Текст книги "Страна мечты (СИ)"

Автор книги: Владислав Савин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 32 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

– Тысяча девяносто шесть. Согласно акту о захоронении трупов, на поле боя и прилегающей территории.

– Ну вот. В госпитале, вместе с их ранеными, еще сотню сожгли. В прочих стычках положили минимум сотню, а то и две – три. Сколько осталось? А тут мне говорят, что только расстреляно после было не меньше тысячи. И фильтрационные лагеря переполнены, а это еще несколько тысяч.

– И кто же это тебе рассказал?

– Да те же самые, кого заставляли трупы таскать и закапывать. Человек клялся и божился, что сам видел котлован, и в нем многие сотни тел – и случай не единственный.

– Ну, они тебе напоют. Про «питьсот мильонов замученных», сколько там ваша новодворская насчитала?

– Да нет, комиссар, ты послушай. По закону, и в газете было, что вышак только уличенным в убийствах, ну а прочим, даже если вооружен был, четвертной? А в реале, многие подтверждают, что всех, пойманных с оружием, тут же ставили к стенке – даже не разбираясь, стрелял ли. И за синяк на плече тоже могли запросто – особенно морская пехота, они пленных брать не любили вообще. Даже если, как говорите, бандеровцы, заслужили – так зачем же обещать и нарушать? И ведь никто из армейских «за перегибы» наказан не был! Сами признаете, что там и силком мобилизованные были, и кто просто по дури! И «виновность устанавливалась опросом свидетелей», то есть у каждого в Киеве выпытывали, что в те дни делал ты и твой сосед, и кто может подтвердить? Так тут мало, что все соседские дрязги повылезают, это какой случай сведения счетов – так ведь и арестованным вы обещали, снисхождение в случае искреннего раскаяния и сотрудничества – а искренность измеряется, дашь показания еще на кого‑то или нет? А следователи все сомнения толковали в сторону «виновен»! И сколько в итоге четвертной получили, не по вине?

– Интеллегент. Это ведь тебе не убийство в английском стиле, а только что подавленный мятеж, на улицах неубранные трупы сотнями, по переулкам еще стреляют, и уйма пока не пойманных бандитов прячется по углам и подвалам. Есть возможность и время каждый случай с лупой рассматривать – и где столько шерлоков холмсов найти, чтобы этим занимались? Что до расстрелянных – так по закону о чрезвычайном положении, «бандитов, воров, мародеров» и тому подобных, взятых с поличным на месте преступления, дозволено исполнять немедленно, без суда, единоличным приказом ближайшего воинского начальника – или по упрощенной процедуре, после первичного допроса офицером СМЕРШ. Тебе неизвестно, что в смуту уголовная погань наружу лезет в огромной количестве – ну да, не все они бандеровцы, а обычные мазурики, и что с того?

– А те, кто может быть, не по вине под раздачу попал? Им по – вашему помощи не надо?

– Ладно, еще думать будем. А кстати про Высоцкого. Тут про тебя слушки нехорошие идут, чужой славы отщипываешь?

– Никак нет, честно говорю что не мое, а старого знакомого с которым пути разошлись в войну и не знаю где он. Опять же, с сухова здешнего началось, нефиг было орать за то что я «Баньку» спел, хорошая песня же, и людям очень по душе пришлась.

– Но несвоевременная же, нельзя же так…

– Это КАК нельзя? По мне, мужиков сажать нельзя за то что огурцы на газете с фоткой очередного наркома резали – видите ли, агитация к теракту в его адрес была! Или ты думаешь, это все Солженицин выдумал, и в ваш замечательный УК, ночью прокравшись, «Связи, ведущие к подозрению в шпионаже» ночью тайком вписал, пока никто не видел? Так можно, а «и меня два красивых охранника повезли из Сибири в Сибирь» – это уже несвоевременно?!

– Ладно, не шуми, дальше рассказывай.

– Да что рассказывать, раз ругается – значит, все правильно делаю, следующим же вечером «нынче мы на равных с вохрами, нынче всем идти на фронт» в народ запустил. Этот дурак мне статью пытался пришпилить – ну так я и написал в объяснительной, что считаю что в песне положительно обрисовывается образ единого Советского народа, вставшего на защиту Отечества невзирая на судимость, и указывается на своевременную и справедливую работу военного трибунала, вовремя выявившего одного отдельного труса и дезертира. И что если товарищ особист считает что некоторые мои песни могут быть неправильно поняты как антисоветская агитация, то я лично, как честный человек, готов его персонально знакомить с будущим репертуаром. Чтобы он, значит, выносил обоснованный вердикт не будет ли в нем чего нарушающего. И если решит что будет – то публичное исполнение отменяется.

– Шутником ты стал, однако.

– Да уж какой есть. И знаешь что я ему первым номером исполнил?

– Ну?

– Галича. «Оказался наш отец не отцом, а сукою»

– … Ты не боишься?

– Нет. Пусть они боятся. Я свое испереживал. Будем считать, что очередной раз взрывчатка не вовремя сдетонировала, оно, знаешь ли, в военное время и не то бывает. А пока я жив – буду мешать им империю на костях и крови строить, и пусть они делают со мной что хотят.

– Лавры вашего Сахарова покоя не дают? Ладно – а если такой вариант я тебе предложу. Хочешь на общественных началах разбираться, не был ли кто невинно осужден – флаг тебе в руки, дело полезное. «Сухов» ваш получит приказ, не только не мешать, но и содействовать. Желаешь добровольно исправлять брак в нашей работе – давай!

– Хорошо придумали! Работать мне, а вся благодарность тех, кому помощь – Советской власти.

– Ну ты же не о своем спасибо заботишься, а исключительно о невинно осужденных, кого спасти? Уже и спасать не хочется?

– Ладно, черт с вами!

– И еще два дополнения. Первое – чтобы строго по закону. Оспаривать можно лишь факт «совершил – не совершил», не обвинили ли напрасно? Ну а если факт установлен – то получи, что положено! Второе – чтобы тот, кто к тебе обращался, тоже за свое требование отвечал. По каждому твоему представлению, будет расследование – и если ты окажешься прав, значит освобождение, или меньше срок. Но если обвинение подтвердится – то это будет считаться за злонамеренную попытку избежать наказания, могущую быть приравненной к попытке побега. И тоже за то после по закону. Так что ты, каждый раз предлагая разобраться, можешь как облегчить, так и усугубить. При том что расследование будет действительно объективным. Устраивает?

– Твою ….!! Ладно – лучше хоть это, чем ничего!

– Ну вот и договорились. И советую, Родион Ростиславович, себя в порядок приведите – а то неудобно, на вручение правительственной награды, и в таком виде.

– Какой еще награды?

– Орден «Знак почета», за ваше участие в создании торпедного оружия для советского флота. А вы думали, вас в Москву привезли самолетом, лишь потому что мне захотелось? Послезавтра насколько я знаю, церемония – ну а после, желаете отпуск взять? В Крыму положим, неуютно пока – так в Сухуме и Батуме здравницы уже работают этот сезон, как раз для таких как вы.

– Нет, спасибо. Ждут меня сейчас в Красноводске.

– Вам виднее. Кстати, скоро вы оттуда перебазируетесь – нет, совершенно не из‑за вас. А за границей там неспокойно – пока фронт был, с этим мирились, а теперь совершенно нужды нет. Да и добираться до Красноводска неудобно, и промышленной базы рядом нет.

– И куда же?

– А бог весть, как в Наркомате ВМФ решат. Севастополь, Лиепая, Полярный. Есть мнение, что на каждом морском театре надо создать минно – торпедный полигон, применительно к различным гидрологическим условиям. Желательно незамерзающий, чтобы круглый год работать. Вот и думайте – где.

– Тихий океан забыли.

– Порт – Артур подойдет?

– Так там же японцы!

– Пока. Впрочем, это сугубо мое личное мнение. Так что ждут вас еще великие дела. Если только вы не забросите их ради работы адвоката. И примите совет: все ж не исполняйте несоответствующие песни где попало и кому попало. Вот даже представить не могу, что будет, если вы, в присутствии непосвященных, споете – «плохо спится палачам по ночам, вот и ходят палачи к палачам»? Я‑то ладно, всякого наслушался, а вот другие могут очень сильно не понять, и будут у вас, Родион Ростиславович, большие проблемы. Тогда и в самом деле придется вас, в ваших же интересах, изолировать – а мы этого, поверьте, не хотим! Мы‑то, к «ОГВ» допущенные, не удивляемся, и не обижаемся – а вот прочие… И самое худшее, если заинтересуются по ту сторону границы. И задумаются, а кто такой Родион Безножиков, что ему это дозволено? Тогда точно придется вас в золотую клетку посадить – а вы ведь люди творческие, этого очень не любите?

– Заметано! – буркнул Родион – ну хоть Высоцкого можно? Все лучше, чем блатняк.

– Можно – ответил Кириллов – ваш «Сухов» указания получит. Но и вы не переходите грань.

Родион лишь кивнул, соглашаясь.

Женить бы его надо – подумал Кириллов, спускаясь по лестнице – не одним же «боннер» на умы наших гениев влиять? Срочно Лазареву озадачу, чтобы подобрала кандидатуры – в личном деле указано, какой типаж женщин этому «правозащитнику» по нраву. Ну а уж «случайно» подвести к объекту, чтобы он не заподозрил – это вообще не проблема!

Из протокола допроса. Печенгское управление НКГБ. 11 октября 1944.

– Я, Олег Свиньин, русский, беспартийный. Родился в 1890, деревня Меркурьево, под Псковом. В Империалистическую воевал, в Гражданской не участвовал – грех это, свою, русскую кровь лить.

В двадцать пятом на Мурман завербовался, в рыбхоз. После вернулся, и справным хозяином стать хотел, и в Питере на Балтийском заводе год проработал, но не сошлось, и снова на север, рыбачить. В тридцать первом ушел с семьей к норвегам – благо, за столько лет знал я уже на той стороне кое – кого. Гражданин следователь, про это все ваши меня еще два года назад выспрашивали, как я тогда к вам… (прим. – историю Олега Свиньина, он же Олаф Свенссон, см. «Морской Волк» – В. С,).

Ваши хотели меня тогда в лагерь, выпустили. В армию загнали, вольнонаемным персоналом, стар я уже в строй. Служил в ОВРе, сначала в Беломорской флотилии, затем в Петсамо, знакомые места. Даже семью нашел – вернее, они меня разыскали, с помощью вашего НКВД. Их всех – жену, сына, дочку, зятя – гестапо арестовало, держали в Киркенесе в тюрьме, ваши так быстро наступали, что фрицы никого не успели ни вывезти, ни в расход. Как их освободили, то номер моей полевой почты дали, я же у вас по бумагам проходил.

Демобилизовался еще до победы, как приказ вышел – что рыбаков можно из армии отпускать, война тут на севере считай, закончилась, а рыбка стране нужна. Был бы моложе, в тралфлот бы послали, а так, в рыбартель имени кого‑то, ну мне даже лучше, не месяц в море болтаться, а день – два на мотоботе, и домой. Мужиков не хватало, так что дозволили мне экипаж семейный, как в старое время – сынок, Ингвар, простите, Игорек, весь в меня пошел, да и женщины мои подсобить умели, если надо.

Зачем на такое дело подписался, семью под статью подвел? А воли захотелось, гражданин следователь, понятно?! Вот не могу я, когда мне указывают, как жить, где, с кем, что делать – лишь то, что дозволено, а в сторону, ни – ни! Даже если дельно указывают – все равно плохо! Хочу, чтобы сам себе хозяин, самому за себя решать! Не могу – чтобы строем! Я ж потому нигде и не мог: на заводе, все по гудку, в деревне коллективизация – а в море никого над тобой нет, кроме Нептуна.

Да и что за дело‑то, тьфу! Когда меня Лейв попросил. Фамилия Стремсхалль, норвежская, нам непривычная, мы все его просто Левой звали, ну кто ему рыбу сдавал. Меня попросил наверное затем, что знакомы были еще до войны. И что норвежцев ваши не то чтобы в море не выпускали, но с гораздо большим подозрением, всегда катера в районе крутились, смотрели, что делаешь, куда пошел. А к нам, русским, даже «бывшим», доверия было больше. Ну и разговоры с с Левой вел, всякие – так что, он знал, что для меня хорошая жизнь значит.

Я сначала подумал, контрабанда. Дело не то что привычное, но знакомое – приходилось и прежде пару раз этим заниматься. Главное, оплата хорошая, в британских фунтах, они в Норвегии у людей на руках оставались, потому их дозволено было в банке в Киркенесе на рубли менять. Груз в море принять, на берегу выгрузить, всего‑то делов! Перед самым выходом узнал – что надо, оказывается, с подлодки людей принять! Ну а аванс уже взял – да и в душе заиграло, захотелось, свое что‑то сделать, не по указке! И близко ведь – меньше чем за день обернуться.

Нет, подлодки не было. Но в указанном месте и в пределах сговоренного времени увидел надувную шлюпку. Шесть человек, все молодые крепкие мужики, одеты по – рыбацки, оружия на виду ни у кого нет. Еще тюк у них был, большой. Пароль назвали, на борт влезли, свою резину утопили, хотя я просил, мне оставить, в хозяйстве сгодится. Сидели молча, с нами не общались, я уж боялся, еще прирежут, и в воду. Но нет, обошлось, Лейв меня на старом причале ждал, там все вылезли, и больше я ничего не знаю.

Деньги я получил все, как обещано. Выждал три месяца, как мне советовали, и в банк. Мечта у меня была, свой мотобот купить, в артели обещали продать, который на списание шел, так я смотрел, починить можно, как новый будет! И мотор заменить, и еще по мелочи. Но расплатиться в кассу артельную надо было сразу. Оттого всю нужную сумму в банк и понес.

Гражданин следователь, вот не пойму, если властью вашей разрешено английские фунты иметь, так как же можно за них хватать? И ведь обменяли мне, ничего не сказав – а назавтра пришли, и на допрос, как вора, где взял? Ну что за судьба проклятая – бьешься как рыба о лед, чтобы разбогатеть, в люди выйти – а второй раз из‑за денег больших неприятности, тоже большие!

Гражданин следователь, семья моя ни в чем не виновата! Делали не зная, лишь то, что я скажу, я же старший, как шкипер! Только не надо их в лагерь, они не виноватые! Ганку мою, Ольгу, Игоря – в гестапо били жестоко, здоровье у них у всех слабое. А Ханс, зятек, вообще в тот раз на берегу был, он в Берген собирался податься, помощником капитана на траулере еще до войны ходил, а тут говорил, через два – три года мог и в капитаны, и дочку мою бы увез из Совде… из СССР, чтобы мир повидала. А мы все люди маленькие, никому не враги – лишь жить хотим, чтобы нас не трогали!

Гражданин следователь, так не умею я рисовать, никогда и не пробовал! Как я портреты изображу?

– Наш художник рисовать будет, гражданин Свиньин, по вашему описанию, тех шестерых. Советую тщательнее вспоминать – поскольку статей у вас целый букет, и каких! 58–1, измена Родине, 58–3, контакт с иностранным государством с антисоветскими целями, 58–6, шпионаж. Будете упорствовать – вышак, или двадцать пять, и не вам одному, а всем причастным: на борту были, видели, и участвовали в управлении судном, и после не донесли – так что соучастие доказано стопроцентно! А при искреннем сотрудничестве со следствием, возможны варианты, суд все рассмотрит и учтет. Так займемся живописью, или?

– А что мне делать, гражданин следователь? Только я не всех хорошо рассмотрел.

Юрий Смоленцев, «Брюс» (в 2012 подводный спецназ СФ, в 1944 осназ РККА).

Ну вот, я вернулся, галчонок! Ну не плачь, видишь, живой я, и целый! Нет Кука не поймали, да куда он денется? Хотя может быть, он где‑то в тех лесах в бункере сидел и от страха трясся, что мы найдем.

Галичина, это самое щирое бандерложье! Где тебе приветливо улыбнутся, совсем как в России, и предложат кувшин холодного молока, и пригласят в дом – откуда ты живым не выйдешь. В молоке окажется яд, или толченое стекло, двери сеновала, где ты спишь, или бани, где ты паришься, могут подпереть бревном, и поджечь. Ну а если не тронут, здесь и сейчас – то будьте уверены, сообщат по эстафете, сколько вас, чем вооружены, куда пошли.

– Какие бандеровцы, товарищи командиры? Мы советские колхозники – а бандитов у нас нет. А эти, что по улице с оружием ходят, так это «ястребки», как раз для охраны от лихих людей из леса.

Здесь никогда не было советских партизан – в отличие от Волыни, севернее, где была «вотчина» Федорова, одного из четырех знаменитых партизанских генералов и Героев. Зато ОУН начиналась тут даже не с польских – еще с австро – венгерских времен! Причем в тридцатые им активно помогали Абвер и СД, и даже итальянская тайная полиция ОВРА – а главари ОУН – УПА, это отнюдь не полуграмотные крестьяне, нередко университетское образование имели – как например Василь Кук, которого мы в Киеве так и не поймали (прим. – см. «Союз нерушимый» – В. С.). И польская дефендзива перед войной была очень серьезной спецслужбой – так что подпольный опыт у бандеровцев был богатый.

– Бандеровцы? Да вы что, товарищи военные, давно у нас о них и не слышно!

Насколько было бы легче, если бы здесь были бы тростниковые хижины и черные морды – или глиняные сакли и бородатые рожи. А не как в фильме вроде «Кубанских казаков» – вот и председатель, на вид совсем наш, плотный мужик лет за пятьдесят, в военной форме без погон, нам улыбается, и портрет Сталина в правлении, как положено. Если бы не знать, что только тут, в округе, и лишь за последний месяц убиты или бесследно пропали одиннадцать человек – наши из гарнизонов, или сельские активисты, или присланные из центра, или просто лояльные к нам люди.

Присланных или командированных – жальче всего. Мы‑то армия, организованы и вооружены, можем за себя постоять – а каково агроному, учительнице, медсестре, даже если выдали пистолет (что бывало не всегда) скорее всего, ты и схватить его не успеешь, когда тебя станут убивать. Хотя первое время даже таких могли не трогать, пока они ничего не замечали, и ничем не мешали. Но стоило решить «станичному» (главе ячейки ОУН в населенном пункте) что приезжий товарищ тут лишний – и все, нет человека, пропал неведомо куда. Причем убивать тебя, учительницу, с особым зверством, очень может быть, будут твои же ученики – была в ОУН молодежная организация (членством в которой у нас гордился Кравчук, в 1991 первый президент незалежной Украины), где испытание было именно таким, лично убей советского, причем не просто, а с жестокостью, выше будет балл!

Запомнилось, из прочитанного еще там, в двадцать первом веке. «…наша семейная история. Моя бабушка, Татьяна Васильевна Сологуб была высококвалифицированной медицинской сестрой. После войны, в 1946 году, она с маленькой дочерью (моей мамой) вернулась из эвакуации в Одессу. В то время была безработица и бабушка стала в очередь на бирже труда. Так как у нее не было денег, никто из многочисленных родственников ее не приютил и им с мамой пришлось жить на улице (т. е. бомжевать) около двух лет. Изредка их пускали переночевать в коридоре или помыться, чтобы не совсем завшивели. Бабушка подрабатывала на разгрузке машин продовольственных магазинов. В это время ей предложили поехать работать мед, сестрой в село на Западной Украине, обещали выделить дом для жилья. Но она отказалась: «Не хочу быть замученной бандеровцами». При том, что бабушка была не робкого десятка, она несколько лет работала фельдшером – акушеркой в Монголии после событий на Халхин – Голе – тогда эта страна находилась на уровне первобытно – общинного стоя, с практически поголовным сифилисом, от которого и излечила монголов скромная советская медсестра. Слава Богу, подошла очередь на бирже, – моя бабушка получила работу по специальности (была даже ветераном труда), дали ей и жилье…». А ведь в газетах о том не писали – значит, репутация была у Западенщины, в глазах наших советских людей, если два года бомжевать с маленьким ребенком, это все легче, чем ехать туда, где работа, дом… и с высокой вероятностью, ночью к тебе придут и зверски убьют, вместе с дочкой! Лишь за то что ты «советская».

Тут еще весной хорошо прошлись по лесам войска НКВД – зачастую сформированные из бывших партизан Ковпака, Сабурова, Федорова, кто умели воевать в лесах не хуже любых егерей. Да и Первая дивизия ВВ имени Дзержинского, это бывший знаменитый ОМСБОН, кузница и школа партизанских и диверсионных кадров. И удалось выбить крупные банды – так что нет здесь никакого «партизанского края», где не наша Советская, а чужая власть. Но легче от этого не стало – потому что корешки остались, и какие!

– Если вдуматься, то нет тут невиноватых – говорил Гураль, прикомандированный к нам особист – тут круговая порука, уже тридцать лет, уже и дети выросли, кто по другому и не помнят. Зато каждый знает, сколько он должен вырастить, заготовить, смастерить, и сдать «станичному». Пашня, огороды, мастерские – все учтено, план как в колхозе. Особый человек, «господарчий», бухгалтерию ведет, приход – расход. И попробуй, не сдай положенного – ночью к тебе придут, «ты зраднык», и все! Или «станичный» своей головой ответит, если вышестоящий «провод» ОУН размером поставок будет не удовлетворен.

Гураль – «горец» на местном наречии (мы его меж собой, ясное дело, тут же Маклаудом прозвали, «а знали мы когда‑то такого парня»). Был он из этих мест, однако же старым большевиком и чекистом, ещё в двадцатые – тридцатые годы ходил в панскую Польшу вместе с самим Ваупшасовым. В отличие от многих украинских кадров (наподобие предателя Кириченко), бандеровцев ненавидел люто, вообще за людей не считал – наверное, личные счеты? Пребывал в чине старшего майора ГБ (прим. – напомню что в альт – истории унификации званий сотрудников госбезопасности с армейскими не было – В. С.), равному армейскому генерал – майору, то есть на три ступени выше меня – но у него хватало здравомыслия, оставив за собой общее руководство, политику и контрразведку, не вмешиваться в чисто боевую работу. Местные условия он знал досконально, и оттого его помощь была неоценима. Ведь для нас, при всем опыте и выучке двадцать первого века, война с бандеровцами была давней стариной, знакомой лишь по худлитературе! (прим. – это так! Как правило, историю малых войн в спецназе не изучали – везло тем, кому в личном общении встречался кто‑то помнящий – В. С.).

– И конечно, «станичный» отвечает за мобресурс, готовность по первому требованию выставить «рой» (взвод), большего деревня обычно не содержит. Еще в каждом селе положен по штату пункт связи, куда в любое время дня и ночи мог прийти связной с донесением. Обычно – подростки и молодые девушки, якобы идущие к родне или по делам в соседнее село. Потому, обязанность ответственного за связь, приняв донесение, немедленно отправить дальше по эстафете, уже со своим связным.

Ну, это связь «местного значения». А вот нас, спецгруппу из Москвы, прислали за особой целью, найти центральный узел связи ОУН где‑то здесь, на Тернопольщине. Мощная рация, предположительно в стационарном бункере, работающая как на бандеровскую сеть здесь (радио было в бандеровских «округах», и даже в наиболее важных подразделениях), так и с заграницей. Расшифровка перехваченных депеш (нашими компами ломали) показало, что ОУН регулярно получало приказы и инструкции из некоего заграничного «штаба» – но вот идентифицировать его, да еще с доказательной базой, не представлялось возможным – британцы, янки, фашисты недобитые, ищущие новых хозяев? В нашей истории (сведения очень смутные, от опроса всех наших, кто что‑то слышал и помнил), этот узел накрыли уже в пятидесятые, тогда же поймали главу всей СБ Арсенича, бывшего агента Абвера, прошедшего у немцев полный курс подготовки. Плохо все же в Черниговском радиодивизионе ОСНАЗ (единственном на вся Украину!) умели работать с аппаратурой, это лишь в кино едет машина пеленгатор по лесной дороге, пара минут – и место на карте, летит туда группа захвата! А тут во – первых, район определяется очень приблизительно, во – вторых, дорог просто нет (там где надо). Войсковая операция весной была, но сплошным гребнем тут просто не пройтись, по условиям местности – бой с бандами вели, до двухсот бандитов уничтожили, сами понесли потери, нашли несколько тайников с запасами и оружием. А клятый передатчик всего через неделю снова вышел в эфир!

Тут кто‑то в Москве вспомнил, что нашими стараниями, на СФ еще в сорок третьем была налажена полноценная служба радиоразведки и пеленгации, когда координаты немецкой подлодки, вышедшей в эфир где‑то в Норвежском море, оперативно передавались нашей авиации и поисковым корабельным группам. И вот, летят на Западенщину два взвода со спецтехникой, залегендированные под ПВО, даже машины с антеннами в точности как у РЛС «Пегматит». Самое ценное – два ноута из будущего, с программами селекции, пеленгации и расшифровки сигналов. И мы, команда «волкодавов» в обеспечение, и чтобы, когда место будет приблизительно определено, установить координаты. В ином, будущем времени, все было бы куда проще – всего лишь подсветить лазерным целеуказателем место, куда бомба упадет, вот только до высокоточного оружия и GPS – навигации еще несколько десятилетий. А тут мало того, что абсолютно точных карт нет, мы сами в лесу с требуемой погрешностью своего положения определить не можем, если нет четких ориентиров. Зато с фронтовой авиацией мы уже работали, за Вислой, так что знаю, для нее несколько сот метров, не промах вообще – а тут, под пологом леса, пилоты вообще ничего не увидят, это еще нашими партизанами проверено, у которых попытки немцев бомбить леса вызывали лишь смех. И подземные схроны к бомбам и снарядам устойчивы, тут прямое попадание нужно, чтобы завалить – так что вызови мы авиаподдержку, нам бы это было куда опаснее в лесу, чем бандитам в бункере. Значит, придется работать наземным группам.

– Несколько деревень или сел (обычно три) объединяются в «станицу», обеспечивающую уже «сотню» (роту) – продолжал Гураль – там положен следователь, отвечавший за контрразведывательную работу и лояльность населения, у него в подчинении сеть информаторов, и «боивка» СБ, чтобы за неповиновение, или сотрудничество с властями – смерть! Станицы объединены в подрайоны, и дальше в районы – содержат, соответственно, кош (батальон) и курень (полк). На этом уровне уже не один следак, а целая «прокуратура СБ» со следственным аппаратом, боевиками и тайными тюрьмами с пыточными подвалами. А также мобилизационный отдел, отвечавший за призыв (самый настоящий, как в армии!) и военную подготовку живущих дома но числящихся в списках боевиков. Еще школы младших командиров и политработников, с тренировочными лагерями. Да, есть самая настоящая политработа, подготовленные люди разъясняют населению цели борьбы ОУН, причем для каждой категории «политруки» были свои: для мужчин, для женщин, для юношей, для девушек. И даже аналог «комсомола» есть – «сотня отважных юношей», и «сотня отважных девушек» – кузница кадров ОУН – УПА, кому завтра надлежало стать комсоставом. Полнейшие мрази, в метод подготовки которых входят пытки и убийства – пленных, советских активистов, и тех, кого признали «зрадныком» – изменником. Все следят за всеми – оттого тут так трудно с агентурой.

В той жизни я на Кавказе отметился лишь самым краем, уже в середине двухтысячных, самое пекло не застал. Конечно, говорил и учился у тех, кто прошел – но не в теории, а конкретно шкурой испытываешь, это совсем другое. Когда постоянно ждешь выстрела в спину, и без оружия никуда, чтобы всегда было на расстоянии протянутой руки. Гураль говорил, тут даже дети от восьми лет запросто работают связными или дозорными, а то могут и гранату кинуть. А ведь мы были не были в самой глуши – старались, как правило, в больших селах, где уже есть наши гарнизоны! Технари слушали эфир, приданные нам солдаты – дзержинцы бдили – ну а мы уходили в леса. Или ночью, незаметно, или же, чаще, уезжал «студер» или БТР-40, на лесной дороге мы быстро спрыгивали, и шли на маршрут.

Что мы в лесу искали? Ну так ждать, пока рация снова в эфир выйдет, долго. Потому – отрабатывали места, кажущиеся перспективными. Ну и конечно, знакомились с театром. Леса тут все ж не Брянск и не Белоруссия – а «зеленка» раскинувшаяся по увалам, между которыми часто протекали речки – но довольно густая, и для техники труднопроходимая, еще и по условиям рельефа. И естественные пещеры имелись, а уж бункера строить, раздолье, это не Волынь, полесские болота, где даже окоп не выкопать, вода на дне. А если строили хозяйство здесь немцы, или поляки, то казалось бы, искать бункер можно до второго пришествия. Так мы ведь тоже опыт имеем. Вопреки убеждению, в лесу бандеровцев было мало, мы сотни километров ногами намеряли, и боестолкновений было, по пальцам счесть! Ведь некомфортно в схронах сидеть, дома куда удобнее, теплее и сытее – в бункерах только что‑то совсем нелегальное, вроде того же радиоузла, а также запасы оружия, укрытие для самых отмороженных, кто так себя кровью запятнал, что на виду лучше не показываться, информация также была про школу младших командиров УПА и подземный госпиталь. А основная часть личного состава банд жила по деревням (периодически посещая тайные объекты, или меняя там вахты). С этим – уже можно работать!

Нет еще скрытных видеокамер – так на тропке можно малозаметный знак поставить, например ветку нагнуть, так что идущий непременно ее заденет – ну а нам после ясно, что ходят там, и как часто. Условлено было, что когда свои в лес – мы обязательно знали, кто, когда, в какой район. Потому все чужие и с оружием, кого встретим в зеленке» – считались врагом: или уничтожить, или живым взять, или проследить, куда идут. Все ж не было у бандеровцев нашей выучки и боевого опыта, и вооружение похуже, а ПНВ и компактные радиогарнитуры, это «бонус» огромный (ой, что будет, когда сдохнут?). И бесшумное оружие – в лесу, полтораста метров, прицельная дистанция для «винтореза», это даже много. Главное – первым противника обнаружить, и первыми ударить. И тут у бандеровцев шансов нет.

В первый раз нам четверо бандер попались. Во второй, целых шестеро. Результат же – как мы с немцами под Ленинградом, весной сорок третьего, в новолисинских лесах. Распределить цели, по команде огонь, одного взять живым, после полевого допроса добить. Допрос обычно Гураль вел, мы лишь пленным больно делали, когда он скажет. И при всем нашем опыте, мы городские были, с крестьянской психологией не знакомы. А тут наличествовали черты, не учитывать которые нельзя!

Первое – у городских информации наваливается столько, что ее всю в принципе в уме удержать и обработать невозможно! Да и большая часть ее лично для тебя не имеет никакого полезного выхода – отсюда вывод, наплевать и забыть, очень многое мимо проскальзывает незаметным (кто сомневается – пусть ответит, много ли он знает о своих соседях по лестничной площадке?). А вот в деревне информационный поток на порядки меньше, зато там все куда больше связано, и каждая мелочь может после коснуться лично тебя, да и простое любопытство, в городе с избытком удовлетворяемое разного рода зрелищами и печатными изданиями, никто ведь не отменял? Оттого, тут все видят все и запоминают, прикидывают, делают выводы – то есть, любой деревенский, как бы он ни бил себя в грудь, «не знаю, не видел», всегда является носителем какой‑то оперативной информации, касаемо своих односельчан и происходящего в селе – только не хочет ее сообщать! Вопрос лишь, как его заставить?