Текст книги "Под созвездием Ориона (сборник)"

Автор книги: Владислав Крапивин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 40 страниц) [доступный отрывок для чтения: 15 страниц]

Щелк-щелк-щелк – раздалось в коридоре. Руки сработали сами. Хвать!

Я сунул добычу под рубашку, под ремень, потому что единственный карман на штанах – накладной, пришитый сзади – был плоский и тесный.

Я успел заправить рубашку.

– Вот тебе характеристика… Ну, отдыхай в лагере хорошенько. И береги честь нашей дружины.

Ощущая голым пузом металлический (почему-то очень холодный) мундштук, я обещал отдыхать и беречь. Торопливо удалился и, помахивая сложенной вчетверо характеристикой, поскакал в поликлинику.

Совесть меня не царапала. Царапал сам мундштук, и я наконец переложил его в карман: теперь-то пусть выпирает, не страшно.

Пожарное депо с фонтаном я обошел стороной, по берегу реки. На всякий случай.

В поликлинике мне без волокиты вьщали пачку листков и справок, соединенных канцелярской скрепкой. Я прицепил к «анализам» характеристику, в которой было написано, какой я хороший и активный (знала бы Мира про мундштук!). И с этими трепещущими на ветерке бумажками двинулся дальше, в контору «Заготживсырье».

Путевками ведала председательница профсоюза – очень полная дама с хитрыми глазками. Как звали, не помню, а фамилия была какая-то странная, «множественного числа». Что-то вроде «Гайдамаки».

Но для повести я придумал этой тете другую фамилию – Грузновато. Роза Яковлевна Грузновато. Так и буду ее называть.

– Здрасте, Роза Яковлевна! Вот… все готово… – Я слегка запыхался.

Мадам Грузновато сладко заулыбалась в ответ. Даже присела слегка.

– Здравствуй, Славик… Папа уже уехал в командировку? – Она имела в виду отчима.

Я сообщил, что «папа» уедет вечером. На пароходе. А сейчас собирается.

Легкая тень мелькнула на лице профсоюзной командирши. Видимо, Роза Яковлевна рассчитывала, что Владимира Эдвиновича уже нет в городе и некому будет устроить скандал. А скандал мог случиться вот почему.

– Видишь ли, Славик… Такая неожиданность. Оказалось, что путевок нам выделили меньше, чем мы просили. И вот… получается, что тебя пришлось убрать из списка… раз ты сдал документы самый последний… Но ты не огорчайся! На будущий год мы тебя обязательно… В первую очередь!

Конечно, все врала! Путевка понадобилась для каких-то знакомых! Или для ее собственной дочки – Аллочки Грузновато (такой отвратительной девчонки с болячками на губах!). В первую секунду я был готов взорваться негодованием. Думает, если отчим в командировке, можно творить что угодно?! А я вот сейчас сбегаю за ним! Конечно, он не будет здесь применять «хук справа», однако устроит такой шум, что…

Но стоп… В следующие секунды я осознал, что судьба подарила мне удачу.

По правде говоря, особого желания ехать в лагерь не было. «Домашний мальчик» Славик очень опасался надолго разлучаться с мамой и понимал, что будет отчаянно скучать. А кроме того, есть теперь возможность поближе познакомиться с Темой. Да! Это же удача!..

– Ну, что же, – вздохнул я с видом воспитанного ребенка, не смеющего спорить со взрослыми. – Жаль, конечно, я ведь уже почти собрался… Ну, ладно…

– Ты передай дома, что я приношу свои извинения и что На будущий год… Ох, я опаздываю, мне надо в областное управление, там сегодня заседание до вечера!

Она явно торопилась улизнуть из конторы, опасаясь гневного визита отчима.

Но я не собирался рассказывать дома о своей «отставке» раньше времени.

Выйдя на деревянное крыльцо конторы, я прикинул дальнейшие планы.

Во-первых, теперь не имело смысла стричься. Три рубля гораздо разумнее использовать на кино или мороженое. Во-обще-то это не совсем мои деньги, мама дала их именно на парикмахерскую и теперь может потребовать назад. Но с другой стороны, она сказала: «Если останется сдача, возьми себе». А теперь вся трешка сделалась как бы сдачей – в силу неожиданных обстоятельств.

Главное, домой не надо возвращаться слишком рано. Чем ближе к вечеру, тем больше шансов, что никто не ринется отстаивать мою неправедно отобранную путевку.

Я небрежно свернул, почти скомкал ненужные теперь документы и сунул в карман, к мундштуку. Карман заметно оттопырился.

Потом я направил стопы к кинотеатру «Темп», где шла кинокомедия «Весна», которую я видел только один раз. Отчего бы не посмотреть снова?

Но оказалось, что «Весны» уже нет, а показывают хороший, но всем изрядно надоевший «Небесный тихоход».

Я пересек улицу и зашел в магазин «Культтовары» рядом со старинным зданием ресторана «Сибирь». Не найдется ли здесь для моей трешки достойного применения?

Поглазев на канцелярские товары, я двинулся в отдел, где продавали разноцветные блестящие патефоны и пластинки для них.

Эх, если бы у нас дома был свой патефон…

С этим тайным вздохом я шагнул к прилавку и… увидел почти рядом с собой Темину маму.

Видимо, судьба в тот день решила делать мне подарок за подарком.

Темина мама была теперь не в блестящем «артистическом» платье, а в обычном – желто-зеленом, с рисунком из листьев. Но в той же шляпе, что вчера. Она растерянно перебирала содержимое сумочки и говорила продавщице:

– Какая досада, я истратила почти все деньги, не хватает двух с полтиной… У вас еще много таких пластинок?

– Последняя! – отозвалась продавщица со сдержанным злорадством.

– А вы не могли бы отложить ее, пока я схожу за деньгами? Это всего полчаса…

– Не имею права. Идите, может быть, успеете. Но эту пластинку спрашивают все время…

Продавщица явно мстила незнакомой покупательнице за ее «столичную» интеллигентность и красоту.

– Какая досада…

И я решился. Этакое мгновенное вдохновение.

– Зоя Корнеевна! Возьмите у меня взаймы! Три рубля!

Она глянула удивленно. С высоты роста. Наши глаза встретились. И тогда я запоздало сказал:

– Здрасте…

– Здравствуй… Но разве мы знакомы?

– Нет. Но про вас Тоська… Тося Мухина рассказывала, она рядом с вами живет. Когда вы позавчера подходили. Когда мы играли… Я там был, только вы меня, конечно, не помните.

– Да… не помню. Мне показалось, по правде говоря, что там все такие сорванцы…

Какая удача, что я был теперь не в обтрепанном костюме сорванца, а… весь такой образцовый!

Язык у меня был подвешен, я умел вести беседы со взрослыми (недаром же понравился парикмахерше Тане). С философской ноткой я заметил:

– Когда такая игра, все сорванцы…

– Да, игра ужасная… И такие слова…

Я «попал в струю»:

– Что поделаешь. Из песни слова не выкинешь. Это старинная игра, еще из крепостного права. Народная традиция.

Темина мама смотрела на меня с растущим благожелательным любопытством. И я понимал: ее радует, что среди здешних мальчишек не только шпана и опасные для Темы хулиганы, но и «вполне приличные дети».

– У меня есть три рубля… – Я выгреб зеленую бумажку из-под мундштука и скомканных документов. – Вот, пожалуйста…

– Но… это неудобно. Брать взаймы у мальчика. И как я тебе верну?

– Очень просто! Я сейчас пойду играть на то же место. Или во двор, там рядом. А вы принесете… Или вашего Тему пришлите… – Последние слова я сказал небрежно, чтобы она не догадалась о моем тайном интересе.

– А вы там… не побьете его?

Я не стал бурно возмущаться и уверять ее в нашей благовоспитанности. Хватило ума отозваться сдержанно:

– Зачем же? Мы никого не трогаем.

– И никогда не деретесь?

– Деремся, если сильно поссоримся. Но это по-честному, один на один. И только если силы одинаковые… – Это была правда. И я добавил: – А чего же мы будем приставать к человеку ни с того ни с сего? Он же… кажется, не задиристый.

– Увы, ни в малейшей степени, – почему-то слегка опечалилась Темина мама.

Она взяла у меня деньги, купила у продавщицы (явно огорченной таким поворотом дела) пластинку, и мы пошли к улице Герцена.

– Интересно, что это за пластинка? – сказал я, чтобы поддержать светскую беседу.

– Это песня Петера. Вернее, танго… Есть такая кинокартина – «Петер». С артисткой Франческой Гааль.

– Да, я знаю. Я смотрел.

Мы помолчали.

– Странная девушка эта продавщица, – проговорила Темина мама. – Откуда в ней такая недоброжелательность? И что с этой девушкой станет в пожилом возрасте…

– Сделается как старая графиня с тремя картами, – поддакнул я.

Темина мама опять изумленно глянула на меня из-под шляпы:

– Ты читал «Пиковую даму»?

Я сказал со скромным достоинством:

– Помилуйте, Зоя Корнеевна. Мне уже почти десять лет.

– Вот как… да, конечно… А мой Тема еще не читал. И вообще к Пушкину относится прохладно, как я ни стараюсь… Правда, ему пока что девять с небольшим… Зато он без ума от «Острова сокровищ».

– От «Острова» все без ума, – согласился я.

Мы расстались на углу Герцена и Дзержинского, и я пошел в свой старый двор.

На крыльце большого дома сидели Толька Петров, Амир-ка Рашидов, Семка Левитин и Валерка Сизов. Воззрились на меня. Сейчас начнется!

Я опередил возможные насмешки:

– Ну, че уставились! Я в лагерь собирался, велели в пионерской форме. Я уже совсем готовый был, а мне вдруг: «Мотай на фиг, нету для тебя путевки!» Одна там начальница, размером с дирижабль… Кому-то сплавила, наверно, мою путевочку по знакомству… Зря только документы копил. Вот!.. – И я выдернул из кармана пачку излохмаченных бумажек.

Все это произвело впечатление. Ко мне отнеслись сочувственно.

– А зато у меня вот что есть! – добавил я гирьку на свои весы. И вытащил мундштук.

– Ух ты! Где раздобыл? – Валерка протянул руку. – Дай посмотреть!

– На… В пионерской комнате стырил, когда вожатая за характеристикой ходила.

…– Вот она узнает, напишет тебе характеристику, – умудренно предупредил Семка.

– Ништяк…

М-да, послушала бы сейчас меня Зоя Корнеевна!

Все по очереди подудели в мундштук. Он издавал пукающие звуки. Толька Петров «пукал» дольше всех, потом опустил мундштук и удивился:

– Уй, гляньте-ка, кто к нам идет! Панамка…

От калитки нерешительно шел к крыльцу Тема.

Теперь он был не в клетчатом костюмчике, а попроще: в потертых вельветовых «шкериках», в голубой полинялой матроске, в сандаликах на босу ногу. Но чистая панамка белела на нем по-прежнему. И это говорило о принадлежности мальчика к иному миру. У нас в панамках гуляли только дошкольники.

– Это ко мне! – поспешно и решительно сказал я. – Темчик, иди сюда! – Так у меня вышло: Темчик. И было это для него более подходящим, чем Тема и тем более Темка…

Темчик подошел. Глянул на всех светло-карими глазами. С робостью, конечно, однако без заискивания. Негромко, но отчетливо сказал, не опуская глаз. Всем:

– Здравствуйте.

– Привет, – буркнул Семка Левитин с иронической ноткой.

– Здравствуй, – сказал я. Остальные молчали.

– Он в большой ограде живет, – объяснил я, исполняя ритуал ввода новичка в наш круг. – Недавно приехал.

– Да знаем уж… – хмыкнул Амирка.

– По-моему, он девчатник, – заявил совершенно лишенный такта рыжий Толька. – Ты любишь за девками ухаживать, правильно я говорю?

– Вовсе нет! – сдержанно возмутился Темчик.

– Он на них и не глядит, – заступился я.

Темчик глянул на меня чуть виновато.

– Нет, я… гляжу иногда. Там, где я раньше жил, мы часто играли вместе, мальчики и девочки. Но это ведь не ухаживание…

Речь Темчика, более отчетливая и правильная, чем у нас (да еще с московским «аканьем»), конечно же, не настраивала в его пользу. Но дразниться никто пока не стал. Миролюбивый Валерка Сизов спросил:

– Ты в Москве, что ли, жил?

– Да…

– А зачем вы сюда приехали?

– У нас папа… сюда направлен на работу. Не совсем сюда, но близко…

– А че, в Москве все в панамках ходят? – спросил Амирка.

– Нет, конечно. Но у меня раньше случались солнечные удары, и мама говорит, чтобы я носил, когда жарко.

Над беззащитной искренностью смеяться нечестно, и Семка лениво проговорил:

– Рыжий, закройся.

И Толька, готовый было отпустить очередное ехидство, на время «закрылся».

Темчик опять посмотрел на меня:

– Это ведь ты – Славик? Мама просила передать деньги. И сказать спасибо.

– Пожалуйста, – вздохнул я, ощущая, как нарастает неловкость. И взял трешку.

– Ух ты, новенькая, – сунулся Семка. – Хочешь, разменяю? Два рубля бумажками и руль мелочью.

– Зачем?

– А в чику сыграем… – И обратился вдруг к Темчи-ку: – Будешь с нами в чику играть?

– Нет, я не буду. Спасибо…

– Он и не знает, что такое чика, – сказал Амирка.

– Нет, почему же. Я знаю. Но у меня нет денег.

– Взаймы дадим, – подначил Семка.

– Нет… Мне, наверно, попадет, если мама узнает.

– Как она узнает? – удивился Валерка Сизов. – Ее же тут нету!

– Ну… она спросит: чем ты там занимался?

Тут все заржали, кроме меня. Толька Петров – громче всех.

– Чего вы гогочете, – сказал я. – Чего смешного, если человек врать не любит?

– Он просто играть не умеет! – «догадался» Толька.

– Нет, почему же! Я играл, где мы раньше жили. Только не на деньги, а на пробки.

Это нам было знакомо. Вместо монеток иногда использовали зубчатые жестяные закрывашки от пивных бутылок.

– Пробки – это для младенчиков, – сплюнул Семка.

– Да, пожалуй, – согласился Темчик.

Трудно дразнить человека, если он не спорит. Да я и не хотел, чтобы его «доводили». И сказал Тольке, который опять заржал:

– Ну, че ты, Рыжий, скалишься, как в цирке?

– А ты? Лагерный придурок стал, да?

– Повтори…

– Лагерный придурок!

– Айда, – вздохнул я. Потому что не было никакого выхода. Как всегда при таких случаях, противно засосало внутри, но что делать. Спустить Рыжему оскорбление при Темчике я не мог.

И мы пошли к дальнему забору, что отгораживал пекарню (ох, сколько поединков за долгие годы видел этот забор!). Темчик пошел с нами, он, кажется, сперва ничего не понял. Я на ходу снял галстук, протянул Темчику:

– Подержи, пожалуйста.

По тогдашней этике драться в пионерских галстуках не рекомендовалось.

Драка была короткой. Толька сумел раскровить мне губу, но я (вот удача!) вляпал такой фингал на конопатую скулу, что все единодушно признали мою победу. Конечно, кроме самого Тольки. Он, правда, отказался от дальнейшего боя, но обещал меня «в другой раз изувечить пуще всякого урода». Впрочем, он быстро оттаял.

На дворе появился Пашка Шаклин и позвал нас в цирковой сквер погонять только что отремонтированный футбольный мяч.

– Пойдешь? – спросил я Темчика.

– Если можно…

– А почему нельзя-то!

15. 04. 97

Я так увлекся пересказом своей несостоявшейся повести, что забыл писать о событиях нынешних дней…

Хотя о чем писать? Самое хорошее – то, что вчера вечером вдруг позвонил Володя Дмитриев – десятилетний человек из «Каравеллы». У нас с ним дружеское взаимопонимание, потому что я очень люблю писать книжки, а он очень любит их читать.

– Почему вы не приходите в отряд?

Я сослался на остеохондроз (оставив в стороне ряд других причин, в том числе и некоторые расхождения с нынешним взрослым руководством отряда). Володя сказал, что его папа – врач и, наверное, может помочь. Я обещал при случае воспользоваться этой помощью. Потом пообещал, что поправлюсь и позову Вову в гости.

А еще у него есть младший брат Митя, с ним я тоже знаком. Мне кажется, оба брата – очень славные люди. Может быть, вроде Темчика, о котором я пишу…

«ОДНАЖДЫ ИГРАЛИ...»

А Темчик постепенно входил в нашу компанию.

В первый день знакомства оказалось, что в футбол он играет совсем не так скверно, как можно было ожидать. Без блеска, конечно, но все-таки «на уровне». По крайней мере, для его роста и возраста…

А главное, был он в игре неутомим и старателен. И не плакса. Даже не морщился, когда Валерка Сизов заклеивал ему помусоленными листьями подорожника оба сбитых колена…

И при этом он оставался Темчиком из Москвы, с его «акающим» произношением. Воспитанным мальчиком, который ни разу не произнес нехорошего слова. И еще: около девяти вечера он всегда выключался из игры и спешил домой.

– Понимаете, я маме обещал…

Над ним посмеивались, но, надо сказать, не очень.

Зоя Корнеевна не мешала вживанию Темчика в нашу уличную среду. Видимо, понимала, что мы хотя и обормоты, но вовсе не шпана, а обыкновенные пацаны – со своим кодексом ребячьей жизни. Кстати, довольно справедливым. Внешне Темчик скоро почти перестал отличаться от нас. Только вот с панамкой не расставался. Но к этому быстро привыкли. Иногда его даже так и звали: Панамчик. Но чаше просто Темчик…

Случалось, он даже бегал босиком. Но рубашка или майка на нем всегда были чистенькими.

Однажды Зоя Корнеевна зашла на наш двор, где мы из гнилых листов фанеры, обломков кирпичей и старой бочки строили крепость. И разговорилась с соседками – она не чуралась общения с местным населением. Темчика, который подошел к маме, она ласково притянула к себе.

Таисия Тихоновна, которая была тут как тут, заметила, что «у вас очень славный мальчик, но не боитесь ли вы, что он попадет под дурное влияние?»

– Ну, какое здесь влияние, – усмехнулась Зоя Корнеевна. – Дети как дети. И Тема такой же… – Она еще ласковее прижала его к своему пестрому платью, и он не стеснялся, не упрямился. – К тому же он всегда знает, что можно, а что нельзя… И помнит простое правило: любой мальчик может бегать с перепачканными коленками и синяками, лишь бы воротничок был чистый… – И поправила воротник желтой рубашечки на сыне.

Здесь же, на крыльце, во время разговора покуривал дядя Боря, который часто был для меня чем-то вроде зеркала. Я посмотрел на него и виновато повертел шеей. Воротник моей ковбойки, увы, не отличался чистотой.

Дядя Боря усмехнулся и философски изрек:

– Что там воротничок. Была бы совесть чистая…

Я тихо засопел. Совесть моя была не чище воротничка. И случай с мундштуком для горна был на ней не самым темным пятнышком.

Да, если сравнивать, то больше всего моя совесть была похожа на мои парусиновые штаны, которые лишь первые полдня хранили флотскую белизну, а теперь были… ох… Впрочем, по-прежнему с мужественным военным ремнем.

Тут надо вспомнить, как я в день «отставки от лагеря» вернулся домой. Время было уже послеобеденное, часа четыре.

Мама увидела меня и чуть не уронила с рук годовалого Леську.

– Силы небесные… Где тебя носило? Во что ты себя превратил!

Штаны были в земле и травяном соке. Рубашка тоже. Кроме того, на ней темнело несколько засохших бурых капель – следы битвы с Рыжим.

– Я думала, ты поедешь в этой пионерской форме в лагерь, а ты…

– Никуда я не поеду… – Я выскреб из кармана помятые бумаги. Протянул маме и отчиму: – Вот, возьмите. Только они уже не нужны.

Рассказом о коварстве Розы Яковлевны Грузновато я отвел праведный гнев от себя. Мама повернулась к отчиму:

– Володя…

– Идем, – сказал он мне. – Лишь бы эта старая лиса оказалась в конторе…

– Не окажется, – нарочито вздохнул я. – Она сказала, что на весь день уйдет в областное управление…

Мама беспомощно смотрела то на отчима, то на меня.

– Да ладно, не расстраивайтесь, – мужественно сказал я. – Чего уж теперь… Если сейчас отбить путевку для меня, значит, кто-то другой не поедет. А он-то чем виноват?

– Но тебе так хотелось… – жалобно напомнила мама (потому что я и правда демонстрировал горячее желание).

– Дождусь будущего года.

Я понимал, что в глубине души мама даже рада. Не очень-то хотелось ей на четыре недели оставаться вдвоем с маленьким Леськой. А от меня дома была все же немалая подмога.

Отчим, чтобы как-то завершить ситуацию, пообещал:

– Когда вернусь, повыдергаю этой стерве ноги из толстой тазобедренной части…

– Володя!

– Да-да. Обязательно…

Мой братишка радостно зааплодировал на руках у мамы… Поздно вечером мы оставили уснувшего Леську под присмотром тети Нюры и вдвоем с мамой проводили отчима на пристань…

С Темчиком мы сошлись не сразу, хотя взаимную симпатию чувствовали изначально. Наша дружба началась, пожалуй, после случая на реке.

Мы часто большой компанией ходили купаться на Туру. Там под обрывом тянулись узкие желтые отмели, которые назывались Пески.

Мы спускались от улицы Семакова по длиннющей деревянной лестнице к лодочной переправе, брали от нее влево и оказывались на прогретом солнцем песке.

Вода была желтая, с примесью глины, но зато пляж – прямо черноморский. Так, по крайней мере, нам казалось.

И с разбега – бултых в струи медленного течения.

Надо сказать, старшие ребята – Пашка Шаклин, Володя Амосов и другие – были внимательны к нам, к «мелкоте». Смотрели, чтобы кто-то не пустил пузыри…

Купались в сатиновых широких трусах, а иногда и без них – если с нами не было Тоськи Мухиной. Других девчонок, вроде Галки Петровой или маленькой Амиркиной сестры, мы не брали в расчет, а Тоськи стеснялись – чувствовали ее «особый интерес».

Темчик тоже купался, но держался у самого берега, плавал он плохо. Я, кстати, тоже неважно, но день ото дня наращивал опыт.

Каждый день плоские коричневые буксиры, хлопая гребными колесами, тащили вверх по Туре сосновые плоты. Плоты были длиннющие. Бывало, буксира уже не видать, а могучие связки бревен все тянутся, тянутся вдоль Песков.

Обычным развлечением было доплыть до плотов, прокатиться на них, а потом – снова на берег. Расстояние было небольшое – иногда метров сто, а иногда и полсотни. Но я сперва не отваживался на такие заплывы. Поэтому компания часто оставляла меня караулить одежду – иногда с девчонками и маленьким Игорьком-Горошеком, иногда одного.

Но вот, когда очередной раз появились плоты, я объявил, что поплыву с остальными.

– Булькнешься, – нагло сказал Рыжий.

– Не булькнусь! Я в бассейне сто метров проплыл! На водной станции! Там нормы БГТО принимали у всех, кто хочет! И мне дали справку, что сдал на отлично!

Это была правда.

Но, конечно, Толька сказал, как мне следует использовать эту справку.

– Брэк! – велел нам Володя Амосов (по прозвцщу Амос). Потому что мы уже готовы были сцепиться.

Тоська (в таких же, как у всех, трусах, плоская и тощая, как мальчишка) сказала, что поплывет тоже. Других девчонок и Горошека с нами в тот раз не оказалось. Сторож, значит, был один.

– Темчик, останешься?

– Конечно!.. А вы не долго там будете?

Мы легкомысленно пообещали, что «туда-обратно за пять минут».

Ближний край плотов оказался совсем недалеко. Я доплыл до него (рядом с Пашкой Шаклиным) без труда. Правда, когда выбрался на бревна, сердце колотилось, но не от усталости, а от волнения.

Мы разлеглись на теплых от солнца стволах. Солнце грела спины, пахло сосновой смолой. Плавное движение по воде нагоняло дремоту. И, видимо, поэтому мы плыли так довольно долго – пока подобравшийся издалека плотовщик не заорал на нас.

Мы посыпались в воду.

Оказалось, что плоты довезли нас почти до моста, за которым начиналась Затюменка.

Обратно было два пути – или вдоль воды, под обрывом, или наверх – по одной из крутых тропинок – а потом по улицам, что тянулись параллельно реке.

Старшие решили двигаться нижней дорогой. Их ожидал трудный путь – не везде были отмели, кое-где откосы уходили прямо в воду, эти места надо было преодолевать вплавь, против течения. Но большие ребята считали несолидным топать по городу в трусах. А мне, Тольке Рыжему, Амирке и Семке Левитину было «по фиг».

Тоська пошла с большими. Она побоялась сказать, что стесняется идти по улицам, и объявила:

– Я еще не совсем головой инвалидная. Тропинки-то через крапиву, а она самая крепкая, «татарская».

Амирка, видимо, задетый словом «татарская», ехидно заметил:

– Как других в крапиву пихать, так всегда готова, а как самой идти, так обоссалась…

Тоська в него плюнула, и мы разошлись.

Крапиву мы миновали почти благополучно. Только грузный Семка почесывал бок. И оказались мы у кромки обрыва, где из глины торчали остатки могучего кирпичного фундамента. Раньше здесь стоял большой Вознесенский собор (мне про него мама рассказывала). Перед войной его взорвали – или ради борьбы с религией, или потому, что он грозил рухнуть с оползавшего берега.

– Наверху есть дырка подземного хода, она в эти камни ведет, – значительным шепотом сообщил Рыжий.

Мы, остальные, только хмыкнули. Всем была известна черная дыра в земле, среди старых тополей. Все туда спускались. Внутри был узкий короткий лаз, который упирался в могучие плахи – видимо, вросшую в землю дверь. Плахи, хотя и полусгнившие, разломать было невозможно. Да и страшновато было там, под землей, если сидишь долго.

Но отсюда, снизу, остатки собора мы видели впервые.

– А вдруг тут клад? – шепнул не чуждый романтики Семка. – Гляньте, доски торчат.

Несколько сгнивших досок высовывались из-под плотной кирпичной кладки. А между ними… да, торчали две кости.

Рыжий бесстрашно ухватил кость и выдернул.

Безусловно, это была человеческая кость. Которая называется «берцовая». Такие рисуют скрещенными под черепом на пиратских флагах. Кость была черная, рыхлая, но сохранила свою зловещую форму.

Рыжий сунул ее мне в лицо – попугать – потом бросил вниз. И ухватил другую.

– Не трогай, дурак, – сумрачно сказал Семка.

Неподалеку торчали еще несколько сплющенных гробов с костями. Видимо, под собором в старину были склепы.

Мы больше ничего не трогали, слегка притихли, стали подниматься. В этот момент из бурьяна выкатился темный круглый череп без нижний челюсти. Амирке прямо на босую ступню. Амирка дернул ногой. Череп запрыгал вниз, как мяч, и застрял в буйной зелени.

Мы выбрались наверх, перелезли через деревянную ограду и оказались на улице Республики. Напротив музея. Рядом с музеем была остановка автобуса.

16. 04. 97

« ОДНАЖДЫ ИГРАЛИ…»

Подъехала полуторка со скамейками – автобус тогдашнего времени. В кузове было много народа, кондукторша не сразу заметила «зайцев». А когда заметила и завопила, мы уже, подъехали к остановке «Улица Кирова». По этой-то улице (параллельной Семакова) мы и выбрались снова к реке.

На Пески, к пестрой куче нашей одежды, охраняемой одиноким Темчиком, мы подоспели одновременно с теми, кто шел по берегу.

Увидев нас, Темчик встал и… заплакал.

Его обступили.

– Темчик, ты чего? Приставал кто-то? Где эти гады?!

Он всхлипнул опять, сердито сдернул панамку, вытер ею глаза. И сказал уже не по-московски, а чисто нашим сибирским говором:

– Вы че, ненормальные? Я думал, потонули. Пропали куда-то… Столько времени нету и нету, я не знал, что делать…

– Ох и свиньи мы, – искренне сказал Амос.

Темчика со всех сторон принялись успокаивать. И наконец он заулыбался, тронутый всеобщим сочувствием. И счастливый, что все вернулись живые-здоровые. Хотя все еще промокал панамкой глаза.

Раздался сиплый гудок. От моста вверх по течению неторопливо двигался пароходик «Речник». Он в это время каждый день шел от деревни Решетниково. Все знали: если показался «Речник», значит, половина четвертого.

– Ой! – перестал улыбаться Темчик. – Я же обещал маме, что приду в три!.. Я побегу!

– Я с тобой! – На ходу застегивая ремень, я кинулся за Темчиком по лестнице. Потому что знал: он один еще ни разу не ходил по нашему городу на такое расстояние – от дома до реки и обратно. Конечно, не заблудится, но… мне казалось, что я отвечаю за Темчика.

Да, не такое уж это и расстояние было. За пятнадцать минут то бегом, то спешным шагом добрались мы почти до места.

– Попадет? – выдохнул я один раз на бегу.

– Не в этом дело. Мама, наверно, тревожится.

Еще на полпути я заметил, что за нами, поотстав, торопится Тоська Мухина. Ей-то что надо?

А в полквартале от большой ограды, на улице Дзержинского, мы увидели Зою Корнеевну. И разом замедлили шаги. Потом остановились.

– Ну? – ледяным тоном сказала Зоя Корнеевна. – Как это понимать?

– Мама, я не мог уйти. Я…

– Как это не мог, если ты мне обещал?

– Но там я тоже обещал! Я караулил одежду! А ребята ушли и задержались…

– Он был как часовой, – сказал я.

Зоя Корнеевна не удостоила меня взглядом. А Темчик вцепился в мои слова, как в спасение:

– Да, я был часовой! Я там тоже обещал! Не мог же я разорваться между двумя обещаниями!

– Надо выполнять то, что обещал раньше, – холодно сказала ему мать.

– Но они же не знали… Я же не мог… Я…

– Ну-ка, подними голову, – сказала Зоя Корнеевна. – Смотри мне в глаза.

Темчик поднял и посмотрел. Кажется, с надеждой на понимание. И на прощение.

Но прощения не было. Зоя Корнеевна ладонью крепко ударила сына по щеке. Голова Темчика мотнулась, и он опять уронил ее. И закапали слезы. На дощатый тротуар – как дождевые капли. Панамка от удара слетела и упала в траву.

– Не надо… – сдавленно сказал я.

– Подними, – велела Темчику Зоя Корнеевна.

Темчик поднял панамку, но не надел. Зоя Корнеевна взяла его за плечо и повела к дому. Красивая – в своем пестром платье и широкополой шляпе – как артистка. Холодная, как снежная королева…

А Тоська стояла в пяти шагах и смотрела.

– Че зыришь! – гаркнул я на нее. – Довольна?

– Дурак!

– Дура!

Два дня Темчик не появлялся на улице. Я рассказал ребятам про то, что случилось. Кажется, все чувствовали себя виноватыми, даже Рыжий не зубоскалил. Хотя, если разобраться, в чем наша вина? Никто же не знал, что Темчику к трем часам надо было домой…

На третий день я встретил Зою Корнеевну недалеко от рынка, куда мама послала меня за картошкой.

…И сейчас я вставлю опять несколько старых страниц из Сохранившегося черновика этой несостоявшейся повести. Он помечен числом 22.01 девяносто шестого года.

– Славик!..

Делать нечего, я придержал шаги. Она пошла чуть позади меня.

– Здравствуй, Славик.

Я колюче оттопырил локоть и неразборчиво буркнул в ответ.

– Ты на меня сердишься?

Еще и спрашивает! Я мельком глянул из-за плеча. Продолговатые глаза Зои Корнеевны в тени шляпы излучали снисходительную доброту. Платье шелестело.

– За что же, голубчик?

– А зачем вы Темчика… так! Тогда, на улице…

– Вот в чем дело! Ну… видишь ли, это был импульсивный поступок. Знаешь, что такое «импульсивный»?

Я сердито хмыкнул. Потому что знал. Отчим, если скандалил, швырял посуду, замахивался на маму, потом всегда оправдывался: «Ну, как ты не понимаешь? Я же действовал импульсивно!»

Я сказал беспощадно:

– Импульсивно – это бывает у пьяных и у психов. А вы…

– А я испугалась, – печально объяснила она.

– Чего? Вы же видели, что с ним ничего не случилось! Опоздал немного, вот и все…

– Я испугалась не какого-то несчастного случая. Плохо другое. Я увидела, что он отбивается от рук. Первый признак этого – когда мальчик не выполняет данного обещания.

– Но если он не мог! Он же был все равно что на посту!..

– Незачем было становиться на этот пост… Нет, Славик, ты все равно меня не убедишь. Ты рассуждаешь искренне, но судишь со своих, с детских позиций.

– Детское – значит, всегда неправильное?

Зоя Корнеевна нервно засмеялась и хотела взъерошить мою отросшую прическу. Я увернулся и огрел пустой сумкой лопухи у края тротуара.

– Даже нисколько не разобрались и сразу – бах по лицу! Да еще при всех…

– Здесь ты прав, я поспешила. Следовало с ним разобраться дома, с помощью ремешка. Неторопливо и по всем правилам…

– Это же… еще противнее!

– Ну и что же. Это как лекарство: противно, но необходимо. Тебя разве никогда не «лечили» таким образом?

– Меня? Ни разу в жизни!

Сразу опять вспомнилась зловещая бельмастая старуха, которая позапрошлой осенью изловила меня в своем саду и привела в заброшенный дом, прихватив по дороге хворостину. Хотела дать мне урок за строптивость и вредный язык. Я тогда обмяк от навалившихся жутких переживаний, но потом словно очнулся и, подхватив уже расстегнутые штаны, с ревом вырвался на свободу.