Текст книги "Струна и люстра (сборник)"

Автор книги: Владислав Крапивин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 43 страниц) [доступный отрывок для чтения: 16 страниц]

Он запрещал ходить «на работу» оборванцами. «Сейчас таким не доверяют. Жалеют попавших в беду, но не любят тех, кто скатился на дно. И я вам скатиться не дам, нашей славной Империи маргиналы не нужны».

Почему-то Моргану не нравилось, когда старшие часто общаются с малышами. Поэтому я и Пузырек не всегда бывали вместе. Пузырек стал ходить с другим таким же «малявиком», только еще более затюканным и боязливым. Звали того Тюнчик. (Я догадывался, что Пузырек пересказывает Тюнчику гриновские истории; не знаю только, понимал ли Тюнчик хоть что-нибудь.) Они, когда отправлялись за «уловом», изображали братишек, отставших от родителей на вокзале. «Мы пошли в милицию, а там на нас накричали и хотели остричь машинкой. Мы убежали… Дайте, пожалуйста, денежек на билет до Степановска, там наш дом…»

Детки были совсем «мамины-папины», в аккуратных костюмчиках и новых сандалетках, в которые их обряжала Марлен. Взрослые совали пацанятам деньги, даже не подумав: кто таким мелким продаст билеты?

Все собранные деньги полагалось сдавать лично Моргану. До последнего грошика. Иногда он выдавал нам кое-что на мелкие расходы и обещал, что к сентябрю «подведет баланс» и тогда каждому выдаст заработанный за лето «справедливый процент». А пока…

Помню, как один раз он, принимая выручку, вдруг похлопал по широким джинсам девятилетнего Зяблика и вытащил у того из кармана пятирублевую монетку. Улыбнулся. Нехорошо так:

– А это что, детка?

Даже при желтой лампочке видно было, как Зяблик побелел.

– Я… она нечаянно… Она застряла… Я не хотел…Я не заметил…

– На запчасти захотел, мальчик? – прежним улыбчивым тоном спросил Морган.

– Я… нет! Я больше… никогда…

– Иди, Зяблик, – сказал Морган. – Я подумаю, что с тобой сделать…

Ничего он с Зябликом тогда не сделал, но все видели, как несколько дней бедняга мается от страшного ожидания. Это было хуже, чем немедленная кара.

На следующее утро я пошел за «уловом» вместе с Юркой Лунатиком, пацаном лет двенадцати, как я. Кажется, я Лунатику чем-то нравился, он то и дело старался оказаться рядом, даже раскладушку свою в бункере перетащил поближе к моему топчану. И сейчас, похоже, был доволен, что мы вместе.

Я спросил:

– А чего это вчера Морган про какие-то запчасти Зяблику на темечко капал? Это как?

Лунатик выкатил глаза, часто задышал от возбуждения.

– А ты не знаешь?.. Ну, Гриня, ты лох… Не обижайся. Говорят, у Моргана договор с клиникой. С тайной. Если там нужен донор для пересадки, он туда может кого-нибудь из пацанов, особенно из мелких… Потом говорит: устроил на усыновление… А по правде распотрошат такого на детальки для богатых больных деток. Одному сердце, другому почки, третьему селезенку… А могут что-нибудь перепутать, пришить какой-нибудь Люсеньке. Ту привозят домой, а мама с папой: ах-ах, мы вам девочку давали, а это…

Мне захотелось врезать Лунатику, но я стерпел. А он радовался, что так много знает, даже брызги летели с губ.

– Гриня, но это я только тебе. Не вздумай заложить…

– Не вздрагивай, – хмуро сказал я. И подумал, что с таким языком Лунатик в бригаде долго не проживет.

– Брехня это…

– Не знаю. Так многие шепчутся. И Морган про это знает и не говорит, что брехня. А на усыновление он правда несколько мелких отдал и не сказал, кому. Мол, по закону это тайна…

«Неужели такая сволочь? – думал я на ходу. – Ведь в общем-то совсем как человек. Ну, строгий иногда, а бывает, что и добрый, заботится, разговоры ведет интересные, рассказывает про всякое».

Ко мне Морган особенно благоволил. Никогда не пугал, порой разговаривал о книжках, не ругал, если я в своей добыче не дотягивал до нормы. А однажды оказал мне и еще двум ребятам постарше особое доверие. Достал свой пистолет, объяснил, как вынимается и вставляется обойма, как надо снимать предохранитель, передергивать затвор и нажимать спуск. А потом в глухом подвальном коридоре дал каждому пальнуть по пустой консервной банке.

Ох и грохало! Но я все-таки с пяти шагов продырявил жестянку, а два других промазали.

– Гриня, ты способный мальчик, – снисходительно похвалил Морган. – Далеко пойдешь… – И спрятал небольшой плоский пистолет в боковой карман куртки. Он всегда носил его в этом кармане, будто не боялся, что заметят.

Кажется, Морган вообще ничего не боялся. Я сперва удивлялся, как это ментухаи до сих пор не разнюхала про наше убежище, не нагрянули с облавой. Спросил про это Лунатика, а он захихикал:

– Ну, Гриня, ну тебя как с крыши уронили… У Моргана все охранники в этой округе купленные…

И вот что было сперва непонятно: если они все купленные, почему же Морган так испугался, когда увидел, у Тюнчика заводную машинку?

То есть она была не заводная, а, видимо, с батарейкой. Красивая такая модель гоночного «Гепарда» размером с мою ладонь. Вишневого цвета. Она ездила по бетонному полу широкого помещения, которое служило нам «прихожей». Я, Лунатик и Морган спустились с улицы и увидели, как несколько «мелких» пританцовывают и увертываются от машинки – двигалась она непонятными зигзагами. Видимо, никто не знал, как ей управлять. Пузырька среди ребят не было. Я хотел спросить у Тюнчика, где его друг-приятель, но Морган вдруг оттолкнул меня, подскочил к машинке и своим блестящим башмаком ударил по ней сверху вниз. Как по ядовитой твари. Раз, другой. Потом выхватил пистолет и «добил» запищавшую модель «Гепарда» железной рукояткой. Выпрямился. Вытер со лба капли. Хрипло спросил:

– Чье… это?

В наступившей тишине послышался опасливый выдох:

– Вот… его… – Один из «мелких» показал на Тюнчика.

– Где взял? – Морган пробил Тюнчика взглядом, как гвоздями.

– Я… ее… – залепетал Тюнчик. Сразу почувствовал, что сотворил ужасное.

– Где взял?!! – гаркнул Морган, и в голосе его прорезался какой-то крысиный визг.

– Она… на улице… я взял… поиграть…

Морган вцепился Тюнчику в плечи. Голубой костюмчик вздернулся вверх, а самого Тюнчика, будто легонькую куклу, Морган поднял в воздух. Тот слабо задергал цыплячьими ногами в белых носочках, сандалетки упали на пол. Тюнчик зажмурился, но тут же отчаянно распахнул глаза.

Морган отчетливо выговорил:

– Разве. Я. Не. Объ-яс-нял. Что. Нельзя. Подбирать. Непонятные. Вещи?.. – И гаркнул опять: – Отвечай, сволочь!

– Я… об… я больше не… Я думал… это игрушка…

Морган отшвырнул Тюнчика. Тот быстро отполз в угол и съежился, подтянув разбитые в кровь колени. Морган оглядел всех.

– Слушать меня тихо! Нынче никому из подвала не выходить. Марлен, поставь у дверей дежурных, пусть сразу загоняют сюда тех, кто вернется с улиц…

Глава 3

Пузырек был среди тех, кого дежурные загнали с улицы. К счастью, он в тот день «работал» не с Тюнчиком.

Тюнчик по-прежнему всхлипывал и ежился в углу. Пузырек бросился к нему, но Морган рявкнул:

– Не лезь туда!

Двум самым старшим ребятам (звали их Колун и Деревня) Морган приказал:

– Эту бактерию заприте в кладовку у входа.

Колун и Деревня, подхватили обмякшего от жутких предчувствий Тюнчика и оттащили в комнатушку с железной дверью. В двери было зарешеченное оконце. Пузырек смотрел на все на это (и на меня, и на Моргана) широченными отчаянными глазами. А когда дверь лязгнула, он совершил небывало храбрый поступок. Деревянными шагами он подошел к Моргану, вскинул голову и тонко сказал:

– Морган, не надо. Там же крысы!

Морган был уже прежний, самообладание вернулось к нему. Он ласково улыбнулся:

– Страдаешь за дружка? Хочешь туда же?

Тогда Пузырек встал прямо, вытянул руки по швам, вскинул голову еще выше и сказал:

– Да!

Все замерли. Но Морган погладил Пузырька по волосам.

– Храбрый мальчик. Не страдай. Скоро устроим твоему Тюнчику воспитательный момент и отпустим… А пока всем сидеть и ждать!

И мы расселись на своих топчанах и подстилках, стали ждать. Пузырек прижимался ко мне. Лунатик сидел неподалеку.

– Грин, а что с ним будет? – прошептал Пузырек.

Я не знал. И спросил Лунатика:

– Что Морган с ним сделает?

Всезнающий Лунатик опасливо огляделся и хмыкнул:

– Что… Скоре всего, «столик»…

– Какой столик?

– Ну, ты как с крыши… Такая воспитательная мера. Если кто нарушает главные правила… Переворачивают стол, а к его ножкам, к самым концам, привязывают виноватого. За руки, за ноги, нарастяжку. И во-от таким прутом… Кто один раз попробовал, помнит всю жизнь…

Меня тряхнуло, как током. В моей детдомовской жизни мне, конечно, доставалось не раз, но чтобы такая жуть… И он же совсем кроха!

Пузырек смотрел на меня, округлив рот и глаза. Будто я что-то мог сделать! А что?

Но… не мог же я быть боязливее Пузырька!

Я встал и пошел по бетонным помещениям искать Моргана (меня проводили опасливыми взглядами).

Морган в укромном закутке с лампочкой под потолком и уютной настольной лампой на тумбочке сидел в обнимку с Марлен. Сразу отпустил ее, злобно уставился на меня. Потому что я совершил небывалую дерзость: явился в их личное помещение без спроса. Но тут же он переключил гнев на дружелюбие:

– А, Гриня! Тебе чего?

– Морган, – сказал я, – не надо его бить. Он же совсем цыпленок…

Морган сделал глубокий вдох. Покивал: я, мол, тебя понимаю, но…

– Гриня, сядь… – Он подвинулся на топчане. Я сел рядом. – Слушай и вникай… Ты хоть знаешь, чтоон принес?

– Игрушку… Чего здесь такого?

– «Игрушку»… Ничего ты не понимаешь пока, и другие не понимают… Это миниатюрный робот-разведчик новейшей конструкции. Для наблюдения за всякими антисоциальными группами. Знаешь, что такое «антисоциальные»?

– Примерно, – бормотнул я.

– Их запускают в подозрительные для властей места компании и качают информацию… Потому и велено было: никаких незнакомых предметов не подбирать, не приносить… К нам чуть не приклеили хвоста. Теперь усек?

– Да… – прошептал я. – Но, Морган… Ты же не боишься ментухаев. Чего уж так-то…

– Да если бы это ментухаи, – выговорил он с непритворной горечью. – У них и техники такой нет. Это какая-то спецслужба. То ли имперская безопасность, то ли вообще непонятно кто… В том-то и страх, что непонятно…

Я впервые услышал от Моргана слово «страх».

Но у Тюнчика-то какой сейчас страх! Там, в клетке…

– Морган, да Тюнчик-то при чем? Он же просто еще глупый. Ну, отругали, посадили и ладно…

Морган печально сказал:

– Разве в Тюнчике дело? Дело в остальных. Вседолжны увидеть, что бывает с теми, кто нарушает обычаи бригады. Это, братец мой, диктуют законы выживания. Ты же начитанное дитя и должен понять: в такой ситуации суровое взыскание не-из-беж-но. – И вдруг он подразмяк, придвинул меня к себе доверительно так.

– Да не боись, Гриня, не такое уж оно суровое. Отлежится малек за пару суток. Я его сам-то и не буду, вот Марлен займется. Она это любит. Разденет голубчика и отсчитает, сколько решим общим голосованием…

Марлен стояла теперь напротив лампы, ее «киношное» лицо блестело, как лаковое. Она заулыбалась:

– Обыкновенное детское наказаньице… – И прочитала нараспев:

 
Провинился мальчик-чик,
Будем мальчика чик-чик,
Чики-чики-шлепки
Прутиком по попке…
 

«Гадина, садистка, б…», – подумал я, и меня замутило. Морган сидел вплотную, карман его куртки прижимался к моему бедру. Сквозь тонкую замшу и брюки я чувствовал твердость пистолета. Я скользнул рукой между мной и Морганом и быстро вынул пистолет из кармана. Морган хлопнул себя по боку, но я был уже у дверей.

Читал я в прошлом году книжку про барабанщика. Про то, как он с браунингом вышел навстречу врагам. Там были примерно такие слова про пистолет: «И только я до него дотронулся, как стало тихо-тихо. И раздался звук, будто кто-то задел певучую струну…» Вот и со мной так же. Но струна была не певучая, а с резким звоном… А время замедлилось. Я видел в этом замедленном времени, как меняются лица Моргана и Марлен.

– Сидеть, Морган, подлюка, – хрипло сказал я. – А ты, Марлен, стоять! Замри, блин, проститутка!.. – Я передернул затвор. – Оба замрите! Или пристрелю! Клянусь, вот… – Пистолет я держал в правой руке, а левой косо и неумело перекрестился. Теперь звона в ушах уже не было. Морган в тишине хрипло дышал. Он все же стал подниматься.

– Сидеть!! – Я выстрелил по лампе. Руку сильно толкнуло назад, но я попал! Стеклянный абажур взорвался осколками. Морган откинулся к стене. В навалившейся ватной глухоте он зашевелил губами. Я разобрал:

– Ты чего хочешь-то? – Видно, он понял, что я и правда могу выпалить в него.

– Встань, Морган! – голос у меня прорезался тонко и отчаянно. – Оба идите в коридор! Откройте кладовку! – И я отпрыгнул за порог. Издалека смотрел, как они вышли, оглядываясь, и двинулись к дверце с решеткой. Марлен ненатурально подвывала. Морган сказал через плечо:

– Ну, Гриня… ты понимаешь, что ты покойник?

– Не раньше, чем ты… – И я добавил, как охранник в гангстерском фильме: – Не разговаривать! Вперед! Делать, что сказал! – (Мне казалось, что я не сам действую и говорю, а будто смотрю такое вот кино. Или вижу сон…)

Морган откинул тяжелый засов. Оттянул дверь.

– В сторону! – велел я. И позвал: – Тюнчик, выходи.

Он опасливо шагнул наружу. Не Тюнчик, а бледное привидение с черными от запекшейся крови коленями. Мимо меня к нему сразу прыгнул Пузырек, рывком оттащил в сторону.

– Марш в кладовку! – велел я Моргану и Марлен.

– Ну, Гриня, ну ты… – опять начал Морган.

– Марш! – И я пальнул мимо него в черную пустоту за дверью. Морган и Марлен разом съежились и юркнули в кладовку. В навалившейся опять глухоте я сказал:

– Пузырек, закрой дверь, заложи засов.

Он прыгнул к двери. Налег на железную тяжесть всем телом. Грянул щеколдой.

Только тогда я оглянулся. Увидел бледные, размытые в желтом свете лица ребят. У всех были одинаково приоткрыты рты.

Я ощутил, как на меня валится вязкая усталость. Дернул плечами.

– Вы… вот что… Идите к себе и сидите тихо. Пока мы не уйдем… Не вздумайте сразу выпускать их… Зяблик, возьми под моим одеялом книгу, принеси… Шевелись!

Зяблик рысцой убежал, принес «Алые паруса», с которыми я не расставался. Протянул опасливо, издалека, и сразу отскочил.

– Идите, ребята, – насупленно сказал я снова. Все попятились. Кроме Пузырька и Тюнчика. Им я велел:

– Найдите на вешалке ваши куртки, оденьтесь.

Они сразу поняли.

Коридор от нашей «прихожей» отделяла обшитая жестью дверь, почти как у кладовки. И снаружи был такой же засов. Когда мы оказались за дверью, я придавил ее плечом, а засов плотно вложил в скобу. Я знал, что из подвала есть другой выход и что очень скоро пацаны выпустят Моргана и Марлен. И что будет погоня. Если не ради нас самих, то ради пистолета! Но несколько минут в запасе все же было.

Пузырек и Тюнчик стояли уже одетые. Я дернул с крюка свою куртку.

– Уходим…

Стоял конец августа, был поздний вечер, темно и звездно. И зябко.

Мы кинулись в сумрак переулков. И сразу нам повезло. По Стрелецкому проезду катил грузовой трамвай – открытая платформа с лебедкой. Ехал он медленно.

– Бежим! Скорее!

Мы догнали платформу, я подсадил на задний борт Пузырька и Тюнчика, забрался сам. Никого здесь не было. Мимо бежали назад фонари. Трясло. Из-за крыш выглянула круглая луна. Мы легли у дощатого ограждения. Я обнял пацанят за плечи.

– Ничего, ребята… Главное, что ушли…

Мы ехали долго. И спрыгнули, когда увидели впереди за поворотом арку трамвайного депо. Нырнули в боковую улицу. Здесь был район каких-то складов, бетонных изгородей, ангаров и пустырей. Стали пробираться по ямам, завалам и буеракам. Пацанята обдирали ноги в колючках, но я ничем не мог им помочь. Надо было скоре найти укрытие.

Наконец опять нам повезло. При свете луны мы увидели что-то похожее на круглую конуру. Это был короткий, вроде бочки, кусок бетонной трубы метровой ширины. С одной стороны его заслоняла стенка из гнилой фанеры, с другой – занавесь из дерюг. Наверно, это бомжи устроили себе временный приют, а потом оставили его. Внутри валялся драный ватник. От него пахло не по-хорошему, но мы свалились на эту подстилку, будто на долгожданную постель. Тюнчик и Пузырек съежились, стали вздрагивать. Я велел им снять курточки, закутать ноги, а сверху укрыл своей распахнутой брезентовой ветровкой. Остался краешек – чтобы кое-как укрыться и мне.

Ребята быстро засопели (Тюнчик – со всхлипами), а я лежал и смотрел в просвет дерюжного «полога». Снаружи громоздились черные скрещенные балки, между ними царствовала белая луна. Будто была одна она была на целом свете. И все казалось каким-то инопланетным, нездешним.

Но я думал о здешнем. Что делать дальше? Был бы один – проблем в сто раз меньше. А куда я с таким «семейством»? И осень на носу… Думал, думал, и ничего в голову не лезло, кроме «гриновского» варианта: «К морю…»

Утром я сказал голодным неумытым малькам:

– Вот что, парни. Будем двигать на Юг. К теплу. Сперва надо только подкормиться.

Я велел им умыться у ржавой трубы, из которой бежала чахлая струйка. Потом, на рынке у ближней товарной станции, мы выпросили у нескольких добрых дядек и теток деньжат («дайте на хлебушек, два дня не ели»). Купили три булки и банку фасоли в томате, которую я вскрыл карманным ножом. А еще – бутылку простой питьевой воды. Поели, запили. И пошли искать подходящий товарняк. Для начала – любой, лишь бы ехал хоть примерно в южную сторону. И здесь, казалось бы, нам повезло третий раз. Мы увидели как по крайнему пути, среди бурьяна, движется состав. То есть его хвост. В самом хвосте была платформа, на которой громоздились желтые рулоны (похоже, что бумага).

– Догоняем!

Ехала платформа тихо, но и мы не могли бежать быстро: у Тюнчика плохо сгибались колени с засохшими коростами. Наконец я подхватил его на руки. Догнал платформу, поставил Тюнчика на буфер, потом толкнул через борт. Пузырек ловко забрался сам.

– Клим, скорее!

Но в этот миг я услышал:

– А ну стой, сукины дети!

Трое мужиков с карабинами, в сизых полувоенных куртках бежали за нами. Они бежали быстро, а платформа, хотя и набирала ход, но все еще двигалась медленно. Ясно было – достанут.

…И опять стало как в кино или во сне. И звон в ушах. Я сказал:

– Ребята, не бойтесь, я вас догоню. – Задрал рубашку и вынул из-под брючного ремня пистолет.

Просто я не мог придумать ничего другого.

Надо было задержать их. Ведь, если поймают, загремим в приемник.

– Стойте, пожалуйста, – сказал я. Даже не сказал, попросил. Но пистолет направил на них.

– Ах ты… – Они заматерились на бегу, и один скинул с плеча карабин.

Я понимал: стрелять по пацанам они не будут, пугают. И хотел одного: рассчитать момент, когда я смогу догнать убегающую платформу, а они уже не смогут. Но тут стрелок жахнул в воздух, и у меня палец сам собой нажал на спуск. Пуля (слава Богу) рванула землю в стороне от стрелков, между шпалами. Сам не зная зачем, я выпалил туда же, далеко перед охранниками, еще два раза. Они остановились. Я оглянулся, увидел далекую уже платформу, лица Пузырька и Тюнчика, вцепившихся в дощатый борт. И в этот миг меня накрыла мягкая чернота…

Глава 4

До сих пор я не знаю, что это было. Или оглушили меня сзади, или какой-то непонятный обморок…

Я пришел в себя в больничной палате (потом оказалось – изолятор детприемника). Отлеживался пару дней, затем оказался в «группе временного содержания». Начались допросы-расспросы. Два следователя – лысый дядька в штатском и противно-ласковая тетка в ментухаевском мундире с погонами штабс-капитана вытягивали из меня: что и как… А я ничего и не скрывал! Все выложил. И про прежнюю жизнь, и про Моргана, и про Пузырька с Тюнчиком. Нажимал на то, что Морган, возможно, торгует пацанами для подпольной клиники. Следователи понятливо кивали и переглядывались. Однажды дама в мундире шепотом сказала дядьке: «Маниакальный бред»… А еще я просил узнать, что стало с Пузырьком и Тюнчиком. Это меня мучило больше всего. Они опять кивали и обещали выяснить. Но не выяснили, перестали появляться.

Зато однажды пришли два строгих мужика в прокурорской форме и сообщили, что комиссия по делам малолетних нарушителей закона приняла на мой счет решение. Поскольку я оказывал вооруженное сопротивление представителям власти, меня следует поместить в спецшколу закрытого типа. Там будут меня учить и воспитывать до совершеннолетия, чтобы превратить в полезного для Империи члена общества.

Тут же они усадили меня в машину (я впервые ехал в такой роскошной, в «Нассахате»), и отвезли в поселок Постышево, на территорию за колючей проволокой. Там стояло четырехэтажное школьное здание и несколько двухэтажных казарм.

Ну, в общем-то обычная колония для «мелкого народа», хотя и называлась школой. За проволоку не вздумай сунуться! Учиться заставляли всерьез (может, это и хорошо, меньше скучаешь), за двойки попадало крепко. И все – по струночке. На любой вопрос надо отвечать, как требует устав. А самому вопросов лучше не задавать. Вся жизнь, от подъема до отбоя, – по расписанию, в школу, в столовую – строем. Телевизор – только два раза в неделю. Зато работа в мастерских – маркировка упаковочных ящиков – каждый день…

Ну, а внутри казармы власть была, конечно, у больших парней, у «генералов» – не поспоришь, не пикнешь. Но ко мне «генералы» относились неплохо. Да и другие ребята тоже. Поскольку я был «Стрелок». Известия о моих приключениях просочились в школу. Попытка отбиться от ментухаев с помощью оружия (а охрана дороги считалась все равно что ментухаи) выглядела делом геройским. И то, что я защищал не только себя, но и мелких пацанят, мне тоже засчитали в заслугу. В общем, понемногу привык я к такой жизни. Давила на мозги только жуть однообразия да еще тревога за Пузырька и Тюнчика: что с ними стало? Грызла мысль, что это я виноват в их несчастьях.

Плохо было и то, что потерялась книга «Алые паруса». Когда я очнулся в детприемнике, ее со мной не оказалось.

Конечно, в спецшколе была библиотека, но совсем не было времени и возможности, чтобы где-то спрятаться с книжкой, отвести душу. Иногда только на самоподготовке сунешь под учебник «Гека Финна» или «Человека-амфибию», малость расслабишься…

Учился я в шестом классе. Осень прошла и зима, весна подкатила. Весной тоска, она самая нестерпимая… В начале апреля я попробовал рвануть из школы. Думал – окажусь на свободе, помотаюсь по разным местам, узнаю, может быть, что-то про Пузырька и Тюнчика… Поймали меня почти сразу, в километре от школы, на автобусной остановке. Ну и… в общем-то ничего страшного. Начальник группы намекнул «генералам», чтобы повоспитывали меня резиновым шлангом, но те ко мне отнеслись снисходительно (Стрелок же!), «учили» вполсилы, со смешками. Потом я отсидел трое суток в штрафном изоляторе (при этом разрешалось читать) и думал, что все обошлось.

Но в середине апреля меня вызвали к начальнику школы. То есть отвели. Кроме начальника по прозвищу «Турнепс» (голова редькой вверх) там были двое не из школьного начальства. Оба худые, очкастые, в одинаковых гладких костюмах.

– Господин начальник школы. Воспитанник группы номер шесть Климчук по вашему…

Турнепс махнул рукой: отставить рапорт. И сказал очкастым:

– Вот он, перед вами…

Один из незнакомцев проехался по мне очками и будто подвел итог:

– Значит, эта белобрысая бестия – тот самый Григорий Климчук…

«Кранты, Стрелок, – сказал я себе. – поедешь в штрафной интернат на Белорыбье…» Об этом воспитательном учреждении, что на Белорыбинском озере в Северо-Замойском уезде, ходили жуткие слухи.

Второй, с гладкой блестящей прической, воткнул в меня взгляд очков, будто канцелярские кнопки.

– Твой отец – Юрий Львович Климчук?.. Можешь называть меня «господин инспектор».

– Так точно, господин инспектор. Юрий Львович Климчук.

– Что тебе о нем известно?

«А что вам от меня надо?»

– Он… работал в журнале, а когда мне было два года, его почему-то арестовали, господин инспектор. А год назад он… умер в больнице…

– Откуда тебе это известно?

– Я… это мне… – «Господи, я же сейчас выдам Михаила Гаврилыча!»

– От директора прежней школы ему это известно, – сказал «блестящеголовому» другой очкастый. – Тот зачем-то проинформировал юношу перед тем, как… ну, в общем ясно…

Инспектор опять уставился «кнопками»:

– У тебя были какие-то связи с отцом?

– Никак нет, господин инспектор.

– А ты врешь, голубчик, – невыразительно произнес напарник Инспектора. – Ты получил от него письмо.

«Вот оно что!»

– Но… письмо… это же не связь… господин начальник. Я же не отвечал на него. Даже не знал, куда…

– А как попало к тебе письмо? – вдруг вмешался Турнепс.

– Я… был на прогулке во дворе, господин начальник школы. Меня сквозь решетку, то есть сквозь забор, окликнул какой-то человек. Сунул конверт и сразу ушел. Я его не запомнил, господин начальник школы…

– Конспиратор… – все так же невыразительно заметил Инспектор.

– Будешь выкручиваться – пожалеешь, – пообещал Турнепс.

– Никак нет, я не выкручиваюсь, – господин начальник школы. – Я говорю все как есть. Зачем мне выкручиваться…

– А где письмо? – тусклые «канцелярские кнопки» на миг сверкнули, как ртуть.

– Я… его съел, господин инспектор.

Все трое одинаково мигнули. Напарник Инспектора не поверил:

– Что за бред!

– Никак нет, господин начальник. По правде съел. Честное слово…

– Зачем?! – почти крикнул Инспектор.

– Я… не хотел, чтобы оно… чтобы кто-нибудь другой его увидел. Стали был лапать, разглядывать. А оно… было мне дорого… – Я даже не добавил «господин инспектор».

Кажется, у меня получилось правдоподобно. Однако они не поверили. Напарник Инспектора даже усмехнулся.

– Наверняка директор наплел мальчишке, что в письме какая-то опасность.

– Никак нет, господин начальник! Михаил Гаврилович даже не знал про письмо!

– Молчать, когда не спрашивают! – рявкнул Турнепс. – В изолятор захотел?

– Виноват, господин начальник школы.

Инспектор спросил:

– А что было в письме?

Я ответил не сразу… В письме не было ничего про посторонних. Никаких чужих имен, адресов, дат. Ну, ничегошеньки такого, что могло кому-то повредить. Опасность могла быть в самом факте, что письмо есть. Ну, может, в отпечатках чьих-то пальцев на гладком листе, в начертании букв, в цвете бумаги или чернил в конце концов… Но никак не в словах! Что там? Секретные данные про кота Юшика? И я решил, что нет смысла отпираться. Тем более, что я отчаянно боялся. До боли в животе. От двух очкастых незнакомцев исходила какая-то замораживающая душу угроза…

Турнепс рявкнул опять:

– Ты что молчишь, как заткнутый! Отвечай!

– Виноват, господин начальник школы. Я вспоминаю… Да, я помню все. Даже наизусть…

– Вот как! – обрадовался Инспектор. – Ну, излагай. – Он шевельнул на краю стола блестящий аппаратик. Видимо, диктофон. И я… стоя навытяжку и глядя мимо всех лиц стал излагать.

Едва я начал говорить, сделалось тошно. Стало понятно, что я предаю отца, себя, свое тайное имя Грин, самого писателя Грина… и вообще все хорошее… Даже кота Юшика (а он мне здесь, в школе, стал сниться иногда; будто приходит в темноте большой ласковый кот, укладывается у меня в ногах, урчит негромко, и я знаю, что это именно Юшик). Но я не мог остановиться, Слова выскакивали сами собой, их подталкивал сидящий во мне страх… И когда я кончил говорить, то не выдержал, побежали слезы.

Инспектор пренебрежительно сказал:

– Довольно, пусть идет… – И дежурный воспитатель сопроводил меня в казарму.

Я шел как оплеванный. Пробовал успокоить себя: «Никого же я не выдал, никому ничем не повредил…», но все равно тошнило от липкого отвращения к себе. Однако было и какое-то облегчение. От надежды, что теперь оставят меня в покое. Ведь я же сказал все, что знал! Почти…

Напрасно я надеялся.

Меня стали вызывать на допросы раз за разом. Заставили написать от руки содержание письма. Велели глотать горькие таблетки, от которых наступало полное разжижение в мозгах и в теле, когда нет возможности хитрить и что-то скрывать. Так я признался в конце концов, что да, директор интерната предупредил меня про опасность письма. И что именно он отправил меня на встречу с тем, кто это письмо принес…

Впрочем, директор мало интересовал Инспектора и его напарника. Интересовали я и текст письма. Допытывались, не упоминались ли в строчках слова «ключ», «пароль», «информация», «адрес». Я клялся, что ничего такого не было.

– Я же все сказал, до последней буковки!

– В буковках твоих есть нестыковочки, – терпеливо разъяснял инспектор. – Когда ты читал письмо наизусть, то в песенке у тебя было: «Купил нам папа елочку», а в письменном варианте: «Принес нам папа елочку».

– Но господин инспектор, это потому, что я не помню точно. Могло быть так и так!

Здесь я врал. По правде-то было: «В лесу нашли мы елочку…» Такую крохотную неточность я сохранял в себе, будто какое-то последнее оправдание. Понимал, что никакой роли она не играет, но было ощущение, что, если обману дознавателей хоть в этой малости, значит, не самый полный предатель, значит, есть какой-то просвет…

– Я правда не помню! Я же не знал, что это важно!

– Здесь все важно, Григорий Климчук… А что за мотив песни «Уралочка»?

– Спортивная песня, иногда поют по телеку…

– Спой.

– Я… не умею петь, господин инспектор.

– Ты мне еще поломайся. Запоешь сейчас, как звезда эстрады, – пообещал Турнепс.

Что делать, я запел, давясь от стыда, марш спортивного клуба. Инспектор выслушал один куплет, поморщился:

– Да, не Карузо… Ладно, в общем ясно… Иди…

Но и это был не конец. Они меня вызывали снова и снова, выскребали до самого дна. Допытывались, не помню ли, хотя бы смутно, подробности домашней жизни. Выспрашивали про тетю Анюту. Про ее последнюю встречу со мной. И снова заставляли читать наизусть письмо и писать его карандашом…

А один раз я, кроме знакомых следователей, увидел еще одного, в белом халате. Он скучным голосом велел:

– Разденься до трусов и майки.

Я обмер, но спрашивать «зачем» не посмел. Этот дядька (я назвал его про себя «Эскулап») раскрыл чемоданчик, там оказался прибор со стрелками и проводами. Эскулап велел сесть, прицепил ко мне всюду холодные присоски. Снова мне приказали читать наизусть письмо и смотрели, как ползет из чемоданчика бумажная лента с зубцами. «Детектор лжи», – подумал я.

Эскулап просмотрел длинную бумагу, пожал плечами.

Инспектор сказал напарнику:

– Значит, нужны иные меры. Завтра…

Назавтра меня повезли куда-то из школы. Куда, я не знал, окна фургончика были зашторены. Воспитатель нашей группы по прозвищу Скрипач каменно молчал. Мы подъехали к серому казенному дому, меня ввели в комнату вроде медицинского кабинета. Скрипач остался снаружи. Внутри оказались Инспектор, его напарник и снова мужчина в халате, но не Эскулап, а незнакомый. Присоски ко мне теперь цеплять не стали, приказали сесть на табурет у стенки.

Инспектор, блеснув глазами-кнопками, доверительно сказал:

– Тебе, Климчук, полезно посмотреть, как разговаривают с теми, кто пытается что-то скрыть.