Текст книги "Ярополк"

Автор книги: Владислав Бахревский

Сила слова

Утром отроков посадили за ступы, толочь сушеные ягоды.

Жрецы все были на давильне, выжимали сок из трав, цветов, грибов. Готовилось снадобье для браги Сварога, поить жертвенного коня, жрецов и самого бога.

– Ах ты, бражка, бражка божья! – весело пели ребята, постукивая пестами, и Баян, подхватывая слова, подпевал им.

 
Мы готовим тебя, бражка,
Чтоб в бочонках ты бродила,
Чтобы дух в носок шибал.
 

– Чтобы дух в носок шибал! – веселился Баян, переглядываясь с ребятами.

Стало слышно – жрецы тоже поют. Ребята примолкли, запоминая песню.

 
Не грохым-грохым, не миганьицем,
Быстрой мыслию, кряжной мышцею
Ты взыграй, взъярись, бражка пенная!
Ты столкни с земли и с небес спихни
Супротивников бога белого, света светлого!
Будь врагам его мутным омутом,
А дружине его – озарением.
 

В наступившей тишине скрипел жернов, мерно стучали огромные песты об огромные ступы. Были еще какие-то звуки: жрецы, наверное, хороводы водили, притопывая. Пение иное пошло.

 
Будь же ты густее меда, браженька,
Сокровенных соков будь забористей.
Пусть поющий, выпив кружку, – не шатается,
Но получит дар священный – голос вещего.
Пусть медовым духом дышит,
Хмель же пусть язык распустит,
Пусть горчат слова полынью,
Заплетаются пусть ноги,
Даже речь бессвязной станет —
Лишь бы совесть не плутала,
Не согнуло б ложью правду,
Не состарилась душа бы,
Но младенцем оставалась.
 

Работали весь день, не обедая. Спать легли без ужина. И этак три дня.

Баян наконец узнал, как зовут ребят, чему обучаются. Трое старших – Любим, Лучезар, Любомысл – работали в кузнице, знались с огнем, железо ковали. Погодок, ласковый сосед по столу, именем Горазд, привыкал к золотому делу, к тайнописи.

– А меня куда приставят? – спросил ребят Баян.

– Коли ты внук Велеса, к священным коням, – сказал Любим.

– К жертвеннику! – возразил Любомысл.

– Не гадайте, – осадил товарищей Любим. – Что скажет Благомир, тому и быть.

Пока брага бродила в дубовых бочках, набирая силу, ребята жили беспечно. Им позволили ходить на реку, в лес по грибы, в луга за сладкой клубникой.

«Почему матушке нельзя здесь жить?» – вздыхал про себя Баян.

Однажды утром собрались ребята в Вишневый лог.

Тот лог длиною в двадцать верст, и все двадцать верст – вишневая роща.

– Хорошее у тебя лукошко, – сказал Благомир Баяну. – Не мало, не велико, для нашего дела впору. Вы, ребята, ступайте, а у нас с тобою, Баян, будет иной сбор.

Ребята поклонились верховному жрецу, побежали с горы вниз, в пойму, а Баян пошел, куда повели, в дубраву. Посмотрел Благомир на огорченное личико, улыбнулся:

– Скажи мне, сколько слов говоришь ты за день?

Баян покраснел.

– Не знаю.

– Никто того не знает, – успокоил отрока велимудрый жрец. – Но много или мало?

Баян призадумался.

– Вслух – не много, а про себя много!

– Про себя много! – порадовался ответу старец. – А как ты думаешь, велика ли сила слова?

Баян нахмурился.

– Если складно говорить – велика.

Глаза Благомира стали вдруг колючими.

– Да в чем же сила складных слов? О каких словах баешь, о прибаутках, что ли?

Отрок потупил голову.

– Ты говори, говори, мне лепо тебя слушать! – ободрил Благомир.

– Не знаю я ничего, – сдерживая слезы, пролепетал Баян.

Жрец не торопил, но ответа ждал.

– Когда праздники бывают… Одни запоют, а другие в пляс…

Благомир просиял.

– Знать не знаешь, а догадка твоя многого стоит. – И вдруг охнул: – Волк!

Баян кинулся к старцу, прижался.

Благомир обнял мальчонку, приласкал.

– Напугал я тебя. Ты уж помилуй меня. Видишь – слово пострашнее волка. А можно ведь иначе сказать: волк! Не страшно?

– Не страшно.

– А хотелось взять дубину и бежать бить серого?

– Хотелось.

– Вот и запомни: слово может все.

– Все? – повторил Баян, но от жреца не укрылось сомнение и вопрос в голосе.

Они шли все дальше и дальше, лес стоял тесно, было сумрачно.

– Смотри! – показал жрец на дерево.

– Сова, – прошептал Баян.

– Филин.

Глаза у Благомира расширились, сказал он что-то непонятное, свистящим шепотом, но филин рухнул с дерева, как мешок, и только уж на земле забился, побежал, топорща крылья, налетая на кусты, спотыкаясь о коренья.

– Вот оно слово-то, – сказал жрец. – Не только человек, но птица и зверь ему послушны.

Они вышли к каменной гряде. Благомир протиснулся в узкую щель. Пещера! Чернее, чем в колодце. Жрец взял отрока за руку и по ступеням вел куда-то вниз. Наконец земля под ногами стала ровная.

Жрец высек огонь, запалил факел. Сводов пещеры не видно.

– Я покажу тебе силу слова, – сказал Благомир и погасил факел.

Грянула такая тьма – глаз поколи. Первые слова заклинания жрец сказал шепотом, может, в них-то и таился ключ могущества. Слова росли, голос крепчал. Своды гудели – кружило эхо. Уже Благомир умолк, а слова, не находя неба, бились о стены и не могли угаснуть. Вдруг жрец закричал пронзительно, словно ударил копьем:

– Алаатырь!

В то же мгновение с противоположной стены посыпались с грохотом каменья, и узкий луч света пронзил тьму пещеры.

Благомир положил руку на плечо отрока.

– Вот оно слово! Сильнее меча и тарана. Видишь?

– Вижу, – прошептал Баян.

Они поднялись по ступеням вверх, вышли на свет.

– О пещере никому не рассказывай. – Благомир был бледен, бисер пота покрывал его виски и лоб.

Сел на камень. Посмотрел на Баяна, а у того в глазах уж такой восторг, что даже дрожит весь.

– Садись, – сказал Благомир. – Камни теплые… Я много чего знаю. Одно от учителя моего перенял, другое от людей, а есть, и не мало, что сам нашел в словесном море-океане.

Помолчал, трогая осторожно цветок колокольчика.

– Ишь какой! Кому-то и он звенит.

Сердце у Баяна стучало, и чуткий жрец слышал, как оно стучит.

– Ищу я ныне заветное слово… Много бед у народа нашего впереди. Быть ему в великой славе, но и бедствия ожидают его сокрушительные. Все переживет, перетерпит… На то они и волхвы, чтоб знать да беречь. Вот и хочу поставить сокровенное слово на небесах. Будет как стена, – улыбнулся. – Помогай старику слова собирать.

– А как?! – вырвалось у Баяна.

Благомир показал на осу, ползавшую по камню:

– Поймай!

Баян изловчился, накрыл осу да и вскрикнул, затряс ужаленной рукой. Благомир засмеялся. Притянул мальчонку к себе, подул на его ладошку, пошептал, поплевал на стороны: боль прошла.

– Вот тебе урок. Поищи слова, чтоб отваживали ос от избы, от человека, от дупел с медом.

– А где же их искать? – испугался Баян.

– Повсюду… Лукошко у тебя пусто?

– Пусто.

– Вот как будет полнехонько отборными словами, так все само собой и получится, слово к слову прилепится.

На обратной дороге Благомир пел немудреные заговоры.

– По полям, по долам, по зеленым лугам да по желтым пескам, по быстрым рекам ходил я, волхв именем Благомир, ходил, глядел, слова собирал. Как желты пески пересыпаются, реки быстрые переливаются, как с зеленой травы росы скатываются, так и с меня, с волхва, с Благомира, страх мой скатился бы. С буйной головы, с ретивого сердца, с ясных очей, с кровяных печеней и со всего тела белого.

Поманил Баяна подойти, положил руку на плечо.

– Складно пою?

– Складно.

– Спрашивай, коли чего спросить хочется.

– Про что заговор?

– От испуга.

– Неужто ты, волхв Благомир, чего боишься?

– Кому много открыто, у того страхов великое множество, – вздохнул старец. – Предчувствия томят… Ты слушай да учись ладу в словах.

И опять запел:

– Выйду я, волхв Благомир, во чистое поле, стану лицом ко дню, хребтом к ночи. Акиры и Оры и како идут цари, царицы, короли, королицы, князи, княгини, народы и роды да не думают зла и лиха, а видят меня, волхва Благомира – да сердцами-то возвеселятся, возрадуются. Как не поворотить колесницу небесную, пресветлую, вспять, так и слова моего не поворотить. Во веки веков.

И опять подозвал Баяна:

– Чтоб с пустым лукошком не являться, собирай грибы… Смотри, боровички какие стоят!

Баян рад, что дело ему указали. Собирает крепыши, да все невеликие попадаются, плоховато лукошко полнится.

– Погляди-ка в тех молоденьких дубках, – показал Благомир. – Там место влажное, а землю поутру парило.

Кинулся Баян в дубки, а там – чудо! Стоит гриб – сам в аршин и шапка в аршин.

– Ох ты! Ох ты! – закричал Баян, призывая Благомира.

Волхв подошел, посмотрел, удивился:

– Таких молодцов я, пожалуй, не видывал. Твое счастье.

Нес Баян гриб на плече.

Всяк пришел на этот боровик поглядеть. А ребята, черногубые от вишни, еще и позавидовали товарищу:

– Ты хоть мал, да удал. Тебе сам царь грибов дался!

Баян не смотрел в глаза товарищам: показаны ему были дивные чудеса, а рассказать про то нельзя. Заповедано.

Диво огня

Баяна определили в подпаски. В стаде было сорок коров. Пастухов двое. Один пастух учил подпаска играть на гуслях, другой на рожке. Рожок – берестяной ремень, вырезанный из ровнехонького молодого дерева. Захотелось поиграть, коров взбодрить, зверей пугнуть – свил бересту в дудочку, уставил гудок, полую палочку из бузины, с прорезью: дуй – загудит. Но чтобы играть, гласы выводить – без ученья, без премудростей не обойдешься.

В пойме пригляд за коровами невелик. Разве что овода в солнцепек досадят. Тогда стадо перегоняли к воде, в тень ивняка. Полудничать.

Коров в это время доили, а пастухи обедали, вздремывали. Баян же получал полную волю. Уходил от людей подальше, садился возле осиных норок, пел, что в голову придет.

– Ой вы, осы язвящие! Вы не жгите меня, меня жжет огонь и крапива жжет! Не ходите в мою избу, в дымную, ходите в свою, в золотую да в медовую, заждались вас детки-куклешечки, они криком кричат, медку хотят.

Осы, любопытствуя, вились возле отрока, на голову ему садились. Не жалили, но и прочь не летели от неумелых заклинаний.

Однажды пастух-гусляр укололся о сухую траву. Заругался:

– Ох ты, закручень трава, осиная страсть! Спалил бы тебя, да ос тревожить не хочу.

Баян присмотрелся к травке, а слова уже тут как тут:

– Беру, беру закручень-траву! Беру в бору закручень-траву! На зеленом лугу сожгу, сожгу. Разбегайся, разлетайся, осиный народ.

Но осиному народу не было дела до мальчишьих прибауток.

Пришло ненастье, Баян простудился, и ему было велено пойти со старшими ребятами в кузню, возле огня погреться.

Ворота в кузне – настежь, а жарко. Огонь в огромной печи трубит, как лось. А кузнецы знай подкидывают в ярый зев пни да плахи. Потом взялись мехами пламя раздувать, запели, огню угождая:

 
Как царь багрян, рода дивного,
Как солнце яр, как жизнь пригож,
Как коровье молоко, белехонек.
А норовом зверь, пожиратель дубов.
Размечи, огонь, золотые свои власы.
Загуди, затруби рыжей бурею.
Порезвись, как дитя неразумное,
А натешившись, послужи ты нам, тебя кормящим.
Кто носит дрова, в поту, в дыму, от сажи чернехонек.
Кто служит тебе от зари до зари и ночь напролет.
Распусти своих птиц, раскидай головни,
Не дай никому повязать себя!
А нам послужи, ковалям-кузнецам,
Песнопевцам служи, златословию,
Будь доступен нам да еще певцам,
Как родитель доступен детушкам.
 

Подошли кузнецы к печи, поклонились огню, за дело взялись. Чего-то несут, чего-то оттаскивают.

Расступились вдруг от печи, первый кузнец грохнул по печи молотом, и из жерла – солнце полилось. Такая ярь – потемнело в глазах у Баяна.

Оттеснили его в сторону.

Пока проморгался, молотки по наковальне пошли постукивать. Искры сыплются, как звезды. А кузнецы с двух сторон – хвать да хвать. Зазвенело в ушах. Присмотрелся Баян – меч куют кузнецы.

Подошел Любим, лицо черное, а зубы блестят.

– Жарко у нас?

– Жарко.

– Хорош огонь?

– Диво.

– Пошли подышим, дождик кончился.

Сели под навесом, на дрова.

– Что это? – спросил Баян, показывая на пепельный шар на стропилах.

– Осиное гнездо. Ты не бойся! Если сам к ним не сунешься, они не трогают.

– А что внутри домика?

– Соты. Осиная матка. Видел пчелиные маточники?

– Не видел.

– С палец бывают. Мой отец бортник.

В ту ночь снился Баяну яропламенный меч.

На Любима, Лучезара, Любомысла смотрел он с той поры как на чародеев.

Про выпеченное в печи солнце пробовал на гуслях рассказывать, но красота живого огня была краше, в рожок трубил о своем восторге, но не смел словами волхвовать. Знал: нет у него слов, достойных дива, подрасти нужно. На смирение осы не мог верного слова сыскать.

Белый жеребенок

Вдруг жизнь переменилась. Жрецы день-деньской пели славословия Жертвенному коню. Все мальчики оказались дивноголосыми, а у Баяна горлышко было птичье, серебро позлащенное.

– Нас всех сюда за голос взяли, – сказал Баяну Горазд.

– Я не пел Благомиру.

– Другие волхвы тебя, знать, слышали. Сварог любит чистоголосых.

В день праздника тихое место святилища наполнилось народом. Люди приходили селениями, занимали места на склоне горы перед Белым Каменным конем.

Кое-где в склоне были пробиты ступени, а внизу так даже каменные сиденья для особо почетных гостей.

Восславить Сварога приехал молодой князь Святослав [5]5
  …молодой князь Святослав…– Святослав I (?–972) – князь Киевский, сын князя Игоря. До 969 г. при нем правила княгиня Ольга, поскольку жизнь его проходила в походах. В 964 и 966 гг. ходил на вятичей, в 965 г. разгромил Хазарское царство, воевал с волжско-камскими булгарами, на Северном Кавказе разбил ясов и касогов. В 968 и 971 гг. совершил походы в Болгарию, в 971 г. воевал с Византией. Погиб в бою с печенегами.


[Закрыть]со старшим сыном Ярополком. Святославу было двадцать лет, а Ярополку – шесть. Правительница, княгиня Ольга, крестившаяся в Царьграде [6]6
  Правительница, княгиня Ольга, крестившаяся в Царьграде…– Ольга (?–969) – княгиня, жена киевского князя Игоря. Около 957 г. приняла христианство.


[Закрыть], – идолов и волхвов не жаловала, называла бесами. Не бывала она здесь вот уже десять лет.

С князем приехало сорок гридней. У каждого меч, лук, копье. Но все без доспехов, даже без щитов. Рубахи на всех праздничные, конями на груди расшиты.

Святослав в плечах матерый, станом юноша, одет как все, только шапка на нем белая как снег и опушена белым, горностайкой. Князь снял с седла Ярополка, поставил на землю и, весело улыбаясь, поманил к себе Баяна с Гораздом.

– Ребята, вот вам друг! Покажите-ка ему тайны ваши сокровенные. Побегайте всласть!

Отроки поклонились князю и княжичу, а с места сдвинуться не смели.

Святослав подтолкнул сына к отрокам, но Ярополк уперся, стал красным. Мгновение затянулось, и Баян, страдая, тоже запунцовел. Пустился бежать. Горазд кинулся за ним, за Гораздом княжич.

Остановились у конюшни, где держали священных коней. Ворота были заперты.

Посмотрели друг на друга.

– Батюшка привел в дар белую кобылу с жеребенком, – выдал секрет Ярополк.

– А твоему отцу подарят меч. Я сам к ножнам серебряных коньков приваривал, – похвастал Горазд. – Гривы да копыта золотые, и зубы золотые, и языки.

Княжич, как и его отец, был в круглой атласной шапке, опушенной белым горностаем. Кафтанчик тоже белый, с серебряными пуговицами. Рубашка уж такая белая, аж сияет, по вороту жемчугом шита.

– Мы бы тебя в кузню повели, – сказал Горазд, – да в таком белом кафтане туда нельзя.

– Я в кузне у себя на дворе был, – сказал княжич.

– Хочешь, на озеро пойдем? – предложил Баян. – Уж такое глубокое! А на дне свет.

– На озеро – нельзя! – Ярополк аж ногой топнул. – Меня к воде не пускают без гридней.

– Горазд! Горазд! – послышались торопливые оклики.

– Я тут! – откликнулся отрок.

– Тебя в златокузню зовут! – крикнул запыхавшийся Любим.

Баян и княжич остались одни.

– Хочешь, я тебе такую покажу тайну, какой даже волхв Благомир не видывал? – спросил Баян.

– Покажи.

– А в лес тебе можно?

– Если не больно далеко.

– А мы не далеко. Видишь, кипрей растет?

Побежали. Остановились перед цветами, обступившими молодые дубки. Баян осмотрелся, не следит ли кто. Приказал княжичу:

– Замри!

И снял с цветка язычок розового пламени.

– Хочешь подержать?

Княжич молча протянул ладони.

Баян бережно передал огонек. Ярополк смотрел то на чудо, то на удивительного отрока.

– Давай!

Баян забрал душу кипрея, вернул тотчас воспрянувшему цветку.

– Ты, княжич, про это никому не говори!

– И бабушке нельзя?

– Ни единому человеку.

– Не скажу.

– Поклянись.

– Клянусь белым конем Сварога.

Баян перевел дух.

– Ты волхвом будешь? – спросил Ярополк.

– Не знаю. Меня учат на гуслях играть да слова искать.

– Слова?

– Не простые. Заветные.

– А-а! – сказал княжич и посмотрел на отрока с завистью.

– А ты князем будешь? – спросил Баян.

– Буду, если не убьют.

– Кто?! – изумился Баян.

– Злые люди. На князей охотятся, как на красного зверя. – Ярополк смерил отрока взглядом с ног до головы. – Если будет божье изволение на княжеский стол мне сесть, я тебя к себе возьму.

– А зачем?

– Я буду княжить, а ты будешь советы давать. Тебе сколько лет?

– Восьмой год пошел.

– А мне шесть, ты почти на два года меня умнее.

– Иные старые, да глупей молодых.

– Нет! – решительно взмахнул рукой княжич. – Моя бабушка на сорок лет старше моего батюшки и на сорок лет мудрее… Ты об этом тоже никому не говори. Ни единому человеку.

– Дать клятву?

– Не надо. Ты знай да молчи.

– Ладно, – согласился Баян.

Вдруг разом затрубили турьи рога, призывая народ и волхвов прийти и поклониться Сварогу и Роду.

– Бежим! – Баян взял княжича за руку, и они помчались к Белому Каменному коню.

Ярополка забрали гридни [7]7
  …гридни… –в Древней Руси княжеские дружинники, телохранители князя, жили в дворцовых помещениях – гридницах.


[Закрыть], а Баяна увели с собой волхвы одеваться в священное платье.

Под гуды рогов жрецы, в пурпурных мантиях, в пурпурных чеботах, с пурпурными повязками на головах, спустились с горы к жертвеннику, а другие стали на вершине, над конем.

Рога смолкли. В наступившем безмолвии, будто вытолкнув золотую песчинку, пробился из недр земли родник. Родник журчит тихонько, и голос тоже сначала оробел от своей одинокости.

– Свет денницы явился Белому коню! И окунул он морду в ясли и ел свет дней, как зерна пшеницы, Колыбель света – море Востока.

– Дивно! – ободрил Благомир Баяна.

Отрок набрал воздуху перед вторым стихом, и теперь его голос, трепеща, полетел золотым солнечным зайчиком к солнцу:

– Свет звезд ночных явился тебе, скачущий по временам, как сеновал, что позади тебя. Колыбель ночи – в Западном море. Почуяв себя конем, ты помчал на себе богов. Почуяв себя жеребцом – ты понес на себе небо и пращуров наших. Почуяв себя лошадью – ты позволил людям положить на себя седло. Море – твоя колыбель, небо – твой отец, твоя мощь, земля – твоя мать, твоя опора.

Волхвы, стоявшие на горе, опустили огромное пурпурное полотнище, покрыв скалу до земли.

Будто во чреве земли пробудились вещие голоса. Низко, величаво зарокотал хор волхвов.

– Заря – голова жертвенного коня, солнце – его глаз, ветер – его дыхание, его раскрытая пасть – огонь. Год – тело жертвенного коня, времена года – его сердце, дни и ночи – его ноги, небо – его спина, земля – его брюхо, страны света – его бока, облака – его жвачка, реки – его жилы, печень и легкие – горы, леса и травы – его грива и хвост. Когда он оскалит пасть – сверкает молния, когда он дрожит – грохочет гром, когда он испускает мочу – льется дождь, когда он ржет – мы пробуждаемся к жизни.

Жрецы на вершине горы расступились. Раздался нарастающий топот, нутро земли загудело. По вершине горы мчался белый, сияющий на солнце конь.

Край скалы все ближе, ближе, и все яростнее скок! И было видно снизу – подковы золотые.

Баян узнал: это был конь, который ласкался к нему.

Тоненький крик взметнулся в небеса, но было поздно. В то же мгновение конь прянул в небо. Грива на нем стала дыбом, хвост потянулся, как перистое облачко. Дивный скакун не закувыркался в воздухе, он летел, может, и не ведая, сколь жестоко примет его тяжкая земля.

Гора скрыла падение. Удара тоже не слышали. Запел хор. Медноголосие волхвов посеребрили альты отроков, и алмазными просверками вспыхивали дисканты Баяна и Горазда. Звуки удесятерялись скалами, и людям чудилось – поют земля и небо:

– В жертву жертве жертвой воздали Сварог и Род по обряду первых жертводаяний. И стала жертва владычить над Сварогом и Родом и дивно расплодилась.

В это время по долине погнали табуны коней, стада коров, овец и коз бессчетно.

– Любо! – крикнул князь Святослав.

– Любо! Любо! – подхватил народ, радуясь обилию скота.

Волхвы выждали и снова запели:

– Как Сварог и Род свершали жертву пред единым богом, перед жившими прежде них, бессмертные бессмертным с бессмертной мыслью, так и мы да будем жить на вышнем небе, да вострепещут наши сердца на восходе солнца.

К жертвеннику подвели золотого коня, Баян такого и не видел. Коня закололи. Текла кровь по желобу вокруг жертвенника, запылал огонь.

Благомир с верховными жрецами осмотрел внутренности коня, и только потом расчлененную конскую тушу отдали пламени.

– Скажи нам, волхв, что ожидает нас? – спросил Святослав Благомира.

Любое слово в священном месте, сказанное даже шепотом, звучало явственно.

Благомир встал перед народом. Волхвы сняли с него пурпурный плащ, облачили в белый. Сняли пурпурные чеботы, надели белые. На голову возложили золотой обруч с двумя вздыбившимися конями.

Благомир поднялся на белый, торчащий, как палец, камень. Воздел к небесам руки. Концы плаща, прикрепленные к запястьям золотыми браслетами, стали как крылья.

– Доля волхва Сварога говорить истину.

– Говори! – крикнул Святослав.

– Впереди, князь, у тебя великие войны и великая слава… Но то впереди. Уже у самого горизонта клубится тьма. Туча закроет небо, а дождь не прольется, ибо в ноздрях моих запах дыма, в ушах – плач плененных, в сердце – боль по зарезанным.

– Кто враг? Кто?! – закричал Святослав.

– Хазары, хазары! – зашумел народ.

– Хазары, – сказал Благомир.

Святослав вскочил со своего места, взбежал на камень, потеснив Благомира.

– Я клянусь вам, русичи! Сварогом, Родом, жертвенным огнем! Как только княгиня Ольга, моя мудрая мать, отдаст мне узду власти, я пойду на Хазарию. Хазария станет – пепелищем.

– Когда ждать хазар-то?! – кричали встревоженные люди.

– Не завтра. Перезимуете с миром, – сказал Благомир.

Вдруг загрохотал камнепад. Может быть, это падали камни с душ: не завтра беда, и ладно.

Пир во славу Сварога, в память Рода и пращуров устроили на лугу возле кургана, малоприметного от древности. Потешить народ вышли отроки-селяне. Рубились деревянными мечами. Самого лучшего, победившего всех, князь Святослав взял в свою дружину.

Гусляр-пастух, учивший Баяна игре, спел, славя народ, про оратая:

 
Оратай-то орет да посвистывает,
У оратого сошка поскрипывает.
У оратого сошка красна дерева,
А омешики серебряные,
А присошечек красна золота…
 

У княжеского гусляра иные были песни: о битвах пращуров, о седой старине, о временах незапамятных. Пел о море Восточном, о соленом, жить бы там поживать – вода не пришлась по вкусу боевым коням. Пел о дивном Белом царстве, о чародеях-витязях. Не мечами рубились, не копьями сшибали с коней. Разили словом. Слово было мечом, и слово было щитом. Слово вздымало бурю, и слово бурю укрощало. Пел гусляр о могучих князьях, покоривших все земли, все царства. Щеки у Святослава пылали, вздыхал он, обремененный жаждой испытать дедовские походы.

Поднимал князь чашу во славу славных людей. Их кровь в сердце стучит, зовет изведать, что там, за далью-то. Славные люди по земле хаживали, как по избе. Другую чашу пил Святослав за дедушку Рода, в уделе которого не было ни углов, ни межей. Третью – за здоровье дружинушки хороброй.

Благомир шепнул Баяну:

– Смотри и помни. Поднимает князь чаши полные, да не пьет досуха, губы мочит в пене. Се князь – не пропьет ума, не остудит сердца – питьем.

Княжич Ярополк под долгие сказания гусляров, под звоны и рокоты струн прикорнул, положа голову на кулачок. Все проспал.

Подносили князю заговоренный меч, острый, будто жало пчелы. Волхвы, показывая совершенство оружия, рассекли надвое железный шлем, а потом девичью косу.

Святослав отдарил волхвов белой кобылицей с белым жеребенком. Да сверх того поднес саадак [8]8
  …саадак…– в старину так называли лук с налучником и колчан со стрелами.


[Закрыть], полный серебряных гривен.

Провожая, волхвы подали князю ковш священной браги. Но и теперь Святослав не пожадничал, пригубил дивный напиток и отдал дружине, чтоб каждый испил. Ярополк не проснулся. Сладок сон в детстве, неодолим.