Текст книги "Страна мечты (СИ)"

Автор книги: Владислав Савин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 32 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Можно сказать, что армейцы, видящие направление японской экспансии на север и запад, в Китай и на наш дальний Восток, настроены гораздо более антисоветски, чем Флот, считающий более предпочтительным агрессию на юг (голландская Ост – Индия, Индокитай, Филиппины). Однако это нивелируется тем, что в японской армии до сих пор помнят Халхин – Гол, что заставляет относиться к советской военной мощи с осторожностью – а в японском флоте искренне считают, что со времен Цусимы ничего не изменилось, касаемо наших и их военных возможностей (к сожалению, они отчасти правы, учитывая соотношение сил нашего ТОФ и ВМС Японии). Потому, ни о какой «просоветской» дипломатии с их стороны не может быть и речи, в настоящий момент.

Пока что положение на Тихом океане в целом соответствует тому, что Япония ожидала получить, начиная войну. Обширные территории с богатыми ресурсами и многочисленным населением захвачены и удерживаются, создан оборонительный периметр, несмотря на отдельные неудачи (Мидуэй). В Токио все рассчитали верно, кроме одного – англо – американцы не собираются заключать мир! И сразу сила становится слабостью, поскольку осваивать, переваривать завоеванные территории, предполагалось уже в мирное время, пока же идет война, они больше требуют затрат, чем приносят прибыль. И нет ресурсов для их экономического освоения, нет даже торгового тоннажа, обеспечивать связность захваченных земель в должной мере.

Зато в полной мере проявляется характер тотальной войны. Мидуэй был неудачей местного значения – но стратегическим результатом была гибель лучших пилотов палубной авиации Японии, потеря, возместить которую самураям не удалось до сих пор, и вряд ли удастся. Так же и два штурма Таравы, Кваджалейн, Маршалловы острова были не более чем боями местного значения – но практическим результатом их стало не утрата еще нескольких островов, с весьма малочисленными гарнизонами, а катастрофическое перемалывание японского флота, а особенно авиации. И неравенство сил будет дальше лишь нарастать – так, против девяти японских линкоров (и в перспективе, в постройке – один лишь «Синано», о котором имеются сведения о перестройке его в авианосец) ВМС США имеет пятнадцать, считая восстановленных перл – харборских утопленников (и на стапелях еще один, «Кентукки» типа «Айова» и шесть еще более мощных «Монтан» – считая здесь «Иллинойс», первоначально запланированный как «Айова», но перезаказанный уже как «Монтана»). По авианосцам, соотношение еще более катастрофичное – японцы имеют всего три в строю, «Секаку», «Дзуйкаку», и только что вступивший «Тайхо», плюс два нового типа «Унрю» и «Амаги» завершают курс боевой подготовки, «Кацураги» только что принят флотом, и еще три в постройке. В то время как у американцев в строю восемь новейших «Эссексов», плюс довоенные «Энтерпрайз» и «Саратога», итого десять – и в постройке целых пятнадцать «Эссексов», причем вступление в строй четырех ожидается в ближайший месяц – два. Также на стапелях у них три «Мидуэя», корабли абсолютно нового типа, «линейный авианосец», с авиагруппой в полтораста машин (у «эссексов» по девяносто). Это лишь авианосцы основного класса – имеются еще семь легких, тип «Индепенденс», перестроенные из крейсеров «Кливленд». Есть сведения, что из этих крейсеров, общим числом в серии, согласно выданному верфям заказу, пятьдесят две единицы (считая девять, достроенных как авианосцы) запланированы к подобной смене класса еще около двадцати. Также есть большое количество эскортных авианосцев, из которых наиболее крупные и быстроходные, тип «Комменсмент Бай», заказанные в количестве двадцати семи единиц, занимают по сути промежуточное положение между собственно эскортниками и легкими, имеют авиагруппу в тридцать самолетов, как «индепенденсы», и могут быть использованы не только для охраны конвоев, но и поддержке десантов, подобно тому, как при битве за Кваджалейн были задействованы корабли типа «Касабланка». Итого, если учесть что планы США относительно войны на Тихом Океане включают в себя и 1946 год, то на этот период против десяти японских авианосцев (при идеальных условиях отсутствия потерь) американцы готовы выставить пятьдесят пять, и еще свыше ста эскортных. Таким образом, чтобы просто выстоять, японцам нужно за два года одержать десять побед с соотношением потерь, лучшим чем при Мидуэе – пять утопленных кораблей противника за один свой. Что представляется абсолютно невероятным.

Резюме: следует ждать, что к лету 1945 года, если сражения на оборонительном периметре продолжатся с той же интенсивностью, ВМФ Японии будет в значительной степени уничтожен. Что создаст благоприятные условия для нашего занятия Южного Сахалина, Курильских островов, и десанта на Хоккайдо.

Анна Лазарева. Северодвинск (Молотовск), конец июля – август 1944.

Как домой вернулась. Впрочем, это и есть мой дом – где я все, самое дорогое нашла: и самое важное дело, и любимого человека. А как в Москве будет – неизвестно еще.

На севере – истинное лето. Зелень кругом, и солнце так греет, что можно в одном платье ходить. Ночи белые, а рабочий день уже по – мирному, восемь часов, так что заводским после работы время есть на отдых и культурную программу, а кто‑то даже купается в Северной Двине, хотя вода на мой взгляд, ледяная. Город строится, новые кварталы закладываются уже к западу от Торфяной, в сторону моря. Улицы благоустраиваются, парк за Первомайской уже на настоящее место отдыха похож, с благоустроенными аллеями, скамейками и фонарями. Кораблестроительный институт расширяется – поговаривают уже о повышении его статуса с филиала ленинградского вуза до полностью самостоятельного. Все как у Маяковского – через четыре года здесь будет город – сад!

Прилетели мы – у моего Адмирала сразу множество дел по службе нашлось, ну а мне, после доклада от Ленки, что тут без меня произошло, первая забота, ввести итальянку в наш круг. Нет, обижать бы ее не стали, да и не такой она человек, чтобы ее обидеть можно – но не нужен нам разлад в нашем дружном коллективе. Потому, я отрекомендовала:

– Товарищ Лючия Смоленцева, жена хорошо тебе знакомого Юрия Смоленцева, уже гвардии майора и Дважды Героя. Партизанка Гарибальдийских бригад, имеет спецподготовку, боевой опыт и лично убитых врагов. Будет исполнять обязанности моего адъютанта и телохранителя. Ну а ты, Ленок, была и остаешься моим заместителем по организационной части. И прошу тебя, как подругу – помоги человеку в курс дела войти!

Ленка кивнула – сделаю! На Лючию взглянула с любопытством, и потянула за собой – пошли, подруга, с народом познакомлю. Который тут рядом уже собрался – Вера, Маша, Настя, Надя с Ниной, обе Наташи, Света, еще кто‑то. А я в сторону отошла, чтобы авторитетом не давить, да и в Лючии была уверена. Ошиблась немножко.

Пары часов не прошло, обступают меня мои девчонки – Ань, так ты не в Ленинград, а в Киев летала? И когда там по улицам толпы бандерофашистов бегали, а сам товарищ Первый оказался предателем, ты вместо него командовала, тебя там дважды убить пытались? И сам Сталин в Кремле тебе орден вручал? (прим. – см. «Союз нерушимый» – В. С.). И смотрят на меня с таким восторгом, что даже неудобно. И Лючия тут же, скромно глазки потупив – ну никак нельзя было не рассказать!

А ведь должна была я подумать – что девчата мои обучены информацию по крохе собирать и вместе сводить. В непринужденном разговоре – так, что собеседник сам спешит поделиться. И что мне теперь, со всех подписку о неразглашении брать? Ведь для всех – не было меня в Киеве, не хватало еще лишнее внимание привлечь к тому, чем мы тут занимаемся! И не надо говорить, что «никому не расскажете» – как с африканскими алмазами вышло, забыли? А уж про то, что ОУН меня приговорила и мстить будет, вообще молчу!

– Пусть только попробуют – говорит Ленка – Надя, на тебе список подозрительных, кто с Украины приехал, и просто с украинскими фамилиями. А особенно, уроженцы западных областей. Ну и охранять тебя будем, как после прошлогодней истории с англичанами. С Вороновым договоримся, ребят из полка НКВД подключим.

– Она у меня в охране – я киваю на Лючию – про меня разболтала, а про себя молчок? Спросите, за что у нее орден Боевого Красного Знамени, и еще итальянский от самого Папы Римского. Она была в числе лучших партизан – гарибальдийцев, специально отобранных в помощь группе Смоленцева, когда они самого Гитлера поймали и притащили живым! Юрка наш фюрера лично взял, а она ему спину прикрывала, ни на шаг не отходя, даже в рукопашной дралась – так что не смотрите, что такая скромница на вид. Ее муж за это – Дважды Герой, ну а ей орден, заслужила! И в Киеве меня спасла.

У девчат глаза как плошки. А Лючия засмущалась. Это тебе маленькая плата за твою болтовню, вот попробуй теперь не соответствовать! «Ты назначен быть героем – так будь им». Ничего личного, подруга – так и меня Пономаренко в Киев бросил, как щенка в воду, то ли научится плавать, то ли утонет… Не буквально, конечно – провали я там дело, просто вычеркнули бы меня из списка «перспективных», оставайся лишь товарищу Лазареву женой, и не больше. Так я и итальянке сейчас – а ты на что способна, сама по себе? Мы тебе поможем, подскажем, поддержим – но на буксире тянуть не станем.

И Лючия, кажется, почувствовала, и вызов приняла! Плечи расправила, улыбнулась – и всем стало понятно, что итальяночка свое место возле Юры Смоленцева, героя, легенды и первого парня на этой деревне, занимает по праву. Впрочем, девчатам и спорить не о чем – точно знаю, что у Ленки, Насти, Нади и Светы уже избранники есть, в экипаже К-25! Ну а вид неподобающе нарядный – так тут не киевский ЦК, а мы не «товарищи брекс», сами в форме почти не ходим, и все местное начальство с этим давно смирилось. Как Юрка Смоленцев нас однажды назвал – пантерочки мы, мурчим, в клубок свернувшись, такие мягкие и пушистые, а можем за врагом без устали и в горло ему клыками. Кстати после киевских приключений думаю, одного русбоя нам мало – Лючия рассказывала, как ее Смоленцев в «лабиринте» гонял, так надо и мне научиться, и девчонкам – а то боюсь, спокойной жизни нам не будет, еще какой‑нибудь Василь Кук на пути попадется, и ведь если бы не тренировки в «шаолине», не быть бы мне сейчас живой!

И еще, поняла я после Киева, что власть, это не почести, а огромная ответственность, и тяжелая, иногда и грязная работа. За которую никто из армии и ГБ, насколько мне известно, не был награжден. Не привыкла я еще списывать наших людей в «неизбежные потери». А больше пятисот пропавших без вести – кто сгинули неизвестно куда, их родные ищут и не находят, ни среди мертвых, ни среди живых? В мирное время пропавшие – а сколько там милиционеров, коммунистов, комсомольцев погибло? Из бригадмильцев, кому я сама поручения давала, тоже не все вернулись. А хлопчик шестнадцатилетний, Марко Капелюх, один из тех, кто наши листовки расклеивал, был схвачен бандеровцами, и они его просто растерзали, бешеной толпой! У десантников, кто на Подоле оборонялись, и ОУНовскую сволочь к «Кузнице» так и не пропустили, погибло пятьдесят шесть человек. Да и в больнице, что наши разнесли вместе с бандеровским штабом, оказывается, часть медперсонала оставалась, мобилизованная для ухода за ранеными, бандеры там госпиталь свой устроили. Юрка бы мне объяснил, что войны без потерь не бывает, умом я с ним согласна, а принять не могу. В партизанах мне легче было, там я лишь за себя одну отвечала – а тут за всех, кому имела право приказы отдавать. Наверное, оттого женщин – генералов и не бывает.

– Аня, да будь ты спокойна! – сказала мне Лючия, когда мы однажды вечером сидели одни – ведь те, с кем мы в Киеве сражались, это фашисты? Значит все, в войне против них погибшие, даже если грешники, попадут прямо в рай, так ведь сам Папа объявил? Ну а бандеровцы – в преисподнюю, на вечные муки.

– Это если католики – отвечаю – а я так вообще в бога не верю.

– А это неважно! – говорит Лючия – мне мой муж рассказывал, как вашего православного священника слушал. Что Бог, он один, и лишь по – разному называется, что у католиков, что у православных, что даже у мусульман. И что дела наши богу более угодны, чем молитвы – а потому не верящие, но и не грешившие, тоже в рай попадут, ну не в ад же, бог справедлив?

Вот уж истинно мне мой Адмирал рассказывал – итальянцы вовсе не религиозные фанатики, а просто знают, что бог есть, и с этим живут. А Лючия меня иногда поражает – своим смирением там, где я бы взбесилась, и наоборот, близко принимает то, чего я бы и не заметила. С этого следующая история наша и началась.

Скучать тут не приходилось. Дядя Саша снова в Москве – значит, обеспечение безопасности Проекта на ком? Вы правильно поняли, на мне. Вдобавок, как по указанию Пономаренко, должность Инструктора ЦК за мной осталась, а значит и все по партийной линии. А Партия у нас руководящая и направляющая – нет, напрямую приказывать директору Севмаша, или товарищу Курчатову я права не имею, однако не только могу, но и обязана обратить их внимание на любую проблему, показавшуюся мне важной, а при непринятии мер доложить о том в Москву. Так что – завод, Второй Арсенал, Корабелка, горком. И самообразование! Поскольку, насмотревшись в Киеве на стиль руководства Кириченко, совершенно не хочу быть как он – судить, не разбираясь в предмете. Пусть не досконально, на то специалисты есть – но хотя бы уметь вовремя вопрос задать. Так что мои неофициальные посиделки с товарищами учеными, и разговоры на умные темы имели для меня глубокий практический смысл. Благо, допуск у меня был по высшей форме, собеседники это знали – и тут уже вступало извечное мужское, перед красивой женщиной перья распушить и язык распустить. И мне было чем себя занять, когда моего Адмирала рядом нет. Ну а когда К-25 у стенки Севмаша стоит, то хотя бы полчаса, а то и час на наши ежедневные прогулки, хоть по парку сразу за проходной, это дело святое!

Лючию сначала поселили в общежитии с девчонками, а как допуск оформили по – полной, к нашим секретам (кроме «Рассвета», главной нашей Тайны), то переехала она в соседнюю со мной квартиру. В ту самую, где я жила, когда была еще не Лазаревой а Смелковой – на одной площадке с квартирой Михаила Петровича (теперь нашей общей), и в смежной стене дверь сделана, можно даже на лестницу не выходить. Хотя иногда (когда мой Адмирал в море уходил) мы вместе и в общежитии на Первомайской оставались, для нас всегда спальные места и стол находили. На пять минут зайдешь, тут же чай появляется, печенье, домашнее варенье – и девчата Лючию в оборот берут, расспросами об Италии, и как там воевали партизаны – гарибальдийцы, и про жизнь вообще – вплоть до того, а каковы итальянские мужчины в обхождении, и что в Риме носят. Итальяночка наша за словом в карман не лезет, и по – русски уже почти нормально говорит – в общем, мир – дружба, тем более что Народная Италия считается страной коммунистической, и нашим союзником. Только имя римлянки для наших непривычно – и зовут ее в разговоре кто как, Люсей, Людой, Людмилой, Милой.

И еще, девчата, на нас глядя, стали к шляпкам вуали прицеплять. Где взяли – тюлевую занавеску разрезали? И тут же объяснение придумали:

– Аня, а вдруг тебя и впрямь будут искать, бандеровцы, или еще кто? Им же, первым делом, надо разведать, где ты бываешь, когда, с кем? А если в городе много девушек под вуалями, и в похожих платьях?

Так вуаль же не маска? Хотя издали действительно, спутать можно. Особенно если солнце, и на лицо тень. Платьями меняться я отказалась – а вот чужой плащ иногда поверх накидывала, с дозволения владелиц, если надо было по – быстрому сбегать куда‑то на пару часов и вернуться. На Второй Арсенал машину вызывали, ну а по городу рядом и пешком удобнее, тем более по летней погоде. Но к Курчатову я теперь ездила нечасто – наслышана была про радиацию, а вдруг это моему будущему ребенку опасно? А когда все же приезжала, то лишь в административно – лабораторный корпус – а за периметр в «грязную» зону, где надо полностью переодеваться и на выходе в душ, ни ногой! И непременно брала с собой дозиметр, позаимствованный еще давно с К-25. Товарищи ученые относились к этому с полным пониманием.

В КБ у Базилевского бывала чаще. Можно сказать, отдыхала душой. Какие там люди работают, парни и девчата, высокообразованные, культурные, бывшие фронтовики с орденами, коммунисты и комсомольцы – как персонажи ненаписанного еще романа Ефремова про светлое коммунистическое будущее! Кстати, Пономаренко сказал, что наш город и Севмаш, это «пилотный проект» в деле воспитания нового, советского человека – и как таковой, на контроле, у Самого. И что мои доклады Пантелеймону Кондратьевичу бывает, после ложатся самому товарищу Сталину на стол! А эти ребята, и инженеры, и студенты – старшекурсники Корабелки, кто тоже активно к работе привлекались, творили с энтузиазмом, с огоньком – на стапелях рождалась серия лучших в мире, пока еще дизельных подлодок, которые должны были превзойти и немецкие «тип XXI», и 613е той истории, ну а следующими будут наши советские атомарины! И как говорил Базилевский, с учетом последних модернизаций, поставок нового оборудования, в том числе и по ленд – лизу, и средоточия конструкторских кадров, наш Севмаш уже стал первой верфью СССР, обогнав Ленинград, все еще не восстановившийся после Блокады. Правда, не все с этим соглашались – но надо же и патриотом своего города быть!

Лючия и тут освоилась совершенно. Легко вступала в разговор – но сразу предупреждала, что «мужу своему навек отдана и верна», так что никаких намеков! Такая скромница – и не сказать, что лишь Юрку увидит, с ним полностью отпускает тормоза. Интересно, а как она, с нашими тайнами, после сможет к себе домой в Италию ездить, даже на время? После того, что она здесь насмотрелась и наслушалась? И слава богу, что в Молотовске, и даже в Архангельске под боком, католического храма нет – на исповедь ей не сходить. А когда и если будет? Нам в исповедальне микрофон ставить, а с попа подписку о неразглашении брать?

– Аня, скажи – за что меня тут ненавидят?

Я даже не поняла сначала ее вопроса! Тебя кто‑то обидел, оскорбил? Почему я не видела, мы же всюду вместе ходили?

– Аня, нет – нет, все тут такие хорошие, добрые. Но есть тут одна девушка, что на меня с ненавистью смотрит. Я не понимаю, за что?

И кто же это такая? Мою подругу обидеть – то же самое, что обидеть меня! Ах, вон та, «попадья»? Интересно, с чего бы? Прошу Лючию повторить эксперимент – непринужденно проходим по лаборатории, итальянка как бы случайно задерживается возле девушки в черном. А я наблюдаю – чем хороша вуаль, глаза прячет, а шляпки мы и в комнате можем не снимать.

Да, это был взгляд! Как раз про такой говорят, «убить можно». Хотя у Кука тогда, в приемной Кириченко был опаснее, холодные глаза змеи, означающие, что приговор тебе уже вынесен, и скоро за тобой придут. А это, всего лишь злоба мелькнула, яростная, но бессильная, пока. Так не ждать же, когда придумает что‑то и к действию перейдет?

Будь я прежней Анечкой, пусть даже всего год назад, я бы непременно тут же подошла и спросила бы – что ты против моей помощницы имеешь? А сейчас я, ни слова не говоря, отправилась в Первый отдел, чтобы ознакомиться с документами. Происходящее мне не то что казалось угрожающим – но было непонятным. А любая непонятка, как учил меня в Киеве Смоленцев, это возможный Большой Песец.

Самое простое объяснение, что она была в Смоленцева тайно влюблена, и возненавидела удачливую соперницу – вероятность не ноль, но очень мала. Поскольку «попадья» даже в наш «шаолинь» не ходила, и с Юркой, в отличие от моих «стерв», никак не пересекалась, даже не видела его ни разу, ну если только мельком на улице. Хотя могла знать, кто такой Дважды Герой Смоленцев, в этом городе личность известная, его фото вроде даже в «Северном рабочем», газете нашей, было, правда, давно, но при очень большом желании достать можно. И должен тогда портрет ее кумира у нее на стене висеть – делаю заметку в памяти, расспросить ее соседок по комнате, или даже самой нечаянно туда заглянуть, удостовериться. Или какие‑то счеты с войны? Однако же на пленных немцев «попадья» так не реагировала, а помнится мне, был случай, даже подкармливала кого‑то, своим пайком поделилась. Или ей именно итальянцы ненавистны? Так она вроде бы, ленинградская, где она там римлян найти могла?

Ну вот, принесли мне личное дело. Пирожкова Вера Александровна, родилась в Пскове в 1921 году (на год всего старше меня? А я думала, ей уже за двадцать пять!). Жила там же, с родителями, до 1938, когда поступила в Ленинградский университет, на матмех. Про родителей указано, что отец, доцент Псковского пединститута, мать домохозяйка, оба беспартийные. И сама она, не комсомолка, согласно анкете! А это что еще такое?!

Была в оккупации, летом сорок первого находясь в Пскове, у родителей. Дальше прочерк, указано лишь, что «была угнана немецкими оккупантами в Ригу, где и освобождена Советской Армией». Что делала в это время, неясно – но надо думать, СМЕРШ при проверке ничего не нашел, иначе о том была бы как минимум, секретная отметка в выданных документах, а максимум – кара за пособничество врагу. Но непонятно – если Псков был освобожден в мае сорок третьего, а бои на подступах к нему шли еще с марта, то смысл для немцев, наших советских людей в рабство не в Германию, а в Ригу угонять? Ведь наше наступление в Белоруссии, и выход к Рижскому заливу, когда вся группа армий «Север» в Прибалтике оказалась отрезанной, это уже июль – август! То есть ничего не мешало пленных прямо в Рейх везти. А вот запятнавшие себя сотрудничеством с оккупантами вполне могли отступать с тылами вермахта! Хотя пытался Гитлер и в Латвии «образцовые хозяйства» завести, не только немецкие, но и голландские хозяева ехали, на даровые земли с русскими рабами! Если она через такое прошла… нет, там немцы были, голландцы, датчане, даже испанцы – но вот итальянцев не было точно! А ведь ненависть ее – именно на итальянцев как таковых, конкретно с Лючией она точно не встречалась!

И на фотографии, как указано, из личного дела ЛГУ, она совсем другая! В чем‑то нарядном, светлом – совсем на монашку не похожа! А отчего собственно она сейчас как в трауре? Может, в этом и причина? Так ведь не одна Лючия, все мы так ходим – вот привилось тут, с нашей и товарищей с К-25 подачи, что девушкам должно быть красивыми и хорошо одетыми, не все из заводских позволить себе такое могут, но стараются! В платьях нередко даже зимой ходим – теплую юбку поддеваем, в холод еще и шерстяные рейтузы, сверху свитер и пальто. С юбками смех: мы их из портяночной байки шьем, а то и просто портянки, нам положенные, как военнослужащим, сшиваем – зато так я в декабре здесь ходила в крепдешиновом платье, а Молотовск даже не Ленинград, тут холоднее! Так что на случай с «товарищ брекс» в Киеве не похоже – на всех бы тогда «попадья» коситься должна, и на меня прежде всего.

Может быть, я уже столько на разную сволочь насмотрелась, что при малейшем подозрении тревогу включаю? Так все равно разобраться надо, может помочь человеку в чем‑то? Вот теперь, когда информация собрана, можно и прямо спросить. А я рядом буду, посмотрю.

– Простите, мы знакомы? – улыбается Лючия – или же, мне показалось, вы за что‑то обижены на меня?

А я шагах в четырех стою, смотрю очень внимательно. Голову чуть в сторону повернула, а взгляд под вуалью не виден, недооценивала я прежде этот аксессуар! А «попадья», вместо того, чтобы ответить откровенно, пусть даже с агрессией – глазки в пол, и безжизненно – нейтральным голосом отвечает, что вы ошиблись, я вас не знаю, и ничего между нами нет. Но я‑то видела сама! Значит, умышленно скрывает, затаив? Что ж, будем копать по – полной! Может, она никакая не Вера Пирожкова, а фройлейн как – ее – там, «легенда» вполне подходящая? Фото из довоенного личного дела… теоретически, могли или лицом похожую подобрать, или фотографию как‑то подменить? Хотя поведение для шпионки совершенно непрофессиональное – ей бы надо не выделяться, быть «как все», и уж тем более, взглядом себя не выдавать? Так по возрасту, ну никак не может она быть матерым, многоопытным агентом – могла и сорваться? Особенно когда ее фатерлянд войну проиграл, связь потеряна, и что делать неизвестно? Так нет, помнится, она и до Победы черное носила, и не радовалась, не смеялась никогда!

А как она к нам попала? Ведь было указано особо, сомнительных людей в Проект не брать! Моя ошибка – раньше должна была проверить! Но понадеялась, привыкла, что к нам лишь лучших и надежных шлют – не просто студентов из Ленинграда, но еще и тех, кто на фронте отличиться успел! А эта как тут оказалась? По ходатайству товарищей из ЛГУ, так выходит, ее довоенные преподаватели признали, значит не подмена? Хотя и тут всякое могло быть, «здравствуйте, Иван Петрович, я такая‑то, у вас до войны училась, помните меня? Что, не сразу узнали, так война сильно людей меняет!». Ну да, как раз этой зимой мы Москву просили, прислать нам расчетчиков – и «метод большого параметра», как его товарищи ученые называют, плохо к компьютеру приспособлен, карандашом на планшете выходит дешево и сердито, и людей мало, кто к технике «из будущего» допущен, так что приходится и способами из двадцать первого века считать, и по старинке. А ленинградцы подобрали, студентку, отличницу, но совсем не комсомолку?

Послать запрос в отделы НКГБ Ленинграда, Пскова и Риги – все, что им известно о благонадежности Пирожковой В. А. Можно и дяде Саше позвонить, чтобы товарищей накрутил – указания из Москвы будут с большим старанием выполнять, чем просьбу из Молотовска. И проследить за «попадьей» детально – чем живет и дышит, подруги, друзья (если есть), интересы, разговоры. Пишет ли кому‑то, ведет ли дневник? Узнать так ненавязчиво, а отчего она в трауре? А ведь кое‑кто из девчат КБ в «шаолинь» ходит, и с нами, «стервами», в дружбе – будет сегодня разговор, и постановка задачи! Если очень потребуется, могу и технику «особой секретности» привлечь, мини – микрофон, или электронный маячок. И – наружное наблюдение, обязательно!

А то затишье, даже подозрительно! После майской попытки меня завербовать, никакой шпионской активности! Даже «мистер шимпанзе» похоже, смирился – кушает то, что мы ему даем, присылает нам барахло, и надо думать, исправно получает зарплату. Ну да, четыре раза в госпиталь попасть, это отучит лезть куда не надо. Но дядя Саша предупреждал – правила меняются! Если американская разведка в начале войны была на откровенно дилетантском уровне, на импровизации таких вот «мистеров обезьян» – то к концу она стала по – настоящему серьезной Конторой, с наработанной методикой и системой. А значит, кустарщина подходит к концу – и если в той истории у США просто не было никаких особых интересов на нашем Севере, и оттого их агентов тут можно было по пальцам счесть (в отличие от сотен английских), то здесь их УСС, весьма заинтересованное раскрыть тайну К-25, а заодно и узнать, куда делся уран «Манхеттена», займется нами по – настоящему! И при таком раскладе «мистер шимпанзе» идеально подходит для отвлечения внимания от действительно опасных персонажей. А завод и город расширяются, приезжают новые люди, как тут всех отследить? И иностранные суда, хотя и реже, но швартуются у нас – те, что привозят заказанные у союзников грузы для завода. И пленных тут остается несколько тысяч рабочей силы, когда же их наконец домой вернут?

Но эта Пирожкова вряд ли американский или английский агент. Немцы, это более вероятно. Придется и о том дядю Сашу просить, нам же какие‑то архивы гестапо и Абвера попали? А могли и пленные быть – может, кто‑нибудь Пирожкову вспомнит? А если попробовать с другого конца подойти? Чисто по психологии – вот я бы, веселая и счастливая Анечка Смелкова, от чего могла бы такой «попадьей» стать? А ведь могла бы, точно – если бы вдруг провалилась в будущее, когда коммунизм рухнул, кругом бандиты, причем те самые, кто вчера в обкомах – райкомах заседал, и никакого подполья нет, и во что верить, неизвестно! Спрашиваю о том же Лючию. Она, почти не задумавшись, выдает:

– Ну, если бы я в мир попала, где абсолютно точно известно, что Бога нет. Не сомнение, как сейчас, а достоверно. И нет никакой надежды вернуть все назад.

Еще непонятнее! Была бы Пирожкова из «бывших», все бы идеально легло – но ведь советская студентка, уже после революции родилась, в советской стране! Может все‑таки немка, фанатичка, так поражение своей нацистской идеи переживает?

Ладно – подождем, какая информация в сети попадет. Тогда и будем решать, что делать с этой Пирожковой. Может, ей помочь надо? Или все‑таки разоблачить и наказать! Кто она, наш, советский человек – или враг? Быть в оккупации, в рабстве – это ломает характер, бывает что и у обычных людей, кто ничем бы иначе себя не запятнал, наружу лезет гниль. Вспоминаю как погибла Маришка, моя подруга, вместе учились в Школе, вместе забрасывались к немцам в тыл. Но я сумела сыграть тогда неприметную серую мышку – а Мариша была гордая, так и просвечивала в ней «советскость», когда немцев и явных, обмундированных предателей не было рядом. Соседка заметила, сумела вытянуть на откровенный разговор – а после донесла в гестапо. Причем эта тварь и в самом деле была бывшей женой командира РККА, носила русскую фамилию Курицына и не была штатным агентом – предала по своему желанию, «скорей бы война кончилась, пусть даже и немцы победят, наконец настанет порядок». Ребята рассказывали, что когда они после пришли ночью к этой мрази, она еще и пыталась качать права, не раскаивалась ни в чем.

Так не одним же немцам в такое играть? Мне бы попробовать – но нельзя. И знают меня тут уже абсолютно все, и даже если удастся каким‑то образом внешность изменить – где в это время будет Лазарева, Инструктор ЦК? Что ж, власть мне дана и для того, чтобы организовывать других людей ради общей цели!

Ленку «попадья» тоже видеть могла. И Настю, Свету. Машу… а вот Наташу – вторую нет! Не ленинградку Наташу, кто за офицера с К-25 замуж вышла в один день как я за моего Адмирала – а ту, которая к нам совсем недавно из Архангельска пришла, в штабе Беломорской флотилии радисткой служила, после Победы демобилизовалась, а до того дважды рапорт писала, прошу направить на курсы разведчиков – партизан. Со мной одногодка, а на меня смотрит с восторгом – эх, знала бы ты, через что мне пройти пришлось, раз сама себе я сейчас сорокалетней кажусь! Но девушка толковая, и хотя собственно в нашем кругу «стерв» недавно, пересекались мы с ней и раньше, по нашим делам. Да и вряд ли эта Пирожкова, в самом худшем случае, опытный агент – и молода слишком, и ведет себя явно не как профессионал.