Текст книги "Кирза и лира"

Автор книги: Владислав Вишневский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 47 страниц) [доступный отрывок для чтения: 17 страниц]

С тем же внешним эффектом, делаю еще два выстрела. Совсем окоченевший, встаю, показываю офицеру пустой магазин и пустой патронник. Следующий, тоже уже окоченевший стрелок, занимает моё нагретое от волнений место.

Так мы делаем еще один заход – уже на оценку.

Потом, получив по девять патронов, стреляем очередью – по три выстрела. Для этого в момент нажатия на спусковой крючок нужно про себя произнести цифру – «тридцать три». Очень просто так произнести – «тридцать три». С окончанием цифры отпустить крючок. Из ствола автомата вылетают заказанные три пули, как одна. Как пять копеек… Тики-тики… Точняк… Интересное кино. А если сказать «тридцать четыре», сколько пуль вылетит? Но… Нет, я уже знаю, размышлять в армии нельзя, как и вопросы задавать… Это не поощряется, даже наоборот… Армия, армия, армия!..

Потом мы делаем еще один заход – на оценку. Отстрелявшись, совсем закоченевшие, сбившись в кучи, стоим, согнувшись, приплясываем от морозного ветерка – ждём. Командир роты, вышагивая перед строем, ёжась от ветра, подводит наши окоченевшие, то есть окончательные итоги стрельб.

– Очень неутешительно, даже можно сказать, плохо. Рота едва натягивает на тройку. Едва-едва. Две целых девяносто девять сотых. Рекорд. Такого у нас ещё не было. Плохо, бойцы, оч-чень плохо! Я такого не ожидал.

Да мы и сами не ожидали. Видим, что офицеры и все остальные командиры очень недовольны нашими результатами. И мы недовольны, вроде стреляли-то точно в десятку, как учили…(Я-то уж точно!) Как это? Может, ветер… Или стволы крив… вернее мушки сбиты?

Командиры, не торопясь, для личной, наверное, психологической разрядки, забивают остатками неизрасходованных патронов рожки магазинов и, взяв у ребят из первой шеренги несколько автоматов, играючи расстреливают остатки патронов, явно красуясь друг перед другом: кто стоя, кто с колена, кто одной рукой – на вытянутую. «Оттарахтели» все оставшиеся патроны по мишеням, сбегали к ним, за бумажками… покрутились там между собой, разглядывая дырки от пуль, и веселые вернулись. Веселые, – значит, у них всё «отлично». Даже не стали перед нами хвастать. А зачем? Все и так знают, что они отлично стреляют, да и холодно, чего там показывать… Отстрелявшись, командиры возвращают автоматы. Нам уже жалко тех, в первой шеренге, кому придется чистить эти закопчённые стволы и поршни возвратных механизмов. Там же нагара – мы знаем, слыхали – на двое суток упорной работы. Не повезло ребятам, не позавидуешь.

В наказание за плохую стрельбу обратно не едем, а бежим… за идущими впереди нас пустыми машинами. Минут через двадцать бега, если можно назвать это бегом, начинают нестерпимо полыхать огнем и болью замёрзшие пальцы ног. О-ох, как ноют!.. Ооо!.. Совсем знакомая боль… как в… Могоче. В Могоче?.. Да-да, в той, самой, Могоче! Там тоже пальцы ног полыхали болью, согреваясь. Люба!.. Люба! Моя Любушка!.. Как сердце к ней рвётся… просто ноет, болит. Кстати, хороший знак, когда болит… Если больно, значит еще не отморозил, значит, отогреваются пальцы ног… Отогреваются! О-то… гре-ва… ют-ся!.. ют-ся!.. ют-ся… ют… ют… ют… ся… ся… ся…

Бежим… Сопливые, замерзшие, тяжело кашляя, с трудом дыша. Бренчим оружием, фляжками, хлопающими лопатками, сумками с противогазами, заледеневшими сапогами, своими вконец замерзшими внутренностями. На ровном месте спотыкаемся. У меня болит печень, вытягивает – падла! – все силы, её совсем скрутило. Я задыхаюсь.

Рота уже не бежит, опустив руки и плечи имитирует бег. Вскоре нам разрешают сесть в машины. Наконец-то. Ух-х, ху-х, ху-х!.. Шумно дышим, сидя в кузове, взмокшие от пробежки, успокаиваем дыхание, трём закаменевшие щеки, непрерывно кашляем. В машине под тентом просто тепло, жарко даже, почти Каракумы. Да и ехать ведь – не бежать, правда? Отдыхаем: ф-фу! Сердце продолжает бешено биться, как загнанное – бу-бу-бу, бу-бу-бу! Но печень уже вроде отпускает. Исследую свое состояние. Пальцы ног огнём горят, то ли согрелись, то ли стерлись – ладно, это потом; изжога на месте – хоть и затухает боль, но она есть; хочется есть, пить, но больше – спать. Волнение пережитого вытесняется усталостью, привычно и плавно затягивающей в сонливость. Говорить не о чем, да и не хочется – отстрелялись-то плохо… Знаем, впереди нас ждёт наказание. Но это впереди… Там… В буду… щем… Пока же, начинаем дремать… дре… мать… ать… а…

В машине, да в тепле, да в дальней дороге, всегда хорошо дремлется. Прижавшись друг к другу, замираем. Вместе с нами дремлет и наша тревога. С грустью понимаем, отстрелялись плохо, значит, будут гонять. А ночью или днем?.. Лучше бы днем. А когда? Сегодня или завтра?.. Успеем ли согреться и всё просушить? Интересно, а какой сегодня день? И сам себе со злостью отвечаю: да какая, на хрен, разница. А какое сегодня число? Да на х… оно, число… Без разницы. Письма придут еще дня через три – четыре. Письма!.. Вот письма – это хорошо. Письма – это здорово. Хорошая тема, приятная. Письма мы ждем с большим нетерпением, они душу согревают. Мы – каждый! – получаем по семь-десять писем минимум. Есть ребята, которые получают и по пятнадцать, и по двадцать. В основном все письма, конечно, от девчонок. Такие жутко любовные письма приходят, закачаешься. После таких писем душа и «физика» домой, на гражданку, рвётся, просто разрывается…

Письма в роту приносят все сразу, мешками. В один и тот же день недели, во вторник. Все письма плохо заклеенные, есть вообще открытые. Ага, понятно, это к нам Ягодка заглянул, ручками, глазками в «трусах» пошарил… или кто там?

Едва появившись, приятные мысли о письмах из дома мгновенно гаснут, как чайная ложечка мёда в железнодорожной цистерне с дёгтем от результатов наших первых стрельб… Настроение совсем портится. Хорошо понимаю – гонять нас будут… Гонять… нас… будут… И это плохо… Беспокоит сознание тревожная мысль – командир обещал. Если обещал, значит…

Эх! Вздыхаю… Как и многие вздыхают, слышу.

Тут же, от шеи, глубоко в мозг, неожиданно пробила вдруг сильная сковывающая боль. Ох, ты, гад, фурункул проснулся! – дал о себе знать. На стрельбище примёрз, наверное, гадёныш, а тут отогрелся и начал припекать. Опять я его нечаянно зацепил воротником шинели. Шинель такая жёсткая, – подбородком шаркнешь нечаянно по воротнику, ощущение такое, как по наждачке лицом проехал, аж, слезу прошибает. А тут, фурункул! Я и забыл о нем. Тоже, видать, гад, согрелся. Приедем, надо будет сразу сбегать на перевязку в санчасть, пусть посмотрят. Может, пора его выдавить? Самому!.. Нет, в санчасти сказали, чтобы ни в коем случае сам ничего не делал. Может произойти заражение или что-то еще там плохое, не помню. Но резать – это вообще ужасно, это же очень больно… Я, например, не выдержу. К этой болячке вообще притронуться невозможно, чуть задел – в глазах темнеет, не то что резать. От одной этой мысли мне уже становится плохо. Может он, гаденыш, сам как-нибудь выскочит. У ребят такое было, я видел.

Мама, роди меня обратно! Пошел уже третий месяц, как я в армии.

Ма…

Похудел почти на десять килограммов. Да мы все здесь теперь такие «воздушные», ходим, качаемся. Всё время хочется спать и есть, есть и спать. Заметил: за два с лишним месяца я приобрел стойкое отвращение к столовской еде. Один только её запах вызывает у меня тошноту. Никак не могу к такой еде привыкнуть. В первые пару недель мы, за столами, всё съедали, даже не хватало. Катастрофически не хватало тех порций. Сейчас же наоборот – многое остается на столах: кто ест только первое, кто только второе, кто только чай или компот с хлебом… Хлеб!.. Вот хлеб, естественно, все едят. Только давай. Но остальное всё абсолютно невкусное, просто несъедобно. От такой еды у меня сразу же начинается изжога. Почему это?.. Если и дальше так пойдет, не знаю, как и вытяну. Скорее бы закончить эту учебку, да попасть куда-нибудь в полк или в роту, может быть там лучше с едой.

А остальное… Болячки? Болячки на ногах вроде заживают. Нас недавно осматривало медицинское начальство. Мы опять прошли по всем кабинетам. У меня обнаружили, вот хохма – неполадки со зрением, какой-то астигматизм, говорят, – сложная диоптрия. Я в этом, конечно, ничего не понял, а то, что носить теперь очки нужно будет всегда, воспринял скептически. Ха, я – в очках? Мне выписали очки и предупредили: для постоянного ношения, парень, понятно? Для постоянного! Так точно, отвечаю. А про себя решаю: хрен там! Буду я еще позориться с очками. Кстати, вчера уже и получил. Надел очки, посмотрел на себя в зеркало: «Ё-кэ-лэ-мэ-нэ! Мартышка и мартышка, один в один». Смехота и позоруха!.. Глаза большие, лицо худое, щеки ввалились, нос толстый и уши огромные. Ни в сказке сказать, ни пером описать. Ночной кошмар, называется! Пробовал ходить в них – вообще почему-то хуже вижу. От них еще и голова потом начинает сильно болеть. Двойной кошмар, получается, бляха муха! Ну, дела! Медики успокаивают, ничего, мол, это первое время так, потом привыкнешь. Зачем привыкать, если я хуже в них вижу? Чёрт-те что получается!

Не пойму, как же это я там, на призывном пункте, все медицинские комиссии на «отлично» прошел, а? Еще и гордился этим. И зрение у меня там было все сто процентов, и сердце, и желудок – все «отлично». Здесь всё не так, всё болит. Не-по-нятно! Ну, я же не гнилой, я же знаю. Нет, конечно, и армия тут не при чем. В чем тогда дело? Не пойму.

Теперь мною, когда я в очках, можно запросто людей пугать.

– Ааа-а! – хрипло так рявкнешь, громовым голосом, выскакивая неожиданно из-за угла курилки, например. Любой пацан, в солдатской форме – брык, в обморок, и порядок, – бычок-окурок твой. Кури себе, пожалуйста (если успеешь!). Клёво так. Я пробовал – иногда получается. Есть положительный эффект от очков, есть. Нормально.

Военные врачи, там же в санчасти, нас осмотрели полностью – от макушки до пяток. И фурункулы, и горло, и ноги, и уши, и руки, всё-всё осмотрели, все наши болячки. После этого, каждый день, почти вся рота, как в столовую, строем ходит в санчасть на всякие процедуры. Руки, ноги нам мажут, фурункулы греют синей лампой, пьём мензурками противную жидкость – рыбий жир называется. Ф-ф-фу, гадость! На вкус – полнейшая гадость, а говорят полезный. Я, например, не верю. Но всё равно, получается, что ремонтируемся мы по полной программе. И это хорошо. Кстати, ноги, руки у меня стали быстро заживать, а вот горло и фурункулы не очень. Мой, например, чирик, уже зажил. Только остался жесткий бугорок на его месте. Шрам такой, шершавый. Как заметка, как запятая…

Я как тогда приехал, после стрельб, сразу же побежал в санчасть – болит, говорю, шея, посмотрите. Шинель снял, кое-как стянул через голову гимнастерку. Сажусь на табурет. Надо мной склонились два военврача – серьезные такие. В белых-белых халатах, белых колпаках и хромовых сапогах. Кстати, я заметил, такие понятия, как доктор в белом халате и черных сапогах, у меня вместе никак не вяжутся. Бело-белый цвет, с черно-черным сапогом – никак. В этом есть какая-то несвязуха. Вот, белый халат, женские ножки и туфли – понимаю. Самое то, а чёрные сапоги нет… Или эта «гражданка» из меня еще не выветрилась?

Сижу, замер, пока, согнувшись от той болячки, наблюдаю и жду. Тут же заметил для себя одну приятную вещь, даже не вещь, а ассоциацию… От этих докторов, в сапогах, веет чистотой, уверенностью и запахом хорошего одеколона, а может, и духов – в последнем я ещё не разбираюсь. Этот неармейский, домашний запах меня сейчас расслабляет. Приятный запах одеколоно-духов с докторами ходит волной, как привязанный. Они подойдут ко мне – чувствую – это парикмахерская. Отойдут – голимая амбулатория или поликлиника. Нет, пусть уж лучше рядом стоят. Врачи, склонившись надо мной, несколько минут молча разглядывают, как рыбу в аквариуме, исследуют мою шею. Осмотрев рабочий полигон, что-то в сторонке побормотали меж собой, слегка потирая руки и кивая друг другу головами. Потом вежливо так говорят: пройдите сюда.

Два этих дядьки, мне всё, что там было нужно и удалили, почистили, укололи, смазали, завязали, забинтовали. И без наркоза! Представляете, выдержал! В конце этой хирургической операции я слегка, кажется, поплыл, то ли от слабости, то ли от укола… чуть не отключился. Там же, минут на двадцать, меня уложили на кушетку. Я полежал, подремал, приходя в себя, потом встал – чего тут лежать, не дома – и, с освобождением на три дня, потопал в роту. На следующий день мне стало гораздо легче. Через день я вообще уже был в норме. Правда, каждый день ходил на перевязку, пил микстуру, смазывал чем-то руки и ноги – восстанавливался.

Восстанавливался и удивлялся, как это я смог решиться на операцию c этим фурункулом? Мне даже думать об уколах всегда страшно, не то чтобы резать… Только поэтому всегда старался санчасть – медиков в частности – обходить стороной. Всё время надеялся, что моя болячка сама рассосется. А тут, понимаешь, сам зашел, сел, закрыл глаза, открыл… Так уж он меня допек. Ну не хотел он со мной, гад, дружить, и всё тут. Пришлось расстаться. Хирургическим путём. А и – хрен с ним!..

В это время нас не гоняли. Почти вся рота жила в санитарно-амбулаторном режиме. За эти три-четыре дня мы просохли, подлечились, сил набрались, даже порозовели. Ходили на внутренние наряды, писали домой письма, переписывали друг у друга конспекты, выпускали стенгазету «Боевой листок», ходили на классные занятия. В общем, хорошая получилась передышка.

Вот только к очкам привыкнуть никак не могу, это да. Ребята смеются, увидев на мне очки. Ну правда, там такая дурацкая оправа, как у пенсне. Круглая, только не с зажимом, а с гибкими, тонкими проводками за уши, вместо дужек. Представляете? Цирк, короче. Стоит только нацепить, как:

– Гля, ребя, Пронин у Надежды Константиновны монокль спёр, – кричит Гришка на всю казарму и бросается бежать.

Бежать!

Ха! Куда тут бежать? Мы ведь в казарме!.. Тут всё рядом! Пусть и большое пространство – целый этаж! – но выхода-то из него нет, всё же закрыто. В другую же роту не побежишь, правда? Не поймут и не примут. Значит что? А значит то, уже через пару минут я мну этого Гришку, буцкаю его, как сдобное тесто. Он, конечно, дико орёт, сопротивляется, но счастлив, обормот, и доволен тем, что нашел-таки, чем и как меня теперь можно достать.

Кстати, шутки-шутками, а по программе до конца учебки мы должны провести еще оказывается одни стрельбы – зачётные. Мама моя!.. Снова, значит, сопли морозить, за машиной бегать… Ещё и ночные (опять не спать!) тактические занятия должны провести, наподобие военной игры между «синими» и «зелеными». Принять присягу. Времени осталось совсем мало. Мало… Да, немного. Скорее бы всё это и… забыть, потом, как кошмарный сон, ёлы палы! Ага, забыть – всё ещё только начинается.

Усиленно готовимся к принятию присяги. Текст воинской присяги учим наизусть. «Я, гражданин Союза Советских Социалистических Республик, вступая в ряды Вооруженных Сил, принимая присягу, торжественно клянусь…»

В этот день будут какие-то гости, приедет полковой оркестр, будет торжественная церемония принятия присяги, потом праздничный обед. Вот праздничный обед – это хорошо! А после ужина – концерт или кино в клубе. Тоже здорово, тоже прекрасно! И только после того, как мы все примем присягу, только тогда мы станем настоящими солдатами. Сейчас же мы вроде как курсанты-слушатели. Сразу за этим, будет распределение в действующие полки и подразделения. Мы все разъедемся, кто куда, и только тогда, там, начнется наша настоящая служба.

Присягу будем принимать в парадной форме. Мы уже получили новые кители, галифе, парадные погоны, эмблемы, пуговицы. Всё пришили, примерили, сфотографировались и сдали в каптерку, на склад. Парадка у нас у всех полушерстяная. Я-то в материалах-тканях не разбираюсь, мне ребята объяснили, что у нас, у солдат, материал чуть похуже, погрубее, чем у старшин и офицеров. У них ЧШ – чисто шерстяная, а у нас ПШ – полушерстяная. Понятно? А, вот и я уже понимаю разницу. Брюки-галифе сидят на мне ладно, аккуратно, они не такие огромные, уже не пузырятся, как повседневная хэбэшка. Китель – жесткий, с высоким стоячим воротничком, сидит в обтяжку, как скафандр – не повернуться, ни нагнуться. В нем только на память можно фотографироваться. Я одну такую фотку домой послал, Мама как увидела, долго, пишет, плакала: страшно худой, одни глаза остались. А я думал, что обрадую её своим доблестным воинским видом. Знал бы – не посылал, ёлки палки!

18. Война… Конечно, учебная

Войну наметили на следующую неделю. По жребию наша рота попала в нападающие. А рота «синих» – наши противники – обороняющиеся. Всё произойдёт в час «X». В тот час мы вскроем свой конверт, там наша задача, координаты и другие «секретные» – какие надо! – условия. Это будет потом… Потом… А сейчас…

…Для ведения будущих успешных боевых действий нам нужно изучить местность, понять вероятное расположение и позиции противника, его огневые точки, секреты, минные поля; определить его истинные силы и возможности, разгадать коварный план врага; вовремя занять все удобные для этого точки на местности, и по сигналу специальных ракет выбить противника с занимаемой им территории. И далее, сев ему на загривок, ворваться на его позиции, найти и захватить штаб, вернее, знамя, заодно взять в плен всех командиров, или добить противника при его отходе. Всего и делов. «Но без рукоприкладства!» – постоянно твердят нам командиры, убеждая в необходимости корректных действий в отношении противника. – Только сорвать с его рукава синюю ленточку, и всё – он побежден. Ясно?

Ага, хрен там, ясно! Этого как раз мы и не хотим понимать. Противник есть противник! Добить, значит, добить! Мы в армии, в конце концов, не в детском саду, ёшь его бей, или как? Но, видя непонимание и упорство командиров, внешне вроде соглашаемся, а между собой всё же решаем: как уж, извините, там получится.

– Нужно помнить, – усугубляли меж тем задачу командиры, – противник сильный, опытный, располагает всеми видами наступательно-оборонительной техники. Коварен. Он, имея хорошо укрепленную позицию, может пойти в контратаку, причём, с той же целью – захватить наше знамя и наших командиров. У вас тоже на левом рукаве будет ленточка, только зеленая, понятно?

Конечно, понятно, киваем мы, решая для себя, какими крепкими нитками будем пришивать эту ленточку. Знаем, её потом можно будет только вместе с рукавом оторвать, и то – «это-ещё-надо-посмотреть!»

Огонь предстоящего сражения уже горит в нашей груди, царапает нервы, будоражит воображение. Переглядываясь между собой, мы видим холодный блеск у себя в глазах и воинственно, дыбом стоящую шерсть на загривке. Мы уже сплочены, мы уже команда, мы уже крепче бетона, крепче стали. Кулаки уже чешутся, только бы добраться до этого, гадство, противника… Такой, вот, у нас боевой настрой.

Где-то в обоих штабах командирами разрабатываются и составляются хитроумные военные планы. Уже формируются, готовятся материально-технические ресурсы наступательно-оборонительного назначения. Мы, солдаты, днем и ночью отрабатываем скрытное передвижение. Ползаем по очень удобным для этого сельскохозяйственным полевым бороздам, распахиваем свежую снежную целину. Рассыпавшись в цепь, с криком «ур-ра!», по сигналам ракет, бегаем, проваливаясь по колено в снегу, в атаки на воображаемого противника. Истоптали все близлежащие поля, таская на себе и за собой тяжеленные деревянные ящики с патронами, отрабатывая внезапные для себя и для противника атаки, переноску раненых, стреляя по округе дымным веером от холостых патронов.

К счастью, копать траншеи и обустраивать окопы нам не пришлось. Потому, что, во-первых, земля уже была крепче скалы, во-вторых, с этим «синим» противником мы вовсе не собирались неделями, до посинения, возиться тут, рассусоливать. И, в-третьих, на это у нас просто не было времени – столько еще нужно было невспаханных полей проползти, пробежать, обежать, потренироваться. В общем, пока ещё время есть, бегаем, ползаем с автоматами по полям, сопкам, кустарникам. Криками «ур-ра!» пугаем воробьев, гоняем стаи ошалевших, но любопытных ворон. Сопли, уши, щеки и всё остальное щедро и с успехом морозим. Готовимся.

К моему сильному разочарованию я попал в группу охраны своего штаба и знамени. Ну, итит-твою в корень!.. Я так расстроился, что весь интерес к этой войне у меня мгновенно пропал. Получается, ни противника я не увижу, ни боя на передней линии, ни езды на загривке противника, ни захвата поверженного знамени. Даже захандрил от переживаний. Жалея, ребята меня успокаивающе похлопывают по спине, убеждают:

– Ну, ты че, Проха (Это у меня имя такое новое. Фамилия Пронин, а в повседневной транскрипции – то Проха, то Паха), не расстраивайся. Мы же специально вас, самых сильных, оставили знамя охранять. Знамя!.. Понял? Знамя – это же, ну?.. – и, не находя достойных по силе слов, округлив глаза, выразительно трясут головами. – Это же, ты, понял, да, Знамя! Самое святое… в армии. Не каждому дано… Вот! Поэтому, не переживай, стой там, и надёжно охраняй, с ребятами… А мы им, там, за вас, таких пи…ей навешаем!.. Будь спок, не сомневайтесь. Только зубы полетят… в смысле рукава с повязками, и бошки с ногами в придачу… Ага!

Слышать такое может и приятно было, но не успокаивало… на передовую хотелось. С ребятами. Плечо к плечу, в окопах, в рукопашную… Эх, ма, труля-ля… Ага, хрен там, а не тру-ля-ля, не повезло!

«Тревога! Рота подъём… В ружьё.»

Тревогу объявили неожиданно, естественно ночью, через час после отбоя.

Ха, неожиданно! Мы эту страшную военную тайну знали еще с вечера. К тому же, кроме наших командиров на отбое присутствовали какие-то чужие, незнакомые нам офицеры, что само по себе уже знаково, похоже из штаба дивизии. Все чересчур серьёзные, официальные, сосредоточенные… С многозначительно прищуренными взглядами, как бы так это: «Ну-ка, ну-ка, покажите, как вы тут спать, солдатики, ложитесь с желанием, или без… Кто в туалет не сходил, зубы не почистил?.. Ага! Вижу-вижу!..» Хм, нам это смешно! И какой же дурак, после этого, скажите, не поймёт, какого рожна они здесь, в казарме, так сказать груши околачивают, вместо того, чтобы дома в постели со своей женой кувыркаться… С женщиной… женой… Эх-х-х… Стоп, хорошая кстати тема – женщина. Жаль, не вовремя. Женщина это… О! Женщина!.. Самое то тема для солдата перед сном, приятная… Потому что женщина. А хоть бы и девушка, только чтоб нежная, горячая, ласковая, и… не ломалась. Умм… Тогда – да! Но, увы! Сегодня похоже не до женщин. В плане другие действия… Не «затвор» в койке передёргивать, а ногами топать… Настоящие действия, боевые, пусть и учебные.

Незнакомые офицеры все в зимней полевой форме, сверху портупея, на поясе кобура с пистолетом, планшетка, противогаз, на ногах не сапоги хромовые, а валенки. Валенки! Верный признак серьёзности намерений воевать не «до утра», а до полной победы. И как, тут, всё это не понять? Не придурки же мы, – мы, солдаты, бойцы! Конечно же, мы это всё усекли, сразу всё раскусили. Подмигиваем друг другу – час «икс», пацаны. Готовность номер один. Будь готов! Всегда готов!

Нас, и всех нарядчиков в этот вечер (вот повезло пацанам!), сразу же уложили спать. Мол, спокойной ночи, ребята! Правда, перед отбоем зачем-то два раза провели перекличку. Один раз для себя, наверное, другой раз для тех офицеров, которые в валенках. Мы с пониманием, как это обычно бывает перед дракой (а тут, похоже, предстояла большая!), прищурившись, переглядываемся. У всех заранее уже агрессивные лица, устрашающие позы, походка. Взгляд – насквозь испепеляющий, а кулаки просто не разжать… Ну, всё, бля, скорее бы. А ночью, по команде: «Тревога! Рота подъем. В ружьё!» мы соскочили как никогда быстро, в рекордно короткий срок, будто и не спали…

А мы и не спали. Мы на отбое сначала разделись, а через полчаса втихаря снова оделись, и под одеяло, только без валенок. Да-да, кстати, очень приятная для нас новость: и мы воевать будем в валенках! Одно плохо: в валенках трудно бегать – они просто огромные, но зато тепло будет. Лафа, значит, не замерзнем!

– …Тр-ревога! – Гулко разносится по казарме. – Р-рота, в ружьё! Па-адъё-ом!

Хак, «дядя», прочисть глаза. Мы уже в ружпарке!

Ворвавшись туда, напрочь разносим фанерные дверцы шкафов, как и не было их.

Ружпарк – это специально оборудованное помещение, где под замком стоят шкафы с оружием и боевым снаряжением. Шкафы с узкими вертикальными ячейками, где друг над другом, и под ними, в отдельных маленьких ячейках расположены твои личные боевые предметы: автомат, каска, противогаз, саперная лопатка, подсумок, магазин, подсумок для гранаты и тому подобные мелочи.

Почему разносим в щепки?.. Потому что в ружпарке места мало, а времени ещё меньше… У нас же всё по секундомеру… Не успеешь – накажут. Вернее, мы ж по тревоге! Вот и… ха! Всё в щепки. За минимум отведенного времени нам нужно заскочить в ружпарк, всё там своё выхватить и, не рассыпав, пробиться, заметьте, – пробиться! – «народу» много! – двери узкие! – пробиться обратно на выход, и встать в строй. Причем, взять нужно только свои вещи, и только полностью. Считайте: автомат, каску, противогаз, сапёрную лопатку, подсумок, рожок (магазин) для патронов, подсумок для гранат, и… Это главное. Поняли, да? Вот. Так что, где-где, а в ружпарке мы без церемоний. Что нам мешает – мгновенно гнётся, выламывается, разносится в щепки. Нас за это и не наказывают. Тревога ведь – тре-во-ога! Понимать надо.

На ученьях, как на войне…

Соскочили, влетели, разобрали, выскочили, нацепили всю амуницию на себя, в строю заправились, осмотрелись – все ли на месте, всё ли свое – и выскочили на плац. Там уже полным-полно офицеров, чужих и незнакомых. Догадываемся: проверяющие и посредники. Занимаем своё обычное место, в общем строю полка. Стоим рядом со своим будущим противником. Друг на друга не смотрим, – ещё чего! Чего на них смотреть? Подождите, – клочья полетят. Стоим рядом, а сами уже с трудом терпим друг друга.

Между тем, весь учебный полк на рысях быстренько собирается на плацу, подтягивается, выстраивается.

Морозно, светло.

Яркая луна зависла над нашим городком, светит, как по заказу. Ждём. В стороне стоят с десяток грузовиков, тарахтят, дымят выхлопными трубами, греют атмосферу. Командиры суетятся с планшетами, бумагами около одного старшего офицера в папахе – командующего. Он и его окружение находятся в центре плаца, как на мостике. Затем командующий здоровается с нами, поздравляет с началом учебных боевых действий и желает обеим сторонам победы. Мы бодро отвечаем на приветствие и нас бегом – у командиров уже все планы скорректированы – разводят в разные стороны по нашим машинам. Всё! Едем на диспозиции – каждый своей дорогой. Всю эту программу мы, солдаты, представляем плохо, на то есть командиры, от больших до маленьких. Наше дело простое: живьём поймать противника и оторвать у него яйца или повязку… Выбор небольшой, но конкретный, что раньше подвернется, в общем. Так коротко и решительно мы настроились ещё с вечера. У нас тоже свой план.

Ехали не очень долго, но по колдобинам – здорово трясло. Автоматы в темноте клацали друг о друга, и мы об их стволы своими подбородками, носами – кто чем. Уже тогда внешне слегка побились, поцарапались.

Когда приехали на место, луна спряталась за тучи. Как специально!.. Ищите, мол, теперь друг друга, сколько хотите. Кругом темно, хоть глаз коли. Ни хрена себе, приехали! Как тут воевать? На такое не рассчитывали. С одной-то стороны, вроде, и хорошо, а с другой… Младшие командиры за рукава утащили бойцов в темноту, расставили по каким-то своим точкам, заслонам, засадам.

Мы – штабная охрана, сгружаем с машины ящики, мешки, стол, свертки. Рядом с нами, в темноте, тоже на ощупь, крутятся тени наших связистов с длинными, гибкими антеннами на заплечных рациях, с ковшиками микрофонов на шнурах. Периодически резко хрипят рации, корректируется, устанавливается связь. После проверки рации, настройки и согласований, все связисты растворяются в темноте, оставив с нами одну из своих шипелок. Офицеры коротко подсвечивают нам маленькими ручными фонариками.

Почему-то долго ставим штабную палатку. В темноте, то одна сумка с деталями в машине осталась, то топорик выпал и куда-то пропал, то палатку входом не в ту сторону развернули… В нее затаскиваем стол, какой-то ящик, две длинные лавки, подвешиваем фонарь.

– Что еще? – интересуемся у командиров..

– Пока ничего, ждите.

– А где знамя?.. – задаем главный вопрос, мы ведь охрана.

– Зна-амя? Ну, бойцы… знамя, – переглядываясь, усмехаются офицеры. – Знамя в другом естественно месте, в запасном. Военная хитрость…

– А-а! – тянем мы разочарованно. А тогда мы-то за каким… это, здесь? – Может, мы туда пойдем, где все наши, на передовую? – загоревшись, с надеждой суетимся мы. – Заодно и языка притащим…

– О-отставить. Языка они притащат… Вы в резерве. Вы – охрана. Понятно? Ждите команды.

Разочарованно плетемся в темноту, в сторонку от палатки. Нужно срочно обсудить возникшую ситуацию, разобраться, кто мы здесь и зачем. Совещание провели быстро. Если к «нашим» нельзя, решили, придётся пока здесь остаться, защищать штаб и офицеров и, при первой же возможности, проситься на передовую, к нашим. На войне, как на войне. А что еще?

 
«Темная ночь…»
 

Обошли, исследуя, территорию, натыкаясь на кустарник, редкие деревья. Вроде сориентировались: сзади редкий лес, впереди пустота, наверное, поляна или поле. Дальше двадцати метров в окружности мы исследовать не стали, можно куда-нибудь в темноте грохнуться, завалиться и костей не собрать. Сбившись в кучу, стоим в сторонке, переговариваемся между собой, прислушиваемся, пытаясь понять, где мы находимся. Ну, хоть бы на минуту луна появилась, оглядеться бы. Понимаем, что мы не на передовой, а она в какой стороне? Как далеко? Вдруг выскочит этот противник, а вдруг это наши, а вдруг – тигр? Тигр!.. О-о-о, тигр! Тигра – не надо. Непроизвольно плотно жмемся друг к другу… А откуда, с какой стороны их ждать? Ну, хоть бы луна или ракета… А когда начало? Наши отличительные повязки в темноте совсем не видно – серая, красная, зеленая, синяя, – какая? Зато, пришиты железно, мы проверяли. Рукав трещит, а повязке хоть бы хны! Сейчас, здесь, в такой темноте, и целый рукав не видно, не то, что полоску. Только уткнувшись в неё носом – она на ощупь не шершавая! – можно и понять, что это полоска, а не приклад автомата, например, или котелок. А как тогда в темноте их по-цвету различать? Мы ж внешне все одинаковые. Вот незадача… Плохо, очень плохо. Так можно и своих поколотить или, чего доброго, запросто от своих же схлопотать.