Текст книги "Ватажники атамана Галани"

Автор книги: Владислав Хапров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 19 страниц)

Глава XV

Начало ширванского похода. Мы берём на абордаж суда с пряностями. Буря. Разграбление прибрежных сёл. Дербент. Бой с киршимой. Мы захватываем важного пленника.

Галаня! В то лето при одном звуке этого имени жители побережья персидского Ширвана в панике бежали в горы, бросая всё нажитое добро. Там где мы появлялись, от селений оставались пепелища, а на их опустевших улицах валялись зловонные трупы, над которыми роями вились мухи.

Стаей белых лебедей пролетели наши струги по Волге. Купеческих судов не трогали. Если встречали их, Галаня велел подходить ближе, весело рвал с головы шапку и кланяясь, кричал торговым:

– Привет вам честные гости! Куда с товаром плывёте?!

Купцы стояли, словно деревянные истуканы, не в силах с перепугу, пошевелиться или вымолвить хоть слово.

– Ну плывите, плывите, – всё так же ласково продолжал атаман. – Набивайте мошну, пока мне недосуг вас щупать.

Купцы ещё долго, вытаращив глаза, провожали нашу флотилию, удалявшуюся под дружный хохот сотен глоток.

Мимо Царицына прошли гоголями. Тамошний воевода в бой с такой силой вступить не решился. Сидел тихо как мышка.

Местность по берегам Волги от Царицына до Астрахани пустынная, выжженная. Вокруг голая степь. Не видно даже ногайских юрт и калмыцких вельблудов. Раза два только нам попались рыбачьи артели. Их Галаня не обижал. Что было взять у подневольных мужиков, батрачивших на богатых промышленников, попов и воевод.

Астрахань прошли тихо, ночью. На стенах кремля и Белого города стояло пять сотен пушек и не пожелай астраханцы пустить нас на Хвалынь, то не пропустили бы.

В пятнадцати верстах от Астрахани у Тёмной горы мы увидели ногайскую орду. Галаня быстро поладил с ихним мурзой, купив у него на солонину сорок быков. За каждого заплатил не много не мало, а два рубля серебром. Мурза был так доволен сделкой, что дал в подарок две овцы и бочонок кумыса.

За часовней Иванчуг, на рыбных угодьях, принадлежащих Троицкому монастырю в Астрахани, и зовущихся «учуг», мы повстречали рыбачьи лодки. Купили три сотни копчёных судаков, и два десятка белуг, каждая в четыре локтя длинной. Галаня заплатил за рыбу по царски и рыбаки провожали нас, благословляя за щедрость. Один из них, Иван Афросимов, пошёл с нами лоцманом. Это о нём упоминал Данила Долгов.

Недалеко от выхода в море Волгу загораживал частокол, охранявшийся ротой ленивых зажравшихся солдат. Те, вместо мундиров, были одеты в мешковатые балахоны, пёстрые от великого числа разноцветных заплат, но питались исключительно осетриной, чёрной икрой и дичью, которая в изобилии водилась в камышах. Галаня зазря пальбы никогда не устраивал и со служилыми ссориться не стал. Те спали и видели во сне всякое хмельное питьё, которое им было достать негде. Атаман отдал им бочку яблочной водки и несколько бочек пива. После чего солдаты пропустили нас в море без боя, так же как и рыбаки, благословляя за доброе к ним отношение.

В устье было много небольших поросших камышом островков, а между ними версты на две, на три тянулся вязкий тинистый грунт, воды над которым иногда было не больше двух локтей, и наши струги то и делали, что садились на мель. Из-за этого мы целый день перетягивали их с места на место и в море вышли только на следующее утро.

Вблизи Терок нам попались два неуклюжих пузатых буса. Переваливаясь с волны на волну, они везли в Астрахань индийские пряности. Мы набросились на них, как голодные собаки на кость. Сцепившись абордажными крючьями, с диким улюлюканьем прыгали на палубу «купцов», паля из пистолетов и размахивая саблями. Команду, повязали и кинули в трюм. Пряности перенесли на струги.

Затем, отойдя на небольшое расстояние, мы зарядили катапульту горшками с греческим огнём и подожгли суда. Из их трюмов к нам понеслись отчаянные мольбы сгоравших заживо торговцев и моряков. Но ушкуйники только криво ухмылялись и отпускали скабрезные шуточки. Мольбы быстро сменились проклятиями и воплями нечеловеческой боли. Пожираемые пламенем бусы стали разваливаться и пошли ко дну.

Однако проклятия индийских купцов, как видно, достигли цели. Сначала струги окутал густой туман, ветер полностью стих, а потом море разгневалось на нас. Налетел шторм. Огромные волны швыряли утлые судёнышки вверх и вниз. Борта угрожающе скрипели, а их переполненные чрева грозили отправить нас на суд к морскому богу.

Галаня скомандовал:

– Кидайте в море всё, даже харч. Жрать и так никто не может. Оставьте немного, а остальное на берегу раздобудем.

С аппетитом у нас действительно было неважнецки. Многие казаки вышли в море впервые и теперь страдали от морской болезни.

Оглохшие от раскатов грома, околевшие под струями проливного дождя, мы принялись швырять в море тюки драгоценных пряностей, бочки с солониной и мешки с крупами. Оставили только пресную воду, муку и водку. Да ещё двух баранов, подаренных мурзой; те так бодались, когда их тащили к борту, что казаки плюнули на них, отпустили. Жрать-то что-то надо.

На второй день буря разметала наши струги в разные стороны. Сначала из вида исчез один, затем второй, и вскоре мы остались совершенно одни посреди бушующего моря, полуживые от холода и сырости, потерявшие всякую надежду когда-нибудь увидеть солнце и землю.

Утром шторм внезапно кончился, тучи разошлись. Лоцман Иван Афросимов ночью по звёздам вычислил курс и направил струг к острову Четлан. Пока мы полтора дня шли к нему, питались одной мучной болтанкой, разбавляя её специями, чтобы та была не такой мерзкой на вкус, и рыбой которую удавалось поймать в море. Баранов берегли. От голодухи все сделались злыми и лаялись друг с другом по всякой причине.

Остров Четлан был песчаный, берега усыпаны белыми ракушками. Единственными следами пребывания на нём мореходов являлся бакен, связанный из длинных шестов, и две большие ямы с остатками костров. В ямах развели огонь, зажарили баранов и тут же съели.

На следующий день мы увидели берег. В глубине удобной маленькой бухты располагалось живописное село, над которым клубами валил чёрный дым. Среди рыбачьих лодок стояли два наших струга, одним из которых командовал сотник Фадейка Якимов, а вторым Дунька Казанская.

Воровские казаки грабили и жгли дома рыбаков. Делали это организованно, провиант в одну морду не хрястали, а сносили на берег и складывали в кучу. Ежели кто нарушал сей порядок, того товарищи прилюдно били батогами.

Мы высадились на берег и едва приноровившись ходить не шатаясь от многодневной качки, присоединись к своим, рыскавшим по домам да погребам в поисках съестного и молодых чернооких девок.

Жители села пытались защищаться. Палили по нам из длинноствольных ружей, скрываясь за каменными заборами, или бросались из засады с кинжалами. Нескольких казаков им удалось убить и ранить. Сопротивлявшихся мы не щадили. Их трупы оставались на улицах на съедение собакам и стервятникам. Девиц за волосы волокли на берег. Тех, кто упирался, били, но так чтобы не изуродовать.

Я делал то, что делали все. Грабил и жёг дома, стрелял в тех, кто стрелял в меня, стараясь не промахнуться. Я врывался в жилища рыбаков, тыча со страху во все стороны дуло ружья, и готовый палить во всё что двинется. Нередко моими жертвами становились ни в чём неповинные домашние животные. Уж не помню как, разум мой в этот день от вида резни помутился, я оказался в бедном доме на окраине села. Откинув крышку погреба, я кинул туда факел и увидел жавшуюся в угол девушку. Совсем молоденькую. Ей было лет четырнадцать-пятнадцать. Она смотрела на меня глазами полными такого ужаса, что из моей головы сразу выветрился мутный угар боя и грабежа. Я представил её, прикованную цепью на борту струга, ублажающую грубых, провонявших потом и чесноком ватажников за краюху хлеба, которую ей будут кидать, как собаке объедки с барского стола.

Я сделал ей знак помалкивать и выглянул наружу. Если бы поблизости кто-нибудь был, я схватил бы её за волосы и потащил к остальным. Но к счастью на улице было пусто, шум и крики слышались далеко. Я вытащил девчонку из погреба распахнул дверь и прошептал:

– Тикай отсюда быстрее.

Русского языка та скорее всего не знала, но меня поняла. Она испуганной мышкой бросилась вон из дома.

Я с ужасом подумал, что случись кому увидеть, как я отпустил ценную добычу, мне бы тут же заломили руки и отвели на берег для душевной беседы с заплечных дел мастером Вакулой, который непременно дознался бы кто я таков на самом деле. Сердце перестало бешено колотиться только когда девушка скрылась из вида.

После этого случая поручик Леонтей Михайлов перестал являться ко мне во сне и снимать свой кошмарный мешок.

Разорив село, мы поплыли вдоль берега и вскоре увидели другое. Ограбили и сожгли его, а затем третье и четвёртое. По дороге к нам присоединялись уцелевшие в шторм струги, которые, так же как и мы зверствовали на побережье. Вскоре собрались почти все. Бесследно исчез только один струг.

Несмотря на то, что о появлении воровских казаков уже наверняка судачили на каждом рынке Ширвана, никакого сопротивления нам не оказывали. Галаня был умён и всё хорошо просчитал. Персидскому шаху Султан Хосейну было не до какой-то кучки гяуров разбойничавших на окраинах его государства. На Исфахан надвигались бесчисленные орды афганских кочевников. А ширванский беглярбег сейчас безуспешно сражался с Гаджи Давудом.

Починив суда и запасясь провиантом, мы направились на юго-запад к Дербенту. Плыли день и ночь и на рассвете увидели с правой стороны на западе огромную гору. Иван Афросимов сказал, что её называют Самгаал. Он так же добавил, что здесь никто не смеет приставать к берегу, так как в этих горах живут свирепые самгалы. Они промышляют грабежом кораблей выброшенных на берег.

Казаки тут же воинственно завопили, что надо непременно причалить и помериться силами с погаными магометанами, но Галаня рявкнул, так что все сразу заткнулись и велел обойти опасные места стороной.

За горой мы увидели Дербент. Город со стороны моря защищён каменной стеной и имеет трое ворот. К городу примыкает крепость. На стенах и перед ханским дворцом установлено много медных пушек. Город, как мне сказали, очень старый, построенный ещё во время Александра Великого. Это подтверждали возвышавшиеся тут и там развалины древних цитаделей.

В Дербенте появление целого флота воровских казаков вызвало нешуточный переполох. Пушки дали нестройный залп, но ядра не долетели до наших судов.

Лоцман Иван Афросимов сказал Галане:

– У Дербента нет хорошей гавани. Нужно идти к Низовой.

Пристань Низовая находилась дальше Дербента, у деревни Шазабат. Корабли, вышедшие в море, завидев нас, разворачивались и спешили к берегу. Галаня вооружился подзорной трубой и встал на носу струга. Мы побросали вёсла и окружили его.

Подзорная труба остановилась на нарядной киршиме, которая отошла в море дальше остальных.

– Что там? Что там? – загудели казаки.

– Знатная будет добыча, – чуть помедлив, ответил атаман. – Павлины в шёлковых одёжках. Наверняка какой то князёк со свитой плывёт.

Он вдруг оторвался от подзорной трубы и рыкнул на нас:

– Чего столпились! А ну живо на вёсла! Вперёд! Ату его, ату!

Армада воровских казаков устремилась в погоню за киршимой. Настигнуть юркое судно, умело маневрировавшее, было не просто, но наши морские струги, сработанные чернецкими мастерами, оказались на удивление быстроходными. Они словно гончие псы, окружали хитрую лисицу со всех сторон и гнали её на охотников. Персидское судно пыталось вырваться из кольца и уйти под защиту пушек Дербента.

Атаманский струг бросился наперерез киршиме. В ответ с её борта тявкнула шестифунтовая пушка. Над моей головой с тоскливым визгом пронеслось ядро. Оно угодило в струг, шедший позади, пропахав среди гребцов кровавую борозду.

– Разойдись! Щас я им врежу! – растолкав всех кто был на его пути, в том числе и Галаню, к пушке, укреплённой на носу пробрался бывший унтер Новгородского полка Гришка Осипов, босой, в ветхом солдатском кафтане, надетом на голое тело. Он старательно навёл пушку и приложил фитиль к запалу. Выстрел был метким. На киршиме снесло мачту. Там заметались люди, у бортов выстроились кызылбашские солдаты в шапках с двенадцатью пурпурными полосками. Я различил их лица. В них не было ни тоски ни страха, только бесконечная ненависть, и я понял, что эти будут драться до последнего издыхания и положат немало казаков прежде чем погибнут сами.

Жители Дербента со стен наблюдали за развернувшейся драмой. Разбойничьи струги со всех сторон зажали киршиму. К попавшему в ловушку судну потянулась цепкая паутина кошек. Ушкуйники прыгали на его палубу и тут же попадали в мясорубку. На киршиме оказалось не меньше пятидесяти солдат. Они сражались как сущие дьяволы. Всюду грохотали выстрелы. В сутолоке и дыму было трудно понять, кто в кого стреляет. Пули злыми жуками носились в поисках целей. Крепкая ругань на двух языках разрывала воздух. От едкого порохового дыма было трудно дышать.

Все ружья и пистолеты быстро оказались разряженными. Пошла сеча топорами и саблями. На палубу полетели отрубленные руки и головы.

Испуганный и растерявшийся, я оказался на персидском судне одним из последних. Увидел перед собой перекошенное лицо и взлетевший надо мной огненный клинок сабли. Вздрогнул и сдавил курок пистолета. Кызылбаша откинуло назад. И тут же передо мной вырос второй противник. Я бросил разряженный пистолет, перекинул саблю в левую руку и рубанул его по запястью руки державшей оружие. Кызылбаш страшно закричал и уцелевшей рукой вцепился мне в горло. Мы перекувыркнулись через борт и оказались в воде. Чтобы освободиться от железной хватки, тащившей меня на дно, я укусил моего противника за нос. Мне удалось вытащить из рукава кинжал и я вонзил его в яремную вену кызылбашу. Тот задёргался и погрузился в бездну.

Я принялся карабкаться на борт киршимы. Оказавшись на палубе, взял из чьих то мёртвых рук саблю, так как моя утонула, когда я упал в море. Тут же толпа разгорячённых схваткой казаков подхватила меня, понесла на корму и ударила прямо о стену яростно отбивавшихся кызылбашей. Сзади давили. Один за другим сыпались удары, которые я едва успевал отражать. Пару раз меня обожгло болью, по телу заструились тёплые струйки крови.

Мы задавили противника числом. Загнали на корму и положили всех до единого. И тогда стало ясно, что они так отчаянно защищали. Вернее кого. На корме в окружении десятка свирепых телохранителей черкесов стоял очень бледный, несмотря на смуглую кожу, вьюнош.

– Щенка взять живым! – скомандовал Галаня.

В ответ из глоток черкесов вырвался воинственный рёв, юноша нетвёрдой рукой вынул дамасскую саблю, стоившую, вероятно, целое состояние. Они устремились на нас. Толпа казаков отхлынула назад, так страшен был этот безнадёжный натиск, но тут же сомкнулась позади и поглотила черкесов, оставив в живых только дербентского барчука. Судно было в наших руках.

Двадцать восемь казаков было убито в этом сражении, с полсотни ранено. Один из стругов тут же превратили в госпиталь. Между лавками стонали и матерились тяжелораненые. Те, кого лишь слегка оцарапало, молча сидели рядом. Я был среди них. У меня был рассечён лоб над бровью. Слегка замешкался, отражая удар. Кровь заливала глаз и капала с подбородка на рубаху. И ещё больно саднили несколько глубоких порезов на правой руке.

Среди раненых ходил полковой врач Поликарп Ерофеевич. Его Галаня захватил на купеческом судне, когда тот плыл в Казань в отпуск. Против своей неволи Поликарп Ерофеевич особо не возражал. Доля хабара, которую он, кстати, как примерный семьянин, регулярно отсылал жене, ему была положена как сотнику, под пули и сабли его никто не гнал, а если поймают – так всегда можно отвертеться от дыбы и виселицы. Скажет – силой держали. И чего ж ему не поверить.

Доктор извлекал пули, зашивал страшные сабельные раны, ампутировал руки и ноги, одурманив предварительно несчастных опиумом. На легкораненых внимания не обращал. Не до того было. Те, как могли, заботились о себе сами.

Ко мне подошёл Мишка Баламут. Он был весь покрыт брызгами крови, но на нём не было не единой царапины. Промыв и перевязав мне раны, он вытащил из сапога гнутую фляжку. Там оказалось яблочная водка. Я взял её, едва не уронив, так дрожали руки, и отпил два больших глотка.

– Это, кажись, по твою душу, – сказал Мишка, указывая на ялик подошедший к стругу-госпиталю. В нём сидел есаул Лёшка Кортнев.

– Тебя Галаня зовёт, пленников допрашивать, – сказал он мне.

Я отправился на атаманский струг, нырнул в люк на корме и спустился по крутой лесенке вниз в небольшую каморку, служившую Галане адмиральской каютой. Свет сюда проникал из двух слюдяных окошечек. Каюта была убрана мягкими коврами, на которых в беспорядке валялись подушки. На подушках барином возлежал атаман, ещё не переодевшийся и не помывшийся после схватки, с засохшими пятнами крови на рубахе и лице. Гольшат набивала ему табаком турецкий кальян. Перед ним стоял захваченный в плен вьюнош, а позади него кат Вакула.

– Ты, Васька, свою дурную храбрость брось показывать, – сказал Галаня указывая на мою забинтованную голову. – Я видел, как ты рубился. Прямо грудью на сабли лез. Смело, но глупо. Как ты уцелел, не пойму. Вот прикончит тебя кто-нибудь, где я другого толмача отыщу.

Объяснять атаману, что моё поведение объясняется вовсе не излишней храбростью, а неопытностью в бою я не стал. Но совет принял. Зарёкся лезть на рожон.

– Спроси, Васька, этого юнца, как его звать и кто он таков, – сказал Галаня.

Я спросил. Однако вьюнош не отреагировал на вопрос. Он гордо стоял перед атаманом вольных казаков, сжигая того ненавидящим взглядом.

– Он тебя не понял или просто выпендривается? – раздражённо поинтересовался Галаня.

– Выпендривается, – уверено ответил я.

Вакула тут же ткнул гордеца в живот своим железным кулачищем. Тот застонал и, согнувшись пополам, упал на колени. Заплечных дел мастер продолжил методично избивать молодого дербентца, пока тот, наконец, не выдержал.

– Это Багир, сын младшей и самой любимой жены влиятельного кызылбашского князька, – перевёл я то, что смог понять. – Он плыл со своим отрядом в Исхафан, чтобы познать в шахском войске благородное искусство войны.

– Вот и познал, – сразу заулыбался Галаня и сделал знак Вакуле отпустить вьюноша.

На другие суда просигналили приказ сотникам и десятникам собраться на совет. К головному стругу понеслись юркие ялики. Разбойничьи командиры спустились в каюту Галани и долго совещались. Наконец было принято решение Дербент не штурмовать. Взять выкуп за пленника и идти на Шемаху.

Багира привязали к мачте, и галанин струг стал смело приближаться к стенам города. Начавшие было палить пушки, сразу захлебнулись. Очевидно, артиллеристы разглядели пленника.

Через час на борт струга пожаловал отец пленного вьюноша – благородный старик с седой бородой, облачённый в длинные одежды. После коротких переговоров он согласился заплатить выкуп за сына, и собрать выкуп за город, чтобы тот мог избежать разграбления.

На следующий день два сундука, щедро наполненные золотом и серебром, доставили на атаманский струг. Пленника тут же отпустили.

Казачья армада снялась с якоря и, отсалютовав на прощание Дербенту из всех пушек, двинулась к Шемахе.

Глава XVI

Высадка на берег. Мы выступаем в поход на Шемаху. Ночной бой в горах. Описание города Шемахи. Засада. Галаня поджигает южную часть города. «Толстуха» пробивает стену. Бои на улицах города. Галаня договаривается с персами. Недовольство ватаги. Казнь Ивана Захарова. Галаня узнаёт, что ширванский беглярбег собирается отрезать нам дорогу к отступлению.

Оставив позади Дербент, мы, сражаясь с противным ветром и морскими течениями, плыли вдоль гористых берегов Ширвана и к полудню следующего дня достигли убогой деревеньки, состоявшей из нескольких десятков круглых хижин, сплетённых из камыша и прутьев. Она называлась Мордов и лежала на полпути между Дербентом и Баку. Данила Долгов заявил, что мы должны причалить здесь, так как отсюда за три дня по горной дороге можно дойти до Шемахи.

Жители деревни, завидев наши струги, бежали в горы, уведя с собой весь вьючный скот. Но мулы и ишаки были нам необходимы, чтобы тащить поклажу и пушку. Поэтому Галаня послал на их поиски людей под началом Ивана Захарова.

Ночью было холодно. Дров в окрестностях почти не водилось, поэтому мы сожгли всё, что нашли в домах. Дозорные умудрились подстрелить горного барана. Мы наварили из его мяса щей и объелись так, что едва могли двигаться.

Иногда в горах грохотали выстрелы.

– Наши лютуют, – говорили казаки.

Утром вернулся Иван Захаров со своими людьми, приведя десяток мулов, шестерых ишаков и одну корову.

Мишка Баламут, не теряя даром времени, стал превращать деревню в хорошо укреплённый плацдарм. Ещё до темноты её окружили внушительные рвы и редуты. Мишка готовил свою крепость к серьёзному бою. Со стругов сняли все пушки, на возвышении установили мортирную батарею. На дне рвов Мишка понатыкал острые железные прутья, а сами рвы сверху замаскировал так, что заметить их было мудрено даже стоя совсем рядом.

Галаня оставил в Мордове гарнизон в пятьдесят человек и всех тяжелораненых. Начальником над ними велел быть Мишке Баламуту. Никто лучше него не смог бы отстоять построенную им же крепость в случаи нападения персидских войск или горцев.

В «Толстуху» запрягли всех мулов. Прочий вьючный скот нагрузили провизией и огневым запасом. Колонна ватажников двинулась по узкой горной дороге к Шемахе. После недолгого перехода из тумана, окутавшего нас, появилась деревня, лежавшая в долине и застроенная красивыми каменными домами. Данила Долгов сказал, что она называется Тахоуси.

Деревню мы перевернули вверх дном. Нашли много фруктов и трёх кляч, которых жители, бежавшие в горы, очевидно, не посчитали большой ценностью. Их Галаня велел нагрузить дровами.

На ночь мы разбили лагерь вокруг караван-сарая, построенного под высокой круглой горой. Стены его были сложены из квадратных камней. Внутри пустые сводчатые комнаты и конюшни. Дров нигде не было, и мы порадовались предусмотрительности атамана. На вершине горы виднелись развалены древней крепости, возведённой ещё Александром Великим и разрушенной хромым самаркандским царём Тамерланом много столетий назад.

Ночью внезапно появились всадники в бараньих шапках и диковинных плащах с широкими плечами называвшихся бурками и стремительно атаковали нас. Они были вооружены фитильными ружьями, из которых стреляли на скаку, и, причём на удивление метко. Однако атака успеха не имела. Караульные вовремя подняли тревогу, сумерки разорвала оглушительная трескотня ружейных залпов, сопровождаемая отборной матерщиной, навстречу которой неслись резкие ругательства на незнакомом мне языке.

Бой кончился так же внезапно, как и начался. Всадники исчезли, оставив на земле нескольких убитых.

Построившись в колонну, мы снова двинулись в путь. Время от времени гремели одиночные выстрелы. Кто-нибудь из наших падал мёртвым или раненым. Попытки поймать стрелков всегда оканчивались неудачей. Те уходили одним им известными тропами.

Следующую ночь мы провели в деревне Пюрмара. Она была известна гробницей магометанского святого, которого звали Сеид Ибрагим. Внутри неё на стене я прочитал и перевёл надпись сделанную большими черными буквами на персидском языке:

 
Бог – мой во всём оплот:
От всех Он бед спасет.
 

Казаки перевернули в гробнице всё вверх дном, сорвали со стен ковры и осквернили стены своими испражнениями.

Город Шемаха, представший перед нами на третий день похода, лежал среди гор и был разделён на две части, северную и южную. Северную часть окружала крепостная стена с башнями, но плохенькая, без рвов. В южной части от укреплений остались одни развалины. Там был большой рынок, два огромных караван-сарая и дома купцов, приехавших сюда за шёлком со всех сторон света.

Наш авангард внезапно натолкнулся на персидские караулы. Персы были конные и, прежде чем казаки успели как следует прицелиться, дали такого стрекача, что их не смогла догнать ни одна пуля.

Спустившись в долину, мы стали лагерем у южной части города. Штурмовать сходу не решились. Марш по горам вымотал всех сверх всякой меры, да и солнце должно было вот-вот сесть.

Как только стемнело, Галаня отрядил в Шемаху лазутчиков во главе с черкесом – слугой Данилы Долгова, которого звали Гасан и у которого, как оказалось, был отрезан язык. На стенах северной части города зажглись многочисленные костры. Мелькали тени людей. Доносился какой-то шум. Было видно, что там идёт спешная подготовка к обороне. Зато в южной части было тихо. Ни огонька ни движения. Там как будто всё вымерло.

После полуночи вернулись лазутчики и подтвердили то, о чём мы и сами уже начали подозревать. Защитники оставили южную часть города и ушли за стены. Теперь там бродили только тощие и злые бездомные собаки, недоумевавшие куда это подевались добросердечные женщины, кормившие их вкусными косточками и противные мальчишки, швырявшие в них камнями.

В домах осталось немало имущества. Уходили, очевидно, в спешке и уносили с собой только самое ценное. В северную часть города лазутчикам проникнуть не удалось. Все ворота закрыли и завалили с той стороны землёй и камнями.

Утром в Шемахе заорали петухи. Спавшие вповалку на земле казаки повскакивали, наскоро перекусили, глотнули для бодрости по чарке водки и, построившись в боевую колонну, двинулись к городу. Войдя в южную часть, рассыпались по лабиринту узких улочек. Сначала шли с опаской, каждое мгновение ожидая нападения. Но, видя, что вокруг пусто и по ним никто не стреляет, осмелели и перешли к грабежу. Двери домов полетели с петель под ударами бердышей и прикладов. Раздались крики:

– Гляди-ка, людей нет, а барахло на месте, лафа! Волоките всё на базарную площадь!

На базарную площадь казаки вышли нагруженные добычей. Кто тащил ковёр, кто целый ворох дорогой одежды, кто позабытый в спешке серебряный кальян.

– Надо в лавках пошарить. Там наверняка тоже немало добра найдётся, – сказал Яким Онуфьев.

И вдруг его голова лопнула как упавший арбуз. Вокруг словно кто-то разворошил улей злых свинцовых пчёл. Затрещали ружейные выстрелы. Площадь заволокло едким пороховым дымом.

– Засада! – завопил один из казаков.

Мы, кроя всё и всех матюгами, заметались по площади. В нас стреляли отовсюду: из лавок, из окон домов, из-за заборов, с крыш. Люди падали словно скошенные колосья.

Но замешательство продолжалось недолго.

– Вперёд сучьи дети, не то все тут ляжем, – раздался голос Галани. – Выкуривайте их гранатами!

Первой на призыв откликнулась Дунька Казанская. Она не пригибаясь побежала к лавке, где засели два стрелка. Ее лицо было искажено яростью. В одной руке она сжимала палаш, в другой ручную гранату с зажжённым фитилём. Она ловко увернулась от посланной в неё пули и кинула гранату. Оглушительно хлопнул взрыв. Дунька бросилась в лавку и через мгновенье выбежала оттуда с отрубленной головой в руках. Она поднесла её к лицу и принялась пить капающую из шеи кровь, а затем отшвырнула в сторону.

Дикая выходка казанской разбойницы, как видно, повергла персов в ужас. Выстрелы на мгновение стихли, но тут же снова возобновились.

– Да что же это мы, хуже бабы что ли! – воскликнул Иван Захаров.

И бой закипел с новой силой. Персов выбили с базарной площади, забрасывая лавки ручными гранатами и снимая солдат с крыш меткими выстрелами. Иногда противники оказывались нос к носу и завязывалась жестокая рукопашная сеча, из которой казаки в большинстве случаев выходили победителями.

Бой, то разгораясь, то затихая, продолжался весь день. Воевать на улицах, где едва могут разойтись два человека, дело нелёгкое. Потери казаков росли, а защитники города и не думали сдаваться. Галаня в конце концов бросил церемониться и подозвал Лёшку Кортнева.

– Вели всем отойти. Пустим в ход мишкино адское зелье? – сказал он. – Поджарим косоглазых к едрене-фене.

Притащили корзины, наполненные горшками с греческим огнём, установили катапульту.

– Эх, добра жалко, – с сожалением вздохнул Лёшка Кортнев. – Сгорит ведь всё.

– Ничего, за стенами больше возьмём, – ответил Галаня.

Не прошло и часа, как город запылал. Персы, задыхаясь в окутавшем улицы густом чёрном дыму, пытались тушить пламя водой из колодцев, но от этого оно разгоралось ещё больше. Вскоре вокруг царил настоящий огненный ад. Тошнотворно пахло серой и палёной человечиной. Многие защитники города сгорели заживо, остальные к наступлению темноты отступили за стены, оставив южную часть города во власти пожаров.

Двое казаков притащили раненного персидского офицера. Меня позвали переводить. Перс ни в какую не желал говорить, пока Вакула не разбил о его голову горшок с греческим огнём. А потом принялся махать горящим факелом у самого лица.

В Шемахе, как мы узнали из допроса, было достаточно провианта и воды, чтобы держать долгую осаду. Впрочем, долгая осада городу не грозила. Как только беглецы из Мордова сообщили начальнику гарнизона, что на побережье высадилось целое войско разбойников-гяуров, тот сразу же послал гонцов к беглярбегу просить помощи, которая должна была подоспеть не сегодня – завтра.

Пленного перса Галаня велел, в назидание упрямцам, повесить вблизи стен на чудом уцелевшем посреди огня каштане. В ответ персидские солдаты на наших глазах подняли на копьях троих захваченных ими в плен казаков и сбросили их окровавленные тела вниз с башни.

Галаня созвал ватагу на совет и разъяснил наше положение. Город необходимо было взять за самое короткое время, иначе придётся сражаться с войском в несколько раз превосходящим по численности, или уходить с пустыми руками. Позвали Данилу Долгова.

– Посоветуй купец, как нам одолеть эти стены, – сказал ему Галаня. – Ты знаешь Шемаху лучше нас и наверняка имеешь на этот счёт свои соображения.

Данила ответил:

– Имею атаман. Стены города ветхие. Десять лет назад им уже пришлось пережить осаду орд Гаджи Давуда. В ней немало слабых мест, которым не устоять перед «Толстухой». Поставь пушку напротив такого места и долби, пока стена не рухнет.

Ночью Данила Долгов и канонир Гришка Осипов совершили опасную вылазку к стенам и, осмотрев их, наметили наиболее хлипкий на вид участок.

В эту ночь нам довелось поспать совсем недолго. До самого утра проклятые басурмане беспокоили нас. Пользуясь темнотой, они пробирались к нам в лагерь и перерезали глотки спящим казакам. Из-за этого мы все хоть и клевали носами, но спать боялись и утром чувствовали себя совершенно разбитыми. Персы, очевидно, этого и добивались.

Как только начало светать, мы принялись устанавливать «Толстуху». Первый же выстрел проделал в верхней части стены огромную брешь. Пушку остудили маслом и заново зарядили. После второго выстрела брешь увеличилась в два раза. Когда мы стали заряжать «Толстуху» в третий раз, шемаханцы предприняли отчаянную вылазку. Откуда не возьмись появились всадники. Они неслись на нас с неумолимой решимостью уничтожить страшную пушку или умереть.