Текст книги "Чудо за порожком"

Автор книги: Владислав Бахревский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)

ПРИВАЛИВШЕЕ БОГАТСТВО

– Эй! – кричал с улицы сосед. – Эй!

– Я тебе не эй, – сказала Поля, выходя на крыльцо. – Меня зовут Пелагея. Имя греческое, а по-русски означает «морская».

– Ну, пусть Пелагея! – согласился мальчишка. – Хочешь, змеиный курган покажу.

– Хочу.

– Надевай ботинки – там и бодяки растут, и бесогон.

Шли по степи, высматривая в небе поющих жаворонков.

– А ведь они нам радуются, – сказала Поля.

– Они небо любят. В траве тоже посвистывают, а в небе, видала, как?! Трели.

Впереди земля была малиновая от чудесных шапок колючего татарника.

– Прямо заросли! – удивилась Поля.

– Бодяк! – сказал Георгий.

– По-нашему татарник.

Татарник вдруг сразу кончился. Теперь они шли по седым ковылям.

– На море похоже, – сказал Георгий. – На штормовое. Баллов пять-шесть. – И схватил Полю за руку.

Среди ковылей лежала змея.

– Половину тебе, половину мне! – Поля изумилась, а Георгий засмеялся. – Это же выползень. Змеиная кожа. Змеи кожу каждый год меняют.

Мальчишка осторожно поднял находку.

– Лопается. Давай в шапку твою положим.

Поле было страшновато, но согласилась.

– Привалило! Уж так нам с тобой привалило! – радовался Георгий. – У тебя бумажник есть?

– Бумажника нет. Есть кошелёчек для мелочи.

– Ну и ладно. Положишь кусок выползня в кошелёк, и вместо копеек у тебя гривни будут водиться.

– У нас рубли.

– Значит, рубли. Какая у вас самая большая деньга?

– Наверное, тысяча. Я её не видела.

– Теперь увидишь! Прямо обалдение! – Георгий заглянул в Полину шапку, полюбовался выползнем. – С узорами. Ну, чего? Бежим?

На вершину кургана они влетели вместе. Поля ахнула:

– Георгий!

В степи паслись длинноногие, длинношеие птицы.

– Журавли! – прошептал Георгий. Он тоже наконец удивился. Пригнул голову, стал отступать. Поля тоже пригнулась, тоже попятилась.

У подножия кургана мальчишка, перевёл дух.

– Не спугнули! – И признался: – Я журавлей только в небе видел.

– А я в кино, – сказала Поля.

СВЕРЧКИ ПРАДЕДУШКИ

Дождь пошёл из серого облачка. Да пуще, пуще! Было небо синее, и откуда что взялось – ни единого просвета.

– Смилостивился Господь – дождя послал! – обрадовалась прабабушка. Поглядела, как Поля томится возле окошка, достала из шкафа альбом.

Бабушка обрадовалась:

– С детства любила фотографии смотреть.

Поле удивительно было – бабушка говорит: с детства. Папу и маму в пелёнках Поля видела на фотографиях. А бабушка да прабабушка – они всегда были бабушка да прабабушка.

Альбом начинался фотографией величиной с календарик. Прабабушка всё-таки была маленькой! И даже очень маленькой. На фотографии поместились прапрадедушка с бородой и в картузе, прапрабабушка с шалью по плечам и шестнадцать белых головок. Самая крошечная – прабабушкина, она в семье младшая, и у неё было пятнадцать братцев!

Прабабушка смотрела на фотографию, подперев рукою щёку.

– Господи! Столько ртов, и – раскулачили.

– Как это? – спросила Поля.

– Вырастешь – узнаешь.

– В коллективизацию богатыми посчитали, – сказала бабушка. – Три коровы, три лошади, две двойные избы. Старшие прабабушкины братья Иван Порфирьевич да Михаил Порфирьевич свои уже семьи завели. Всех в кучу – двадцать пять-то душ! – и на озеро Иссык-Куль… В нашем роду теперь киргизы, казахи, уйгуры, хоть в Среднюю Азию поезжай, хоть в Китай – за свою сойдёшь.

Прадедушкиных старых фотографий было только две. На одной он в косоворотке, держит двумя руками огромную гроздь винограда. На другой – в шинели, в фуражке, с ремнём через плечо. Погон на шинели нет, а в петлицах какие-то треугольники.

– Прадедушка был большой командир? – спросила Поля.

– Ужасно большой.

– А сколько воинов у него было под командой.

– По-моему, он сам над собой командовал. До учебы в институте по столбам лазил – монтёр. Вот его и определили в связисты. Забыла, как речка-то называется. Двадцать восемь раз – в ноябре-то! – переплывал за день да за ночь ту речку – провода перебитые восстанавливал. В том бою весь их взвод полёг. Один мой Калинник уцелел. Шинель вся в дырках, а самого даже не поцарапало.

– Прадедушку твоего Господь на войне хранил, – сказала бабушка. – Помнишь, как он про двух лейтенантиков-то рассказывал?

– Такое не забудешь. Это уж в Германии было. Передышка у них после боя выдалась. Калинник сыскал какой-то окопчик немецкий, с крышей, и лежит, отдыхает. А тут два лейтенанта: «Нам карту надобно поглядеть, поищи себе, сержант, другое место». Дождик льёт, а что поделаешь. Начальство приказало – исполняй. Вылез Калинник – мокнуть, но жить: в окопчик через минуту мина угодила. Прямёхонько.

На всех фотографиях глаза прадедушки – смеялись. Даже на фотографии, где за его спиной какая-то беднющая деревенька. Домики без окошек, с плоскими крышами.

– А это что за бугорок с окошками? – спросила Поля.

– Землянка, – сказала бабушка. – Не узнаешь, где это?

– Не узнаю, – призналась Поля.

– Такое вот Благодатное было. Куда нас автобус привёз. Твой прадедушка чудо сотворил.

– Да-а! – Анна Порфирьевна даже головой покачала. – Земля здесь безводная. Эти глинобитные домишки – сакли. Татар отсюда выселили в Казахстан – всё война, Господи! – а сюда украинцев и русских. Горе мыкать. Ничего не растёт, разводить скотину – кормов нет. Трое директоров отсюда самовольно утекли. Один полгода мучился, другой неделю, а третий приехал, поглядел и бегом без оглядки. Тогда и прислали Калинника. Это наша с ним землянка. Он три дня пожил и уехал. Думали, тоже сбежал. Ан, нет! Меня привёз. Невесту. «Будешь, – спрашивает, – жить в этом забытом Богом месте?» А я ему в ответ: «Где муж, там и жена». Удивил Калинник местный народ – свадьбой начал своё правление. А на другой день после свадьбы всех жителей записал в хор. Сам тоже пел, а управлять хором пришлось мне. Я пусть и самоучка, но после войны в церкви регентом была. Приехали мы в Благодатное в августе, всю осень, всю зиму пели. А весной у нас уже было двенадцать скважин, и Калинник заложил первый в здешнем краю виноградник. Сразу на сорок гектаров. Через десять лет люди просились в наше хозяйство, а через двадцать – мы жили как при коммунизме. Для рабочих строили коттеджи. Бесплатно! С усадьбой, с гаражом. И не шли. Подавай квартиры. Зачем огород, когда всего вволю. Зачем жить бирюками – с соседями веселей. Свадебкой да песнями взял Калинник народ.

– Бабушка-прабабушка, а ты и медсестрой была?

На Полю с фотографии смотрела сама Поля. В белом халате, с толстой косою на плече.

Бабушка тоже удивилась:

– Боже мой! Вы ведь копия! Давненько я не смотрела наш альбом. Мама! Поля-то и характером в тебя.

– И слава Богу! Я прожила счастливую жизнь. Вот только пусть Матерь Божия избавит Полюшку от всего, что пережито мною в белом-то халате. Нянечкой я была, Полюшка. Нянечкой!

– Бабушка-прабабушка, расскажи!

– В другой раз, родная. В другой раз.

– В другой раз и альбом досмотрим. – Поля заложила страницу открыткой.

– Обедать пора! – Бабушка пошла к печи, Поля за ней, помогать.

Пообедали, а дождь то льёт, то капает. Решили поспать. Поля на свой матрас улеглась, набитый морем. Матрас пошумливает, поскрипывает.

Бабушка сразу же уснула, а Поля сначала матрас свой слушала, потом сверчка. Будто за ухом сидит и дует в серебряную трубу. А в трубу вода попала, взбулькивают звуки. Ласково, таинственно.

– Бабушка-прабабушка, ты слышишь?

– Сверчок! – сказала Анна Порфирьевна.

– Ты голос его дослушай! Булькает.

– Сверчок твоего прадедушки.

– Козявками занимаются энтомологи, а прадедушка – виноградарь.

– Виноградарь, – согласилась Анна Порфирьевна, – но он сам сверчков отбирал. Как певучий, так его. И развёл. Нигде таких сверчков нет, как у нас.

– А сверчки прадедушку помнят?

– Сама подумай. Днём ведь запел. Правнучку порадовать.

– Меня?! – изумилась Поля, но сама уже спала.

УДИВИТЕЛЬНАЯ МОЛИТВА

Поля с бабушкой ходили в Благодатное за подсолнечным маслом, за мясом, за хлебом.

Вернулись к обеду. А их ждет казачья еда: кулеш и запорожская картошка.

– А ещё есть крабы! – порадовала Анна Порфирьевна. – Твой дружок наловил. Сейчас вскипячу воду, обварим – и на стол.

– Нет! – крикнула Поля. – Нет! Пусть живут.

– Да их много. Погляди в тазу.

Крабы с бабушкину ладонь и даже с две ладони. Они скребли по железу клешнями, но выбраться из таза не могли.

– Бабушка-прабабушка, ты хоть бы воды им налила!

– Налей! – разрешила Анна Порфирьевна.

Поля налила крабам воды и предложила бабушке:

– Пойдём отнесём их в море.

– Обед остынет! – осерчала прабабушка. – И сегодня на пасеке хлопот много: в четырёх ульях нужно рамки новые поставить. Уж так хорошо пчелки работают.

– Но крабы погибнут! – у Поля чуть было слёзки не закапали с ресничек.

– Не погибнут, – утешила внучку бабушка. – Мы с тобой вечером на море сходим. Поглядишь ещё на одно чудо.

– Какое?

– Терпения наберись.

– Обедать! – строго сказала прабабушка. И прочитала «Отче наш».

Кулеш – суп из пшена. С поджарками. Поджарки из сала, похрустывают. Поля уплетала кулеш за обе щёки. Но когда в тарелке кулеша осталось на донышке, так и выронила ложку.

– Бабушка-прабабушка, кулеш – еда казацкая?

– Казацкая. В походе нальют в котёл воды, сыпанут пшена, кинут сальца – вот и кушанье.

– Бабушка-прабабушка, а усы у меня не вырастут?

– Ты на меня погляди. Восемьдесят лет кулеш ем.

– Уфф! – выдохнулось у Поли.

Картошечка по-запорожски и на погляд была вкусная. Ее варили в кипящем подсолнечном масле, в кожуре, и ели с кожурой.

Картошка молодая, некрупная. Поля съела три штучки, потом ещё две, потом одну. Поглядела на бабушку и ещё себе три положила.

– Наверно, лопну.

После обеда, как водится, часок отдохнули и втроём пошли на пасеку.

– Привыкай к пчёлкам! – сказала прабабушка.

Надели маски, запалили дымарь. Окуривали ульи, доставали тяжеленные рамки с мёдом, ставили новые.

– Не укусили! Ни разочка! – ликовала Поля.

Время в работе пролетело незаметно. Вечер пожаловал.

– Ну, ладно! Забирай живность, пошли на море! – сказала Поле бабушка.

Крабов посадили в большую картонную коробку. Поля несла коробку на плече, слушала – живы ли? Крабы скреблись, но уж очень тихо. Поля прибавила шагу, а потом рысцой пустилась.

– Не торопись, – сказала бабушка. – Мы должны прийти не раньше и не позже.

Поля удивилась:

– А когда нам надо прийти на море?

– Когда солнце воды коснётся.

Солнце стояло высоковато, и Поля пошла помедленнее. Они даже искупнуться успели. Бабушка посмотрела на солнце.

– Ну, пора!

Поля открыла коробку, потянулись за крабом, а он цап за палец.

Вскочила, тряхнула рукой, краб шлёпнулся на спину. Хорошо хоть на песок.

Бабушка, опрокинула коробку, и крабы оказались на воле.

Их было десять, и все они стремглав кинулись к воде. Поля даже на бабушку глянула: где же чудо, канут в море – и всё.

И вдруг все десять замерли у кромки воды, поднялись на лапах и, как один, подняли свои большие клешни.

– Бабушка, что они делают? – прошептала Поля.

– Солнцу молятся.

Люди были совсем близко, но крабы и не подумали спасаться. Стояли, замерев, приветствуя огромное светило.

Солнце ушло за горизонт, крабы, помедлив, опустились на песок и пятясь, пятясь скрылись в прихлынувшей волне.

– Вот видишь, – сказала Поля, – а мы бы их съели. Бабушка! Давай и мы с тобой помолимся.

ГАЛУШКИ СРЕДИ ПОДСОЛНУХОВ

– А жива ли здорова Домна Васильевна? – спросила бабушка свою маму.

– Слава Богу! Она меня помоложе годика на три всего, а летает по-прежнему.

– Как это летает?! – удивилась Поля.

– Самый быстрый человек в Благодатном. Прохаживаться, прогуливаться не умеет. У неё всё скорей да скорей.

– А вышивает? – спросила бабушка.

– Не знаю. Давненько не виделись. Я с весны до осени при пчёлках.

– Собирайся, Поля! Пошли в гости к моей учительнице, – решила Ефросинья Калинниковна.

Домна Васильевна жила на окраине Благодатного. Она собирала помидоры в огороде. Крошечная, лицо от загара золотое. Поля увидела, какие старые руки у бабушкиной учительницы, зато глаза были молодые, и ни одной морщинки на лице.

Ефросинья Калинниковна и Домна Васильевна расцеловались, всплакнули и посмотрели на Полю.

– В прабабушку, – сказала Домна Васильевна. – Рисуешь?

– Вышиваю.

– Значит, наша.

Вдруг из серой тучки посыпались тяжелые частые капли. Вошли в хату, а она золотая. Подсолнухи!

Все стены, простенки между окнами увешаны вышивками, а на вышивках – подсолнухи.

Было видно: бабушка тоже удивилась. Поля постояла возле подсолнуха на фоне огромного закатного солнца и замерла перед полем подсолнухов, смотрящих на высокое полуденное светило.

Домна Васильевна погладила Полю по головке:

– Верный у тебя глаз, девонька.

– Ах, Домна Васильевна! – бабушка даже всплеснула руками. – Всё это чудо. Но вы же портреты вышивали.

– Разочаровалась я в людях, – сказала мастерица и грустно улыбнулась. – Спросишь, почему подсолнухи? Хочу одно сделать, но уж так, чтоб солнце в гости пожаловало. Внучка твоя углядела лучшее. Но здесь подсолнух отвернулся от солнца, а где поле – солнце вовсе лишнее. Надо, чтоб люди глядели на подсолнухи, а видели солнце. Может, и не солнце даже – саму тайну Творенья Божьего. Я ведь, милые, пять лет прожила у дочерей, слепая, как курица. Спасибо, девки мои настояли: сделала операцию – и воскресла! У меня глаза теперь молодые!

– А руки умные! – сказала бабушка.

– Вот бы ещё голову поменять! – засмеялась Домна Васильевна. И призадумалась: – Чем же мне вас угостить-то?

– Подсолнухами и чайком! – бабушка достала из сумки подарок: трёхлитровую банку самого целебного весеннего мёда.

– Давайте галушки сварим! – вдруг предложила Домна Васильевна.

– Как в былые времена! – просияла бабушка. – Как же мы вам надоедали!

– Вы были моей жизнью! – не согласилась мастерица. Бабушка, замешивала тесто, Домна Васильевна поставила на газ кастрюлю с водой, собирала на стол угощенье, а Поля получила самую главную работу – отщипывать от раскатанного теста кусочки и бросать в кипящую воду. Вот и галушки.

– Проще еды не придумаешь! – посмеивалась Домна Васильевна.

– Простая, да вкусная! – сказала Поля.

Бабушка даже глаза закрыла, вспоминая молодость:

– Главное, после галушек петь хочется. Помните, Домна Васильевна? Наедимся, и петь. От пения краше становились.

 
Виють витры, виють буйни,
Аж дэрэвы гнуться, —
 

запела Домна Васильевна, и бабушка подхватила песню:

 
Ой, як болыть мое серцэ,
А слёзы нэ льються.
 

И предложила:

– Давайте любимую нашу!

 
В низенькой светёлке…
 

Эту песню Поля знала и подхватила:

 
О-о-гонёк горит…
 

Песню допели до конца, и тут бабушка достала из сумки Полину вышивку. Погордилась:

– Сама девонька нарисовала, сама вышила.

Домна Васильевна смотрела долго, а сказала всего одно слово:

– Искусница!

Сняла со стены подсолнух с солнцем и подарила Поле. Когда шли домой, бабушка радовалась:

– Я и сама знала, что ты молодец, а Домна Васильевна не поскупилась: к искусницам тебя причислила. Лучшую свою работу, не раздумывая, даровала. Считай, мастерство передала.

Они возвращались под дождём, накрывшись плёнкой для парника, а подошли к дому – небо, как синий плат.

ТАЙНА КРЫМСКОГО ВОЗДУХА

В тот радостный вечер солнце садилось красное-красное.

– Видишь, как смущается, – сказала бабушка. – Полдня дождик лил. Мы даже не искупались. А теперь погляди – хоть бы облачко!

Поля вздохнула:

– Может, дельфины как раз и приплывали, когда нас не было?

– Пошли ночью море караулить. Заодно и выкупаемся.

– Ночью? – удивилась Поля. – Во тьме?

– Море нам посветит.

Прибежал Георгий.

– Ты чего весь день делала?

– В гостях была.

– А мы с мамой в девять дураков резались.

– Я знаю, как в одного дурака играют.

– В девять проще. Выкладывают карты солнышком, потом берут из колоды. Если карта бьёт солнечный лучик – твоё. Ходят пятёрками, тройками или по одной. У кого карты останутся на руках – тот девять дураков. – И предложил: – Давай шалаш строить. Если дождь – от дождя, если солнце – от солнца.

– Я прабабушке хочу подарок вышить, – сказала Поля. – Соты и пчёл.

– Ладно, – согласился Георгий. – Я построю сам и покажу тебе. Дома строить – дело мужское.

И тут его позвали ужинать, а Поля пошла смотреть пчёл. Уже смеркалось, но пчёлы всё ещё трудились. Прилетали, садились на приступочку перед входом в улей – отдыхали. Сторожа проверяли – свои ли пожаловали, нет ли чужих, прилетевших не с мёдом, а за мёдом.

Поле захотелось стать пчёлкой. Отыскать цветы с живым нектаром, прилететь к улью и танцевать, танцевать, рассказывая всему пчелиному народу о своём открытии.

Ужинали поздно. Пока Поля и Ефросинья Калинниковна были в гостях, прабабушка приготовила плов и жареные кабачки.

– Почему на юге всё такое вкусное?! – отпыхивалась от еды Поля. – Я два раза добавляла плова!

– Воздух, Полюшка! – сказала прабабушка. – Уж такой у нас здесь воздух. От воздуха – здоровье, а здоровый человек ест на славу и работает на славу.

НОЧНОЕ КУПАНЬЕ

За порогом стояла тьма.

– Бабушка, я не вижу ни зги! – ужаснулась Поля.

– Глаза привыкнут – посветлеет.

– Как же мы найдём море?

– А ты воздух нюхай. Степь степью пахнет. Море – морем! – голос у бабушки был веселый. – Дорожку видишь?

– Кажется, вижу!

– В степи дорожки, как Млечный Путь на небе.

Их окружила тишина, но тьмы уже не было.

– Сколько звёзд-то, оказывается! Бабушка, они же светят! Давай ляжем на землю и посмотрим.

– На море полежим, поглядим.

Поля чувствовала: знакомый ветерок теплом на нее веет.

– Бабушка, – сказала Поля, – всё-таки как же хорошо – жить.

– Хорошо, – согласилась бабушка. – Даже когда человеку бывает совсем уж плохо – всё равно хорошо. Перетерпи, перестрадай, и Господь тебя наградит.

У моря легли на тёплую камку. Смотрели в небо. Звёзды над ними реками, вихрями.

– А тебе Наталья Васильевна, астроном, показывала звёзды? – спросила Поля.

– Да где же?! Она сначала в Таджикистане жила, потом на Кавказе. У них телескопы в горах, к небу ближе. Я, миленькая, одну звёздочку знаю, Полярную. Внученька моя – северный человек, вот и гляжу в твою сторонушку.

– Я вырасту, выучусь и к тебе в Евпаторию приеду, в лучший город на земле.

– Города и покраше есть, Поленька, но он – свой. Пошли в море, нас ещё одно чудо поджидает.

Поля была хитренькая. Она сначала воду ногой потрогала.

– Тёплая!

Побежала по мелководью – что такое? Брызги светились. Поля черпнула воду рукой – в руке у нее оказалась пригоршня света.

– Бабушка!

– Такое вот оно, море.

Поля упала в воду, забултыхала ногами и вскочила, осматривая себя:

– Бабушка, а мы будем светиться?

– Нам только этого и не хватало.

– Разве плохо? Идешь ночью, а от тебя излучение.

– Выдумщица! – бабушка нырнула, и за ней шёл светлый след, как от падающей звезды.

В ту ночь Поле наконец-то приснилось море. Светящееся. Она ждала дельфина. А потом черпнула ладонями воду, умылась. И лицо у неё стало светиться, как луна. И руки светились, и ноги.

– Бабушка, смотри! – кричала Поля. – Я не выдумщица! Я свечусь на самом деле!

Проснулась, а сон в руку: весь мир уже светился – солнце взошло.

ТЕБЕРДА

Сосед пришёл звать Полю в шалаш. Шалаш он построил у самой изгороди, возле огуречных грядок.

– Здорово придумано? – спросил строитель. – Захотелось есть, руку протянул – огурец. Ты протяни, протяни!

Поля протянула, пошарила под листьями – огуречик. Шершавенький. Сорвала.

– Самые вкусные огурцы – с грядки! – сказал Георгий. – Хрумкай!

Поля схрумкала.

– Хорошо в шалаше?

– В жару хорошо. Только лучше куда-нибудь сходить.

– А у меня, знаешь, чего есть? – достал из кармана маленькое, с ноготь, заострённое, черное.

– Пуля?

– Сказала! – положил ей в ладонь.

Чёрный тяжёленький камешек, обточенный. Вершинка не очень острая, с пазами.

– Что это?

– Древность. Наконечник стрелы. Папаня говорит: сарматская, а маманя верит, что это стрела амазонок. Знаешь про амазонок?

– Воительницы. На конях.

– Причем непобедимые! – Георгий забрал наконечник, повёл им и приставил себе ко лбу. – Без промаха били.

– Ты сам нашёл?

– Кто же ещё? Возле кургана. В кургане воин похоронен, а может, царь.

– Давай раскопаем.

– Нельзя. Курганы государством охраняются.

– Тогда пошли ещё поищем.

– Да ведь жарко.

– Жарко! – согласилась Поля. – Ладно, я – домой. У нас прохладно.

– И у нас прохладно.

– Дай мне стрелу, поиграть. С отдачей.

– С отдачей – бери, – согласился Георгий.

Поля пришла, домой, а бабушки на полу разлеглись, на половицах.

– Попей кваску и ложись с нами! – предложила прабабушка. – В жару жить можно только на полу.

– Я как сверчок! – сказала Поля, устраиваясь под лавкой.

– Вот и посверчи нам! – попросила бабушка.

Поля не согласилась:

– Скоро уезжать, а прабабушка ничего ещё не рассказала про себя, про свой белый халат.

– Ишь, какая памятливая. Ох, донюшка ты наша! Была такая: «нянечка Анюта»! – прабабушка вздохнула, еще разок вздохнула. – История моя невесёлая, но чего Господа гневить – правнучке рассказываю! За терпение долгих лет удостоилась. Белый халат я ещё в Киргизии носила – закончила курсы медсестёр. У меня подружка была, Наташа. Такая бойкая девица. Узнала, что медсестры в Крыму требуются: «Поехали, – говорит, – на море! За моряков замуж выйдем». И оказалась я в Евпатории, взяли меня в санаторную лечебницу, где детки лежали. В гражданскую войну люди наголодались, настрадались, нагрешили. Сами-то – ничего, на детях аукнулось. В двадцатые, в тридцатые годы свирепствовал костный туберкулёз. Меня определили в отделение к младшим. Ребятишкам четыре годика, пять, а их закуют в гипс – и лежи. Да не день, не два – полгода. Ничего плохого о том времени не скажу. Государство о детях заботилось. Много тогда чего не хватало, а у нас в санатории ребятишек кормили чёрной икрой. Прогулки в море обязательные. Тяжёлая у меня была работа. Отнеси всех сначала на корабль, принеси обратно, после обеда – на воздух, на террасу. Так вот и летело времечко, годы мои молодые. Пора о себе было подумать, а тут – сорок первый год. Война. Думали: раз-два – и заткнём немцев за пояс. А немцы-то как попёрли, как попёрли!.. Сама вот посуди о прежних правителях. Такая беда. Два миллиона наших солдат в плен сдались. Воевать им было нечем: одна винтовка на десятерых. Немцы полстраны отхватили: Белоруссию, Украину, к Москве подбираются, а правительство о детях, о больных, не забыло. Погрузились мы сначала на трамвай. Три остановки до вокзала. На поезд – до Керчи. А из Керчи на кораблях через море. У немцев шпионов – пруд пруди! Всё-то они знали, что у нас делается. Немцы – лютое племя, Полюшка! Лютое! Бомбили наши пароходики, ох, бомбили! Два или три потонуло.

– С детьми?!

– Немцы только одних себя человечеством называли. Они ведь порядок любят. У них даже народы были разобраны по сортам. Русские – третий, белорусы – четвёртый, в рабы годятся. А евреи, цыгане – ниже некуда – в печку.

– Что ты девочку пугать взялась? – сказала бабушка недовольно.

– Забывать о таком нельзя… Дальше-то у нас вроде хорошо пошло. Привезли в Теберду. Места красивейшие. Леса, горы! Крымские. Детские санатории в долине устроили, в хороших домах. Война, слава Богу, далеко. Так думали. А Гитлеру кавказская нефть понадобилась. Как гром с ясного неба! Примчались к нам вестовые, приказ привезли: «Коммунисты, комсомольцы, евреи должны без промедления уходить. Все дороги отрезаны, остаётся один путь – по горам, по леднику, через Клухорский перевал, к Чёрному морю». Двести километров!.. Завхозы – люди сообразительные, нагрузили телеги продовольствием и с начальством, с врачами – укатили. Старшеклассники, мальчишки из шестых, из пятых классов тоже пошли. Разбили на себе гипс и пошли. И остались мы в своём санатории – на шесть сотен лежачих: я – старшая нянечка – и две мои помощницы Сердюкова Аннушка, да тёзка Полинка Роднова. Аннушке – шестнадцать, Полинке пятнадцати не исполнилось. Ещё повариха осталась. В других санаториях, слава Богу, врачи детей не бросили. Многие из них были евреи, да ещё и с семьями.

– Ты бы ужасы поумерила, – сказала бабушка. – Кой о чём и промолчать не грех.

– Грех! – прабабушка даже голос повысила. – Правда, какая бы она ни была – тьмы не ведает!.. Ну, ладно! Слушай дальше, Поленька… Не успели мы в себя прийти – немцы явились. Дивизия «Эдельвейс». К нам не пришли. Зато ночью на подводах прикатили местные кавказцы. Принялись грабить. Ковры забрали, одеяла с ребятишек, бархатные скатерти, занавеси. Да ещё грозили: вырежем, всех вырежем. Кто-то из наших к немцам сбегал. Примчались на мотоциклах. Одного грабителя застрелили, другим пообещали: «Ещё раз приедете сюда, всех мужчин аула поставим к стенке».

Спас Господь нас от одной беды, а другая вот она. Кормить ведь нужно детей. Продовольствия завхозы крепко убавили. Все ходячие ребята, и мы с ними, с утра в лес. Дички собирать, шиповник, боярышник, тёрн. Да ведь человек на ягодках не долго протянет. Кого ещё посылать. Сама по аулам ходила, меняла одежонку лишнюю, простыни, безделицы уцелевшие – на хлеб, на кукурузу, на картошку. Чего дадут – лишь бы есть было можно.

Снег выпал, а дров нет. Пришлось идти в лес, деревца рубить. Силёнок мало, а палаты огромные, холод. И беда к беде. Гестапо в Теберду приехало. Приказали составить списки детей красных командиров, коммунистов и евреев. Назначили нам главного врача, Петренко фамилия. Грешница, не могу простить эту самую Петренко! Списки составляла дотошно. Сердючка наша, Аннушка, – смелая голова – пробралась ночью в её кабинет и два листа из журнала с тем списком выдрала аккуратненько. Шестьдесят жизней спасла.

– А ты, прабабушка? – спросила Поля.

– Я за Дору Петренко скандал устроила. «Вычёркивайте, – требую. – Сама ее отца видела – он врач». А какое врач – комбриг. И уж, конечно, коммунист. Ещё Мару отстояла. Убедила, что ее родители не евреи, а греки.

– Они были греки?

– Нет, Полинка, но спасая человека, сказать неправду – святое дело. Ночью перед страшным днём, в моё как раз дежурство, мальчик один позвал. «Я, – говорит, – в списке первый. Окрестите меня». «Деточка, – шепчу ему. – Священника и в России теперь не найдёшь, церкви закрыты, а здесь и подавно страна мусульманская». «Тогда, – говорит, – попросите Бога сами за меня и святой водичкой на меня побрызгайте». «Помолюсь! – отвечаю. – Как умею, помолюсь, но воду без священника, нельзя освятить. Да и креста взять неоткуда». Он глазёнками смотрит ласково, а сказал – совсем ведь мальчишечка – по-мужски: «Вы сами крестик сделайте. Пусть деревянный, но опустите его в воду, прочитайте молитву».

– Немцы его не убили?

– Мама! – бабушка даже с полу поднялась. И прабабушка поднялась. И Поля. К столу сели.

Поля сказала:

– Бабушка-прабабушка, ты говори правду без утайки. Я переживу.

– Ах, Полюшка! Даже досказывать такое тоже силы надобны. Положили в эту проклятую машину наших мальчиков и девочек. Друг на дружку, как дрова. Они же в гипс закованы. Больших, маленьких, совсем маленьких. По списку.

– А того мальчика?!

– Мимо прошли. Уцелел. Но всех других газом уморили. А потом собрали взрослых евреев. Отвели подальше, приказали могилу выкопать и всех расстреляли. Врачи на гуманность надеялись. Немцы, мол, Европа. А Европа-то вон какая.

– Это же были фашисты! – сказала Поля.

– А кто Югославию в наши мирные дни бомбил? Как раз демократы. И всё-таки самое страшное, Полюшка, это было утром к ребяткам идти. Они смотрят и все хотят есть, а у нас с Аннушкой да с тёзкой-то твоей горячая вода с ложкой крупы. На второе опять горячая вода с горсткой каких-нибудь ягод. Ни лекарств, ни бинтов. И шестьсот глаз.

– Тысяча двести, – сказала Поля.

– А мы всё-таки жили! Даже ёлка у нас была. Сорок третий год встречали, как положено. С подарками – всем по кусочку сахару. Но главным подарком были разведчики. Наши! И мы стали ждать – армию. Дождались. У нас очень мало умерло. Дети были совсем маленькие, но терпеть умели и перетерпели. И я с ними перетерпела.

– Но халата белого больше не носила! – сказала бабушка.

– Не могла. На стройку пошла работать, в педучилище поступила. С детьми-то не рассталась. Принимаешь первоклашек, а выпускаешь грамотный, умный народ. Десятилеточек. В начальной школе ребята и порядок любят, и учиться хотят. Всё понимают, всё у них получается. Это потом – алгебра, тригонометрия, анализ литературных образов, и прочее, прочее.

– Ты говоришь это так, будто науки не надобны! – рассердилась бабушка.

– Науки надобны, но преподавать их нужно иначе. Ах, Полюшка! Как же я любила сияющие глаза мальчиков и девочек и поднятые руки – знаем! Знаем! Любим! Маленькие дети не просто живут, они живут любя.

– Это правда, – сказала Поля. – Я всё люблю. И тебя, бабушка-прабабушка, и тебя, бабушка. Я даже соседского мальчишку люблю.

– Вот и славно, – сказала Анна Порфирьевна. – Кто умеет любить людей, прощать им, того и Господь любит.

– А что нужно прощать?

– Малое, большое, всякое…

– А ты простила немцев?

– Я не простила тех, кто оставил нас немцам с детьми в гипсе. Я человек грешный. С Тебердой живу в сердце. С Тебердой весь мой век.