Текст книги "Дыра (СИ)"

Автор книги: Владимир Гарасев-Иванов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

Сыграть что-то похожее на запахогенный престиж компаньоны могли – у них были куртки.

Для свиты же пришлось придумывать понты специально.

Квакин приказал пошить им форму, состоящую из штанов и рубах, совершенно, разумеется, одинаковых, и имеющих кучу карманов. Местные совершенно не использовали карманы, – возможно потому, что носить в них было особенно нечего. Рубахи отличия ради засовывались в штаны, а штаны держались на широких кожаных ремнях. Это тоже было нетрадиционно – местные подпоясывалист веревками. Еще местные носили шляпы, плетеные из какой-то соломы. Вместо такой фигни Квакин приказал пошить панамы-афганки. Некоторое количество разнообразной нашиваемой фурнитуры быстро соорудили деревенские кузнецы. А копаньоны покрасили ее в золотой цвет – в Ставке нашлось несколько баллончиков с краской.

Квакин решил было идти на переговоры в панаме, но вдруг вспомнил, что есть на свете такая вещь, как треуголка. И ему с Пинком изготовили две треуголки, из отличной свинячьей кожи, а компаньоны покрасили их в черный цвет.

Но главный понт свиты состоял в халатах, которые простирали в машине вместе с новыми, но очень дешевыми пинковскими джинсами. В результате халаты преобрели голубоватый оттенок, совершенно в сдешних краях невиданный и загадочный до офигения.

Армию тоже одели свитообразно, только карманов пришили поменьше. Чем выше был ранг служащего, тем больше было на его форме карманов.

Однако, с армией было все же не все в порядке – уж слишком она была малочисленной. После деревенского рейда и пленения остатков городского отряда в квакинской армии служало пятьдесят человек. Но это явно не хватало для сил, пришедших навести порядок на целом уровне.

Посему Квакин приказал мобилизовать всех чуваков, до которых удалось добраться, сделать им деревянные мечи, заправить рубашки в штаны и учиться ходить строем. Многому эгриботы не научились. Но оказалось вполне возможно построить их правильными прямоугольниками на таком расстоянии от города, чтобы видно было, что что-то там есть, но не видно – что именно.

Через неделю после начала потопа Квакин во главе своих соратников, в коружении вооруженной свиты, явился к воротам и утроился в некотором отдалении. Во-первых, со стены могли чем-нибудь бросить. Во-вторых, из-под ворот подтекала городонаполняющая жидкость, и воняла еще хуже, чем пересохшая речка. Среди свиты пребывало несколько особо горластых бойцов, так как лично вести переговоры с такого расстояния один человек не мог, не рискуя сорвать голос.

Квакин и Пинок восседали на носилках, под навесиками. Задницы их покоились на снятых с Капсулы креслах – вот уж точно, предметах доселе невиданных.

Первый крикун выступил вперед, и потребовал городское начальство для переговоров.

Как и следовало ожидать, начальство само на стене не показалось. Тот же, кто показался, позиционировал себя как лицо полномочное и чрезвычайно доверенное.

Квакин передал, что требует для переговоров делегацию в составе десяти представителей различных государственных учреждений. От них не требуется что-то сразу решать. Они должны передать информацию тем, кто может принять решение. И пусть это будут люди, известные народу. С непоми кем он говорить не будет.

Полномочный представитель, а также еще немаленькая куча людей на стенах обозрели явление Квакина и свиты, наверняка подметили маячащие на горизонте, подобно пучстынному миражу, стройные прямоугольники крестьянского ополчения, потолковали между собой и обещали делегацию прислать.

Квакин передал, что хочт видеть делегацию завтра в то же самое время.

Ему пообещали, что так оно и будет.

Обещание было исполнено.

Десять человек спустились пов веревочной лестнице со стены и предстали перед Квакиным и свитой.

– Это не самые главные, но я всех их знаю, – негромко сказал Квакину по-прежнему похожий на Бен-Ладена Четвертак, – замы министров и прочее, того же уровня. Причем из тех, кого действительно все знают...

Квакин принял серьезный вид – он уже научился принимать его в треуголке – и сказал речь.

Из речи его выходило, что некое высокое начальство поручило ему расследовать злоупотребления, чинимые в Чисто-место и подчиненных ему территориях, и злоупотреблений таких уже найдено много. Он подчеркнул, что не компетентен называть имен тех, по чьему поручению действует. Зато он компетентен применять военную силу так, как сочтет нужным.

При этих словах его уже готовые люди сперва поставили перед переговорщиками несколько десятков мусорных мешков, а потом развязали их. Полюбовавшись на неслыханный материал, переговорщики тотчас за тем смогли сменить тему – традиционно, в мусорных мешках компаньоны хранили головы поверженных врагов. Головы сохранились прекрасно – их только что вынули из морозильников Ставки и доставили в окрестности Чисто-место в Капсуле. Они еще не успели оттаять.

Квакин спросил, все ли понятно по данной части переговоров.

Довольно стройным хором его уверили, что понятно все.

Мешки исчезли вместе со своим содержимым.

Далее Квакин сказал вот что.

Люди, пославшие его, не нуждаются в виноватых. Разве что в нескольких. Но поскольку злоупотребляли решительно все, в числе этих нескольких может оказаться каждый. Однако все эти скучные, надоевшие, общеизвестные злоупотребления не есть его главная цель. Его цель – полное раскрытие заговора против вышестоящего начальства, о котором у этого начальства есть информация. Он, Квакин, не склонен к поспешным решениям. И лезть не в свои дела он не любит. И ему вовсе не поручено поступить с местными боссами так, как они поступают с ни в чем не виновными людьми только потому, что очередная песчаная буря засыпала очередные поля. Он хочет, чтобы ему выдали главных организаторов заговора. Двое-трое из них должны быть живыми. Прочие – не обязательно; если отцы города сами, осознав свои гражданские обязанности, пресекут их происки – им же лучше. В городе возможны перемены, но никто из тех, кто помог ликвидации заговора, не будет лишен права злоупотреблять в будущем... то есть, он хотел сказать – не будет ущемлен в правах. Они также никогда не будут привлечены в качестве свидетелей по делу об этом заговоре. Они же не настоящие заговорщики и ничего толком не знают, правильно он понял? Живые главные расскажут все сами, причем показания их против подельников в расчет приниматься не будут. Мертвые главные их не опровергнут...

Его заверили, что он понял совершенно правильно: если в городе есть заговор, то лучшие горожане, безусловно к нему непричастные, сами назначат... то есть выявят заговорщиков, и сдадут их почтенному представителю, с коим имеют высокую честь говорить.

Если – сказал Квакин далее – отцы города принимают эти условия, то они должны распорядиться, чтобы все мужское население города покинуло его мелкими партиями, без оружия, и сдалось далее указанным лицам. Отцы города нест отвтетственность за сохранность архивов. Кроме заговорщиков, все гарантируется безопасность.

Для ответа назначен был следующий день.

На следующий день Квакин получил: троих живых заговорщиков, некоторое количество метрвых, и уверение в том, что не только мужское, но и женское, и детское населние только о том и мечтает, чтобы покинуть город как можно скорей. Причем женское готово оказать великодушным посланникам великих вышестоящих господ максмум внимания в цивилизованных рамках.

Через два дня все население покинуло город и было размещено – на разных условиях и с разной степенью комфорта – в наскоро возведенных бараках под достаточной охраной.

Квакин отдал приказ об откопке городского ануса и о сборе всех лопат и ведер, какие только можно найти в округе без парализации хозяйственной деятельности.

Глава 11

Следы богов

Целую неделю городские жители жили в бараках, а работать ходили в город. И видят местные духи, так старательно они давно не работали. За неделю неведомо сколько ведер чистой воды из речки выше города, где та вовсе не была вонючкой, вылиты были на киирпичные моствые и полы. Там, где задерживалось смытое, безостановочно мелькали лопаты. Люди Квакина следили, чтобы не было мародерства. Через неделю город был чист и пуст – Квакин хотел осмотреть и изучить его без присутствия местных.

Обзаведясь несколькими помощниками из местных, приглашая то и дело консультантов из различных ведомств, Квакин, Пинок, Долбила и Четвертак вникали в дела; каждому Квакин выделил направления сообразно его предполагаемым способностям.

Прямо сказать – особых сложностей не обнаружилось. Законодательство было крайне запутано, но традиции и основанная на них законоприменительная практика – очень просты. Городское хозяйство поражало примитивизмом, а ремесла – кустарностью. Огромные архивы состояли почти исключтельно из бюрократической переписки, судебных дел и доносов. Причем переписка показывала, что одни и те же меры циркулируют в местном управлении с периодичностью лет в десять, и тихо забываются всякий раз, а потом повторяются как что-то новое. Судебные решения были совершенно стереотипны. Квакин было надеялся, что фантазия проявится в доносах – он помнил, как их с Пинком трусы вызвали сразу два обвинения. Но и эти его надежды не оправдались. Оказалось, что терроризм и педофилия – просто самые распространенные сведения, которые приято распространять в городе о своих врагах. На третем месте стояло злоупотребление печками для готовки еды, которые, по всеобщему мнению, усиливали жару. Лет двадцать назад место печек занимали часто открываемые погреба – от этого в городе становилось значительно холоднее... Всю эту хрень, ясное дело, Квакин сам не читал, а слушал в исполнении некого чиновника, который ходил за ним и зачитывал очередной опус, когда у Квакина не было более важного дела.

А важное дело у него было – он хотел как можно больше узнать о следующем уровне.

Увы – и тут его ждало полнейшее разочарование!

С помощью местных он обнаружил множество письменных документов, котрыми обменивались этот и следующий уровни. Но выяснить их них удалось только вот что.

Во-первых, следующий уровень был королевством, и возглавлял его – надо же – его сиятельство король. Корлевство имело название, а король – имя, но в данном случае это не имело значения.

Во-вторых, первый уровень отправил на второй энное количество нескоропортящейся жрачки, свиной кожи, кактусовых колючек, хлопка и телок. Квакин поискал разъяснение отправки телок, но не нашел. Чиновники этого тоже не знали.

В-третьих, второй уровень прислал за вышеуказанное энное количество медной монеты.

В-четвертых, со второго уровня на первый раз лет так в десять приезжала комииисия Министерства колоний, и составляла акты. В актах указаны были недостатки, котрые надлежало исправить к приезду следующей комиссии.

В-пятых, лет пятьсот назад второй уровень завоевал первый и продиктовал ему условия которые, в целом, сохраняются и по сей день.

В-шестых – если пойти вон по той дороге, через пару недель упрешься в пост. Это граница королевства. За нее никого не пускают.

И все.

Ни один документ, ни один человек не мог пояснить, что еще, кроме потребителей еды, свиной кожи, хлопка, колючек и телок, а также Министерства колоний, ее комиссии, медных монет и короля, находится на втором уровне. Впечатление было такое, что абсолютно всем это абсолютно по барабану.

Правда, Квакин не расспрашивал о втором уровне явно. Ведь местные были уверены, что он должен знать больше них. Но он мог, например, спросить министра внутренних дел, оказывали или нет органы королевства влияние на местное законодательство. Ему отвечали, что не оказывали... Таких узких вопросов о связях со вторым уровнем он задал сотни, самым разным чиновникам, но никакого влияния не обнаружил.

Квакин решл поискать хоть что-то полезное в исторических архивах, но их не оказалось.

Как??!!

Очень просто – архивов нет. И никогда не было. В ответ на очередное его удивление один высокий чиновник сказал:

– А чего туда класть-то? Вранье – никто не поверит. Правду – а как узнаешь, к чему и когда ее подошьют?

Отчаявшись подготовиться к дальнейшим действиям как следует, Квакин решил действовать, как получится.

Он написал письмо в министерство колоний, в котором сообщил что он и его названный брат, воспитанные отшельниками в пустыне, в ответ на мятеж в Чисто-место с целью выйти из-под королевской власти возглавили сопротивление этому мятежу, и подавили его. Сейчас они контролируют ситуацию, но совершенно не разбираются в том, какие еще действия и кто может предпринять против интересов короля. Посему они просят прислать помощь. Сами же они будут счастливы получить возможность и дальше служить королю в том качестве, в каком изволят их воспринять компетентные лица. Для подсказки: у них есть немного надежных и обученных людей, которым не терпится защитить интересы короля в какой-нибудь горячей точке; возможно такой, где присутствие официальной королевской армии нежелательно по причинам дипломатическим.

Долбила с небольшим отрядом взял письмо, и убыл на границу.

Но не один.

Конечно, разоблачение заговоров против начальства – давнее и традиционное средство для подчиненных заслужить начальственное внимание. И ничего плохого в том нет. Но ведь из кляуз дачу не построишь. Надо было порадовать начальство чем-то посущественней раскрытого заговора...

Посему Квакин распорядился подготовить к отправке в королевство внеочредные подати – пусть смена власти поимеет для ихнего величества практический результат.

– Это невозможно! – воскликнули чиновники хором, – мы и очередные не всегда полностью платим! Потом, конечно, приходится подносить проверяющей комиссии министерства колоний – но чего не сделаешь для родного города! Да еще песчаная буря сколько позавалила!..

– Чуваки, – сказла на то Квакин, – я скоро месяц как буду вашим главным боссом. Юбилей, однако! Я жду подарочков! Золотых колечек, к примеру! Но поскольку я знаю, что золотых колечек у вас нет, а главное колечко – именно, власти – я напялил на свой палец сам, то в качестве подарочка готов принять все эти жрачки-свинячки, хлопок и прочее. Вы же с каждой подати отпиливаете понемногу, и храните у себя. Я понимаю, что это не воровство. Что это вы собираете на поддержку родного государства в трудную минуту. Потому и не осуждаю. Ну вот, эта минута настала. Я напишу, сколько будет с каждого...

Потом Квакин собрал свой Совет Четырех, и сказал:

– Надо изъять барахло на подати. Пошарить по деревням. По всяким местным богачам. Подумайте, как это сделать внезапно и тайно, чтобы попрятать не успели.

– Квакин, – сказал на это Пинок, – ты же вроде хотел совершенствовать рыночные отношения. Реформировать банковское дело на здоровой основе... Как в это вписывается военный коммунизм?

Квакин перестал маячить за спинами сидящих за столом соратников, поставил на стол кружку с ананасовым соком и сказал:

– Военный коммунизм никуда не вписывается. Вообще. Это просто средство оттянуть конец света. Конец света светит нам неизбежно, потому что в делах и так бардак и развал, люди и так жрут через раз, да еще эта гребаная песчаная буря... Кто-нибудь из вас собирается заняться уничтожением лишних эгриботов, которым теперь не хватит земли, как это здесь принято? И я не собираюсь. Я собираюсь уменьшить местное население, создав армию и уведя ее на фиг отсюда – туда, где она сможет заработать... Рыночные отношения – это обмен. Но здесь ни у кого ничего нет, кроме кучки бандитов, которым не с кем меняться, потому что все они наворовали одно и то же. Рыночные отношения – это, блин, роскошь для общества! Они требуют богатства – или в карманах, или хотя бы в природе, чтобы было, к чему труд приложить. Пирамида – устойчивая вещь. Но пирамида, стоящая на верхушке, сама нормально не встанет. Она фигакнется на бок, и будет так валяться, пока ее не растащат по камешку! Если естественность уже нарушена, возможно только ручное управление. Это неправильно. Но кто вам, блин, сказал, что общество всегда может жить правильно? Если каждый человек живет неправильно, если он болт бьет на все, кроме своей лени и жадности – как это общество может в целом быть правильным? У него два пути. Первый – развалиться: одни вымрут, другие сбегут, третьи одичают. Второй: явится великий вождь, и будет рулить. Тут возможны варианты... Будет у ни рыночное общество. Уйдет армия, остальные получат назад хоть немного у них награбленного, чтобы было, что на что поменять, было чем заплатить за труд – тогда и будет. Они тут дорыночились до того, что у одних – все, а у других – ничего. От такой беды два средства – наган да ксива...

Посовещались, и решили вот что.

Для начала истребить хапуг – слишком много жрут.

Далее, вывезти из деревень еды для снабжения армии, а на самом деле сделать эту еду королевской податью. Армию же кормить из того, что собрано в городе.

Конфисковать всю медную мелочь и включить ее в подать, а вместо нее раздать ассигнации с подписью Квакина – кваки. Одна монета – один квак. На это умный Пинок напомнил о судьбе доллара посте отмены золотого эквивалента.

– Пинок, – сказал Квакин, – это фигня. Я же говорю: про правильное – забудь! Здесь все неправильно! И можно только стараться уклониться от полного писца – хотя бы ценой все новых и новых неправильностей. Ну не годятся местные для правильной жизни!

Пинок подумал, и соласился.

И предложил один пункт от себя. А именно: в качестве подати телками в королевство отправится городской бордель. В полном составе. Чтобы дать место свежим кадрам и доход голодающей деревне. Потому что хотя не каждая свинарка может управлять государством, это уж должна уметь каждая.

– То есть, нынешний состав городского борделя ты уже перетрахал, – уточнил Квакин.

Пинок с неподдельной гордостью кивнул:

– В здоровом теле – здоровый дух! А почему, ты думаешь, я могу руководить по шестнадцать часов в сутки?

Надо сказать, что на протяжении всего того времени, что пошло со сдачи Чисто-место, охрана и секретарь Квакина постоянно сдерживали натиск несметной орды просителей, повсеместно и ежечастно осаждавшей его. Секретарь, местный чиновник из не самых тупых, организовал несколько очередей этих просителей, в зависимости от важности просьб. Классификацию просьб по важности составил для него Квакин. После рабочего дня он обычно читал несолько десятков просительных обращений. В девяти случаях из десяти оказывалось, что под видом важного дела проситель клянчит что-то для себя или доносит на врага. Народ быстро узнал, что терроризм, малолентних и печки Квакин не рассматривает в принципе, и стали писать про заговоры. Уж заговоры ему точно должны быть интересны! С чего бы ни начиналось письмо, завершалось оно почти всегда одинаково – заговором. Когда Квакин внес в списки неподваемого ему для рассмотрения и заговоры, жить ему стало заметно легче.

Но однажды попалось письмо, которое заинтересовало его.

Человек, подписавшийся как Кладовой, просил его оградить от вандализма и разграбления некое хранилище редкостей. Письмо состояло из трех строк. Но оно заинтересовало Квакина так, как ни одно описание готовящегося против него заговора, даже поначалу.

Значит, здесь все-таки есть что-то еще, кроме сутяжничества, доносов и заботы о климате?

Квакин тотчас вызывал секретаря, и попросил немедленно разыскать подателя письма. Дело было вечером, но на утро у Квакина была назначена куча дел.

Часа через два перед ним стоял человек, которого Квакин сразу узнал.

Нет, он никогда не видел его раньше.

Но это лицо, эти глаза, эта речь не могли принадлежать просто боту. Это был Третий – после Долбилы и Четвертака.

Кладовому на вид было лет шестьдесят – возраст, немалый для местного, даже из элиты. Он был скромно, но неплохо одет. Когда они начали разговор – о том, кто такой пришедший, и в чем суть его просьбы – Квакин внимательно наблюдал за ним. Третий тоже должен был узнать его – и он его, конечно узнал. Квакин совершенно отчетливо заметил, как и когда это произошло. В лице Кладового отразилось удивление а потом – странное, давно не виданное Квакиным чувство, которое он мог назвать только радостью.

Но разумеется, на ходе разговора это взаимное узнавание не отразилось – Квакин понимал, что Кладовой не признает сходства между ними быстро. Долбила был деревенский чувак. Четвертак – начинающий офицер. И тот, и другой наверняка никогда не встречали таких, как они сами, и могли просто не понимать, что отличаются от других. Оба почуствовали доверие к Квакину. Но что тут такого? Бывают люди, не похожие на других. Бывают люди, вызывающие доверие...

Кладовой прожил не свете достаточно долго для того, чтобы понять, что он – не случайность. Он мог встречать подобных себе. И он занимался чем-то таким, что связано с редким и необычным. Он сказал, отчего его род получил такую кличку – от того, что была в нем традици собирать необычные предметы, и припрятывать в кладовке. Род же этот издавна был весьма состоятелен. Кладовой с молодости собирал старые предметы искусства. А это не слишком популярное занятие в нынешние времена... Да, вполне воможно – он мог знать куда больше, чем Долбила или Четвертак о том, кто такие они все.

Но позвольте – предметы искусства? Что именно понимают здесь под этим словом?

Вероято то же, что и везде. Картины. Скульптура. Книги.

Здесь все это есть? Откуда?

Все это очень старое. Самым юным вещам лет пятьсот. Может быть, и тысяча. Но возраст сложно определить. Возраст многих вещей ему неизвестен – нет никаких признаков, по которым его можно узнать.

На это кто-нибудь посягает?

В обычные времена нет. Но сейчас начинаются перемены. Кто знает, что может произойти? Если это будет утрачено, то утрачено навсегда. В городе нет другого хранилища таких вещей.

Можно ли осмотреть это?

Конечно. В любое время.

И сейчас?

Разумеется.

Квакин вскочил со стула, и, взяв охрану, пошел темными улицами за Кладовым.

Кладовой довел Квакина с охраной до дома в богатом кватале, хорошо охряняемом. Кроме того, в обширной прихожей помещался охранник уже частный.

Кладовой взял с какой-то тумбочки подсвечник с семью зажженными свечами, и жестом пригласил Квакина подняться на второй этиж.

Оставив охрану в прихожей, Квакин пошел за Кладовым.

Погремев массивными ключами, Кладовой распахнул перед ним массивную, обитую темным металлом, дверь:

– Прошу вас.

Квакин вошел.

Даже в состоятельных домах Чисто-место преобладали очень небольшие комнатенки, и дом Кладового исключением не был.

Да – вот уж чего не ожидал Квакин увидеть в этом высокопродвинутом городе!

Вся стена напротив забранного решеткой окна представляла собой сплошной стеллаж. И почти весь он был уставлен книгами. И запах был подобающий. Квакин уже принюхался к городской вони, да и генеральная уборка изрядно ее поубавила. В комнате был совершенно особенный запах, которого Квакин не знал. В свете свечей корешки книг казались очень темными; то здесь, то там на них поблескивало золото.

Квакин подошел к стиллажу.

Кладовой за его спиной зажигал одну свечу за другой, и в комнате становилось все светлее. Стеллаж переливался золотом все ярче, все виднее было тисненые по коже детали переплетов...

– Я могу посмотреть их? Руки у меня чистые...

– Да, конечно, – сказал за его спиной Кладовой.

Квакин выбрал корешок покрепче с виду, и вытащил книгу.

Книга оказалась неожиданно тяжелой. Коричневый кожаный корешок продолжался на обе обложки. Бумага обложки, темно-зеленая, была не глянцевая, но очень гладкая, и кажется, отражала свет свечей. Уголки оклеены были треугольничками кожи.

Он открыл книгу. Буквы названия напоминали готические. Они показались Квакину очень изящными; присмотревшись, он понял, что они еще и очень красивы.

"Об обращении небесных сфер".

Он начал листать.

Страницы, чуть желтоватые, но превосходно сохранившиеся, плотной глянцевитой бумаги, покрыты были теми же окологотическими буквами, но упрощенными по сравнению с названием; они читались легко, их хотелось рассматривать. Нередко попадались рисунки: какие-то приборы, верно – для измерения углов; карты созвездий. Формулы, написанные похожими буквами, но как бы прописными.

С самыми сложными чувствами, почти потрясенный, с книгой в руках Кваин повернулся к Кладовому:

– Я никогда не видел ничего подобного!..

– Там, где вы выросли, не было книг?

– Были, и много. Но они... такое впечатление, что они были сделан только для того, чтобы покупатель забрал их с прилавка. Наши книги иногда рассыпаются, когда их читаешь. Эти сделаны на века...

– Эти просто хорошо сделаны. Журналы похожего возраста тоже иногда рассыпаются в руках. Правда, там и написано не про... – он присмотрелся, – обращение небесных сфер. Там написано про то, что забудется раньше, чем рассыпется самая непрочная книга... Что написано в ваших книгах?

Квакин пожал плечами:

– Обычно – то, что забудется, едва книга будет закрыта. Всякие придуманные истории, сделанные по одному из нескольких образцов. Тусуют одно и то же, как карты в колоде. События разные, но схемы одни... Такие книги стоят дешево. Все в них стоит дешево: бумага, обложка, мысли, работа... – он снова пожал плечами.

– Но ведь, наверное, есть и другие книги? С не дешевыми мыслями.

Квакин кивнул:

– Есть. Некоторые из них признаны классикой, и даже издаются попрочнее, чем прочие. Но... мысли... иногда мне кажется, что наши мысли ходят по кругу. Всем им довольно много лет. Все их придумали, когда люди очень мало знали об окружающм их мире. О людях...

– Что это за мысли?

– О смысле жизни, о добре и зле, о совести, о том, как лучше устроить общество.

– Что же можно узнать такого, что отразиться на мнении о добре и зле, о смысле жизни?..

Вопрос содержал отрицательный ответ, и Квакин чуть заметно, но явно отрицательно качнул головой:

– Самое главное: почему мы такие, какие есть. Почему мы хотим того, чего хотим. Почему, если мы попробуем убедить себя в том, что хотим другого, то не сможем быть счастливы.

– Как это можно узнать? В этих книгах, – Пылеед кивнул на стиллажи, – дано много ответов на вопросы, которые вы сейчас заданы. Но все эти ответы придуманы. Обычно – из самых лучших побуждений. Но побуждения не прибавляют обоснованности.

– Ведь можно узнать законы, по которым движутся планеты?

Кладовой кивнул:

– Можно. Планеты подчиняются, в сущности, очень простым законам. Их основы были известны тысячелетья назад. Человек, чью книгу вы держите, сделал большую но, в сущности, не сложную работу... для тогдашнего уровня; сейчас это едва ли возможно... И этой работы хватило для того, чтобы открыть законы движения планет. Человек неизмеримо сложнее.

Квакин отрицательно покачал головой:

– Уровень, на котором работал этот человек, в наших краях превзойден неизмеримо. Так же, как он измерял положения планет, мы можем измерять человека. Мы открыли, что каждая черточка человека записана в неких очень маленьких частицах его тела, которые он получил от родителей или более далеких предков. Эти частицы создают человека, и никакая сила в мире не может им помешать. Внешняя сила может только попробовать исказить то, чем под их влиянием становится человек. Убедить его в том, что его желания или предосудительны, или ему не хватит сил выполнить их. Если он поддасться этой внешней силе, то потеряет способность быть счастливым. Если он выполнит то, что хотят от него силы, заложенные в этих частичках, то будт счастлив.

– Чего же они хотят?

– Обычно – совсем не того, что придумывали про людей изобретатели идеальных обществ. И вообще всех и всяческих идеалов... Они хотят, чтобы как можно чаще и как можно сильнее мы чувствовали, что живем. Хотят, чтобы мы действовали, добивались своего, умели сильно хотеть. Живое существо совершенствуется, только преодолевая препятсвия. Поэтому природа сделала так, что счастье – это только осуществлние сильного желания. Это все знают. Но по каким-то причинам девять человек из десяти никогда не чувствуют сильных желаний.

– Нужны ли сильные желания тем, кто всю жизнь выращивает картошку за картошку же?

Квакин усмехнулся:

– В этом -то все и дело! Люди обычно живут так, что спрос на способных всю жизнь делать одно и то же за скромную плату очень высок! Или не совсем одно и то же, но с почти одним и тем же результатом. Я вот, к примеру, совершенно этого не могу! И на меня почти не было спроса! Пришлось самому как-то устраиваться... Иногда я завидовал тем, кто так может. Попинал ботву, пришел домой, поел, выпил пива, глядя на выступления шутов, и отрубился. Утром проснулся – пошел работать. Вечером – все то же самое. Включился – откючился, включился – отключился... И никаких вам желаний, никаких чувств, никаких конфликтов. Если бы такими было 99 процентов людей, общество стало бы идеальным.

Он заметил, что Кладовой посмотрел на него как-то особенно:

– Тогда наше общество является идеальным...

С полминуты Квакин молчал, все также держа книгу в руках.

Потом сказал:

– Как жаль, что я и полчаса в день не смогу читать! И даже не знаю, смогу ли прийти сюда еще раз!

– Тогда пойдемте дальше. Содержимое двух остальных комнат можно воспринять очень быстро.

Подсвечник с семью свечами переместился за следующую дверь, и Квакин оказался среди картин.

– Сейчас будет светлее, – сказал Кладовой, – без хорошего света тут мало что можно увидеть.

Свет появился, и Квакин увидел.

Картины были самые разные. В основном – пейзажи и портреты.

Едва глянув на них, Квакин впал в легкий ступор. Потому что с полотен на стенах на него смотрел мир, о котором он начал уже забывать. В этом мире все было на совершенно другом уровне, чем в ставшем привычным мире первого уровня Ноосферума. И в то же время – мир полотен был выше и того, к которому Квакин привык за всю свою жизнь.

Например, здания. Квакин привык к тому, что дом – это серая прямоугольная коробка. Иногда его могли покрасить в какой-нибудь другой цвет, но он все равно старался облезть как можно скорее, став серым – словно в знак протеста против искажения своей сущности. Здания на полотнах, тоже, разумеется, прямоугольные по форме, совершенно не напоминали коробки. На них хотелось смотреть. Они все были разные. Все! И им очень шел цвет; невозможно было представить, что они – серые.

Или лица. Квакин тотчс вспомнил свой сон в тот день, когда оказался здесь. У персонажей этого сна были очень похожие друг на друга лица. Тогда он не обратил на это внимания, но сейчас вспомнил вдруг совершенно отчетливо. Все – какие-то никакие. Ни формы, ни содержания. Невозможно было представить, что их обладатели имеют еще хоть одну функцию кроме той, о которой они так откровенно ему сообщили.