Текст книги "Нас позвали высокие широты"

Автор книги: Владислав Корякин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 19 страниц)

– Чего же вы хотите, – просвещает нас доктор. – Вы же два года прожили без бактерий, естественно, ваш иммунитет ослаб. Так что будьте готовы к тому же и на Большой земле. Там через недельку–другую восстановитесь. За удовольствие зимовать надо платить…

В последние дни июля нам сообщили, что за нами выйдет таинственная «Унжа», однако никто не мог припомнить, что это за судно… Необычная погода стимулировала нашу деятельность, особенно у представителей балансового направления, которые увидали возможность расчетов для самых крайних значений. Благодаря Энгельгардту мы получили сведения для очень холодного сезона 1957–1958 и очень теплого 1958–1959 гг., что обеспечивает простор в расчетах. Такая она, современная география, когда открытие новых территорий сменилось количественными оценками природного процесса, нисколько не утратив от этого ни таинственности, ни привлекательности.

Общий настрой на завершение, однако, порой приводил к маленьким, но своеобразным ЧП. Когда утром 8 августа в коридоре раздался вопль Жени Дебабова ««Ушка», «Ушка» пришла!» – все отреагировали моментально. Натягивая штаны под хлопанье дверей и звук торопливых шагов в коридоре, я в панике вспоминал все, что мне предстояло сделать до отъезда Однако спросонья силуэт судна в бухте показался мне странно знакомым. Лица моих коллег выражали разочарование и одновременно очевидное желание расправиться с невольным обманщиком. Наконец Зингер решительно заявил:

– Это же «Мурман», ребята Разрази меня гром, «Мурман»!

– Видим, что «Мурман», – отвечали ему с разных сторон, среди которых возобладал глас мщения: – А подать сюда Тяпкина—Ляпкина!

«Тяпкин—Ляпкин», он же Женя Дебабов, был подан и предстал перед возбужденным коллективом.

– Ты разбил наши хрупкие мечты, – обличал его наш парторг. – Ты морально травмировал нас накануне приобще–ния к цивилизованному обществу и поэтому ты заслуживаешь наказания. Прошу присутствующих высказываться без протокола, помня – закон Арктики суров, но справедлив.

Последовали разнообразные предложения, в большинстве достаточно жестокие:

– Приковать к плите.

– Оставить на третью зимовку.

– Высадить на Богатый.

– Подвергнуть килеванию на «Мурмане».

Самый свирепый заявил:

– Снимай штаны, я набью тебе морду.

– Мягше к людям! – осадил его Зингер. – Товарищ высказывается не в духе времени, разгул сталинизма закончился. Тезка, слушай сюда, как говорят в славном городе Одесса. Твоя морская необразованность едва не поставила тебя на грань линчевания. Скажи, неужели светлый образ «Унжи» из наших розовых снов похож на этот прокопченный утюг ледокольного типа? Я согласен – это превосходное судно, покрывшее себя неувядаемой славой в походе к папанинцам, минного заградителя в военные годы и гидробазы в мирные дни. Однако не оно вернет нас в лоно Большой земли, не оно на крыльях грез унесет нас за моря в родной Институт географии под сень кремлевских звезд. Чувствуешь ли ты раскаяние в содеянном тобой по темноте своей? Покайся же, ибо повинную голову и меч не сечет…

Так товарищ Зингер провел очередное мероприятие по поддержанию вверенного ему личного состава в должном политико–моральном состоянии (полиморсос на полярном сленге), а виновник переполоха, удрученный, поплелся к своей плите, убедившись, насколько опасно выдавать желаемое за действительное.

При последнем посещении стационара Барьер Сомнений обнаружили, что жизнь там приближается к грани возможного. Если Ледораздельная в области питания с каждым месяцем погружалась в толщу ледника, то посещенный стационар в области расхода с каждым месяцем все больше вытаивал на ледяном пьедестале под домиком, который защищал его от жарких солнечных лучей, образуя так называемый ледяной гриб, или стол, как это называется на ледниках Кавказа или Альп. Сам домик в процессе вытаивания не только возвысился над ледниковой поверхностью, но и накренился. Теперь просто попасть в него уже проблема, даже налить тарелку варева на наклонившемся столе. Избыток экзотики – тоже нехорошо, тем более на фоне окрестностей домика, где вытаивают груды разнообразного мусора и угольной золы. Вытаяли и рухнули флюгера. Никогда бы не подумал, что обитатели домика были настоящими обжорами, но сотни пустых металлических и стеклянных банок уличали нас в этом.

Что касается последних геодезических наблюдений на поперечном створе Перевалка – Бастионы, то лучших условий быть не могло, просто потому, что вскрывшиеся трещины перестали быть замаскированными капканами. Правда, на гребне Бастионов, которые оседлала тонкая пленка орографической области, задержала на несколько часов – но это уже мелкие неудобства по сравнению с былыми испытаниями. Я также получил засечками современное положение лагеря экспедиции Ермолаева, в 1933 году располагавшегося на верхней бровке Барьера Сомнений, что позволяло определить скорость его движения. Определенно это важный дополнительный материал, которым не следует пренебрегать. Уже поэтому мой последний выход на ледник не был бесполезным.

В ожидании видимости читаю литературу, накопившуюся за два года в домике. Почему–то запомнилась «Юность короля Генриха IV» Манна в довоенной «Интернациональной литературе» и довольно занудная вещь А. Коптяевой о враче Иване Ивановиче, дожившем до седых волос и докторской степени и так не разобравшемся со своими возлюбленными. Ситуация абсолютно неактуальная посреди ледяного безмолвия, но описанные в повести знакомые мне окрестности Большой Калужской с Президиумом Академии наук и парком Горького вызывают множество воспоминаний. Похоже, я даже ощутил летний зной, когда асфальт становится мягким, а от каменных стен пышет жаром, и где–то за зеленью Нескучного сада дышит приятной влагой Москва–река. Как давно все это было… К обеду 13 августа вернулся в базу.

Подготовка к приходу судна вступила в решающую фазу. По опыту прошлых грузовых операций наши умельцы во главе с Романовым–старшим и Николаем Неверовым сколотили мини–причал, позволяющий принимать два кунгаса одновременно. Соорудили на берегу, столкнули трактором в море, опробовали и снова вытащили на берег, чтобы не достался в добычу очередному шторму. А груда ящиков на берегу просто радует глаз, люди работают с шутками– прибаутками, подгонять никого не надо.

Чижов дает распоряжение – патроны, выданные на руки участникам маршрутов, расстрелять, карабины вычистить и упаковать. Что называется – дожили. Полдня рвали воздух залпы и одиночные выстрелы, полдня тянуло порохом от Базового снежника Бургомистры, дождавшись окончания стрельбы, срочно выслали воздушный патруль, который, облетав базу и стрельбище, возвратился с докладом к пернатому населению о необычном поведении людей в бухте Володькиной. Ляля Бажева все чаще напевает песенку–заговор, в попытке вызвать таинственную «Унжу» из морского простора:

 
Только в море, только в море,
Безусловно, это так!
Только в море, только в море,
Счастлив может быть моряк.
 

Полярник, за которым плывет моряк, тем более счастлив.

И настал день! Вечером 7 сентября (мы рке в третий раз встречали наступление вечерних сумерек на Новой Земле) с полярки сообщили: «Унжа» на траверсе Архангельской губы, всего в сотне с небольшим километров от нас. К этому времени кают–компания базы лишилась почти всей мебели, и голоса словно отлетали от голых стен, поэтому обсуждение ближайших жизненных перспектив запомнилось в сопровождении странного гулкого эффекта Основная тема – успеет ли за ночь долгожданная «Унжа» добраться до нас Разумеется, все считают, что «Унжа» движется слишком медленно.

Ближе к полуночи устанавливаю на полуострове Савича теодолит и долго ищу в сумеречной морской дымке где–то у мыса Макарова такой желанный крохотный топовый огонек Ни огней, ничего похожего на очертания судна в бесконечной череде волн. Необычайная тишина объяла Новую Землю накануне столь знаменательного события. Наша база в глубине бухты Володькиной затаилась в безмолвии. Возвращаясь с Савича, впервые задумался: неужели все окружающее совсем скоро станет нашим прошлым, пусть даже и неповторимым? На берегу бросаются в глаза огромные груды ящиков, затянутые брезентом. В отличие от высадки два года назад, сейчас все в идеальном порядке и строго соответствует маркировке. Портативный мини–причал ласкает глаз белизной свежеоструганного дерева. Уже скоро…

– Была связь с «Унжей», – информирует нас утром полярка голосом Щетинина. – У Баренцевых островов они. Обещают быть во второй половине дня.

На базе все готово к последнему авралу, и последние часы тянутся особенно утомительно и тягостно. Погода стоит спокойная, временами солнце. Сейчас это никого не волнует, люди погрузятся даже в ураган. Временами кто–то нарочито лениво поднимается к моему теодолиту и самым безразличным голосом интересуется:

– Еще не видно? Ну–ну.

После полудня я в который раз заглянул в окуляр и осторожно провел трубу микрометренными винтами по горизонту. Сердце у меня тревожно екнуло – что–то постороннее, размером чуть побольше самой занюханной молекулы, возникло в пустынном морском пейзаже, зацепившись за сетку нитей в самом центре поля зрения. Не просто зацепилось–медленно смещалось относительно вертикальной нити. Пока это скорее признак парохода, чем сам пароход. Самые нетерпеливые из околачивавшихся поблизости продолжили эти поиски.

– Дик, – посоветовал Зингер, – бери по десятке с желающих, к вечеру у тебя будет куча денег.

– Это не судно, – вдруг произнес кто–то чересчур медленно, едва не по слогам, – скала.

– Сам ты скала, – парировал очередной наблюдатель, продемонстрировав Фоме Неверующему здоровенный кулак.

…Итак, это случилось! Теперь уже ни у кого не было сомнений, что в окрестностях мыса Макарова появился пароход, и, самое главное, он пришел за нами. Но прошло два или три часа, прежде чем мы услышали такой радостный и желанный плеск отданного якоря и грохот якорной цепи. Всего–то старенький, явно потрепанный пароходик: на полторы тысячи тоннажа. Даже на расстоянии клепаные швы корпуса напоминали выпирающие ребра дистрофика, а потеки ржавчины тут и там проступали в пятнах отвалившегося сурика. И все–таки это был самый замечательный корабль в мире, прибытие которого знаменовало наступление нового этапа жизни для каждого из нас.

Начался какой–то радостный, светлый последний аврал, когда самая тяжелая и грязная работа не в тягость, а любые проблемы решаются с шутками–прибаутками. Общее настроение выражается коротким и емким словом – домой! Так пронеслось трое суток. Один из последних рейсов трактора, чтобы доставить тяжелую мраморную плиту на могилу нашему Олегу с эпитафией:

 
ОЛЕГ АНАТОЛЬЕВИЧ ЯБЛОНСКИЙ
1930–1958 гг.
Участник Международного
Геофизического года.
Погиб на леднике Шокальского
15 июня 1958 года.
Ледник навеки стал твоим
Надгробным обелиском
 

Перед посадкой на судно поднимаемся к могиле Олега и долго стоим в молчанье в унисон со всей Русской Гаванью. Ни единого порыва ветра не нарушило нашего прощания. Не только Олег стал частью Новой Земли, но каждый из нас оставил здесь два года собственной жизни и частицу своего сердца помимо горестных воспоминаний. Последнее «прости» нашему товарищу, которого мы оставляем здесь навечно. Так же молчаливо возвращаемся к базе.

В последний раз обходим базу. Псы, не понимая происходящего, путаются под ногами, не вовремя заигрывают, словно по–своему воспринимают разлуку с людьми. Вместе с прочим имуществом все это достанется соседям Олег Павлович торопит уезжающих с последним дори. Странно видеть, как за пенистой кильватерной струей уменьшаются постройки базы, которая выглядит необычно пустой – только силуэты собак, совсем сбитых с толку событиями последних дней. Лишь теперь до нас доходит, что экспедиция закончилась…

На судне в каютах разместили только женщин и руководство, включая Щетинина и Чижова. Остальные возвращались, устроившись на тюках прессованного сена под огромным брезентом в трюме, гулкое пространство которого едва освещалось немощной желтоватой лампочкой. Спускаться и выбираться на верхнюю палубу приходилось по вертикальному скоб–трапу. В 23 часа 11 сентября 1959 года, через 26 месяцев после нашей высадки в Русской Гавани, заработал винт «Унжи», и сразу за тонким бортом глухо и мощно заплескала вода. Все дружно бросились на палубу, чтобы попрощаться с Новой Землей. Возвращение началось… Как уютно засыпать на сене в глубине трюма, завернувшись с головой в брезент под сопение и ночное бормотание спутников, возвращающихся к новой жизни на Большой земле, где нас ждало продолжение экспедиции – обработка наблюдений и написание отчетной монографии.

Короткий заход в залив Мурман у полуострова Адмиралтейства позволил провести полевое дешифрирование аэрофотосъемки этого исторического места, одновременно объяснив, что исчезновение пролива, которым воспользо–вались голландские моряки в 1594 году, связано с более поздней подвижкой ледника Низкий, подтвердив этот вывод позднейшими литературными источниками.

В Москве мы убедились, что руководство достаточно прилично восприняло полученные нами результаты, хотя, видимо, не одобрило мой отказ от использования фототеодолитной съемки. Я совершенно правильно перенес в своей деятельности упор с движения льда (которое до сих пор остается наиболее дискуссионной проблемой) на колебания ледников и общую эволюцию, что нашло понимание у моих коллег. В частности, мои данные в части колебаний ледников были использованы для сопоставления с оценками вещественного баланса оледенения ледникового покрова Новой Земли по оценкам Чижова, Нам удалось оценить впервые потери льда на ледниковом покрове Новой Земли величиной 3 кубокилометра ежегодно с расхождением по двум независимым оценкам в пределах 20 %. Когда–то Русанов определил направленность развития оледенения Новой Земли на качественном уровне, нам это удалось уже на количественном.

Среди моих результатов незаметно прошел вывод о разнице в темпах отступания ледников по побережьям Баренцева и Карского морей, который позднее в моей деятельности оказался весьма перспективным направлением.

В целом я был удовлетворен содержанием своих пяти глав в нашей коллективной монографии[3]3
  Чижов О. П., Корякин В. С., Давидович Н. В., Каневский З. М., Зингер Е. М., Важева В. Я., БажевА. Б., Хмелевской И. Ф. Оледенение Новой Земли. М., 1968.


[Закрыть].

Только в Москве мы уяснили, каким бесценным материалом обзавелись, хотя я на первое место поставил бы приобретенный полярный опыт. Судьбы участников опи-

санных событий сложились по–разному, причем в будущем большинство предпочло сменить районы своих исследований на более южные. Из нашего коллектива первой защитилась Давидович. Мы от души поздравляли ее, тем более, что она продолжала ухаживать за своим мужем Каневским. Позднее эта пара обзавелась сыном, который, закончив МГУ, продолжил дело своих родителей, но уже в другой стране. Сам Каневский неоднократно возвращался в Арктику в качестве журналиста, с которым автор на протяжении многих лет продолжал тесное сотрудничество. Могу только сказать, что лучшего оппонента у меня не было. Однако наиболее успешно мое сотрудничество продолжалось с Зингером, работа которого с годами все больше становилась научноорганизационной.

В заключение повторюсь, что на Новой Земле во время МГГ в 1957–1959 годах мы приобрели, по словам поэта, «особой жизни опыт, особый дух, особый тон…» – которому оставалось следовать в будущем…

Глава 4
1962. СЕВЕРОЗЕМЕЛЬСКАЯ ИНТЕРЛЮДИЯ

Нельзя не оценить того огромного преимущества, которое дает самолет современному исследователю.

Ричард Э. Бэрд

Поскольку мы с Евгением Максимовичем видели себя кондовыми полярниками, несомненные прелести Кавказа, Средней Азии и других горно–ледниковых районов страны в совокупности нас не привлекали. Занятые подготовкой к публикации результатов наблюдений МГГ, мы внимательно продолжали следить за всем, что происходило в Арктике. Поэтому появление представителя Арктического и Антарктического научно–исследовательского института (ААНИИ) Главсевморпути в Ленинграде, который провел встречу с некоторыми нашими коллегами, не прошло мимо нашего внимания. Тем более, что речь там, по сути, шла о разделе сфер деятельности на полярных архипелагах. Мой старший товарищ с присущей ему образностью неожиданно обнаружил прецедент в совсем другой области:

– Это напоминает конференцию сыновей лейтенанта Шмидта в Сухаревской башне… Соответственно, в любом случае нас это решение ни к чему не обязывает…

Такой вывод оказался весьма кстати, когда спустя некоторое время в нашем институте появились несколько представительных незнакомцев с книгой Зингера в руках о нашей двухгодичной зимовке на Новой Земле. Очевидно, в их глазах мы выглядели весьма компетентными и знающими специалистами. Правда, наши попытки добиться более полной информации от новых знакомцев пресекались короткой фразой:

– Мы из почтового ящика номер… Для начала запомните наше правило: меньше знаешь – крепче спишь…

Хотя подобное не совпадало с нашим менталитетом, но в то время это были обычные правила игры, в которую играло все советское общество. Нас абсолютно не интересовало, чем занимался данный почтовый ящик, но так хотелось снова оказаться в Арктике, тем более что с каждым днем возможности полевого сезона сокращались и сокращались. А наши будущие работодатели в своих решениях явно зависели от каких–то высоких инстанций, которые, возможно, не подозревали об этом. В результате мы отправились на полевые работы лишь в конце августа 1962 года, заведомо слишком поздно.

Полет до Диксона был повторением событий накануне МГГ, зато дальше для нас начинались незнакомые места. Нам предстояло работать с полярной авиацией, занимаясь в основном аэровизуальными наблюдениями. К этому я был подготовлен уже своей предшествующей деятельностью: полевым дешифрированием аэрофотоснимков на Новой Земле, и использованием карт разного возраста и качества еще со студенческих лет. Другим моим преимуществом был опыт работы с Ан-2 во время тридцатичасовой летной аэросъемочной практики еще в студенческие годы. Среди материалов, которые я намеревался использовать, был отчет международной экспедиции общества Аэроарктик в 1931 году на дирижабле LZ-127 (командир Г. Эккенер, научный руководитель Р. Л. Самойлович), с массой карт и аэрофотоснимков, которые весьма пригодились. Хотя еще член–корреспондент В. Ю. Визе (наш ведущий полярный прогнозист предвоенного периода) считал их «изумительным достижением в исследовании полярных стран», по разным причинам эти наблюдения не получили своего развития, из которых главной оказался расстрел Самойловича в 1940 году в качестве «врага народа». Однако уже к хрущевской оттепели эти материалы многие специалисты успели подзабыть. В том, что совокупное использование этих материалов вместе с новыми картами, аэрофотосъемкой и аэровизуальными наблюдениями будет полезным, у меня не возникало сомнений.

Однако прежде – несколько слов о самолете и экипаже Ан-2, составившем эпоху в освоении отдаленных пространств нашей страны. По арктическим нормам экипаж явно усилен: помимо двух пилотов он включает еще механика и радиста. Первый пилот (он же командир экипажа, в составе которого предстоит работать и нам), Леонид Иванович Зотов, – участник 2–й Антарктической экспедиции. Второй пилот, молодой парень чуть старше двадцати лет, Валерий Викторов, успел окончить военное летное училище и тут же попал под очередное сокращение, теперь набирает летный стаж на гражданке.

Пока наибольшие опасения нам внушала погода, тем более что первопроходец Северной Земли Георгий Алексеевич Ушаков однозначно утверждал: «Я не знаю более мрачного месяца для глубокой Арктики, чем сентябрь. Недолгая борьба между уходящим относительным теплом и наседающими морозами делает его самым мрачным месяцем высоких широт». Разумеется, я помнил о своем первом знакомстве с Арктическим фронтом, даже если его влияние в Карском море с удалением от Северной Атлантики слабело.

Наши встречи на Диксоне со знакомыми еще по Русской Гавани моряками и полярниками первое время вызывали озабоченность наших сопровождающих из пресловутого почтового ящика. Однако они быстро убедились, что мы правильно пользуемся магической фразой «предприятие почтовый ящик…» для не посвященных в планы, о которых мы и сами не имели четкого представления, и, честно говоря, ими не интересовались.

Вылетели с Диксона мы 15 сентября курсом на мыс Челюскина, ознакомившись в процессе полета с северным побережьем Таймыра. Определенно на будущее это также перспективный район, даже несмотря на самое незначительное оледенение на самом востоке хребта Бырранга.

Несколько слов об особенностях самого полета и работе экипажа. Командир вел самолет на небольшой высоте, вписывая полет в рельеф местности, что поначалу вызвало наше удивление. «А он всю войну на штурмовике пролетал, так и продолжает», – гласил ответ на нашу недоуменную реакцию. Интересно было бы узнать, какая нам будет от этого польза. Ответ гласил: «Скоро узнаете…» Поскольку полет проходил в условиях приличной погоды, экипаж вел себя довольно свободно, нередко вступая с нами в разговоры, по крайней мере механик и радист.

Вот и сам мыс Челюскина – крайняя северная точка Евразийского континента, где с 1932 года находится крупная полярная станция, наблюдения которой отражали ледовую обстановку на важном участке Северного морского пути в проливе Вилькицкого. С побережья открывается пространство чистой воды без признаков льда в пределах поля зрения, хотя, видимо, так обстоит дело не всегда. Первым начальником здешней полярки был врач Б. Д. Георгиевский. Позднее здесь зимовали будущие Герои Советского Союза И. Д. Папанин и Е. К. Федоров, заслужившие свои золотые звезды на первой дрейфующей станции Северный полюс Поблизости возвышается высокий каменный гурий, оставленный спутником Р. Амундсена Харальдом Свердрупом на месте астропункта, определенного весной 1919 года. По–своему самую северную точку континента отметила природа, уложив вблизи берегового обрыва округлую глыбу светлого пегматита диаметром в несколько метров.

Однако из мглы времен возвратимся в наше время, требовавшее от нас достойных решений, тем более что надо было использовать любую возможность. С утра 16 сентября пытаемся оценить обстановку по синоптической карте.

Синоптики (мудрецы или колдуны, по определению Зотова) ничего хорошего не обещают и путают мраком, снежными зарядами и обледенением, надвигающимися с запада, К счастью, наш командир обладал правом принятия самостоятельного решения в любой сложившейся обстановке.

– Будем ждать или работать? – с этого вопроса Зотова начиналось для нас каждое утро. Определить высоты границ питания ледников (а это важнейшая характеристика оледенения) нам уже не удастся, увы… В дальнейшем с каждым днем будет только хуже, это очевидно… Определенно на выжидание времени просто не оставалось.

Решили начать с восточного побережья архипелага, что подтверждали метеосводки с полярной станции на мысе Песчаный, куда мы вылетели во второй половине дня. Несомненно, риск оставался, но в нашем положении ничего другого не оставалось, с чем согласны и наши опекуны из ящика, хотя и без признаков энтузиазма на лицах. Предстоящие испытания не лишили нас аппетита, и перед вылетом мы отдали должное летной столовой, в которой действующие нормы соответствовали представлениям о светлом коммунистическом будущем, хотя и в консервированном виде. С этим настроением мы и взлетели, с в меру отягощенными желудками, что, по опыту полярников всех времен, настраивает на успех, даже в самой сомнительной обстановке.

Пролив Вилькицкого мы пересекали над сплошным рыхлым облачным покровом, упиравшимся в южную кромку архипелага. Пилоты вели машину в свободном от тумана пространстве, пронизанном солнечным светом над пушистым одеялом слоистой облачности, имея над головой лишь прозрачную пленку высокослоистой облачности. Картина для нас была красивая, но почти безнадежная, до тех пор пока по направлению полета спустя час из облачного месива стали появляться очертания пологих скальных выходов и ледниковых шапок, а порой даже участки местности, не позволявшие, однако, вести полноценные наблюдения. С приближением к заливу Ахматова в поле зрения появились ледники плоских вершин, причем с признаками недавнего таяния в виде замерзших потоков. Определенно выяснить положение границ питания невозможно, мы появились здесь слишком поздно. Зато характер коренного рельефа с преобладанием участков плато, рассеченных троговыми долинами, прослеживался вполне отчетливо, наравне с карами в обрывах плато. Одного этого для нас маловато… Картина стала меняться в лучшую сторону только с приближением к проливу Шокальского. Одновременно мы испытали резкие броски и провалы в воздушные ямы, характерные для горно–ледниковой местности. Наше настроение также стало меняться к лучшему, ибо общая ситуация уже не выглядела полностью безнадежной. Шансы на дальнейшее улучшение ситуации пошли вверх.

Окончательно мы определили свое положение лишь в заливе Микояна с остатками сохранившегося припая, одновременно отметив слева ледник Мушкетова, напоминающий очертаниями многолучевую звезду, взгромоздившуюся на каменный пьедестал обособленного участка плато. Пока в поле зрения – лишь обрывки некой общей картины, которая пока не складывается в единое целое, и общая обстановка оледенения на острове Большевик для нас остается нерасшифрованной. Посмотрим, что ждет нас дальше…

Пометавшись без толку вдоль побережья пролива Шокальского, повернули к мысу Оловянному на острове Октябрьской Революции, барахтаясь в воздушных ямах, и вскоре буквально уперлись в кромку ледника Университетский, с многочисленными трещинами тут и там, перекрытыми снежными мостами. На открытой воде поблизости – россыпь айсбергов. Хотелось бы понять, какие изменения здесь произошли после аэрофотосъемки в середине 1950–х годов, но из–за отсутствия приметных ориентиров эта попытка оказалась безнадежной.

Между тем по мере продолжения полета облачность, уплотняясь, поднималась все выше, прямая видимость улучшилась, хотя краски поблекли, а окружающие ландшафты утратили цвет, представ перед нами в скупой, но выразительной черно–белой гамме от горизонта до горизонта. Грандиозность и суровость открывшегося пейзажа не могли не вызвать чувства восхищения. Похоже, восточное побережье острова Октябрьской Революции обещало нам больше, чем уже пройденное пространство.

На подлете к фьорду Марата (после XX съезда пришлось срочно сменить первоначальный топоним в честь французского сталиниста на созвучное имя известного якобинца) мы не обнаружили чего–то принципиально нового. Правда, были отмечены признаки наличия пьедестала коренных пород в виде некоего цоколя в основании ледниковых шапок, мимо которых мы пролетали. Интересно также продолжение фьорда Марата в глубь суши, где происходит контакт ледниковых шапок Университетский и Карпинского, но по условиям обзора эту проблему пришлось оставить на будущее. Прорыв целой серии выводных языков с ледниковой шапки Карпинского к морскому побережью, один из которых широкой трещиноватой лопастью достигал моря, также представлял интерес, но ожидаемого отступания концов этих языков от морского побережья или краевых морен здесь не оказалось. Похоже, явные признаки сокращения оледенения, которые бросаются в глаза на Новой Земле, здесь отсутствуют. Почему – вопрос на будущее.

Для обследования верховий выводных языков мы пересекли восточную часть ледниковой шапки Карпинского, словно прислонившуюся к крупному массиву выходов коренных пород с максимальными абсолютными высотами на архипелаге, превышающими 900 метров, также не обнаружив здесь ничего принципиально нового.

На исходе был третий час полета, и уже отчетливо начала сказываться усталость, тем более что одновременно приходилось следить за местностью и отслеживать изменения метеообстановки, поскольку приближение лохматых облачных масс с запада внушало самые серьезные опасения. Однако, когда по направлению полета обозначился залив Матусевича, мы на время забыли об этой угрозе – и было отчего!

Вот оно, то новое, ради чего мы стремились на Северную Землю, причем в таком сложном сочетании разнообразных особенностей оледенения, которые одновременно озадачивали и заставляли искать причины. Слишком многое не укладывалось здесь в наши привычные представления и схемы, сформировавшиеся ранее, и это в любом случае требовало объяснения, причем с каких–то новых, непривычных позиций. Одним словом – не залив Матусевича, а сплошная природная головоломка…

Во–первых, сама ледниковая плита, заполнившая залив. На севере она упиралась в небольшие острова Трудный и Преграждающий, судя по карте 1953 года, – так это было и на аэрофотосъемке 1931 года с борта «Графа Цеппелина». А кое–где даже слегка выдвинулась… Вопреки всем теориям XX века, утверждавшим повсеместное отступание оледене-

ния, ледник в заливе Матусевича, заведомо находившийся в самых неблагоприятных условиях, не желал сокращаться, и все тут! Однако!..

Во–вторых, сам ледник определенно был необычным по своим формам ледниковой поверхности, с системой характерных ледяных валов, обративших на себя внимание еще первопроходцев Г. А. Ушакова и Н. Н. Урванцева, побывавших здесь почти тридцать лет назад. Странный ледник и потому, что он питался потоками льда с ледниковых шапок Карпинского и Русанова. Неслучайно один из сотрудников ААНИИ, И. В. Семенов, отнес его к экзотическому типу шельфовых ледников, с чем следовало согласиться.

Еще одна загадка залива Матусевича – этот ледник отсутствует на современной карте, составленной по результатам аэрофотосъемки 1953 года! На официальной карте, единственном документе, коим нам надлежит руководствоваться, его нет – а мы его реально видим с высоты полета настолько отчетливо (причем все вместе!), и это отнюдь не оптический обман. Более того, он присутствует на самой аэросъемке, и ледник площадью свыше двухсот квадратных километров дешифровщики никак не могли пропустить! Так и осталась для нас неразгаданной эта загадка, и никто не смог мне ее объяснить с тех пор! Бывают ситуации, которые проще объяснить вмешательством потусторонних сил, но в науке такие объяснения не проходят…

Непогода заставила нас срочно возвращаться, тем более что полученные результаты требовали обдумывания. Пока ясно, что какой–то минимум информации мы получим, но с самого начала она не ложилась в привычные рамки мышления, сформировавшиеся на Новой Земле. И с этим что–то надо было делать. С возвращением на мыс Челюскина погода становилась все хуже и хуже буквально с каждым днем, и тогда возобладала идея перелета на остров Средний, почти в 400 километрах северо–западнее.