Текст книги "Все там будем"

Автор книги: Владимир Лорченков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)

– А сколько притч, философских образов, и, я бы сказал, контуров, – мечтательно глядел в небо студент Лупан, – породило это село!

Молодые люди были в восторге. Встав рано утром, разбредались они по Ларге, каждый с огромной тетрадкой, и несколькими ручками, собирать словесный виноград крестьян, пожинать благоуханные плантации их фантазий, скромно поливать пробивающиеся сквозь толщу земляного недоверия ростки честолюбия жителей Ларги. Тем было чем гордиться. Еще бы! Ведь ими заинтересовалась целая фольклорная экспедиция.

Была еще одна причина, по которой Октавиан хотел бы, чтобы их экспедиция длилась вечно. Он был влюблен страшно, и тайно, – о чем знал весь факультет и половина университета, – в свою однокурсницу Елены Сырбу. Она, увы, взаимностью не отвечала: была холодна с ним, как пашни под Бельцами, колюча, как терновник у цыганских полей у Сорок, жгла его насмешкой, как летнее солнце – пустоши Гагаузии. Но окончательно не отталкивала. Ведь внимание Октавиана, – подававшего огромные надежды, – ей льстило.

– Я бы за такого сразу замуж пошла! – восторженно делилась с Еленой подружка по комнате в общежитии. – Хорош собой, горяч, молод, гений!

– За душой ничего нет, – парировала Елена, – и, если встретит непреодолимое препятствие, то, как все гении, сопьется.

– Тогда прогони его!

– Какой смысл мне его отталкивать, – возражала практичная красавица, – если может случится так, что непреодолимых препятствий он не встретит, и станет знаменит на весь мир. За такого можно и замуж пойти.

– А ну как не дождешься?

– Что ж, буду льстить себе тем, что в меня был безнадежно влюблен этот бедняжка, – смеялась Елена, – знаменитый ученый Октавиан…

Тот все понимал, но поделать ничего не мог. Ведь Елена вошла в его жизнь прочнее, чем саркома в легкое тяжело больного, гуще, чем наркотик в кровь, цепче, чем паразит в волосы. И вынуть ее из жизни своей Октавиан смог бы, только убрав из своей жизни себя. Но до поры до времени спасала его и любовь к филологии…

– Когда мы закончим сбор данных, – глядел Октавиан, как сумрак и свет костра танцуют, страстно извиваясь, на лице Елены, – я начну работу над новой теорией.

– Какой? – словно нехотя спрашивала красавица, не отрывая взгляда от огня. – Какой еще теории?

– Мне кажется, – воодушевлено начал Октавиан, – что нынешняя Италия заняла в сознании этих крестьян место потусторонней жизни вообще.

– Так не бывает, – лениво прервала его блестящий лингвист, но плохой историк Елена, – есть ведь разделение ада и рая…

– Это уже более поздняя традиция, – терпеливо объяснил девушке, в которую был влюблен тайно, Октавиан, – а мы имеем дело с невесть как сохранившейся до 21 века ранне-эллинской традицией. Ну, разве не удивительно?!

– Чем это?

– Это все равно как… найти в самом центре нынешнего Лондона остатки поселения времен железного века! Представляешь?!

– Если честно, не очень.

– Ну, и ладно. В общем, местные крестьяне по складу ума своего принадлежат не к своим современникам по всему миру. Они скорее являются по менталитету обитателями Древней Эллады. В их представлении нет рая и ада, скорее, ад это то, что сейчас представляет собой Молдавия.

– Вот видишь, есть ад…

– Но это не ад в его христианской традиции. То древнегреческий ад, в котором нет мучений, а есть лишь небытие. Прерывание жизни, вот что страшило древних греков. Итак, ада у них не было. Соответственно, рая тоже!

– Олимп…

– Место для богов и избранных! Причем благочестивое поведение при жизни посмертное место на Олимпе древнему греку вовсе не гарантировало!

– Интересно…

– Таким образом, Италия это не рай и не ад для местных крестьян. Это просто сказочная земля, где по рекам текут медовые островки, покачиваясь на волнах молока, а над всем этим свисают утесы из брынзы. Забавно.

– Немножко да…

Октавиан подбросил хвороста в костер, и, отвернувшись, спросил трещавшие в ночи редкие искры:

– Могу я задать тебе очень личный вопрос?

– Задавай, – тихо ответила девушка. – Если личный…

Октавиан собрался с духом и выпалил:

– Скажи, почему ты мучаешь меня? Я ведь без ума от тебя, жить не могу, спать не могу, дышать. Ничего не прошу, скажи только, что я тебе просто по нраву. Мне и этого будет довольно, я с этим всю жизнь проживу, как с перчаткой Прекрасной Дамы…

Елена молчала, и молодой филолог понял, что фишка, на которую он все поставил, оказалась проигрышной. Порыв его, казавшийся Октавиану смелым и отчаянно трогательным, девушку лишь напугал и отвратил. Что ж, подумал студент, ждать еще несколько лет все равно бы не смог… не решаясь повернуться к Елене, чтобы не сгореть под ее насмешливым взглядом, он потер руки, и с нарочитым весельем выдохнул:

– Ну, что ж, пора по палаткам, а то упустим завтра целый сборник сказок.

Девушка промолчала, а потом тихо сказала:

– Ахрррр-а-ххр…

Октавиан, не веря себя, развернулся. Елена и вправду спала, похрапывая. Дрожащими от обиды пальцами парень застегнул ворот рубахи, и ушел к себе в палатку. Елена полежала еще минут двадцать для надежности. Единственный эффективный способ уйти от разговора, знала она, это – уйти от разговора. Девушка тихонько приоткрыла глаз, и на всякий случай, еще раз сказала:

– Ахрррр-а-ххр.

ххх

– Запоминай, сынок, что люди говорят про Италию, – диктовал крестьянин полюбившемуся ему Октавиану, который очень уж смахивал на внука старика. – Жила как-то в наших краях молодая и красивая девушка по имени ПерсИка.

– Персик? – уточнил студент.

– Персика, – укоризненно поправил дед, – это же она, а не он. Записал? Ну, слушай дальше. Жила она себе, не тужила, потому что мать у нее и отец были из состоятельных. В смысле, из красной голытьбы, которой Советская власть дала все. Поэтому они были в руководстве колхоза, и дочь их за шестнадцать лет пальца о палец не ударила, а воду в дом если и носила, то в волосах поутру росу…

– О! – оценил выверт дедовской речи Октавиан. – Еще раз, чтобы записать точно.

– А воду в дом если и носила, то в волосах поутру росу, – с удовольствием повторил дед, вычитавший это выражение в литературном журнале "Кодру", подшивка которого за 1967 год валялась у него в чулане. – А фамилия ее была Цереску.

– Как-как? – не поверил своему счастью студент. – Церера?

– Какая такая Церара? – рассердился дед. – Цереску она была! Понял?

– Так точно, – затараторил студент, – простите, записываю.

– И, значит, – повествовал крестьянин, – когда Советы ушли, стало село жить бедно, и потянулись постепенно люди в Италию. Почти половина села уехала! Собралась было в Италию и наша Персика, да мать, старшая Цереску, ее не пустила.

– Боялась?

– А как же! Из Италии ить из этой никто еще не возвращался. И вот, плачет Персика Цереску год, плачет другой, потому что и женихов в селе не осталось, ведь кто не в Италии пашет, те спились, а кто спился, тому бочка с вином невеста!

Посопев, дед с гордостью подумал, что «бочка с вином невеста» его собственное изобретение. Студент, затаив дыхание, глядел на крестьянина. Октавиан думал, что тот размышляет о Персике Цереску.

– И вот, как-то раз, приехал в наши края представитель агентства туристического, – продолжил крестьянин, которое вывозит наших людей в Италию. По-моему, фирма эта до сих пор работает. А фамилия этого господина была Плутонеску.

– Плутон! – хлопнул себя по ноге Октавиан. – Совершеннейший Плутон!

– Плутонеску, – сердито поправил крестьянин, – ты слушать-то будешь? А раз так, слушай. Ну, этот товарищ посмотрел на Персику Цереску и влюбился в нее по самое не могу. И стал родителям ее предлагать – отпустите, мол, дочь со мной в Италию, я ее туда горничной устрою, будет по тыще евро в месяц получать!

– Ого, – грустно сказал Октавиан, вспомнив Елену и свою повышенную стипендию в 70 леев[11]11
   6 долларов США – прим. авт.


[Закрыть]. – Неплохо…

– И он, понимаешь, так сладко вел свои речи, – не обращал внимания на собеседника дед, которого понесло, – что мать девушки почти было согласилась на эти уговоры! Но отец-то оказался против! И не пустил Персику в Италию.

– Все? – спросил Октавиан. – Закончена история?

– Нет, конечно, – махнул рукой дед, – куда уж. Плутонеску-то этот взял, да и подбил Персику сбежать с собой из отчего дома. Она, конечно, за ним…

Октавиан, уже выстроивший в уме свою блестящую теорию, за которую ему судьба должна была вручить Нобелевскую премию и руку Елены Сырбу, встал и потянулся. Он ликовал.

– Сказать вам, дедушка, что дальше-то было в этом мифе? – спросил он, торжествуя.

– В каком мифе? – не понял дед. – Это все чистая правда как есть.

– А, ну, да, ну да, – покивал Октавиан, – но все-таки, рассказать?

– Ну? – удивился дед. – Если знаешь, чего записывал? Если слышал-то…

– Не слышал, – пояснил Октавиан, – но знаю. Цереску эта ваша, которую Персика звали, из дому сбежала с Плутонеску, так? Ехали они в Италию долго, преодолевая множество препятствий, и все это время за ними гнались родители девушки. Так?

Дед широко раскрыл глаза, и глядел на парня с изумлением. Тот, довольный эффектом, продолжал.

– И вот, когда родители Персики уже видели беглеца с беглянкой, и вот – вот собирались схватить дочь за подол платья, Плутонеску с Персикой пересекли символическую черте ада, – пардон, назовем ее государственной границей Италии, – и стали для родителей недосягаемы. Так? Мать, погоревав, обратилась к высшему божеству, то есть, простите, дедушка, в консульство Италии в Бухаресте с требованием вернуть дочь. А та-то в Италии замуж вышла за старика, которому дом убирала, и возвращаться не хотела! Ну, те, в консульстве, подумали, да и порешили сделать так, чтобы всех удовлетворить…

– Это как? – спросил дед.

– А отпускать Персику из Италии на полгода, – расхохотался совершенно счастливый Октавиан, – весной и летом. А зимой и осенью чтобы она возвращалась в Италию. Так?!

Притихший дед испуганно поглядел на Октавиана, и на всякий случай пересел от студента подальше.

– Внучек, – осторожно сказал он, – все ведь совсем не так было. Плутонеску содержателем борделя оказался. И Персика там уже который год мучается…

Октавиан, посидев неподвижно с час, медленно поднялся, и пошел к туалету, бросить тетрадь в выгребную яму. В глазах у него плыли оранжевые круги. Это уже второй удар, – безучастно отметил он, – за прошедшие сутки. О, проклятое самодовольство.

– Правильно, сынок, – поддержал его дед, – толку от вашей учености никакой. Да и все сказки, что я вам понарассказывал, у меня в книге есть. Называется «Мифы и легенды древней Греции». Да ты и сам заметил. Ну, фамилии, я, ясное дело, на наш молдавский лад переиначил…

– Зачем, – спокойно спросил Октавиан, возвращаясь через грязь во дворе к деду. – Зачем это вам?

– Так ведь, – разве руками дед, – вижу, вам историй нужно разных, да побольше. А чего не помочь хорошим людям?

– Значит, – со вздохом уточнил Октавиан, – все из книги… И про Персику?

Дед помрачнел, и ударил палкой по земле.

– Про Персику все правда! – отрезал он. – Потому как внучкой она мне приходится.

– Тогда соболезную, – поднялся Октавиан, – а мне, наверное, пора…

– Ты не горюй, – спокойно сказал ему в спину дед, – девица-то эта все равно не для тебя рождена. Неужто не понял?

Октавиан аккуратно закрыл калитку, и, не обращая внимания на грязь, пошел к их палаткам. Собрал вещи, и подогрел себе чаю на костре. До поезда оставалось еще три часа, и парень не торопился.

Вечерело, и собаки Ларги, поскуливая, выкусывали из проплешин тощих блох. Вдалеке звенел колокольчик на грязной, теплой, и пахнущей овчиной овце. Еще реже на нее покрикивал тощий пастух. Небо было серым, но прозрачным, и с горки, на которой стояли палатки, до него было как будто ближе, чем из самого села. Октавиан сидел, скрестив ноги, и чувствовал себя совершенно пустым, и, в то же время, наполненным. Он ощущал в себе всю вселенную, и тихонько напевал что-то под нос, представляя себя средневековым муллой, что приехал сюда в обозе турок, пришедших покорять Ларгу. Потом ему казалось, что он египетский писец, запечатленный в глине, что хранится в Лувре.

Внезапно небо над Ларгой и Днестром, ползущим где-то поблизости, стало ярким, и порозовело. Это солнце, сползшее из-под вечерних облаков на краю горизонта, послало селу последний салют. Октавиан с наслаждением прикрыл глаза, но не до конца, и ловил лучи вечернего солнца дрожащими ресницами. Они были хороши, Октавиан знал. Как знал, что со вчерашнего вечера для него ничего не значит Елена Сырбу. И что с этого дня он больше никогда не займется филологией. Кто он будет в этом мире, Октавиан не знал. Знал только, кем не будет никогда…

… значительно позже почетный академик Академии Наук Молдавии, Румынии и России, филолог с пятью научными степенями, Октавиан Гонца с задумчивой улыбкой вспоминал этот день. Прекрасно понимая: это был самый яркий день его жизни, когда ему открылось Нечто. Что? Истина? Смысл бытия? Октавиан был близок к определению этого, но точную формулировку этому дню дать не рисковал…

… услышав шаги за спиной, и прерывистое дыхание Елены, поднявшейся на холм, Октавиан даже не обернулся. Хотя обычно бежал помогать ей и подняться, и втащить на ровную площадку наверху тяжелый рюкзак.

– Помочь не хочешь, – спросила Елены, хрипло дыша, – джентльмен?

Октавиан, все еще ни о чем не думая, последним подрагиванием ресниц проводил солнце, что упало за край земли, и отрицательно покачал головой.

– Еще бы! – насмешливо сказала Сырбу. – Это же не о любви речи толкать…

Октавиан вздохнул, глянул на часы, и, поднявшись, стал спускаться с холма, на прощание сказав:

– Тащи свою поклажу сама… сука!

А когда покрасневшая и возмущенная Елена попыталась, догнав его, дать Октавиану пощечину, тряхнул ее за грудки, и бросил наземь. Бить, правда, не стал, так, пнул слегка тяжелым геологическим ботинком, да и пошел к станции. Поезд не приехал, и ночевать Октавиан вернулся в Ларгу, где Елена, не отвечая на расспросы сокурсников, лежала в палатке без сна всю ночь.

Через год они поженились.

ххх

Осенью 2003 года молдавский священник села Ларга отец Паисий провозгласил Первый Вселенский Крестовый поход православных христиан на нечистую землю Италии.

Причин, подвигших священника на это отчаянное действие, было много. Но самая главная, как всегда, – безденежье. Отец Паисий понимал, что, если он будет собирать деньги на поездку, то Италии ему не видать. Четырех тысяч евро сельскому священнику Богом забытого прихода не собрать никак. А раз в Италию нельзя попасть за деньги, решил отец Паисий, то нужно ворваться туда во главе Христова воинства! Тем более, что о крестовых походах он уже читал в семинарии, которую закончил на одни шестерки[12]12
   аналог тройки – прим. авт.


[Закрыть]. Кстати, это поистине Соломоново решение отцу Паисию в голову пришло не после долгих рассуждений, которые он недолюбливал, а во время проповеди. Решение было ясным, коротким и быстрым. Как озарение, как Божественное провидение…

– Дети мои! – читал проповедь об Италии отец Паисий. =– Что есть эта богопротивная страна? Разве не источник всех наших бед и злосчастий? Да, кто-то скажет, что мы живем на деньги, присылаемые нашими родными оттуда. Но как заработаны эти деньги? Девы наши продают свои телеса, мужи наши, уподобившись евреям в плену египетском, надрывают после6дние силенки и гнут выю на хозяев за деньги, которые для этих хозяев гроши… Кто дал этим людям право издеваться над бедными молдаванами?

Прихожане слушали отца Паисия, входившего в раж, открыв рты. А проповедь священника приобретала все более апокалиптический характер.

– Не сказано ли в Евангелии, что легче верблюду проползти в узкую дверцу храма, – вопрошал, потрясая Библией, отец Паисий, – а если сказано так, то почему Италия эта богомерзкая живет в сытости и довольстве в то время, как… мы… голодаем, нищенствуем и побираемся! А ведь кто истинные христиане, дети мои? Итальянцы ли, продавшиеся неверной латинской вере? Нет! Мы истинные дети во Христе, стало быть, и нам всем владеть! Итак, отнять все у нечестивых и отдать чистым!

Проповедь становилась все более ясной и прозрачной. Прихожане, все еще не закрывая рты, начинали понимать, куда клонить священник. Многие глядели на отца Паисия все более одобрительно…

– Отнять все у нечистых, – пронеслось по церкви, – и отдать чистым…

Кое-где прозвучали робкие аплодисменты.

Отец Паисий поморщился, прокашлялся, и отпил черного вина из золоченой пластмассовой чаши. В горле у него будто вата застряла. И вино было черным не потому, что из винограда черного давили… Это все из-за пыли, и прихожан, неприязненно подумал священник, которые не могут оплатить услуги уборщицы в храме. Из-за чего здесь и грязно, как в хлеву!

– Как в хлеву живем мы, дети Бога, молящиеся Ему так, как апостолы заповедали, – загремел Паисий. – А эта вот Италия, которая непонятно с чего живет трудами наших сыновей и дочерей, жирует и процветает! Разве это справедливо, дети мои? Ибо в Библии сказано…

Аудитория снова начинала скучать. Паисий с облегчением понял, что от него ждут не цитирования Священных книг, а призывов к действию, и изменил программу выступления.

– Слушайте меня! – вскочил он на амвон, и поднял правую руку. – Внимайте, ибо не каждый день священник встает здесь, на этом святом месте! Дети мои! Мы должны взять то, что у нас отобрали. Хотите ли? Ответите да, и я поведу вас туда нагими и гордыми, как Адам Еву водил по раю до изгнания. Хотите ли вы?

– Да! – взревела церковь, потому что мало кто из сельчан не хотел попасть в Италию, но ни у кого не было на это денег. – Желаем!

– Я поведу вас туда! – взвизгнул отец Паисий, и достал из под рясы специально припасенный для этого меч, который он нашел в разоренном мародерами кургане под Ларгой. – Покарать мечом нечестивых и отдать их богатства чистым! Внимайте мне, и передавайте слова мои братьям вашим, и сестрам, любимым и врагам. Итак, слушайте же…

Побледневший от волнения, подрагивая ноздрями, отец Паисий дождался окончания овации, и вновь поднял руку. Где-то в углу церкви замелькала камера районного телевидения. Это хорошо, подумал Паисий, и, дождавшись, когда на камере зажжется красная точка, заговорил.

– Я призываю вас на защиту истинной веры Господней! Православные христиане Молдавии! Пришла пора нам пойти в нечестивую Италию, и освободить двести тысяч наших соотечественников, как Моисей освободил иудеев от плена Египетского. Но если Моисей был безоружен, то мы силой дадим свободу братьям!

– Ура!!! – закричали в церкви. – Даешь Италию!!!

– Я объявляю Крестовый поход на Италию! – заорал Паисий. – Да будет так! Я даю вам слово пастыря, дети мои, что всем идущим туда, в случае их кончины, отныне будет отпущение грехов!

– Воистину! – ответствовала церковь золотыми огнями свечей, расплывшихся в глазах Паисия.

– Пусть выступят против неверных в бой, что даст нам в изобилии трофеи, те люди, что привыкли воевать против

своих единоверцев, – кричал Паисий, – те, кто погибал и убивал братьев в войне в Приднестровье! Нас заставляли убивать друг друга, так не лучше ли нам объединиться, и пойти бить неверных?! Пусть выступят ветераны!

– И-та-ли-я, И-та-ли-я!!!

– Земля та течет молоком и медом, – размахивал мечом Паисий, – так да станут ныне воинами те, кто раньше был грабителем! Кто сражался против братьев и соплеменников. Идите за мной!

– Да!!!

– Кто здесь горестен, тот станет там богат! Итак, дети мои, завтра мы выступаем!

– Так хочет Бог!

Дальнейшие крики толпы смешались в ровный гул. Позже отец Паисий со страхом признавался себе в душе, что в реве и шуме он явно слышал чей-то тонкий выкрик «Гол!», и даже «Зимбру – чемпион». Единственное, чего он не слышал, – облегченно вздыхал внук еврея Паисий, – так это крика «Бей жидов»… А в тот вечер, ставший подлинным вечером триумфа для Паисия, священника принесли в его дом на руках. Испуганные ребятишки, сыновья, глядели, как отца еще качают во дворе, после чего люди ушли собираться в поход, а отец, на дрожащих ногах, еле дошел до дверей. Успокоившись, Паисий наточил и без того острый меч, – жаль, коротковат, отметил священник, – массивный крест, и сложил сумку провианта. Потрепал по холке кобылку, на которой собирался отправиться в путь, и немного поспал. Снились ему чудные виноградные плантации Италии, которые он, Паисий, подарит своим детям в вечное владение, когда крестовый поход закончится полной и окончательной победой святого воинства Молдавии. Снились полные, молочные, как у бесстыжих Мадонн итальянских фресок, руки жены его сбежавшей…

В шесть утра Паисий немножко отошел от пыльного вина из пластмассовой чащи, и мучился, представляя дневной позор. В семь, окончательно проснувшись, Паисий долго тер глаза, выйдя во двор, и улыбался неловко и смущенно. Священник был в шоке.

Вокруг его дома колыхалась с хоругвями вооруженная толпа из семидесяти пяти тысяч человек со всей Молдавии. Завидев отца Паисия, люди начали аплодировать. Дед Тудор подвел Паисию лошадку и помог взгромоздиться в седло. Люди в это время устроили ему громадную, как на стадионе, приветственную волну. Священник почувствовал другую, теплую волну, что поднялась по его груди к сердцу, не выдержал, и заплакал теплыми, как руки матери, слезами.

– Воистину, – сказал Тудор, надевая боевую румынскую каску Второй Мировой войны, – не пристало нам, старым воякам, плакать! Итак, утрите слезы и ведите нас на Италию, синьор!

ххх

"Изучая истоки Первого Молдавского крестового похода, можно отметить несколько интересных и очень важных моментов.

Прежде всего, бросается в глаза полная неорганизованность крестоносного войска. В атмосфере всеобщей неразберихи высший предводитель войска, священник Паисий, повелел воинам идти мирным пешим походом по городам и селам Молдавии в Кишинев. Там глава похода намеревался взять святую для Молдавии икону Троерукой Богородицы, чтобы уже с нею двигаться на Италию. Паисий утверждал, что без этой иконы предприятие наше обречено на провал (так оно, кстати, и случилось, скажу я, предвосхищая свой рассказ). Таково, по крайней мере, было официальное объяснение. Я же, хронист, следовавший за его войском, – а в миру учитель села Ларга, оставивший свой пост за ненадобностью после того, как школу в селе закрыли, – предполагаю другие мотивы. Сдается мне, что Паисий, вождь нашего злосчастного мероприятия, просто не ожидал такого количества народу, что стечется под его знамена. Ибо в Бельцком только уезде, куда пришли наши войска Христовы, к нам присоединились пятнадцать тысяч местных жителей. Все они с энтузиазмом восприняли девиз нашего войска: – На Италию! Так хочет Бог!

Приведу сухие цифры. В Оргееве к нам пришли 345 жителей села Гроздешты, население в котором составляло 345 жителей. То есть, все Гроздешты, от мала до велика, стали с нами. Вообще, Оргеевский район дал нам 21 тысячу бойцов, мужчин и женщин. В уезде Сороки к нам присоединились десять тысяч местных цыган, которые, по их словам, устали побираться в поездах, и хотят иной, славной жизни…

Всех мы брали, может, потому и поступая ошибочно, ибо на третий месяц похода начались грабежи и насилия. К злосчастию нашему, войска святого отца Паисия двигались очень медленно. К третьему месяцу мы были лишь в сорока километрах от Кишинева, продвинувшись за этот срок всего на двести километров. Столь замедленное движение крестоносцев объясняется тем, что у нас было много пеших, и их приходилось ждать. Также мешали младенцы, взятые матерями в обоз, веселые девицы, следовавшие в обозе же, и постоянные разбирательства с местным населением.

Но армия и полиция нас трогать не смели, потому что в Молдавии девять тысяч солдат, офицеров и генералов, и десять тысяч полицейских. А нас тогда, во время первого Молдавского крестового Похода, было числом сто двадцать шесть тысяч. Пусть треть из нас и были немощные, старики, и женщины с детьми, но мы были силой, и нас боялись, и не трогали. И многие полицейские даже присоединялись к нам, говоря "что толку сидеть дома и, рискуя жизнью, получать сто долларов в месяц, если в Италии за мытье посуды можно будет получать тысячу евро в месяц?!". Так нас стало еще больше и больше на радость войску, хвала Господу, аминь! … Но я, хронист похода, взявший на себя обязанность писать обо всем, что было с нами, говорю – на исходе третьего месяца местные жители относились к нам все хуже… Ибо если поначалу жители Молдавии с рвением вливались в ряды нашей армии, то на исходе третьего месяца стали кое-где чинить нам препятствие, а даже пытались остановить наше шествие. Нас называли мародерами, грабителями и жуликами. И слова эти были во многом истинны. Ибо к святому делу Крестового похода на злочестивую Италию присоединилось слишком много преступного люда! Отец же Паисий, намеревавшийся вообще зимовать в Молдавии, ибо понял, что армия к преодолению Европы не готова, понял, что мы или двинемся за пределы страны, или поход наш закончится губительно и внезапно… Итак, отец Паисий, посовещавшись о том с Богом, вышел к людям, и сказал, что мы отступаемся от Кишинева и идем к Унгенам, а уже оттуда переплавляемся в Румынию. И поднял свой остро наточенный меч, принадлежавший еще императору Траяну, и сказал: – За мной же, дети мои!

И огонь восторга вновь загорелся в сердцах, остывших из-за проволочек и несправедливостей, творимых нашим воинством. Тут даже бандиты стали святыми! Тут проститутки излечились от похоти, и жулики вернули украденное, а насильники прижгли руки, творившие зло. И мы пошли вперед, и в Унгенах в воинство наше влилось еще десять тысяч человек, и все они хотели, как и мы, от первого, до последнего, только одного. В Италию. К Богу.

ххх

Меч отца Паисия, вошедший в историю Молдавии как меч отца Паисия и меч императора Рима Траяну, был выточен из стальной рессоры грузовика. Таким образом, меч императора Траяна императору Траяну никогда не принадлежал.

– Это подделка, – сказал отцу Паисию лучший ювелир и любитель старины Унген, по счастливой случайности не ушедший из города при приближении крестоносцев, как сделали многие жители. – Искусная подделка. Но довольно наивная. Вы видите, мастер даже не затер надпись на металле "Машиностроительный завод…"

– Вот как, – рассеянно кусал губы Паисий, возмужавший во время похода неимоверно. – Не ожидал…

Ювелир с усмешкой глядел на Паисия, подкидывая на руке меч. По форме оружие было похоже на скифский акинак[13]13
   короткий клинок – прим. авт.


[Закрыть]. Но разве здесь кто-то еще понимает что в истории? Ювелир вздохнул. С улицы раздавались крики. Это крестоносное воинство грабило город. Центр Унген пылал. С криками «Италия, Европа, рай» пилигримы вытаскивали из брошенных домов диваны и телевизоры. Паисий потер побелевший висок. Он знал, что диваны приспособят под повозки, поэтому не удивлялся.

– Подумать только, двадцать первый век, – пожал плечами ювелир, – и такое… Не могу поверить.

– Верьте, – холодно ответил Паисий. – Вы же человек точного ремесла. Это факты. Смиритесь пред ними.

– Вас же, – шепотом сказал, подмигнув, ювелир, – растопчет мало-мальски подготовленная армия даже такого захолустного государства, как Румыния. Или Словения.

И впрямь повзрослевший Паисий, руководство огромной армией крестоносцев которого, как подметил хронист "зело умудрило", улыбнулся.

– Я рассчитываю, – подмигнув, по-мальчишески, озорно священник, на то, что нас не тронут по той же причине, по какой не трогают албанцев.

– То есть? – не понял ювелир.

– Делай что хочешь, – улыбнулся еще шире, священник, – но обязательно говори, что хочешь в Европу! И тогда тебе все сойдет с рук. Вон, албанцы, чего только не вытворяют. И оружием торгуют, и женщинами, и заложников захватывают. А им все прощают, лишь бы были за Европу и НАТО. И нам простят! Такова, знаете ли, нынешняя тенденция.

– За исключением того, – покачал головой ювелир, – что варварам типа вас или албанцев, Европа позволяет все, что угодно только в специально отведенных для этого местах… Италия среди них, увы, не значится!

– Ну, – неуверенно сказал священник, – про нас уже сняли три репортажа для "Евро-ньюс" и написали десяток статей в европейских изданиях. Все хвалят нас за то, что мы тянемся к свету демократии, и смахиваем с ног пыль коммунистического прошлого…

– Это ровно до тех пор, – объяснил ювелир, – пока ваша армия, простите, голодранцев, не появится на границе с Европейским Союзом. Тогда они вас приветствовать перестанут…

– Неужто не примут? – впал в сомнения Паисий. – Да нет, не может быть…

– Не примут, – осторожно подтвердил ювелир, – вот если бы вы пошли крестовым походом на Россию, они бы вас до конца поддерживали. А у себя им ваш сброд не нужен…

– А, не вашего ума дело, – поставил точку в споре Паисий, – давайте займемся лучше мечом. Я бы хотел, чтобы он стал мечом императора Траяна.

– А, позвольте, – очень осторожно уточнил ювелир, – каким образом? Стереть надпись?

Паисий задумчиво поглядел на надпись, – и, правда, грех такую было не заметить, и потрепал ювелира по щеке. Мечом.

– Нет. Оставьте ее. Просто выгравируйте после надписи еще два слова, – попросил он после долгой паузы, – сан императора и его имя. И тогда меч перестанет быть подделкой.

– И что же тогда, – прошептал, сглатывая почему-то не жидкую слюну, ювелир, – у нас, то есть, у меня, получится?

Отец Паисий встал, и бросил меч на стол, отчеканив:

– Машиностроительный завод императора Траяна!

ххх

Кишинев-11.03.2004/07:38/(BASA-general) Гражданин Молдавии задержан полицией по обвинению в торговле людьми.

Гражданин Молдавии задержан полицией по обвинению в организации канала для желающих эмигрировать. Об этом для БАСА-пресс сообщили источники в Министерстве внутренних дел. Уроженец Кишинева, 32-летний Валериу Албу вместе с другими гражданами Румынии, Сербии, Хорватии и Словении наладил в 2003 году канал, через который вывозил молдавских граждан на нелегальную работу в Италии. На допросе он признал, что завербовал около 100 молдавских граждан, от которых получил в общей сложности 90 тыс. 600 евро. По прибытии на место доверчивых людей ждала совсем не работа, как им обещали предприимчивые дельцы; их закрывали и удерживали в качестве пленных. Поняв, что их обманули, люди сдались хорватской полиции и были депортированы в Молдавию…

Кишинев-11.03.2004/07:38/(BASA – general) В Молдавии найдены остатки… машиностроительного завода римского императора Траяна!

Удивительное открытие совершил молдавский ученый Ион Бызгу, занимающийся исследованием мирного взаимодействия культур Римской империи и Дакии в период, ошибочно названный советскими так называемыми историками «римской оккупацией Дакии». Это, считает ученый, была не оккупация, а плодотворное сотрудничество двух культур. Об этом свидетельствуют уникальные находки, совершенные Ионом в конце прошлого месяца под Унгенами. У близлежащего у городка села Ион, – по подсказке местных жителей, – обнаружил, место, где располагался первый римско-дакский… машиностроительный завод!