Текст книги "Конец старых времен"

Автор книги: Владислав Ванчура

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 19 страниц)

Лишь немного погодя я отдал себе отчет, что едем мы уже по заповеднику. Передние сани замедлили ход, и оставалось совсем немного, чтобы мы поравнялись с ними. Михаэла махала нам рукой, и ее кучер, так плохо понимавший мои намерения, придержал лошадей. Не успел я оглянуться, как наши лошади уже скакали легким галопом совсем рядом с санями Михаэлы. Я посмотрел на барышню, и показалось мне, что я вижу вторую Сюзанн. Показалось мне, что я как бы в зеркале вижу зрачки Сюзанн, ее улыбку – и наконец ее же безрассудную и великолепную готовность любить.

Михаэла согласилась на эту прогулку только потому, что хотела покончить с недоразумением между нею и Яном. Она не могла поверить, будто ему нечего сказать ей. Она все ждала, все жила в ней надежда услышать слово, которое ей так нужно было услышать.

А Ян все молчал, все болтал о пустяках. «Он, наверное, просто не решается, – думала Михаэла, – наверное, это от застенчивости – быть может, он соберется с духом. Осталось пять минут до поворота, а до дому еще целых полчаса». Полчаса! Вечность. Мгновение.

Пожалуй, я правильно угадывал тогда, что она с радостью сама начала бы разговор, – но ведь говорить о любви так трудно!

В жизни своей я перевидал множество девушек, зарабатывавших на хлеб, чем умели, и не питал к ним брезгливого чувства. Они сиживали у меня на коленях, а я, сунув руку в карман дырявого пальто, пересчитывал мелочь. Видит бог, меня глубоко трогали эти маленькие потаскушки в черных чулках. Видит бог, их голоски не были мне противны. Рассказы подобных девиц вечно одни и те же. Они переплетают ложь с бессовестными преувеличениями, но под этими базарными красками вы ощутите жаркое дыхание и кровавое зарево любви. Говоря о девушках, не забывайте, что все у них начинается любовью – и любовью кончается. Не забывайте, что им неведомо иное содержание жизни. Что они унижают себя ради любви – и становятся королевами через нее же. От одной крайности до другой рукой подать, ибо от прекрасных грез к красным фонарикам борделя – торная тропа.

Вы, может быть, привыкли делить людей на хороших и дурных, на трудолюбивых и лентяев – я же говорю, что знаю только людей благородных, в жилах которых течет горячая кровь, которые полны страстей и беспокойства, людей, что выходят на жизнь, как на медведя, и, ошибаясь, обливаясь кровью, громоздят действие на действие – с гордостью ли, со смирением, со слезами или под радостное одобрение мира.

И кто же противостоит таким людям? Кто предает их анафеме? Кто ставит на них крест и считает их отверженными? Филистеры, мужчины в капотах, бесплодные женщины, недотроги, которых оскорбляет зрелище великолепного мира, полного ошибок и красоты! Те, кто ни на что не отваживается, кто сопротивляется прибою времени, эти живые скелеты, искупающие вонючую свою добродетель ценою страха и заповедей, которых они страшатся – и которые преступают в блудливой мысли.

Мадемуазель Сюзанн была, как я думал, из тех, кто шагает вперед с поднятой головой. Она представлялась мне исполненной чувственности и бурной крови. Я находил, что облик ее сходен с обликом моих маленьких приятельниц, что она – их сестра, точно так же, как и Михаэла. С удовольствием смотрел я на обеих девушек и думал, что я, которому дано было понимать этих малюток, могу добиться своего и что при случае не ударю в грязь лицом. Я думал, что звериное мое дыхание еще раз смешается с именем, тихонько названным барышней, и что, прижавшись виском к ее роскошным артериям, я различу еле слышный ритм мироздания.

Перестав наблюдать за Михаэлой, я перевел взгляд на лицо Сюзанн. Она по-прежнему улыбалась, но внимание ее было обращено к Михаэле. У меня сложилось впечатление, что обе девушки заключили дружбу и их объединяет любовь, которую они ощутили в себе одновременно. Михаэла была чуть-чуть рассеяннее, чем обычно. Она отвечала Сюзанн, подняв к лицу муфту, словно желая скрыть румянец.

Ян упрямствовал. То ли в мыслях его еще колобродило возмущение сводничеством пана Якуба и пана Стокласы, то ли искал он вину и на Михаэле – или, быть может, ему хотелось отделить ее от нас? Одним словом, он вбил себе в голову вылезти из саней и остаток пути пройти пешком.

Присоединяйтесь ко мне, барышня, – пригласил он Михаэлу, – пройдемся лесом и перехватим сани с той стороны заповедника.

Нет, я хочу остаться в санях, – ответила та. – Пригласите пана Сперу.

Что?! – вскричал я. – В таких ботинках – и по снегу? Ни за что! Ни за что! Ни за какие коврижки!

Повторяя эти слова, я выпростал руку из-под полости и, разжав кулак, сдул с ладони клочок шерсти.

Тем временем сани остановились, и пан Ян спрыгнул на землю. Он стоял теперь на обочине, и его стройная фигура вырисовывалась великолепием плеч и узостью бедер. Я видел, что Михаэла все еще не верит в искренность его намерения, – она улыбалась. Я старался найти тот же свет на лице молодого человека. Увы, он хмурился, по лицу его скользили волны раздумий, оставляя вокруг губ следы недовольства и напряжения воли.

Так как же, – спросила Михаэла, – где вы будете нас ждать?

Не знаю – например, возле тополей, – ответил Ян, давая понять, что встреча ему вовсе безразлична.

Такая игра рассмешила меня. «Хо-хо, – сказал я себе, – молодой-то человек, оказывается, из тех гордецов, которые вечно оглядываются на то, как кто о них судит. Ну и люди! В жизни не сознаются, что влюблены, и им делается не по себе, когда приходит час склониться к губам своей дамы». Поняв эту черту молодого Льготы, я не мог удержаться от улыбки, как ни жалко мне его было. Это смущение так хрупко, исполнено такой любви, такой свежести! Ох уж мне этот упрямый взгляд, который подобные влюбленные бросают на свою милую, эти брови, эта морщинка у губ, этот тон! Да знаем мы все это – ведь под взъерошенными перышками прячется нечто совершенно иное! Из-под этих слов рвется наружу горячий голос, повторяющий без конца: дурак я, дурак!

Пан Ян трепетал, опасаясь, что ему придется-таки уйти без Михаэлы, но черт толкал его в спину, и бедняжка, с языком на плече от любви, не мог уже не говорить во вред себе. Он не мог теперь не уйти от нас. Он помахал нам рукой, и его растерянная улыбка постепенно превращалась в гримасу разочарования.

Сани тронулись. Мы видели, как Ян застегнул воротник и зашагал по тропинке налево, чтобы перехватить нас с другой стороны, когда мы сделаем круг.

Мы двигались неторопливой рысцой, обе упряжки бежали ровно. Время приближалось к пяти и, как часто бывает на грани дня и вечера, пошел снежок. Моя спутница уткнулась личиком в мех, так что едва виднелся один носик. Я завел было какой-то разговор, но Сюзанн отвечала односложно: «Да. Нет. Пожалуйста».

Тогда я решил помолчать. Не проронила словечка и Михаэла. Я подумал, что пора возвращаться, и мысленно возмущался этим гадким утенком, паном Яном, который испортил нам настроение. Ничего другого мне не оставалось, кроме как смотреть на дорогу поверх лошадиных спин да на их мускулистые крупы, любоваться совершенной формой копыт, мягким движением вскидывающихся подковой кверху. Я смотрел на подвижные уши лошадей, на пар из их ноздрей и умирал от желания снова сжать руку моей соседки. Тут я заметил, что впереди, у поворота, вынырнула какая-то фигура и, проскользнув мимо лошадей, метнулась к передним саням. Барышня Михаэла вскрикнула, а Сюзанн встала, держась за мое плечо.

Человек тот был одет в длинный плащ с капюшоном. Я не видел его лица и могу сказать, что душа у меня ушла в пятки.

Но это оказался князь Алексей! Я узнал его, когда он откинул капюшон.

– Погоняй! – крикнул он кучеру, который собирался остановить лошадей. – Гони!

Князь стал на подножку, ухватившись за изгиб передка, и одним прыжком очутился на сиденье рядом с Михаэлой. Немного погодя я увидел, как князь поднялся и взял в руки вожжи; видел, как вскинули головы лошади и рванулись вперед, заразившись страстностью и необузданностью нового возницы. Через мгновение сани Михаэлы скрылись за поворотом, по дороге в глубь леса, где они, конечно, не смогли встретиться с паном Яном.

С этого места повествование о нашей прогулке разделяется надвое.

Мы с Сюзанн продолжали путь той дорогой, где нас ждал Ян. Воображая, что теперь-то мне легче договориться с мадемуазель, я нашарил под полостью ее руку и дотронулся до гладкой кожи ее перчатки. На мгновение Сюзанн повернула ко мне лицо. Взгляд ее меня распалил, и с языка моего полились слова с таким жаром и с такой силой, что, право же заслуживали внимания. Мешая чешскую речь с французской, я признался ей в любви.

Сюзанн оставила свою руку там, где она лежала, однако я видел, что она меня не слушает.

– Сюзанн, – заговорил я снова после нескольких минут молчания, в течение которых слышался только стук копыт, фырканье лошадей да скрип полозьев. – Сюзанн, теперь, когда вы знаете, что я люблю вас, когда я слишком ясно выразил свои чувства, – теперь вы, конечно, простите меня за то, что я обращался к вам…

Я хотел напомнить ей наши прежние встречи, закончившиеся столь бесславно.

До сознания Сюзанн только теперь дошло, что тот, кто говорит с ней сейчас, – всего лишь жалкий Спера, и она заглянула мне в глаза. Без всякого отвращения, но удивленно, без всякого чувства враждебности, которое могло бы покрыть ваши щеки румянцем, но говорило бы хоть о каком-то интересе к вам. Сюзанн смотрела на меня, как на человека, свалившегося с луны. Я понял, что потерпел жесточайшее поражение. Сюзанн, видимо, даже не слышала заключительной части моего признания. Черта лысого понимала она, о чем я толкую, – и по наущению какого-то иронического дьявола она открыла мне сердце. Устремив на меня расширенные зрачки, в которых вдвойне отражалась ночь, она промолвила голосом, чья тихость гремит, чья сила гонит суда по морям любви:

– Я люблю полковника.

Я поцеловал ей руку, чувствуя, что эту девушку я любил бы во сто раз охотнее, чем всех, с которыми встречался до сих пор. Ну что ж, кто знаком с приличными мужчинами и женщинами, знает, как разрешаются подобные дела, а кто не знает, все равно будет воображать, что я схватил себя за нос и три месяца бродил тень тенью. Думаете, теперь я стану поносить мадемуазель? Ничуть не бывало! Я сказал, что Сюзанн создана для любви. И повторяю это. У меня те же основания повторять это теперь, как и прежде. Сюзанн красива. Ее глаза подобны крупным алмазам и отбрасывают отблеск красоты. У нее королевская осанка, наклон ее головы, ее плечи и руки – роскошны. Все, что возбуждало во мне любовь, все очарование, которое излучало ее лицо, ее голос и движения, от которых у меня голова шла кругом, – неужели же мне поносить все это? Неужели же мне теперь насмехаться над всем этим, утверждая, что Сюзанн не стоит и мизинца Корнелии?

Я достаточно стар, в руках у меня перебывало немало разных книг, и я смотрю на мир, поднимая взор от их страниц. И все же, быть может, я успевал порой разглядеть хоть краешек шлейфа королевы. Нет, право, я знаю, кто – властительница мира.

Не в силах теперь найти нужное слово, отсылаю вас к Книге книг. Перечитайте то, что написано в Послании к коринфянам!

И клянусь Писанием! Читайте, поглядывая на свою жену и на враждебный стан крохоборов, которые твердят вам: ты смешон, братец! У тебя нос загнулся книзу, и досталась тебе жалкая дурнушка вместо красавицы, которую ты любил.

Когда же закроете вы эту книгу, ответьте им: и все же я выиграл свою прю[10]10
  ПРЯ – «раздор, ссора, тяжба», только др. – русск. пьра, ст. – слав. пьр, чеш. pre «спор, тяжба», польск. рrzа. Связано с преть II, спор, переть;… Этимологический русскоязычный словарь Фасмера. Комм. удивленного верстальщика.


[Закрыть]! Разве не слышал я, как трепещет крылами любовь? Разве проспал я и не успел выдернуть ниточку из ее одежд? Перед этой царицей все вы – кухарки и скотники. Тем ли хотите вы кичиться, что ваши носы не столь крючковаты, как мой? Тем ли, что нет у ваших дамочек глупых веснушек, в таком изобилии доставшихся мисс Эллен? Ах, да ну вас в болото! Знаете ли вы, что такое любовь? Нет! Едва ли! Ничуть! Кто не разводит огня, тот не обожжется – я же любил сотню милых красоток, указанных мне богом. Частенько получал я от ворот поворот, частенько попадались мне вместо девственниц всего лишь потаскушки – ну и что? Не хулите эти хрупкие создания! Видит бог, порой они высекают из своих скромных чресл искорку любви. И этого с меня довольно.

Я и слушать ничего не желаю – сам отлично разбираюсь, что к чему. Сюзанн – одна из прекраснейших девиц, и Михаэла, как я уже говорил, ни в чем ей не уступает. Первая любит князя Алексея, а в голове у второй, конечно, тоже не я. Вот и все. Так что мне, пойти топиться из-за этого? А Корнелия, а Эллен?

Чепуха! Слишком я хороший сапожник, чтоб выбрасывать старые колодки. А остальное образуется. Если мне что и досадно, так только то, что я, глупец, сам сосватал князю Сюзанн…

Однако пора продолжать рассказ о любовных похождениях князя Алексея и барышни Михаэлы.

Всякому ясно, что полковник не случайно оказался на дороге. Вероятно, он слыхал, как я кричал из окна, чтоб Михаэла захватила меня, и решил догнать нас в автомобиле; в тот день ему изрядно ворожила судьба.

Тот, кто судит о поступках князя Алексея, несомненно, не избегнет мысли, что это страшный сумасброд. В самом деле, он вел себя как сумасшедший. Вот, верно, было зрелище, когда он, не разбирая дороги, мчался в автомобиле! И как шли ему перчатки с крагами и плащ с капюшоном!

Я думаю (так же, как и все прочие), что у нашего князя не хватало винтика в голове. Но должен признать, его экстравагантные выходки имели успех. Если вы отбросите немножко смешную сторону, то согласитесь, – это ведь в общем чудесно, когда стареющий мужчина ведет себя так, как князь. Но Михаэла, кажется, не думала об этом.

Едва вскочив в сани, полковник принялся болтать о том, что напоминают ему окрестности заповедника, какая русская река обтекает похожие перелески и когда какая гвардейская часть получила задание взять штурмом высотку, как две капли воды похожую на холм перед домом Рихтеры. Михаэла время от времени подбадривала его вопросами и смеялась, когда он пустился сочинять, рассказывая неправдоподобные случаи со своей собакой, у которой-де было столь острое чутье, что она по запаху отличала любовные письма от счетов и утку, сидевшую на яйцах, от утки-одиночки.

– Но это ничто по сравнению с сукой моего капитана, – продолжал князь. – Эта сука была до того умна, что служила господину своему почти как человек. Названный капитан совсем не владел искусством жить по средствам, и случалось ему тратить вдвое больше, чем он мог заплатить. Видя себя в весьма стесненных обстоятельствах и не имея и малой доли средств, чтоб выпутаться из них, начал он играть в карты – отнюдь не для забавы, как бы следовало, но с упорным намерением выиграть во что бы то ни стало. Ему везло, и когда перед ним скопилась изрядная кучка денег, он поставил все на одну карту. Едва он сделал ставку, собака его вылезла из-под стола и не спускала глаз с его рук до тех пор, пока он не вздохнул облегченно, сгребая деньги. Понятно, после такого выигрыша не уходят. Честь обязывала капитана не покидать карточного стола до тех пор, пока он не спустит все снова, – но собака, которую звали Стеллой, вдруг бросилась на его карман, пронзительно залаяла и наскакивала на хозяина с такой силой, что он принужден был отбиваться от нее тростью, а затем и саблей. Все поднялись и стали гнать прочь животное, которое металось из стороны в сторону, и уже целились в него из пистолетов – невозможно было восстановить порядок иным путем, кроме как пристрелив Стеллу. Но капитан не желал этого допустить. И не оставалось ему ничего иного, как уступить требованиям собаки и уйти. С тех пор Стелла всякий раз. как он выигрывал, уводила хозяина на поводке домой, чем и помогла ему сколотить приличное состояние.

Михаэла слушала рассеянно, но была благодарна князю за то, что он подсел к ней, что не упоминает о молодом Льготе, что повернул лошадей на другую дорогу, так что сегодня она уже не встретится наедине с Яном, которого в эту минуту почти ненавидела.

Князь был на коне. Я думал о нем с той самой минуты, когда Сюзанн назвала его имя, и старался угадать, что он сейчас делает. Этот человек привык ковать железо, пока горячо, и, видимо, времени не теряет. Он ничего не обдумывает – и все же действует как тонкий знаток человеческих сердец. Я знал, что в этом утешителе немало от дьявола.

Представьте себе печальную Михаэлу, а рядом с ней – молодца, от которого разит юфтью, молодца с удалым чубом, молодца, на котором едва успели выцвести пятна крови. Представьте аристократа, скрывающего бедность (которая потрясла бы вас, как вид самой жестокой нищеты), – представьте себе его в минуту, когда он сочиняет побасенки для розового ушка Михаэлы.

Краски этой картины сгущены? Неважно – я хотел только сказать, что рядом с этим великим знатоком людей барышня чувствовала себя маленькой дамой и принимала игру, которая делала ее еще меньше, и прелестней, и больнее оскорбленной, и больше нуждающейся в защите от грубости всяких панов Янов. Быть может, ей было тоскливо, но в то же время она испытывала радость, сходную с восторженностью гимназисток. Этот пэр жизни, этот самодержавный бык, чьи руки обагрены кровью беспримерной воинственности и беспримерной верности, воскресил время сказок. Его капюшон! Его руки в перчатках с крагами чуть не до локтей! Вот они отпустили вожжи. Наступающий сумрак скрывает их худобу, делая их похожими на руки художника, который лепит фигуры из ветра. Его молчание преображает голоса надвигающейся ночи в некие иносказания, которые и не нужно понимать. Его лицо, всегда беспокойное и серьезное, вдруг озаряется сердечной радостью оттого только, что Михаэла улыбнулась.

И следа не осталось от насмешника, который дразнил доктора Пустину и вышучивал обитателей Отрады. Сейчас князь играл совершенно иную игру. Он был искренен. Он не поцеловал Михаэлу, не привлек ее к себе – он молчал в те минуты, когда тишина обретала голос, говоривший: «Ты готова расплакаться? Мужайся. Обопрись на меня. Я князь жизни».

В таком красноречивом молчании ехали они вдоль деревьев, отбрасывающих тень, под лупою влюбленных, по краю головокружительной бездны.

Тем временем мы с Сюзанн спешили туда, где нас должен был ждать Ян. Я смотрел на француженку другими глазами, и дорога совсем не занимала меня. Я велел кучеру подхлестнуть лошадей, и вскоре мы увидели Яна. Бедняга, он воображал, что поступил бог весть как умно, Воображал, что это подъезжает Михаэла, возвращается к нему, и что она будет удивляться его склонности к ночным прогулкам, – а из саней-то вылез я! Я и раза три но меньшей мере справлялся у меня, где Михаэла, но мне было не до разговоров. На все вопросы я отвечал:

– Садитесь! Садитесь же, а то замерзнем! И только когда мы уже тронулись, я мимоходом проронил, что барышня уехала с князем. Желая немножко помучить Яна (чтобы разрядить собственное скверное настроение), я прибавил к упомянутому замечанию, что этот малый чуть ли не похитил Михаэлу.

От тополевой аллеи мы двинулись к Рихтере. Я взял с лесничего обещание, что он пришлет мне завтра парочку ушастых.

Затем мы повернули домой. Пану Яну и мадемуазель Сюзанн не о чем было говорить, я тоже молчал. Оба мои путника забились по углам саней, словно потеряли добрую половину своего веса. Сидел я теперь просторно, словно маленький король, и, право, не пойму, как мог я не вместиться в эти же сани, когда мы трогались со двора.

Лошади шли шагом. Я подремывал, размышляя о своей старости, и впервые меня удручал мой возраст. Потом мысли мои перенеслись к племяннице Элишке.

Так добрались мы до замка. Ян тотчас выскочил из саней и бросился разыскивать полковника. Нам сказали, что тот еще не возвращался. Сюзанн скрылась за дверью, но когда Ян отошел от меня, она вернулась.

– Господин Спера, – сказала она, поднимая на меня глаза, – вы не станете насмехаться надо мной?

Я ответил, что был бы от всей души рад заслужить ее доверие. Сюзанн меня поняла и протянула мне руку.

Мне не хотелось входить в дом без Яна, и я решил вместе с ним подождать полковника. Мы стояли у подъезда. Пан Ян крутил усы, я зевал по сторонам.

Ваш друг, – заговорил Ян немного погодя, – ваш друг полковник – пустобрех, гистрион и мошенник. Cегодня, когда они с паном Стокласой играли в карты, он пошел королем, а король-то этот вышел раньше!

Вот как? – отозвался я. – Вы в этом уверены и не допускаете, что могли ошибиться? У князя Алексея карты так и мелькают в руках.

– Что верно, то верно, – со злостью ответил Ян. Некоторое время мы еще обменивались мнениями, изощряясь в остроумии, и разговор (как то случается между мужчинами) приобрел уже характер ссоры. Тут зазвенели бубенцы – подъехал князь Алексей.

Он круто осадил лошадей, так что они присели, бросил вожжи Марцелу и помог сойти Михаэле. Я заметил, что щечки ее разрумянились. Она махнула мне и Яну и заявила, что князь – самый замечательный кучер из всех, которые когда-либо правили лошадьми.

– А знаете, – продолжала она, причем улыбка ее стала еще шире, – мы проехали через заповедник и вернулись дорогой вокруг пруда!

Я подивился тому, что они проделали такой долгий путь за столь короткое время, но пан Ян не сказал ничего.

Барышня Михаэла взбежала по лестнице, мы медленно последовали за ней. Я хотел было рассказать что-нибудь веселое, чтобы развлечь Яна, но мне это не удалось. Он искал предлога к ссоре с князем – однако тот довольно долго отвечал ему мирным тоном.

На верхней ступеньке Ян остановился и сказал князю:

Доктор Пустина отзывался нынче о вас в таких выражениях, что мы смеялись.

Вот как, – парировал князь. – Адвокат – известный шутник, что же и остается, как не смеяться его словам?

Хорошо, – сказал Ян, – вот это вы ему и повторите, но что касается вашего обыкновения нападать на сани, то тут, мне кажется, вы хватили через край. Я слышал, что именно вы повернули лошадей к прудам.

Сударь, – молвил князь, едва заметно усмехаясь. – Если вы ищете ссоры, то начали не с того конца. Чего вы хотите? Ссориться из-за маршрута прогулки, которая уже закончена? Поверьте, меня никто не просил ехать в ту сторону, где вы ждали. Угодно вам принять это объяснение – принимайте, а не хотите – найдите другой повод к ссоре. Менее тщеславный, менее прозрачный! И, честное слово, не стойте тут с видом влюбленного, пожелавшего наказать даму, которой и дела нет до вашего желчного характера. Не впутывайте ее в наши свары, которые и возникли-то оттого лишь, что у вас слишком высокая шапка и что ваше лицо напоминает мне физиономию деревянной куклы!

Ваша милость, – вмешался я, – если бы даже ваша милость были моим крестным отцом и я носил бы на шнурочке крестильную монетку из ваших рук, поверьте, и тогда бы я взял сторону пана Яна. Как же ему не упоминать о барышне, когда о ней-то и речь? И почему бы ему не говорить о ней? Послушайте, нет ничего дурного в том, что ограничивается словами, а вот в отношении прочего – умерьте ваши аппетиты.

Простите, – перебил меня Ян, – простите! Ваша помощь сейчас мне вовсе не нужна.

Тем хуже, – сказал я. – Тем хуже для нынешнего сева, тем хуже для крольчих, грызущих корни грабов!

С этими словами я взял князя под руку, и мы удалились, поддерживая друг друга. Пан Ян остался на месте и, если не ошибаюсь, менялся в лице, как времена года.

В конце коридора я оглянулся и увидел, как к нему подходит доктор Пустина.