Текст книги "Смех в темноте [Laughter In The Dark]"

Автор книги: Владимир Набоков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц)

4

Дома ничего не изменилось, и это было странно. Элизабет, Ирма, Поль принадлежали точно другой эпохе, светлой и мирной, как пейзажи ранних итальянцев. Поль, весь день работавший в своей конторе, любил спокойно провести вечер у сестры. Он с нежным уважением относился к Альбинусу, его учености и вкусу, прелестным вещам, окружавшим его, – к шпинатному гобелену в столовой: охота в лесу.

Альбинус, отпирая дверь своей квартиры, с замиранием, со сквозняком в животе, думал о том, что сейчас встретится с женой: не почует ли она по выражению его лица измену? (Ибо эта прогулка под дождем уже являлась изменой – все прежнее было только вымыслом и снами.) Быть может, из-за кошмарного невезения, его заметили и о его действиях ей сообщили. Вдруг от него пахнет ее дешевыми духами? И, отпирая дверь в прихожую, он торопливо мысленно сочинял историю, которая может в случае чего пойти в ход: о молодой художнице, о бедности и таланте ее, о том, как он попытался ей помочь. Но ничто не изменилось – ни белизна двери в глубине коридора, за которой спала дочка, ни просторное пальто шурина, висевшее на вешалке (совершенно необыкновенной вешалке, обернутой в красный шелк) и такое же спокойное и добропорядочное, как всегда.

Он пошел в гостиную. Здесь собрались все: Элизабет в своем привычном твидовом платье в клетку, Поль с сигарой да еще старая знакомая, вдова барона, обедневшая во время инфляции и теперь подрабатывавшая понемногу на торговле коврами и картинами… Неважно, что они говорили: ритм повседневности действовал так успокаивающе, что он почувствовал спазму радости: ничего здесь о нем не знают.

И потом, лежа рядом с женой в мирно освещенной, неброско обставленной спальне, видя в зеркале, как обычно, часть радиатора центрального отопления (выкрашенного в белый цвет), Альбинус дивился своей двойственности: нежность к Элизабет по-прежнему была прочна и ненарушима, но в то же время ум жгла мысль, что, быть может, уже завтра, да, конечно же, завтра…

Но все это оказалось не так просто. Во второе свидание Марго искусно избегала поцелуев, и помыслить было невозможно о том, чтобы отвести ее в какой-нибудь отель. Рассказывала она о себе немного – только то, что сирота, дочь художника (курьезное, однако, совпадение), живет у тетки, очень нуждается, хотела бы переменить свою утомительную службу.

Альбинус назвался на скорую руку придуманным именем Шиффермиллера, и Марго с раздражением подумала: «Везет же мне на мельников»[25]25
  «Везет мне на мельников…» – Цепочка совпадений, организованная «главным режиссером» спектакля (или «фильмы»), сложнее, чем кажется Марго. Прежде всего, не только Рекс назвался Миллером (miller по-английски «мельник»), а Альбинус – Шиффермиллером; в финале романа (глава 39) возникает и подлинный Шиффермиллер. Набоков также имел в виду и другое значение слова miller – так называются бабочки семейств Noctuidae – «совки», или «ночницы», крылышки у которых присыпаны белой пыльцой. С белым мотыльком соотнесен далее, в начале главы 14, Альбинус. Этот энтомологический аспект подтверждается в тексте «Лолиты».


[Закрыть], – а затем: «Ой, врешь».

Март был дождливый, ночные прогулки под зонтиком мучили Альбинуса, и он вскоре предложил ей зайти в кафе. Кафе он выбрал маленькое, мизерное, зато безопасное, так как знакомых в таком не встретишь.

У него была манера, когда он усаживался за столиком, сразу выкладывать портсигар и зажигалку. На портсигаре Марго заметила его инициалы. Она ничего не сказала, но, немного подумав, попросила его принести телефонную книгу. Пока он своей несколько мешковатой, разгильдяйской походкой шел к телефону, она, схватив со стула его шляпу, быстро посмотрела на ее шелковое дно и прочла его имя и фамилию (необходимая мера против рассеянности художников при шапочном разборе).

А тем временем Альбинус, нежно улыбаясь, принес телефонный справочник, держа его почтительно, словно Библию, и, пользуясь тем, что он смотрит на ее длинные опущенные ресницы, Марго живо нашла его адрес и телефон и, ничего не сказав, спокойно захлопнула размякший голубой том.

– Сними пальто, – тихо сказал Альбинус, впервые обратившись к ней на «ты».

Она, не вставая, принялась вылезать из рукавов, наклоняя свою прелестную шейку и поводя то правым, то левым плечом, и на Альбинуса веяло фиалковым жаром[26]26
  …на Альбинуса веяло фиалковым жаром… – Фиалковый (фиолетовый) и лиловый цвета для Альбинуса (как, впрочем, и для Гумберта) – цвета страсти.


[Закрыть], пока он помогал ей освободиться от пальто и глядел, как ходят ее лопатки, как собираются и вновь расходятся складки смугловатой кожи на позвонках. Она сняла и шляпку, посмотрелась в зеркало и, послюнявив палец, пригладила на висках черные акрошкеры.

Альбинус сел рядом с ней, не спуская глаз с этого лица, в котором все было прелестно: и жаркий цвет щек, и блестящие от шерри губы, и детское выражение удлиненных карих глаз, и чуть заметное пушистое пятнышко на нежном изгибе левой скулы.

«Если бы мне сказали, что за это меня завтра повесят, – подумал он, – я все равно бы на нее смотрел».

Даже легкая вульгарность, берлинский перелив ее речи перенимали особое очарование у звучности ее голоса, у блеска белозубого рта. Смеясь, она сладко жмурилась, и ямочка пускалась в пляс на ее щеке. Он хотел взять ее руку, но она ее тут же отдернула.

– Ты сведешь меня с ума, – пробормотал Альбинус.

Марго хлопнула его по кисти и сказала, тоже на «ты»:

– Веди себя хорошо, будь послушным.

Первой мыслью Альбинуса на другое утро было: «Так дальше невозможно, просто невозможно. Следует взять для нее комнату – к черту тетку. Мы будем одни, мы будем одни. Обучать арсу аморису. Она еще так молода… так чиста, так сводит меня с ума…»

– Ты спишь? – тихо спросила Элизабет.

Он притворно зевнул и открыл глаза. Элизабет, в голубой ночной сорочке, сидела на краю постели и читала письма.

– Что-нибудь интересное? – спросил Альбинус, чуть удивленно глядя на ее пресно-белое предплечье.

– Он просит у тебя опять денег. Говорит, что жена и теща больны, что против него интригуют. Говорит, что даже на краски денег не хватает. Мне кажется, ему нужно помочь.

– Да-да, непременно, – отвечал Альбинус, необычайно живо представив себе покойного отца Марго – тоже, вероятно, старого, малодаровитого, разжеванного жизнью художника.

– А это – приглашение в «Палитру», придется пойти. А это – из Америки.

– Прочти вслух, – попросил он.

– «Дорогой сэр. Боюсь, у меня не так много накопилось пока новостей, о которых необходимо вам сообщить, но кое-что мне все же хотелось добавить к написанному вам ранее пространному письму, на которое вы, к слову сказать, пока не ответили. Поскольку я предполагаю приехать осенью…»

Тут затрещал телефон на ночном столике. Элизабет цокнула языком и взяла трубку. Альбинус, растерянно глядя на ее нежные пальцы, сжимающие белую трубку, вчуже слышал микроскопический голос, говоривший с другого конца.

– А, здравствуйте, – воскликнула Элизабет и сделала мужу ту определенную гримасу, по которой он всегда знал, что звонит баронесса, большая телефонница.

Он потянулся за письмом из Америки и посмотрел на дату. Странно, что он до сих пор не удосужился ответить на предыдущее, Вошла Ирма, всегда приходившая по утрам здороваться о родителями. Она молча поцеловала отца, затем – мать, которая слушала телефонное повествование с закрытыми глазами и то невпопад бормотала нечто, что могло быть истолковано как признак согласия, то изображала притворное изумление.

– Чтобы никаких сюрпризов няне сегодня не было, – тихо сказал Альбинус дочке. Ирма улыбнулась и, разжав кулачок, показала, что он полон стеклянных шариков.

Она была некрасивая; веснушки густо обсыпали ее бледный, набыченный лобик, ресницы также были белесыми, а излишне длинный нос был словно приставлен к, маленькому личику.

– Спасибо, непременно, – облегченно проговорила Элизабет и повесила трубку.

Альбинус готов был вновь вернуться к чтению письма. Элизабет держала дочь за руки и что-то забавное ей говорила, смеясь, целуя ее и слегка подергивая после каждой фразы. Ирма сдержанно улыбалась и скребла ногой по полу. Опять затрещал телефон. На этот раз Альбинус приложил трубку к уху.

– Здравствуй, милый Альберт, – сказал женский голос.

– Кто говорит? – спросил Альбинус и вдруг почувствовал слабое головокружение, словно спускается на очень быстром лифте.

– Нехорошо было меня обманывать, – продолжал голос, – но я тебя прощаю. Я хотела только тебе сказать, что…

– Вы ошиблись номером, – хрипло сказал Альбинус и разъединил, в то же время с ужасом подумав, что как он давеча слышал голос баронессы, просачивавшийся с того конца, так и Элизабет могла сейчас что-то слышать.

– Что это было? – с любопытством спросила она. – Отчего ты такой красный?

– Какая-то дичь! Ирма, уходи, нечего тебе тут валандаться. Совершенная дичь. Уже десятый раз за два дня попадают ко мне по ошибке. Он пишет, что, вероятно, приедет к концу года. Буду рад с ним познакомиться.

– Кто пишет?

– Ах, господи, никогда ничего сразу не понимаешь. Этот самый американец, Рекс.

– Какой Рекс? – уютно спросила Элизабет.

5

Вечерняя встреча выдалась довольно бурная. Весь день Альбинус пробыл дома, боясь, что Марго позвонит опять. Когда она вышла из «Аргуса», он прямо с того начал:

– Послушай, крошка, я запрещаю тебе звонить ко мне. Это черт знает что такое. Если я не сообщил тебе моей фамилии, значит, были к тому основания.

– Что ж, между нами все кончено, – спокойно сказала Марго и пошла не оглядываясь.

Он стоял, беспомощно глядя ей вслед. Какой промах – надо было смолчать, она в самом деле подумала бы, что ошиблась… Тихонько обогнав ее, Альбинус пошел рядом.

– Прости меня, – сказал он. – Не нужно на меня сердиться, Марго. Я без тебя не могу. Вот я все думал: брось службу. Я богат. У тебя будет своя комната, квартира, все что хочешь.

– Ты лжец, трус и дурак[27]27
  Ты лжец, трус и дурак… – Этой реплики в КО нет, как и данного в скобках комментария к ней. Существенное добавление, призванное (в числе прочих) снизить уровень читательских симпатий к главному герою.


[Закрыть], – проговорила Марго (давая ему довольно точную оценку). – И потом, ты женат – вот почему все прячешь кольцо в кармане пальто. Да, конечно же, женат, иначе ты не был бы со мной так груб по телефону.

– А если я женат, – спросил Альбинус, – ты со мной больше не будешь встречаться?

– Мне какое дело? Надувай ее, ей, должно быть, полезно.

– Марго, не надо, – взмолился Альбинус.

– А ты меня не учи.

– Марго, послушай, это правда – у меня есть семья, но я прошу тебя, эти насмешки лишние… Ах, погоди, Марго! – добавил он, попытавшись поймать ее, промахнувшись, сумев уцепиться лишь за ее потрепанную сумочку.

– Поди ты к дьяволу! – крикнула она и захлопнула ему дверь в лицо.

6

– Погадайте мне, – сказала Марго хозяйке, и та вынула из-за пустых бутылок от пива колоду карт, столь затертых, что у них отвалились почти все уголки и они казались совершенно круглыми. Появился богатый брюнет, потом хлопоты, какая-то пирушка, долгое путешествие…

«Надо посмотреть, как он живет, – думала Марго, облокотясь на стол. – Может, он все-таки шантрапа и не стоит связываться. Или рискнуть?»

На следующее утро в то же самое время она позвонила снова. Элизабет была в ванной. Альбинус заговорил почти шепотом, посматривая на дверь. Несмотря на тошнотворный страх, он испытывал безумное счастье оттого, что Марго его простила.

– Моя любовь, – тихо бормотал он, – моя любовь.

– Слушай, когда твоей женушки сегодня не будет дома? – спросила она со смехом.

– Не знаю, – отвечал он, похолодев, – а что?

– Я хочу к тебе прийти на минутку.

Он промолчал. Где-то стукнула дверь.

– Я боюсь дольше говорить, – пробормотал Альбинус.

– Если я приду к тебе, то поцелую.

– Сегодня не знаю. Нет, не выйдет, – сказал он через силу. – Если я сейчас повешу трубку, не удивляйся, вечером тебя увижу, мы тогда… – Он повесил трубку и некоторое время сидел неподвижно, слушая гром сердца. «Я действительно трус, – подумал он. – Она в ванной еще провозится с полчаса…»

– У меня маленькая просьба, – сказал он Марго при встрече. – Сядем в такси.

– В открытое, – вставила Марго.

– Нет, это слишком опасно. Обещаю тебе хорошо себя вести, – добавил он, любуясь ее по-детски поднятым к нему лицом, очень белым при свете уличного фонаря.

– Вот что, – заговорил он, когда они очутились в таксомоторе, – во-первых, я на тебя, конечно, не в претензии за то, что ты мне звонишь, но я прошу и даже умоляю тебя больше этого не делать, моя прелесть, мое сокровище. («Давно бы так», – подумала Марго.) А во-вторых, объясни мне, как ты узнала мою фамилию?

Она без всякой надобности солгала, что его, дескать, знает в лицо одна ее знакомая, которая их видела вместе на улице.

– Кто такая? – спросил с ужасом Альбинус.

– Ах, простая женщина, родня, кажется, кухарки или горничной, служившей у тебя когда-то.

Альбинус мучительно напряг память.

– Я, впрочем, сказала ей, что она обозналась, – я умная девочка.

В автомобиле переливались пятнистые потемки, и четвертинки, половинки и целые квадраты пепельного света пронзали его насквозь, вносясь в одно окно и вылетая из другого. Марго сидела до одури близко, от нее шло какое-то блаженное, животное тепло. «Я умру, если не буду ею обладать, или свихнусь», – подумал Альбинус.

– В-третьих, – сказал он вслух, – найди себе квартирку в две-три комнаты с кухней – с условием, что ты позволишь мне к тебе заглядывать.

– Ты, кажется, забыл, Альберт, наш утренний разговор.

– Но это так опасно, – простонал Альбинус. – Вот, например, завтра я буду один приблизительно с четырех до шести. Но мало ли что может случиться… – И он представил себе, как жена ненароком воротится с дороги за чем-то, что забыла прихватить с собой.

– Но я же тебя поцелую, – тихо сказала Марго. – И знаешь, все в жизни всегда можно объяснить.

На следующий день Элизабет с Ирмой ушли в гости, а служанку Фриду он отослал с поручением – отнести пару книг на другой конец города. По счастью, у кухарки был выходной.

Сейчас он был один. Наручные часы остановились несколько минут назад, но большие часы в столовой шли точно, а высунувшись из окна, он мог разглядеть и циферблат на здании церкви. Четверть пятого. Ясный ветреный день в середине апреля. По залитой солнечным светом стене дома напротив диагонально струилась стойкая тень дыма из теневой трубы. Заплешины высохшего после недавнего дождя асфальта торчат среди непросохших луж, образующих гротескные черные скелеты, как будто кем-то нарисованные поперек дороги.

Половина пятого. Она может объявиться в любую минуту.

Всякая мысль о Марго, о ее тонком отроческом сложении и шелковистой коже, о касании ее забавных, неухоженных ручонок всегда вызывала у него приступ болезненно-пронзительного желания. Представление об обещанном поцелуе наполняло его таким блаженством, что, казалось, дальше некуда. Однако за этим еще открывалась длинная череда зеркал, а в них – смутные белые очертания еще недосягаемой фигуры, той самой фигуры, которую еще недавно множество молодых живописцев так добросовестно и так плохо рисовали. Но об этих скучных часах в студии Альбинус ровно ничего не знал, хотя, благодаря причудливому капризу судьбы, он нечаянно уже увидел на днях ее обнаженную фигуру; старый доктор Ламперт показывал ему рисунки углем, сделанные два года назад его сыном, и среди них был портрет девочки с коротко остриженными волосами, сидевшей, подобрав под себя ноги, на мате, опершись на вытянутую руку и прижавшись щекой к плечу.

– Нет, горбун, на мой взгляд, вышел лучше, – сказал Альбинус, вернувшись к другому листу, где был изображен бородатый урод. – Как жаль, что он бросил занятия живописью, – добавил он, захлопнув папку.

Без десяти пять. Она уже опоздала на двадцать минут.

– Подожду до пяти и спущусь на улицу, – прошептал он.

В это мгновение он завидел ее – она переходила улицу, без пальто, без шляпы, словно жила поблизости.

«Есть еще время сбежать, не пустить», – подумал он, но вместо этого на цыпочках вышел в прихожую и, когда услышал ее по-детски легкий шаг на лестнице, бесшумно открыл дверь.

Марго, в коротком красном платье, с открытыми руками, улыбаясь взглянула в зеркало, потом повернулась на одной ноге, приглаживая затылок.

– Ты роскошно живешь, – сказала она, сияющими глазами окидывая широкую прихожую с большими дорогими картинами, фарфоровой вазой в углу и кремовым кретоном вместо обоев. – Сюда? – спросила она, толкнув дверь, – и охнула.

Он, замирая, взял ее одной рукой за талию и вместе с ней глядел на хрустальную люстру, словно и сам был чужой здесь, – но видел, впрочем, только расплывающийся туман. Она стояла не двигаясь, слегка покачиваясь, скрестив ноги, стреляя по сторонам глазами.

– Однако, я не знала, что ты так богат, – сказала она, перейдя в следующую комнату. – Боже, какие ковры!

Буфет в столовой так на нее подействовал, что Альбинусу удалось незаметно нащупать ее ребра и – повыше – горячую, нежную мышцу.

– Дальше, – сказала она нетерпеливо.

Зеркало отразило бледного, серьезного господина, идущего рядом со школьницей в выходном платье. Он осторожно погладил ее по голой руке – зеркало затуманилось…

– Дальше, – сказала Марго.

Он жаждал поскорее привести ее в кабинет. Вернись жена раньше, чем он рассчитывал, все было бы просто: юная художница, нуждающаяся в помощи.

– А там что? – спросила она.

– Там детская. Ты все уже осмотрела, пойдем в кабинет.

– Пусти, – сказала она, заиграв ключицами.

Он всей грудью вздохнул, словно не дышал все то время, пока держал её, идя с нею рядом.

– Там детская, моя милая. Всего лишь детская – ничего интересного.

Но она и туда вошла. У него было странное желание вдруг крикнуть ей: пожалуйста, ничего не трогай. Но она уже держала в руках пурпурного плюшевого слона. Он взял это из ее рук и бросил в угол. Марго засмеялась.

– Хорошо живется твоей девочке, – сказала она и открыла следующую дверь.

– Марго, полно, – сказал с мольбой Альбинус. – Мы, слишком далеко ушли от прихожей, и отсюда не слышно звонка. Все это страшно рискованно.

Но она, как взбалмошный ребенок, увернулась, через коридор вошла в спальню. Там она села у зеркала (сегодня зеркала трудились отчаянно), повертела в руках щетку с серебряной спиной, понюхала горлышко флакона с серебряной крышечкой.

– Пожалуйста, оставь, – сказал Альбинус.

Тогда она проскользнула мимо него, отбежала к двуспальной кровати и села на край, по-детски натягивая спустившийся чулок, поправляя подвязку и показывая кончик языка.

«…А потом застрелюсь», – подумал Альбинус, мгновенно теряя голову.

Он бросился к ней, раскинув руки, но она, увильнув, с ликующим криком выбежала из комнаты. Он кинулся за ней, но опоздал. Марго захлопнула дверь и, громко дыша и смеясь, повернула снаружи ключ (ах, как билась о дверь та бедная толстуха, как колотила и визжала!).

– Марго, отопри немедленно, – тихо сказал Альбинус.

Он услышал ее быстро, с пританцовыванием удаляющиеся шаги.

– Отопри, – повторил он громче.

Тишина.

«Опасное существо, – подумал он. – Какое, однако, фарсовое положение».

Он испытывал страх. Было жарко. Он не привык носиться по комнатам. Жгло мучительное чувство обманутой жажды. Неужели она ушла? Нет, кто-то ходил по квартире. Он перепробовал все ключи, что нашел в кармане. Затем, уже теряя терпение, бешено затряс дверь.

– Отопри немедленно! Слышишь?

Шаги приблизились. Это была не Марго.

– Эй, что случилось? – раздался неожиданный голос – Поля! – Ты заперт? Выпустить тебя?

Дверь открылась. Поль выглядел взволнованным.

– Что случилось, старина? – повторил он свой вопрос и с изумлением уставился на лежащую на полу расческу.

– Глупейшая история… Я сейчас тебе расскажу… Пойдем в кабинет, выпьем по рюмке.

– Ты чертовски меня напугал, – сказал Поль. – Я думал, Бог знает что случилось. Хорошо, знаешь, что я зашел. Элизабет мне говорила, что будет дома к шести. Хорошо, что я пришел раньше. Кто тебя запер? Надеюсь, горничная не сошла с ума?

Альбинус стоял к нему спиной, доставая бутылку коньяка из шкапа.

– Ты никого не встретил на лестнице? – спросил он, стараясь говорить внятно.

– Я поднялся на лифте, – сказал Поль.

«Пронесло», – подумал Альбинус, и настроение у него резко пошло на поправку. (Какой все же опасный идиотизм забыть, что и у Поля был ключ от квартиры!)

– Понимаешь, какая штука, – сказал он, пригубив коньяк, – был вор. Этого не следует, конечно, сообщать Элизабет. Понимаешь, он думал, очевидно, что никого нет дома. Вдруг слышу: что-то творится с входной дверью. Выхожу из кабинета и хочу посмотреть, что только что щелкнуло, и вижу: в спальню прокрадывается какой-то человек. Я за ним. Хотел его схватить, но он оказался ловчее и запер меня. Жаль, что ему удалось улизнуть. Я думал, что ты его встретил.

– Ты шутишь, – сказал Поль с испугом.

– Отнюдь нет. Я был в кабинете, вдруг слышу, входная дверь щелкнула. Тогда я выхожу, чтобы посмотреть…

– Но ведь он, вероятно, успел что-то стащить. Нужно проверить. Нужно заявить в полицию.

– Ах, он не успел, – сказал Альбинус. – Все это произошло мгновенно, я его спугнул.

– А как он выглядел?

– Обыкновенно, просто парень в кепке. Здоровенный. И, похоже, недюжинно сильный.

– Так ведь он мог изувечить тебя! Какое неприятное происшествие. Пойдем, надо все осмотреть.

Они прошли по всем комнатам, проверили замки. Все было чинно и сохранно. Уже к концу их исследования, когда они проходили через библиотечную, у Альбинуса вдруг от ужаса потемнело в глазах: между шкапами, из-за вертучей этажерки, выглядывал уголок ярко-красного платья. Каким-то чудом Поль ничего не заметил, хотя добросовестно рыскал глазами по сторонам. В соседней комнате располагалась коллекция миниатюр, и там он согнулся над наклонным стеклом.

– Оставь, Поль, довольно, – сказал Альбинус хрипло. – Нет смысла продолжать. И так ясно, что он ничего не взял.

– Какой у тебя вид, – воскликнул Поль, когда они вернулись в кабинет. – Бедный! Знаешь, надо все же сменить замок или всегда запирать дверь на задвижку. А как быть с полицией? Может быть, ты хочешь, чтобы я…

– Tcc! – прошипел Альбинус.

Донеслись звуки приближающихся голосов. Явились: Элизабет, Ирма с бонной и подружкой – толстой, с неподвижным кротким лицом, но аховой озорницей. Альбинусу казалось, что тянется страшный сон. Присутствие Марго в доме было чудовищно, невыносимо… Вернулась горничная, принеся обратно книги; не удивительно, что не нашла по данному адресу того, кому они предназначались! Кошмарный сон между тем сгущался. Он предложил всем отправиться в театр, но Элизабет сказала, что утомлена. За ужином он напрягал слух, чтобы не упустить какой-нибудь подозрительный шорох, и не замечал, что ест (ел, кстати, холодную говядину с соленым огурцом). Поль все посматривал по сторонам, то покашливая, то что-то тихонько напевая – только бы этот беспокойный олух, думал Альбинус, сидел на месте, только бы не разгуливал. Была ужасная возможность: дети начнут резвиться по всем комнатам, но у него не хватало решимости пойти и запереть дверь библиотечной. А ведь могли возникнуть невообразимые осложнения. К счастью, подруга Ирмы скоро ушла, и Ирму уложили спать. Ему казалось, что все они – и Элизабет, и Поль, и прислуга, и он сам – беспрестанно как-то расползаются по всей квартире, вместо того чтобы, как следовало, держаться компактно, и не дают Марго возможности выскользнуть, – если вообще она собирается это сделать.

В десять Поль наконец ушел. Фрида, как всегда, замкнула за ним дверь на цепочку, задвинула стальной засов. Теперь уж Марго не выбраться!

– Ужасающе хочется спать, – сказал Альбинус жене, нервно зевая, и зазевал не переставая. Они легли. Все было тихо в доме. Вот Элизабет собралась потушить свет.

– Ты спи, – сказал он, – а я еще пойду почитаю.

Она дремотно улыбнулась, не заметив его непоследовательности.

– Только потом не буди меня, – пробормотала она.

Все было тихо, неестественно тихо. Казалось, что тишина накапливается, накапливается, а потом вдруг перельется через край и рассмеется. Он соскользнул с кровати и в пижаме и в мягких туфлях бесшумно пошел по коридору. Странно сказать: страх рассеялся. Кошмар теперь перешел в то несколько бредовое, но блаженное состояние абсолютной свободы, присущее грешным сновидениям[28]28
  …присущее грешным сновидениям. – Набоков обрывает на этом фразу, хотя в КО далее следовало: «…ибо жизнь есть сон». Купюра не меняет смысла сказанного и, скорее всего, мотивирована тем, что эта авторская установка была хорошо известна читателям Набокова и литературным критикам. Так, русский критик-эмигрант П. Бицилли в 1936 г. отметил в журнале «Современные записки» (в связи с романом «Приглашение на казнь») особую значимость в творчестве Набокова темы «жизнь есть сон». Сон, как писал П. Бицилли, издавна считается родным братом Смерти, а раз так, то жизнь и есть смерть: «…Бывают у каждого человека моменты, когда его охватывает то чувство нереальности, бессмысленности жизни, которое у Сирина служит доминантой его творчества, – удивление, смешанное с ужасом перед тем, что обычно воспринимается как нечто само собой разумеющееся, и смутное видение чего-то, лежащего за всем этим, сущего. В этом – сиринская правда».


[Закрыть].

Альбинус на ходу расстегнул ворот пижамы. Все в нем содрогнулось. «Ты сейчас, вот сейчас будешь моей», – подумал он, тихо открыл дверь библиотечной и включил приглушенный свет.

– Марго, сумасшедшая, – сказал он жарким шепотом.

Но это была всего лишь красная шелковая подушка, которую он сам же на днях принес, чтобы, удобно устроившись, просматривать «Историю искусства» Нонненмахера (10 томов, ин-фолио)[29]29
  …«Историю искусства» Нонненмахера (10 томов, ин-фолио). – Эта книга в КО не упоминается. Как отметила Л. Токер, книга по истории искусства для Альбинуса не просто источник информации, а ценное приобретение, обладание которым ему приятно («10 томов, ин-фолио» – это описание того типа, которое принято в каталогах на аукционах). Ему бы хотелось, чтобы и Марго (как и красота, которой его воображение наделяет ее) стала находящимся в его владении имуществом. Имя автора, согласно Л. Токер, может быть понято как «the maker of nonnons», т. е. «творец (англ. maker, нем. Macher) неточек (англ. nonnons)». «Неточка» – введенное Набоковым в «Приглашении на казнь» слово; так называются там гротескные предметы, которые лишь особое зеркало способно преобразовать в понятную картину. Помимо того, Nonne по-немецки означает «монахиня». Упоминание о «творце монахинь» иронично: монашеские качества Марго явно не присущи.


[Закрыть].