Текст книги "Смех в темноте [Laughter In The Dark]"

Автор книги: Владимир Набоков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 14 страниц)

26

Шоссейные дороги, обсаженные яблонями, шоссейные дороги, обсаженные сливами, гладко подливали под передние шины, – и не было им конца. Погода была великолепная. К вечеру стальные соты радиатора бывали битком набиты мертвыми пчелами, стрекозами и жуками. Рекс действительно правил превосходно: лениво полулежа на очень низком сиденье, он мечтательно и ласково орудовал рулем. Сзади, в окошечке, висела плюшевая обезьянка и глядела на убегающий вспять север.

Во Франции пошли вдоль дороги тополя, в гостиницах горничные не понимали Марго, и это ее раздражало. Весну было решено провести на Ривьере, а затем перебраться на итальянские озера. На последней до побережья остановке они очутились в городке Ружинар.

Приехали туда на закате. Над окрестными горами, на фоне бледно-зеленого неба линяли лохматые апельсиновые тучи, кофейни исподлобья сверкали огнями, платаны бульвара были уже по-ночному сумрачны.

Марго, как всегда к ночи, казалась усталой и сердитой. Со дня отъезда, то есть почти уже три недели (они ехали не торопясь, останавливаясь в живописных городках, где всегда была та же самая старинная церковь и та же самая старинная площадь), она ни разу не побывала наедине с Рексом. Поэтому, когда они въехали в Ружинар и Альбинус стал восхищаться силуэтами пурпурно-закатных гор, Марго произнесла сквозь зубы: «Восторгайся, восторгайся», – едва сдерживая слезы. Они подъехали к большой гостинице, и Альбинус пошел справиться насчет комнат.

– С ума сойду, если так будет продолжаться, – сказала Марго, не глядя на Рекса.

– Всыпь ему снотворного, – предложил Рекс. – Я достану в аптеке.

– Пробовала, – ответила Марго. – Не действует.

Альбинус вернулся к ним, с виду несколько озабоченный.

– Все полно, – сказал он. – Это очень досадно. Извини, моя маленькая.

Они подъехали к трем гостиницам, и нигде комнат не оказалось. Марго категорически отказалась ехать в другой город, так как от поворотов по петлистой дороге, утверждала она, у нее кружится голова. Она была в столь скверном настроении, что Альбинус боялся на нее смотреть. Наконец в пятой гостинице им предложили войти в лифт – подняться и посмотреть единственную пару комнат, оказавшихся свободными. Смуглый мальчишка, поднимавший их, стоял к ним в профиль.

– Смотрите, что за красота, какие ресницы, – сказал Рекс, слегка подтолкнув Альбинуса.

– Перестаньте паясничать! – вдруг воскликнула Марго.

Номер с двухспальной кроватью был вовсе не плохой, но Марго стала мелко стучать каблуком об пол, тихо и неприятно повторяя:

– Я здесь не останусь, я здесь не останусь.

– Но позволь, это превосходная комната, – сказал Альбинус увещевающе.

Мальчик открыл внутреннюю дверь – там оказалась ванная, вошел в нее, открыл другую дверь – вот те на: вторая спальня!

Рекс и Марго вдруг переглянулись.

– Я не знаю, Рекс, насколько вам это удобно – общая ванная, – проговорил Альбинус. – Ведь Марго купается, как утка.

– Ничего, ничего, – засмеялся Рекс. – Я как-нибудь сбоку припека.

– Может быть, у вас все же найдется другой одноместный номер? – обратился Альбинус к мальчику, но тут поспешно вмешалась Марго.

– Глупости, – сказала она. – И так сойдет. Надоело бродить.

Она подошла к окну, пока вносили чемоданы. На сливово-синем небе горела одна-единственная яркая звезда, черные купы деревьев застыли, стрекотали кузнечики… Но она ничего не видела и не слышала.

Альбинус стал выкладывать умывальные принадлежности.

– Я первая войду в ванную, – сказала она, торопливо раздеваясь.

– Ладно, – ответил он добродушно. – Я тут сперва побреюсь. Только торопись, надо идти ужинать.

В зеркале он видел, как мимо стремительно пролетели джемпер, юбка, что-то светлое, еще что-то светлое, один чулок, другой.

– Вот неряха, – буркнул он, намыливая подбородок.

Он слышал, как закрылась дверь, как трахнула задвижка, как шумно потекла вода.

– Нечего запираться, я все равно тебя выгонять не собираюсь, – крикнул он со смехом и принялся оттягивать пальцем щеку.

За дверью вода продолжала литься громко и непрерывно. Альбинус осторожно скреб щеку бритвой «Жиллетт». Интересно, подумал он, можно ли здесь заказать омаров à l’Américaine[61]61
  à l’Américaine – по-американски (фр.).


[Закрыть].

А вода лилась, причем шум ее становился громче и громче. Он преодолел, так сказать, кульминационный момент и собирался возвратиться к кадыку, где еще виднелись остатки упрямой щетины, когда внезапно испытал шок, заметив, что из-под двери ванной выползает струйка воды, меж тем как шум воды обрел уже торжествующее звучание.

– Не дай Бог, она утонула, – пробормотал он и подскочил к двери, постучал.

– Милая, с тобой все в порядке? Ты затопила всю комнату!

Никакого ответа.

– Марго, Марго! – кричал он, тарахтя дверной ручкой (и совершенно не замечая, какую странную роль двери играют в его и ее жизни).

Марго между тем проскользнула в ванную: комната была полна пара и воды. Она проворно закрыла краны.

– Я заснула в ванне, – крикнула она жалобно через дверь.

– Сумасшедшая, – сказал Альбинус. – Как ты меня напугала!

Растекавшиеся по белесому ковру темные струйки остановились. Альбинус вернулся к зеркалу и снова намылил шею.

Через несколько минут Марго явилась из ванной бодрая, сияющая и стала осыпаться тальком. Альбинус в свою очередь пошел купаться – там все было очень мокро. Оттуда он постучал Рексу.

– Я вас не задержу, – сказал он через дверь. – Сейчас будет свободно.

– Валяйте, валяйте, – чрезвычайно весело проорал в ответ Рекс.

За ужином Марго была прелестно оживлена. Они сидели на террасе. Белый мотылек колесил вокруг лампы и упал на скатерть.

– Мы останемся тут долго, долго, – сказала Марго. – Мне здесь страшно нравится.

27

Прошла неделя, вторая[62]62
  Прошла неделя, вторая. – Главы 27–29 СТ заменили главы 26–27 КО. В русской версии текста писатель Зегелькранц случайно подслушивает разговор между любовниками, сидя позади них в вагоне поезда, на который опаздывает жертва обмана. Услышанное дает ему импульс для создания пространного фрагмента романа, над которым Зегелькранц работает и который он читает вслух случайно пришедшему Кречмару. Попутно Набоков пародирует издержки прустовской манеры.
  Изменения, сделанные автором, направлены на то, чтобы придать ситуации большую естественность и достоверность, поэтому он заменяет поезд автобусом и четче мотивирует опоздание Альбинуса. Пародия на Пруста удалена, зато писатель Конрад, заменивший Зегелькранца, высказывает теперь в новой главе 28 суждения о жизни литератора-эмигранта и о задачах искусства, которые более чем близки к набоковским. Правда, в отличие от Набокова, Конрад не готов «расставаться с опытом и богатством родного языка».


[Закрыть]. Дни были безоблачные. Изобилие цветов и иностранцев. Какой-нибудь час езды – и попадешь на ослепительно прелестный песчаный пляж – красивая картинка, окаймленная темно-красными камнями на фоне темно-синего моря. Одетые в сосновый наряд горы со всех сторон окружали гостиницу, ничуть не уступающую множеству подобных, построенную в тошнотворно-мавританском стиле, от которого у Альбинуса по коже забегали бы мурашки, не будь он сейчас столь счастлив. Марго тоже была счастлива, как, впрочем, и Рекс.

Все ею изрядно восхищались: фабрикант шелка из Лиона, тихий англичанин, собиравший жуков, юнцы, игравшие с нею в теннис. Но, кто бы на нее ни глядел, кто бы с ней ни танцевал, Альбинус ревности не чувствовал. И, вспоминая муки ревности, испытанные в Сольфи, он дивился: в чем разница, почему тогда все нервило и тревожило его, а сейчас при виде ее – уверенность, спокойствие? Он не замечал одной крохотной мелочи: не было в ней теперь желания нравиться другим, – ей нужен был только один человек – Рекс. А Рекс был – тень Альбинуса.

Однажды они втроем отправились на длинную прогулку в горы, заблудились и наконец спустились по крутой каменистой тропинке. Марго, не привыкшая к таким переходам, сильно натерла ногу, и мужчины поочередно несли ее на руках, причем оба, не будучи здоровяками, едва справлялись со своей ношей. Примерно к двум часам дня они добрались до залитой солнцем деревушки и обнаружили на вымощенной булыжником площади, где несколько человек играли в шары, автобус, который отправлялся в Ружинар. Марго и Рекс тут же заняли места, а Альбинус собирался последовать за ними, но, заметив, что шофера еще нет и долго не будет, так как тот взялся помогать старику фермеру грузить пару огромных корзин, он постучал по полуоткрытому окну, у которого сидела Марго, и сказал, что сбегает выпить стакан пива. Он стремительно пересек площадь и зашел в бар на углу. В тот момент, когда Альбинус потянулся за своим пивом, он задел щуплого господина, который торопливо платил. Они поглядели друг на друга.

– Удо, голубчик! – воскликнул Альбинус. – Вот неожиданно!

– Воистину неожиданно, – подтвердил Удо Конрад. – А ты лысеешь, старина. Ты здесь с семьей?

– Нет, впрочем… Знаешь, я остановился в Ружинаре и…

– Вот и отлично, – сказал Конрад. – Я тоже живу в Ружинаре. Боже, автобус отправляется. Надо торопиться.

– Я с тобой, – воскликнул Альбинус и одним глотком осушил стакан.

Конрад побежал к автобусу и успел вскочить в него. Раздался гудок. А Альбинус все суетливо подыскивал непослушные французские монеты.

– Не спешите, – сказал бармен, меланхоличный человек с черными обвислыми усами. – Автобус сперва объедет всю деревню, а потом снова остановится на этом углу и только после этого поедет дальше.

– Удачно, – сказал Альбинус. – Раз так, я могу выпить еще стакан.

Через ярко освещенную дверь он видел, как длинный, приземистый желтый автобус стремительно мчится прочь, продираясь сквозь пятнистый узор платановой тени, на глазах смешиваясь и буквально растворяясь в ней.

«Как забавно, что я встретил Удо, – размышлял Альбинус. – Он, кстати, отрастил светлую бородку, словно решил компенсировать мою плешь. Когда мы с ним в последний раз виделись? Лет шесть назад. Рад ли я сегодняшней встрече? Едва ли. Мне казалось, что он живет в Сан-Ремо. Чудаковатый, болезненный, чуть мрачноватый и не особенно счастливый человек. Холостяк, терпеть не может кошек и тиканья часов. К тому же страдает сенной лихорадкой. Но хороший писатель. Великолепный писатель. Курьезно, что он понятия не имеет, насколько изменилась моя жизнь. Курьезно, что я стою в этом жарком, нагоняющем сон заведении, где никогда не бывал до сих пор и куда, вероятно, никогда не попаду снова. Интересно, что сейчас делает Элизабет? На ней черное платье, праздные руки не знают, чем заняться. Лучше об этом не думать».

– Сколько времени требуется автобусу, чтобы объехать всю деревню? – спросил он, медленно, осторожно выговаривая французские слова.

– Пару минут, – сказал бармен печально.

«Не ясно, что они делают с этими деревянными шарами. Деревянными? А может, они металлические? Сперва шар зажимают в ладони, потом бросают вперед… он катится, наконец останавливается. Нехорошо, если по дороге он разговорится с девочкой, а та ему все выболтает, до того как я сам объясню. А она может выболтать? Вполне. Не так, правда, вероятно, что они ввяжутся в беседу. Бедное, несчастное дитя, будет сидеть тихо как мышка».

– Судя по тому, как долго автобус объезжает деревню, она очень большая, – заметил Альбинус.

– А он ее вовсе не объезжает, – сказал старик с глиняной трубкой, сидевший за столиком позади него.

– Объезжает, – сказал мрачный бармен.

– Объезжал до прошлой субботы, – сказал старик. – А теперь едет прямо в Ружинар.

– Ну, я тут совершенно ни при чем, – сказал бармен.

– Что же мне теперь делать? – воскликнул Альбинус в растерянности.

– Сядете на следующий, – сказал старик рассудительно.

Когда Альбинус наконец добрался домой, он обнаружил Марго в шезлонге на террасе, где она ела вишни, в то время как Рекс сидел на белом парапете в купальных трусах, повернувшись своей загорелой мохнатой спиной к солнцу. Картина тихого счастья.

– Я пропустил этот проклятый автобус, – сказал Альбинус улыбаясь.

– Это в твоем духе, – сказала Марго.

– Скажи-ка, ты не заметила маленького человечка в белом с золотистой бородкой?

– Я его заметил, – сказал Рекс. – Сидел прямо за нами. А кто он такой?

– Да так… Просто я когда-то был с ним знаком.

28

Утром Альбинус добросовестно справился в туристическом бюро, а затем и в немецком пансионе, но никто не мог назвать ему адрес Удо Конрада. «Что ж, у нас с ним не так уж много общих тем, – подумал он. – Я, возможно, еще где-нибудь с ним встречусь, если мы здесь задержимся. А если нет, то не так уж это важно».

Как-то, через несколько дней, он проснулся раньше обычного, распахнул ставни, улыбнулся нежно-голубому небу и мягко-зеленым склонам, набухающим солнцем, но еще дымчатым, словно многокрасочный фронтиспис, прикрытый папиросной бумагой, и ему захотелось долго ходить, куда-то взбираться, вдыхать запах тмина.

Марго проснулась.

– Еще так рано, – сказала она сонно.

Он предложил быстрехонько одеться и, знаешь, вдвоем, вдвоем, на весь день…

– Отправляйся один, – пробормотала она, повернувшись на другой бок.

– Ах ты, соня, – сказал Альбинус с грустью.

Было около восьми. Идя шагом, он выбрался из узких улочек, разрезанных наискось игрой утренней тени и солнечного света, и стал подниматься в гору.

Проходя мимо крошечной виллы, выкрашенной в нежно-розовый цвет, он услышал щелканье секатора и увидел Удо Конрада, подрезающего какое-то растение в своем маленьком каменистом саду. Да, у него всегда была слабость к земле.

– Наконец я тебя нашел, – сказал Альбинус весело. Конрад взглянул в его сторону, однако не улыбнулся в ответ.

– А я полагал, что мы больше не увидимся, – сказал он сухо.

Одиночество развило в нем такую повышенную чувствительность, какая бывает обычно у старых дев, и сейчас он получал болезненное удовольствие, оттого что испытывал обиду.

– Только без глупостей, Удо, – сказал Альбинус, идя к нему навстречу и осторожно раздвигая перистую листву мимозы, ревниво загораживавшую ему дорогу. – Ты отлично знаешь, что я не нарочно пропустил автобус. Я думал, что он объедет деревню и вернется обратно.

Конрад слегка смягчился.

– Пустяки, – сказал он, – просто часто бывает так: встретишься с человеком после долгого перерыва и вдруг испытываешь паническое и страстное желание от него улизнуть. Я решил, что тебя не порадовала перспектива болтать о старых временах в автобусной темнице на колесах и ты от нее ловко увернулся.

– По правде говоря, я повсюду искал тебя в последние дни, – сказал Альбинус, рассмеявшись. – Но оказалось, что никто не знает, где ты живешь.

– Не удивительно: я снял этот домик всего пару дней назад. А ты где остановился?

– В «Британии». Поверь, я чертовски рад, что увидел тебя, Удо. Ты непременно должен мне все о себе рассказать.

– Может быть, немного погуляем? – предложил Конрад, хотя в его голосе чувствовалась нотка сомнения. – Что же, договорились. Вот только ботинки переодену.

Через минуту он вернулся, и они пошли по прохладной тенистой дорожке, поднимающейся в гору и петляющей меж спрятавшихся под виноградным покровом каменных склонов, на асфальт которой почти не попадали лучи жаркого утреннего солнца.

– Как твоя семья? – спросил Конрад.

Альбинус, поколебавшись, сказал:

– Лучше не спрашивай, Удо. У меня было много несчастий в последнее время. Год назад мы с Элизабет расстались. А уже потом малышка Ирма умерла от пневмонии. Если ты не возражаешь, я предпочел бы не обсуждать все это.

– Как печально, – сказал Конрад.

Оба замолчали; Альбинус размышлял о том, как заманчиво и занятно было бы рассказать старому другу, знавшему его как совершенно не предприимчивого скромника, о своем страстном романе, но потом он решил малость повременить. Конрад же между тем успел уже пожалеть, что предложил эту прогулку: он предпочитал, чтобы люди, согласившиеся составить ему компанию, были беззаботны и счастливы.

– Я понятия не имел, что ты во Франции, – сказал Альбинус. – Мне казалось, будто ты обосновался на родине Муссолини.

– А кто такой Муссолини? – спросил Конрад, удивленно нахмурившись.

– Ах, ты все такой же, – сказал Альбинус, рассмеявшись. – Не волнуйся, я не стану говорить о политике. Расскажи мне, пожалуйста, о своей работе. Твой последний роман просто великолепен.

– Боюсь, – сказал Удо, – что наше отечество не достигло еще такого уровня, чтобы ценить мои сочинения. Я бы охотно писал по-французски, но жаль все же расставаться с опытом и богатством родного языка накопленным мною.

– Не говори, не говори, – возразил Альбинус. – Есть немало людей, которые любят твои книги.

– Но они не любят их так, как люблю я сам, – сказал Конрад. – Пройдет много времени – может быть, даже целое столетие, – прежде чем меня оценят в полной мере. Впрочем, лишь в том случае, если до тех пор искусство писать и читать не будет полностью утрачено. Боюсь, что в Германии за последние полвека это уже во многом свершившийся факт.

– Что ты имеешь в виду? – спросил Альбинус.

– Видишь ли, если литература озабочена только проблемами жизни или историями жизни отдельных людей, это означает, что она умирает. Я невысоко ставлю и фрейдистские романы, и романы об идиллическом сельском быте. Ты можешь возразить, что основная масса литературных сочинений не имеет никакого значения, что ценность представляют два-три настоящих писателя, стоящие особняком, не замеченные своими влиятельными, напыщенными современниками. И тем не менее иногда от всего этого портится настроение. Меня приводит в ярость, когда я вижу, какие книги принимают сегодня всерьез.

– Я не вполне с тобой согласен, – сказал Альбинус. – Если в нашу эпоху социальные проблемы вызывают интерес, то почему бы талантливым авторам не попытаться помочь их разрешить. Война, послевоенная нестабильность…

– Не надо, – тихо простонал Конрад.

Они снова замолчали. Петляющая дорожка привела их в сосновую рощу, где цикады трещали, трещали, как заводные игрушки, у которых никогда не кончается завод. По плоским камням струился ручеек; когда по поверхности воды пробегала дрожь, то казалось, что дрожат сами камни. Они уселись на сухом, пряно пахнущем дерне.

– Но разве ты не чувствуешь себя изгоем, постоянно живя за границей? – спросил Альбинус и загляделся на верхушки сосен, похожие на плавающие в синей воде морские водоросли. – Ты не тоскуешь по звучанию немецкой речи?

– Ах, знаешь, я регулярно то тут, то там встречаю соотечественников, и порой это оказывается довольно-таки занятно. Я, например, заметил, что немецкие туристы имеют обыкновение думать, будто никто не понимает их языка.

– Я бы не смог постоянно жить за границей, – сказал Альбинус, лежа на спине и задумчиво следя глазами за очертаниями голубых заливов, лагун и бухт меж зеленых ветвей.

– В тот день, когда мы с тобой встретились, – сказал Конрад, тоже ложась навзничь и подперев голову руками, – у меня произошел забавный случай в автобусе с твоими друзьями. Ведь ты знаешь эту парочку, не правда ли?

– Да, слегка, – сказал Альбинус, чуть усмехнувшись.

– Я так и подумал, услышав, как они веселятся из-за того, что ты отстал.

(«Какая вредная девочка, – подумал Альбинус с нежностью. – Может быть, рассказать ему о ней все? Нет, не стоит».)

– У меня появилась возможность долго слушать их беседу. И почему-то она отнюдь не вызвала у меня тоски по родине. Странное дело: чем больше я размышляю на эту тему, тем большую уверенность испытываю, что в жизни художника, как правило, наступает момент, когда ему уже не нужно отечество. Он похож в этом на тех животных, которые сперва обитают в водной среде, а потом – на суше.

– А вот во мне жила бы какая-то тоска по водяной прохладе, – сказал Альбинус медлительно-задумчиво. – Кстати, я обнаружил очень милый пассаж в новой книге Баума «Открытие Тапробаны». Оказывается, некий путешественник-китаец много веков назад пересек пустыню Гоби и добрался до Индии, а потом он оказался перед огромной нефритовой статуей Будды, стоящей в храме на вершине горы на острове Цейлон, и увидел торговца, продававшего подлинное китайское изделие – шелковый веер, и тут…

– …и тут, – прервал его Конрад, – «внезапная тоска, вызванная долгой разлукой с родиной, охватила путешественника». Я знаю, как обычно пишут на эту тему, пусть я и не читал последнее сочинение этого занудного олуха и никогда читать не буду. Кстати, торговцам, которых мне приходилось видеть здесь, едва ли удастся вызвать у меня ностальгию.

Оба снова замолчали. Обоим стало очень скучно. Поразглядывав еще несколько минут сосны и небо, Конрад сел и сказал:

– Знаешь, старина, извини, но ты ведь не станешь возражать, если мы сейчас вернемся? Я хочу еще немного пописать до полудня.

– Нисколько, – сказал Альбинус, также привстав. – И мне пора домой.

Они молча спустились вниз по тропинке и перед входом в дом Конрада пожали друг другу руки, изо всех сил демонстрируя сердечность.

«Что ж, с этим покончено, – подумал Альбинус, чувствуя изрядное облегчение. – Теперь уж ничто не заставит меня заглянуть к нему снова».

29

По пути домой он решил зайти в табачную лавку, чтобы купить папирос. Отодвигая рукой колышущуюся, звенящую занавеску из бусинок и камыша, он столкнулся с отставным французским полковником, который вот уже два или три дня был их соседом по столовой. Альбинус отступил на шаг, давая полковнику пройти.

– Извините, – сказал полковник (добродушный малый). – Неплохая сегодня погодка?

– Отличная, – согласился с ним Альбинус.

– А где сегодня наши любовники? – поинтересовался полковник.

– Что вы имеете в виду? – спросил Альбинус.

– А как по-иному можно назвать тех, кто обнимается по углам (qui se pelotent dans tous les coins)? – сказал полковник, и в его фарфорово-синих, налитых кровью глазах появилось выражение, для которого у французов есть словечко goguenard[63]63
  goguenard – насмешливое (фр.).


[Закрыть]. – Мне не нравится лишь то, что они этим занимаются в саду, прямо под моим окном. Пожилой человек, знаете ли, и позавидовать может.

– Что вы имеете в виду? – повторил Альбинус.

– Не уверен, что мне удастся все это еще раз рассказать по-немецки, – сказал полковник смеясь. – Всего доброго, сударь.

И на этом он ушел. А Альбинус вошел в лавку.

– Какая чушь! – воскликнул он, пристально глядя на женщину, сидевшую на табуретке за прилавком.

– Comment, Monsieur?[64]64
  Comment, Monsieur? – Что вы сказали, мсье? (фр.).


[Закрыть] – спросила она.

– Какая законченная чушь! – повторил он и застыл в углу да так и остался стоять там, морщась и путаясь под ногами у проходящих мимо людей. У Альбинуса возникло какое-то смутное ощущение, будто все его окружающее стало вдруг перевернутым, как в зеркале, и, чтобы понять смысл вещей, теперь как бы нужно читать текст в обратном порядке.

Ощущение это совершенно не сопрягалось ни с болью, ни с удивлением. Просто на него накатило нечто темное, смутное и к тому же обволакивающе-бездонное, и он застыл в некоем подобии дымчато-беспомощного оцепенения, не пытаясь даже уклониться от обрушивающегося на него призрачного удара, словно до тех пор, пока подобное оцепенение длилось, это удивительное явление не способно было причинить ему никакого вреда.

– Невозможно, – сказал он вдруг – и тут в голове летучей мышью стрельнула странно-рваная мысль: он попытался проследить за ее фатальным расхлябанным полетом, словно имел дело с неким феноменом, который предстояло изучить и бояться которого попросту не имело смысла. Потом он повернулся, чуть не сбив с ног девочку в черном переднике, и поспешил туда, откуда только что пришел.

Конрад, долго писавший в саду, тем временем перешел в кабинет первого этажа, чтобы поискать срочно потребовавшуюся ему записную книжку, и как раз был поглощен поисками ее на стоявшем близ окна письменном столе, когда внезапно заметил лицо Альбинуса, разглядывавшего его через стекло. («Черт бы его подрал! – мелькнуло тут же у него в голове. – Неужели он меня так и не оставит в покое? Взялся вдруг неведомо откуда».)

– Послушай, Удо, – произнес Альбинус странным, сдавленным голосом. – Я совсем позабыл кое о чем тебя спросить. О чем они разговаривали в автобусе?

– Что ты говоришь? – сказал Конрад.

– О чем разговаривали те двое в автобусе? Ты сказал, что это был забавный случай.

– Какой такой случай? – переспросил Конрад. – Ах, да, теперь я понял. Да, это действительно было в некотором смысле забавно. Точно. Я ведь, кажется, собирался привести пример того, как ведут себя немцы, когда думают, будто никто не понимает, о чем они говорят? Тебя это интересует?

Альбинус кивнул.

– Что ж, – сказал Конрад, – их разговор представлял собой низкопробно-крикливую, мерзкую любовную болтовню, гаже которой мне ничего в жизни не доводилось слышать. Твои друзья так свободно изъяснялись о своей любви, словно они одни, вдвоем в раю – кстати, довольно-таки скотском раю, должен тебе сказать.

– Удо, – сказал Альбинус, – ты можешь поклясться, что то, о чем ты сейчас сказал, верно?

– Что ты говоришь?

– Ты совершенно, совершенно уверен в том, что рассказал?

– Ах, да. А почему ты спрашиваешь? Погоди минутку, я сейчас спущусь в сад. Не слышу через окно ни единого слова.

Он нашел записную книжку и вышел из дому.

– Эй, где ты? – позвал он. Но Альбинус исчез. Конрад вышел на улицу. Нет – человек пропал.

– Эх, старикашка, – пробормотал Конрад вполголоса, – не допустил ли ты какой-нибудь промашки? (…какая гнусная рифма! Не допустил ли, старикашка – ой-ля-ля – промашки? Тьфу, мерзость!)