из таких цивилизаций и установил причины, по которым она погибла. Представьте себе, что в относительно давние времена, порядка двухсот двухсот пятидесяти тысяч лет назад, обезьяны были совсем не такими, какими мы их видим теперь. Они находились на гораздо более высоком уровне развития, чем сегодняшнее человечество. Естественно, они передвигались только на задних конечностях, способны были проделывать руками какую угодно работу и, отличаясь атлетическим телосложением, увлекались наукой и спортом. Их возможности были так велики, что они смогли создать для себя более совершенных роботов, чем до сих пор удалось нам. Вполне закономерно, что этих роботов они сконструировали по своему образу и подобию. Другими словами, те, кого мы называем человекообразными обезьянами, создали обезьяноподобных роботов. Эти выведенные искусственным путем в лабораториях киберы так мало отличались от живых существ, что были способны даже к самовоспроизводству. Итак, наступил золотой обезьяний век. Роботы проделывали за них всю работу, как физическую, так и умственную, а обезьяны, не зная никаких забот, круглосуточно наслаждались жизнью. И постепенно изнеженное, позабывшее труд общество обезьян стало превращаться в общество тунеядцев. Представьте себе планету, по которой бродят полчища тунеядцев, думающих только о том, как бы развлечься! Обезьяны, согласно их последней моде, бросили бриться и стали отращивать дурацкие хвосты. Не занимаясь больше умственным трудом, они начали тупеть, глупеть и, чтобы хоть чем-то занять отвыкшие от работы руки, приучились ходить на четвереньках. Так погибла одна из величайших на нашей планете цивилизаций. И, увидев, что цивилизация погибла, обезьяны плюнули и ушли в джунгли. – А роботы? Что стало с их роботами? – Вы еще более недогадливы, чем я думал. Роботы сначала тоже опустились и так одичали, что стали жить в пещерах и питаться сырым мясом. Ну, а потом они все-таки взялись за свой искусственный ум, начали усиленно прогрессировать и допрогрессировались до того, что назвали себя человеками и изобрели собственных роботов. – Не хотите ли вы сказать, что мы кончим так же, как обезьяны?! воскликнул я. – А почему бы и нет? По секрету скажу вам, я уже замечаю эти ростки будущего у некоторых моих знакомых! При этом доктор Гааль-Пеерин опять скрипуче засмеялся и посмотрел на меня так, что мне мучительно захотелось швырнуть в него чем-нибудь тяжелым. И в то же мгновенье массивная пепельница с треском опустилась на лысину Гааль-Пеерина. Послушный робот, как всегда, быстро и точно исполнил желание человека.

ПОРОШОК ПРОФЕССОРА ГУТЕНМОРГЕНА

Не позволяйте детям играть со спичками. Народная мудрость

Профессор Гутенморген слыл мрачным, неразговорчивым человеком. Целыми днями он сидел в лаборатории, оборудованной в его небольшом особняке, прятавшемся за высоким забором от любопытных взоров. Жил он один, ни с кем не общался и нигде не бывал. Только в те ночи, когда небо затягивалось тяжелыми тучами, моросил дождь или ревела буря, гром гремел, во мраке молния блистала и по улицам проносились резкие порывы ледяного ветра, – только в такие ночи профессор Гутенморген выходил погулять. Никто в точности не знал, над чем он работает, и о его загадочном изобретении ходили самые противоречивые слухи. Я лично знал о его изобретении не более, чем другие, хотя мы и были знакомы с далеких студенческих времен. Объяснялось это тем, что встречались мы с бывшим однокашником нерегулярно и последний раз виделись 35 лет назад, на выпускном вечере. Вот почему я был несколько удивлен, когда в два часа ночи раздался звонок телефона и я услыхал неприятный и в то же время знакомый голос. – Ты сможешь приехать сейчас ко мне? – сразу же спросил Гутенморген таким тоном, будто мы расстались час тому назад. – Конечно! – не растерявшись, ответил я и через пятнадцать минут уже подъезжал к его особняку на темной безлюдной улице. Если бы знать, как страшно окончится это посещение! Если бы человечество догадывалось, что это его последняя спокойная ночь! Но человечество мирно спало, а я, нажимая кнопку звонка, испытывал только любопытство. Дверь бесшумно отворилась и так же бесшумно закрылась за мной, едва я вошел. В ярко освещенном холле никого не было. Я огляделся по сторонам и увидел лестницу и стрелку с надписью "Сюда". Лестница привела меня к другим дверям, на которых также было написано "Сюда" и которые открылись до того, как я к ним прикоснулся. Следуя указующим надписям, я прошел длинную анфиладу комнат, отмечая про себя одно странное обстоятельство: во всех комнатах царила такая подозрительная, такая стерильная чистота, что это даже давило и угнетало... Но вот, наконец, отворилась последняя дверь, и я увидел Гутенморгена. Со времени нашей последней встречи он как-то странно изменился: облысел, сгорбился, покрылся морщинами и вообще, так сказать, скукожился. И еще я обратил внимание на то, что руки у него неестественно чистые, такие чистые, будто он их моет по нескольку раз в день... Но я сделал вид, что ничего не заметил, и бодро воскликнул: – Хелло! – Извини, но у меня нет времени здороваться, – сказал профессор. – Я позвал тебя, чтобы рассказать о своем изобретении. Тридцать пять лет я работал над ним! Тридцать пять лет!!! Вы все за это время стали знаменитыми, богатыми, а я все трудился и трудился. Но теперь работа завершена! – И что же ты изобрел? – Не перебивай. Если ты помнишь, когда мы учились в колледже, электрических бритв еще не было. И вот однажды, взбивая мыльную пену, я подумал: а нельзя ли сделать такой порошок, который бы давал пены в десять раз больше обычного? И через год я сделал такой порошок. А еще через пять лет у меня был порошок, пенившийся в сто раз сильнее обычного. И тут моя работа зашла в тупик: что я ни придумывал, мыльный порошок сильней не пенился. "Неужели это предел? – мучительно думал я долгими зимними ночами. Неужели я настолько бездарен, что не смогу заставить порошок пениться еще больше?" Отчаяние овладело мной, и я готов был покончить самоубийством. Я пошел к морю и, перед тем как кинуться в пучину, бросил прощальный взгляд на бушующий подо мной прибой. И тут гениальная догадка озарила меня. Ты, конечно, видел, как пенится морской прибой, но, конечно, ни разу не думал: каким образом морская вода, в которой нет мыла, делает пену? А я задумался над этим загадочным явлением и сразу понял, что нашел выход из моего тупика. Двадцать пять лет потратил я на то, чтобы отыскать в морской воде необходимый мне элемент, делающий пену без мыла. И когда я нашел его, выделил и соединил с мылом, – я получил тот самый невероятный результат, который назвал "эффектом Гутенморгена". С этими словами он достал из сейфа стеклянную банку, на которой еще сохранилась этикетка "баклажанная икра", и гордо поставил передо мной. – В этой банке, – сказал он, – находится порошок, один миллиграмм которого может дать столько пены, что ее хватило бы на пять лет для парикмахерских и банно-прачечных комбинатов земного шара. – Ты осчастливил человечество! – искренне воскликнул я. – А мне плевать на человечество! – закричал Гутенморген. – Я хотел доказать себе, что могу то, чего никто не может. И так как ты самый знаменитый из нашего выпуска и поэтому я ненавижу тебя больше всех, – я покажу именно тебе мое изобретение. Пойдем! С этими словами он схватил меня за руку и потащил в соседнюю комнату, где находился небольшой – в сто квадратных метров – бассейн. Бассейн был пуст. Гутенморген, достав из банки микроскопический кристаллик порошка, бросил его на дно и направил на него сильную струю воды. В одно мгновенье бассейн наполнился невероятно пушистой пеной. – Грандиозно! – воскликнул я. -Ага! – торжествующе закричал Гутенморген. – Теперь ты понимаешь, кто из нас действительно гений?! – Глаза профессора горели безумными огнями. Смотри! – и он швырнул в бассейн целую пригоршню волшебного порошка. Смотри! И тотчас все помещение до потолка заполнилось пеной, мощный поток закружил нас, распахнув двери, понес за собой и, протащив по всем комнатам, выбросил на улицу под проливной дождь. – Порошок! Мой порошок! – в ужасе закричал Гутенморген. Но было поздно. Банка, выскользнув из рук профессора, разбилась, и целый килограмм этого взбесившегося порошка оказался на свободе. Уже через секунду взбитая струями дождя мыльная пена, сметая все на своем пути, хлынула в город. И первой жертвой своего изобретения оказался профессор... Какое-то время над пеной еще мелькали его невероятно белые руки. А потом исчезли и они... Я очнулся на крыше самого высокого небоскреба. Внизу бушевала затопившая город пена, и до самого горизонта простиралось пенное море... И только один я знал, что произошло. По радио каждые десять минут сообщали о движении пены, и с каждым сообщением становилось все страшней. Пена стремительно распространялась по земному шару. Ученые всего мира лихорадочно искали средство для спасения и не могли его найти. Я понимал, что человечество погибнет, ибо знал, что эта пена способна сохраняться годами, и, пока она высохнет, на земле исчезнет все живое. Я сознавал, что спасенья ждать неоткуда, и смотрел на поразительно мирное бескрайнее море, колыхавшееся внизу. Нереальность, сказочность этой картины подчеркивали еще мыльные пузыри, которые возникали из пены и разноцветными стаями плавали над морем. И вдруг меня осенило: мыльные пузыри – вот что нас спасет! – Хватайтесь за соломинки! – закричал я. – Хватайтесь за соломинки и пускайте мыльные пузыри! И утопающие схватились за соломинки и при помощи этих соломинок стали выдувать из пены мыльные пузыри. Казалось, перед своим концом человечество впало в детство. Пузыри, переливаясь всеми цветами радуги, отрывались от земли и улетали ввысь, в бесконечность космоса, к далеким чужим звездам. А три миллиарда людей день и ночь, без отдыха, пускали мыльные пузыри. И так как каждые десять секунд три миллиарда мыльных пузырей покидало земной шар, пены оставалось все меньше. Да, в борьбе человечества с пеной победил Человек. И теперь нам стала еще дороже наша старая, но вымытая с мылом, выстиранная планета Земля.