Текст книги "Ватажники атамана Галани"
Автор книги: Владислав Хапров
Жанр:
Исторические приключения
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 19 страниц)
Глава IV
Мой въезд в Нижний Новгород. Описание города. Как я продавал лошадь. Я подслушиваю разговор купца Данилы с «Писарем» и нанимаюсь бурлаком на сплавной караван. Путь до Казани. Шайтан-гора. Рассказ о Чёрном мурзе.
В полдень этого же дня, смешавшись с множеством катившихся по дороге телег и гарцующих верховых, а также пеших мужиков с паспортами и без паспортов, шедших наниматься на судовые работы, я, через Ильинскую «решётку» въехал в Нижний Новгород.
Город этот расположен при слиянии Оки с Волгой. Его кремль стоит на высоком холме и окружён толстыми каменными стенами. На берег Волги выходят приземистые и низкие Ивановские ворота, за которыми широкой улицей протянулся базар. Близ других ворот Димитровских возвышается пятиглавый каменный собор, а рядом палаты митрополита. Здесь же находиться канцелярия и дом губернатора. Одна из башен кремля, расположена на самом высоком месте холма и с неё видна округа на много вёрст вокруг. Поэтому она служит дозорной. Город очень многолюден и предместья его раскинулись по обоим берегам Волги, насколько хватает глаз. Положение моё было аховым. Во-первых, за мной, по какой то неведомой причине, охотилась шайка безжалостных убойц, во-вторых, я профукал казённые деньги, что грозило отправкой в солдаты, и, в-третьих, самое главное, от пережитых волнений я ужасно проголодался, а в карманах у меня не было ни гроша.
Из всего имущества у меня остались лошадь и трофейные пистолеты. Пистолеты были простые, армейские, без каких либо украшений. На Гостином дворе я нашёл еврея-старьёвщика и продал их ему, по сильно заниженной, а точнее сказать грабительской цене. Тот бубнил, что пистолеты ворованные и, покупая их, он очень рискует, и при этом угрожающе тыкал пальцем в сторону таможни. Разубедить его не было ни малейшей возможности. Пришлось согласиться.
Вырученные деньги я решил употребить в дело. За торговыми рядами, вверх по Почайне располагалось множество харчевен. В одной из них я сытно пообедал и подыскал себе помощника. Это был рыжий, лохматый мужик по имени Тихон. Он жил при харчевне и кормился тем, что рубил дрова, таскал воду и делал прочую мелкую работу. Я пообещал ему за содействие два гривенника.
– За что такая щедрость? – спросил Тихон. – Если мокряка залупить, то я вам, добрый господин, не помощник.
– Не волнуйся, – ответил я. – Никакой татьбы и смертоубийств. Мы будем продавать лошадь.
Купив в лавке приличное платье и завитой парик, я отправил Тихона сначала в баню, а затем к цирюльнику. Состричь свои лохмы он согласился быстро, а вот чтобы сбрить бороду пришлось дать ему ещё гривенник. Соорудив из бродяги достопочтенного англицкого купца, я взялся за товар. Наш конюх Никита, упокой господь его душу, был крещёным цыганом. В молодости, он немало постранствовал с табором по простором Молдавии, промышляя воровством лошадей. Будучи как-то в изрядном подпитии он открыл мне секрет чудодейственной краски, с помощью которой любую клячу непотребного цвета можно было превратить в лошадь благородного чёрного окраса. Через несколько дней краска слезала, но продавец к тому времени был уже далеко.
После перекраски моя кобылка стала выглядеть намного лучше. А когда я применил ещё пару-тройку хитростей нашего конюха, она просто засияла великолепием.
Вечером я наставлял Тихона:
– Ты должен изобразить важного иноземца. Надуйся от спеси и стой истуканом. И главное помалкивай. Говорить будешь, только когда я тебе подмигну. Если один раз, говори е-ес, если два раза говори но-у. Понял?
Тот радостно кивнул головой. Подумал, наверное, а работёнка то впрямь оказалась не бей лежачего.
Так мы явились на торг. Я заплатил пошлину за торговое место в конском ряду и небольшой сбор в пользу воровской артели, чтобы с моей лошадёнкой, а то не приведи господь со мной, не приключилось чего нехорошего. На это ушли последние деньги, и оставалось только уповать на моё умение обжулить ближнего, и готовность ближнего быть обжуленным.
Изображая из себя скромного толмача богатого иноземного купца, я принялся зазывать покупателей.
– Господа, из далёкой Англии купец Джон Смит, – при этих словах я пихнул Тихона вбок, и прошептал, – поклонись, – тот невозмутимо отвесил неуклюжий поклон, – привёз на продажу кобылу знаменитой британской породы «цезарианский тяжеловоз». Порода сия была выведена по повелению самого Гая Юлия Цезаря, чтобы перевозить на большие расстояния осадные машины: баллисты, катапульты, тараны и прочие. Вместе с римскими легионами она попала в Британию, где и разводиться уже в течение почти что двух тысяч лет.
– Ух, вдохновенно врёшь, – восхищённо прошептал Тихон. – Я бы такого в жизнь не придумал.
– «Цезарианский тяжеловоз» отличается от других пород тем, что возя груз в половину больше чем остальные, он тем не менее жрёт овса в два раза меньше.
Круживший некоторое время вокруг да около, богатый крестьянин, наверняка промышлявший извозом, тут же оживился.
– Неужто и вправду вдвое меньше? – недоверчиво спросил он.
– Так сказал господин Смит, но, может, я его неправильно понял. Сейчас переспрошу.
Я, обратился к Тихону на англицком языке, и тут же один раз подмигнул ему. Надо отдать должное, тот держался молодцом. Абсолютно невозмутимо и с важным видом он ответил:
– Е-ес.
Покупатель пощупал мускулы кобылы, посмотрел ей зубы.
– Хороша, хороша, – сказал он.
Лошадка действительно была неплоха, хотя конечно овса она потребляла не меньше положенного, а груза тащила не больше чем остальные.
– А бумаги у неё какие-нибудь есть?
«Вот привереда», – подумал я.
Хорошо, что, предвидя это, я заранее позаботился и о бумагах. Имея немалый опыт составления официальных документов, я накануне подделал паспорт, где на англицком и русском языках было написано, что кобыла по кличке «Дженни» является чистокровным представителем породы «цезарианский тяжеловоз», ну и так далее и тому подобное.
Покрутив бумаги в руках, он уважительно посмотрел на печать и вернул их мне.
– Даю за неё рубль с полтиной.
Я перевёл, и мне даже не понадобилось два раза подмигивать. Тихон и без того возмущённо взревел:
– Но-у!
– Господин Смит не доволен, – поспешно затараторил я. – Он говорит, что бы вы засунули свой рубль с полтиной в место, которое расположено ниже спины, но выше колен.
Крестьянин не обиделся, только удивлённо поинтересовался.
– Неужто он всё это сказал?
– Англицкий язык очень краткий, – ответил я. – То, что по-русски будешь объяснять пол дня, там можно выразить одним словом. Он согласен продать лошадь не менее чем за шесть рублей.
Крестьянин плюнулся.
– За шесть рублей я себе табун куплю.
– Ага, табун дохлых кляч. А тут порода. Британцы теперь на них пушки да мортиры таскают. Одна лошадь, одна мортира.
– Да неужто? – ахнул покупатель.
– Я перевёл его вопрос на англицкий и подмигнул.
Тихон бойко закивал головой.
– Е-ес, е-ес.
Крестьянин ещё раз любовно осмотрел лошадь, погладил её по чёрной лоснящейся гриве.
– Даю два с полтиной.
– Четыре.
– Три.
– Три с полтиной.
Я снова обратился к Тихону на англицком языке и подмигнул.
– Е-ес, – довольно протянул Тихон.
– Жалко кобылку, – сказал он, когда крестьянин увёл лошадь. – Теперь ей хорошего житья не будет.
При расставании я подарил Тихону одежду и парик, которые он тут же побежал пропивать в ближайший кабак, а сам, облачившись в крестьянскую рубаху и лапти, послушный наказу его сиятельства Антона Мануиловича Девиера, пустился греховодить по кружалам, где собирались бурлаки и кормщики, дабы послушать разговоры об атамане Галане.
О воровских казаках говорили много. Я всё слушал и мотал на ус. Однако Галаню не поминали, и я уже начал сомневаться так ли это имя известно на Волге.
И тут мне неожиданно повезло. Я сидел на полу у стены, притворяясь спящим беспробудным сном питухом. Рядом стоял недопитый штоф. Вдруг слышу сели поблизости два человека, заказали яблочного вина. Я приоткрыл один глаз и глянул на них. Первый был одет как купец в добротное сукно и начищенные до блеска сапоги. Только у купцов глаза лживые, бегающие, вечно ищущие, что бы урвать, а у этого лютые, как у зверя. На втором был засаленный кафтан, явно с чужого плеча, на поясе висела латунная чернильница и пучок перьев, а из-за голенища сапога выглядывала рукоятка тесака.
– Ты значит, Данила купцом заделался, – сказал тот, что с чернильницей и перьями. – А говорили, будто ты у Галани в десятниках ходишь.
– Я и ходил. Только хабара не пропивал, откладывал. А затем торговлю завёл, – стал похваляться бывший разбойник. – В Астрахань овёс вожу, из Астрахани соль. Но основной барыш получаю от скупки у Галани всякого добра. Жинка у меня красавица, на сносях сейчас.
А тебя что в наши края снова привело?
«Писарь», как я прозвал собеседника Данилы, придвинулся поближе к своему товарищу и зашептал, так тихо, что я едва сумел разобрать:
– В бегах я. В Москве на меня всех ищеек спустили. Ты бы Данила рассказал, как Галаню найти.
– Помогу чем смогу, – ответил купец. – Галаня нынче поход в Персию затеял. Ему толмач нужен. Он тебя с распростёртыми объятиями примет. Ты когда-то пустил словечко, что по-персидски балакать умеешь.
– Запросто. Я пацаном у одного перса в лавке работал. Научился по ихнему не хуже чем по нашему.
– Где ныне стан Галани не ведаю, – продолжил Данила. – Плыви в Саратов, я пристрою тебя на свою расшиву. Там найдёшь купца Лукьяшку Герасимова, у него лавка напротив Троицкого собора. Скажешь ему тайное слово, какое – шепну позже. Он тебе подскажет что делать.
Сговорившись, купец Данила и его приятель допили вино и, выйдя на улицу, направились к пристаням. Следить за ними я не решился, больно часто последний из них оглядывался. Вместо этого я выждал до полудня и отправился на берег наниматься бурлаком на расшиву купца Данилы.
Пристани тянулись от устья Оки до Благовещенского монастыря. Над ними возвышался лес мачт. Здесь стояли суда всевозможных типов: быстроходные струги, большие имевшие палубу расшивы, коломенки и мокшаны крытые двухскатной крышей, а так же сделанные из не просмоленных брёвен беляны, которые по прибытии к месту назначения сразу разбирали на дрова. На них по толстым доскам тянулись вереницы грузчиков. Нижегородские воротилы, будь то Пушковы, Олисовы, Болотовы или Оловяшниковы владели целыми флотилиями.
Каждый купец имел на пристанях свою контору. Я принялся расхаживать из одной в другую. Везде был слышен глухой ропот. Куда не сунься – платят сущие гроши. Купцы совсем оборзели. У самих сундуки от червонцев ломятся, а те, кто на них спину гнёт, пояса затягивают.
Раньше было лучше. Уйдёт мужик на заработки, вернётся с деньгами, если конечно по дороге всего не пропьет. Можно купить лошадь, взамен старой клячи, которая едва тянет соху, коровёнку ещё одну, цыпляток выводок, да парасю с хряком. Коли утаит крестьянин большую часть заработанного от загребущих лап помещика да государства, а на этого у каждого свои способы есть, будет хозяйство его крепкое и ладное. Нынешних же судовых заработков хватает только на то, чтобы напиться с горя.
В конце концов, я отыскал контору купца Данилы, увидав, как тот выходит из её дверей. На столе, устланном заляпанной кляксами скатертью в беспорядке валялись испорченные перья. За столом сидел приказчик, явно страдавший мигренью, от чего его парсуна выражала безмерную усталость, отупение и полное отсутствие интереса к происходящему.
Когда к нему подходил очередной мужик он без всякого выражения, словно механический говорящий болванчик бубнил условия найма и устремлял на того вопрошающий взгляд. Большинство бурлаков тут же посылало его по матушке в такие места куда Макар телят не гонял:
– Совсем, клещ бумажный, зажрался?! Ты знаешь, что такое бурлацкий труд?! Потянул бы лямку, натёр себе кровавые мозоли, сразу бы понял почём лихо!
На что получал неизменный ответ с всё тем же отсутствием выражения в голосе.
– Будешь наниматься – говори имя, нет – вали в фили.
Наконец настала моя очередь. Не отправившись на этот раз вместе с родительницей в далёкие края, в ответ на каторжные условия найма, приказчик удивлённо поднял голову и спросил:
– Как звать?
– Иван Артемьев.
– Паспорт есть?
– Нет.
– Беспаспортным платим меньше. Потому как рискованно. Если дознается воевода, что берём на работу беглых, по головке не погладит.
Сзади раздался смешок. Все знали, что воевода за щедрые подарки закрывает глаза на что угодно, а купцы используют это, чтобы ещё больше урезать и без того не большое бурлацкое жалование.
Я кивнул головой в знак согласия.
– Тогда получи копейку в задаток и распишись в договоре, – он сунул мне в руки перо и пододвинул толстую тетрадь.
И тут я, дурья башка, сплоховал. Вместо крестика, который ставили неграмотные бурлаки напротив своего имени, из глупого бахвальства, ровным, аккуратным почерком написал: «Иван Артемьев». Это впоследствии едва не стоило мне жизни.
Через два дня суда стали по очереди отходить от пристаней и цепочкой потянулись вниз по течению Волги. Не обошлось и без неразберихи. При отплытии столкнулись два каюка. Оба кормщика ни за что не хотели пропускать друг друга, а когда «поцеловались» дело дошло до драки между командами. Буянов кое-как утихомирили, суда растащили.
Силач Пантелей, бывший у нас «шишкой» первый впрягся в кожаную лямку. Остальные последовали за ним. Над берегом Волги понеслись зычные бурлацкие команды:
– Отдавай!
– Не засаривай!
– Засобачивай!
Кто-то затянул странную песенку про пуделя:
– Белый пудель шаговит, шаговит!
Мужики подхватили охрипшими голосами:
– Черный пудель шаговит, шаговит!
Начались бесконечные дни, полные непосильного труда и отупляющей боли в натёртых лямками плечах. Больше двадцати вёрст в день не сделаешь. Время ползёт как сонная черепаха. От скуки можно с ума сойти. Перепели все песни, которые знали, и про калину да малину и про дубинушку и про бурлаков и хозяйскую жёнку. Бечёва всё время цеплялась за деревья и кусты затрудняя движение, косным приходилось её ссаривать.
На крутом обрыве, называемым Жареным Бугром я вместе ещё с одним новеньким, кашеваром Ивашкой, прошёл обряд посвящения в бурлаки. Нас засунули в парусиновые мешки и скатили вниз. Я с размаху бултыхнулся в воду и едва не захлебнулся.
Я стерпел надругательство молча, раз положено, чего уж тут. А вот Ивашка взъерепенился как бешеный вепрь и полез в драку. Досталось даже Пантелею, хотя тот был на целую голову выше и куда шире в плечах.
Иногда, когда дул сильный попутный ветер, мы ставили паруса, залезали на расшиву и валились спать. Не было житья приятнее, чем в такие дни. Но коли подует обратный ветер, то житьё наше становилось обидное до слёз. Когда ветер крепчал настолько, что тащить суда не было ника-кой мочи, их ставили на якорь и пережидали непогоду. Один раз наша расшива, тяжко заскрипев боками, села на мель. Снимали её весь день, установив на берегу ворот. Наутро спина и ноги болели так, что я был готов скорее сдохнуть, чем подняться и продолжать путь.
По вечерам разжигали большой костёр, складывали в общую кучу пайки. И вот уже кипит в котле каша, намазана мёдом любимая бурлаками саламата, разлит по кружкам квас. А как все наедятся и напьются, рассказывают байки о кровавых похождениях воровских казаков, о знаменитых атаманах, да о сокровищах зарытых ими в жигулёвских горах.
«Писаря» я приметил на расшиве ещё перед отплытием. Он с бурлаками не заговаривал. Днём дрых, а ночью пил с приказчиком и тянул дурным голосом какие то жуткие воровские песни.
За четыре дня до прихода в Казань, на другом берегу, в кровавых лучах заката, мы увидели высокую гору, окружённую мрачными непроходимыми лесами. На вершине её возвышались чёрные, зловещие развалины старинной крепости.
– Шайтан-гора, Шайтан-гора, – пронеслось по цепочке бурлаков.
Все остановились и принялись креститься и плевать через плечо. Послышался шёпот:
– Проклятое место.
– Живым там делать нечего.
– Там одни приведения живут.
За ужином Пантелей попросил нашего кашевара:
– Ивашка, расскажи нам про Шайтан-гору, про Чёрного мурзу и про всадников-призраков.
– Об этом и так все знают, – ответил Ивашка.
– Все, да не все, – раздались голоса. – Давай, не ломайся, рассказывай.
– Ну ладно, слушайте. В стародавние времена Шайтан-гора стояла на границе Казанского ханства с Русью. И потому по повелению хана приглашённый из Багдада зодчий возвёл там неприступную каменную крепость. Шибаном в ней хан поставил одного своего мурзу, что по нашим чинам означает генерал. Как его звали, никто уже не помнит. Все его называли Чёрный мурза. Властвовал он над окрестными чувашскими и марийскими сёлами по обоим берегам реки, и каждый год объезжал их со своей дружиной, собирал ясак. А ещё на Русь набеги делал.
Вместе с ясаком крестьяне должны были отдавать Чёрному мурзе в гарем своих самых красивых девушек. Тех, кто упрямился, дружинники мурзы запирали в их домах и сжигали заживо. Этот человек был хуже дьявола. Везде где появлялись его воины, закованные в чёрные латы, бушевали пожары, лилась кровь и раздавались стоны умирающих.
Ох и злые на мурзу были чуваши и марийцы, только сделать ничего не могли. Из русских земель не раз приходили дружины, осаждали крепость, но взять так и не сумели.
Никто не знал, что мурза творил со своими наложницами, но только живыми их больше никто не видел. Поговаривали, что одних он бросал за какие то провинности в страшные подземелья, где они умирали с голоду, а над другими издевался так, что те тоже не долго задерживались на белом свете. Почти каждую ночь его воины сбрасывали тела замученных девиц со стен в озеро.
Так продолжалось до тех пор, пока одна из пленниц не изловчилась убежать с Шайтан-горы. Как ей это удалось, один Бог знает. Когда её спрашивали, что с ней делал мурза, девушка принималась кричать как помешанная и биться в судорогах. А, придя в себя, рассказала, что из леса есть тайный ход в крепость и она может его показать.
С обоих берегов Волги, со всех окрестных деревень собрались крестьяне, вооружённые топорами и рогатинами и двинулись к крепости. По подземному ходу они проникли внутрь. Воины Чёрного мурзы, не ожидавшие нападения, тем не менее, сопротивлялись отчаянно. Но обезумевшие от ненависти чуваши и марийцы бросались грудью на копья и мечи.
Вскоре вся дружина была перебита, а Чёрного мурзу захватили в полон. Девушек, которые были ещё живы, освободили, а изверга подвергли ужасным пыткам и в конце концов закопали живьём в землю. Крепость сожгли.
Люди ушли из тех мест, опасаясь мести казанского хана. Опустела вся округа. До сих пор никто не решается селиться возле Шайтан-горы. Чего уж там, даже подойти к ней ближе, чем на двадцать вёрст боятся. Говорят, что в лесах возле неё видели скачущих во весь опор всадников-призраков в чёрных доспехах, а в озере живут души замученных мурзой девиц и топят всех, кто оказывается на воде, мстя живым за свои страдания.
Говорили, что на Шайтан-горе спрятаны несметные сокровища. Много людей ходило их искать, только никто кроме меня назад не возвращался.
Тут у всех, кто слушал рассказ Ивашки впервые, захватило дух.
– И что, ты нашёл эти сокровища? – выдохнул один из бурлаков.
– Был бы я здесь, коли б нашёл, – усмехнулся рассказчик. – Зато чёрных всадников видел, как вас сейчас.
– Врёшь!
– А вот не вру. Раньше я тоже не верил в байки про кикимор да призраков, пока сам не побывал на Шайтан-горе. Я вообще то не за сокровищами ходил. Поспорил по пьяни, что не побоюсь в проклятом месте ночь провести. Взял еды про запас и отправился в лес. Темень там такая, будто ночь настала, а по зарослям без топора не пройдёшь. К вечеру добрался до крепости, глянул на неё, и волосы у меня на голове зашевелились. Огромная, чёрная. И хоть стены её разрушены и поросли бурьяном, от этого крепость выглядит ещё страшней.
Внутрь я всё же идти побоялся. Расположился перед воротами. Только заснуть не мог. Сидел всю ночь и пил со страху. Но к утру, меня одолела дрёма. А дальше всё было как во сне. Вдруг вокруг меня землю затянуло туманом. И из него выехала бледнющая краля, но красоты неописуемой, а за ней чёрные всадники на чёрных конях.
Я заорал как резанный и бросился бежать. Всадники за мной. Я бежал без оглядки, постоянно чувствуя, что они настигают меня. И вдруг увидел впереди обрыв, а внизу озеро. Не долго думая, я прыгнул в воду. Вынырнул и вижу, всадники повернули назад и растворились в тумане, будто их и не было.
Что случилось дальше, не помню. Но думаю, меня спасли кикиморы, назло чёрным всадникам. Этим же днём меня подобрали в лесу чуваши. Говорят, я был совсем плох. Едва выходили.