Текст книги "Кегельбан для безруких, Запись актов гражданского состояния"

Автор книги: Владимир Бацалев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 13 страниц)

– А мы все дураки безграмотные?! – обиделся жилец, и толпа поддержала его шушуканьем.

– Вы пользуетесь образованием, когда читаете детективы и ценники в магазине. Каждый из вас похож на магнитофон, в который вставили кассету с записью текста, как этот магнитофон усовершенствовать. Он прокрутит кассету хоть тысячу раз, но ни один винт в нем не сдвинется с места. Вот и с вами точно так же. Все вы кондовые дураки, которые не могут совершенствовать сами себя... Ну?.. Чем ответите на мои речи? Не захотелось еще влезть с головой в собственные помойные ведра? '

– Обзывается! – сказал жилец.

– Конечно! Это Христос сказал: "Не обзови брата ракой". А я говорю: "Обзывай любого, дальнего и ближнего, матерись и сквернословь, как хочешь..." В словах правды нет... Не найдете ее и в общественных организациях ни письмами, ни анонимками, ибо только глупец станет искать себя снаружи. Мой вам завет: "Работайте чаще! А лучше, знаете что, трудитесь. Труд спасет вас. Но, если увидите, что лень опутывает ваши члены, тогда молитесь". Молитесь же так:

"Дорогая идея коммунистического труда!

Спаси нас от ударных недель и борьбы за урожай, от сонма начальников и персональных пенсионеров.

Не вводи досрочно объекты, но избавь от перевыполнения плана.

Помилуй наше разгильдяйство и пьянство, но прости нам нетрудовые доходы и социальную никчемность.

Дай сил трудиться и наполнить магазины результатами труда.

Направь нас в то общество, где замки будут висеть только на сортирах, и спаси от суда потомков, ибо не ведали, что творили. Аминь".

– Ты давай лучше притчами! – потребовали из толпы. – А как жизнь менять, мы и без тебя знаем.

Сусанин посмотрел по сторонам в поисках материала для притчи и увидел, что у раскрытого окна сидит Сплю с микрофоном, а в соседнем окно стоит Чертоватая в прозрачной комбинации к недвусмысленно улыбается Адаму.

– Некто говорил так: "Моя жена думает, что она – сказка в постели". Сосед же отвечал Некту: "Никакая она не сказка, баба как баба". Некто говорил эдак: "Моя жена сидит на кухне, как принцесса". Сосед же отвечал Некту: "А пироги у нее горелые". Некто говорил разэдак: "Моя жена болеет водобоязнью, сама не моется и мне не стирает". Сосед же отвечал Некту: "И картошка у тебя гнилая, и жена безрукая, и ты безголовый. Иди же к дубу и удавись с горя. Другим урок будет".

– Давай еще про любовь! – потребовала толпа.

– Вы слышали реченное: "Если тебя соблазняет правый глаз – вырви его"? А я говорю: "Если уж правый глаз соблазняет тебя – то посмотри внимательно не правым, а потом отвороти бесстыжие глаза и вообрази, что искусился сполна, что пресытился, что противно. И страсть покинет глаза твои. Ибо такова сила фантазии!.."

– Опять завел шарманку, – сказали в толпе.

– Полезное ли было сказано вам: "Если правая рука соблазняет тебя, отсеки ее"? Нет, люди, не соблазняйтесь руками, не рукоблудствуйте, но делайте ими труд, и так сохраните члены свои в невредимости... Но если увидите все же, что страсть опутывает вас, пойте гимн. Гимн же пойте такой: "Матерь Энеева рода, отрада богов и смертных услада, о, благая Венера..." -и пока Сусанин пел, на плечо к нему сел белый голубь.

– Матерь пресвятая! Сам прилетел! – закричала бабка и стукнулась лбом об асфальт: – Батюшка Сусанин, прости дуру грешную!

– То-то же, маловеры, – сказал Адам.

– Вон куда залетел! А ну, дядь, держи этого засранца. – За спинами толпы стоял молодой человек с велосипедом. – Полдня по району за ним гоняюсь. Сдохнешь теперь в клетке, – пообещал он голубю.

Сусанин расстроился до слез, толпа стушевалась. Вслед за велосипедистом-голубятником на балкон вышла Фрикаделина.

– А ну, слезай, алкаш! – сказала она мужу.

– Я не могу, – ответил Адам.

– Слезай, пока я тебя табуреткой не сшибла. Фрикаделина, наверное, была колдунья – нога Сусанина сразу вылезла из дупла, а ван дер Югин уронил инструменты в чье-то ведро и сам упал на землю.

Расскажу вам напоследок еще одну притчу: у Некто была молодая жена, которая все время твердила Некту: "Ты дурак и оболтус, ты ничего не умеешь и не можешь, только пить-жрать в три горла да гадить". Некто от таких слов сильно расстраивался и однажды, лишив себя разума и пришедши к дубу, с горя удавился. И молодую супругу сожгли на поминальном костре вместе с мужем, потому что кормить ее стало некому, а сама она умела только ругаться. Итак, жены, восхваляйте мужей своих пред ними и пред соседками и живите долго!... Впрочем, все это поверхностно и глупо...

Разговор, который затем состоялся в квартире Сусанина, был неприятен Адаму по двум причинам: во-первых, он знал, что его будут ругать; во-вторых, знал дословно. Он даже сам смог бы отругать себя вместо Фрикаделины.

– Сколько можно народ смешить? Ты кто? Директор или шут гороховый? Зачем несешь чушь на всю улицу?

– Скучно, вот и маюсь дурью, – оправдывался Адам. – А что мне еще осталось? – стать посмешищем в собственных глазах.

– Ладно бы на одного тебя пальцем показывали, я-то за что страдаю?.. У-у-у, рожа, так бы и треснула чем-нибудь тяжелым! У всех мужья как мужья, прям картинка: с женами гуляют, в очередях стоят, мастерят что-нибудь на дому. А этот или на кровати целый день валяется, или на дереве сидит! Мечтатель вонючий! Почему помойку нe вынес?

– Надоела ты мне, Фрикаделина... Прощай, ухожу я.

– Сначала квартиру пропылесось, бездельник! А потом иди хоть к черту на кулички!

– Почему вокруг меня постоянно происходит галдеж?

– Потому что ты дурак! Умные люди слушаются жен и сидят в тишине!

– Но с годами вокруг умных людей становится все тише и тише. Они словно создают пустыню возле себя. Ты тоже жаждешь стать для меня кучкой песка, Фрикаделина?

Сусанин вышел на улицу и остановился, раздумывая, в какую сторону пойти.

– Адам Петрович, – попросили бабки, – скажи еще что-нибудь про любовь.

Сусанин усмехнулся и заговорщически подмигнул им, потом сунул ладони в карман брюк и, насвистывая экспромтное попурри, двинулся в типографию. Походкой – ну, вылитый Гаврош.

Сворск такой маленький город, что если два человека выйдут погулять, то непременно встретятся, даже назло друг другу. Сверху он напоминает схему пищеварительного процесса, столько здесь всяких ответвлений, тупиков и пустырей, именованных площадями, при одной-то улице, которая так перекручена, что один и тот же дом на ней имеет сразу три номера. Иногородние машины, решившиеся на сквозной проезд, Сворск переваривает, как пельмени. Тем не менее на городском плане, который плесневеет во всех киосках, кавардак выправлен и даже нарисован дом, претендующий на эгоцентричность и заявленный в примечаниях как "Сворский исполкомитет".

Неудивительно, что Сусанину сразу стали попадаться знакомые.

Сначала из магазина вынырнул сантехник с друзьями и авоськой полных бутылок.

– Сдал бутылки, взял бутылки! – резюмировал он свои поступки

Следующим оказался Путаник. Он нес букет тюльпанов двумя руками, как сумасшедшую кошку. Или как раскаленную сковородку, – подумал Сусанин. -Или как половую тряпку, истекающую грязью.

– Пойдем со мной делать революцию, – предложил Сусанин.

– Прости, Адам, но я иду делать предложение Кавельке.

– ...И в очень удачный день, – добавил Сусанин. – За Путаником шла Марина.

– Ты, бедняжка, работала сегодня?

– Нет, – улыбнулась Марина, – конверты языком заклеивала.

– А почему ты идешь и смотришь под ноги?

– Денюжки ищу, потому что зарплаты не хватает, – улыбнулась Марина. – Подряников вчера два рубля мелочью нашел, мне завидно стало.

– Я хочу зайти к вам вечером в гости.

– Приходи, конечно. Без тебя скучно.

– А со мной весело, – добавил Сусанин.

Марина хотела поцеловать Адама при расставании, но,

вспомнив про конверты, побоялась приклеиться...

Следующий был первый секретарь.

– Говорят, ты уже с утра прочитал бабкам антирелигиозную лекцию? Пожалуй, я позвоню в общество "Знание" – тебе выпишут червонец как внештатному лектору. Но на будущее ты поостерегись. Есть слух, что под меня копают. Пока – руками, но тут любая промашка в бульдозер вырасти может.

– Ты куда идешь? – спросил Сусанин.

– Гуляю, отдыхая от жены, любуюсь красотами Сворска, – ответил первый секретарь. – Как думаешь, может, вот на этом самом месте, где мы стоим, универмаг отгрохать? Кстати, у тебя штаны расстегнуты.

– С первым апреля! – сказал Сусанин.

– Посмотри сам.

– Черт побери, – сказал Адам.

– Давай я тебя от прохожих заслоню, – предложил первый секретарь. -Типография не развалилась еще? Приходи ко мне обедать.

– Я отчет за первый квартал не сдал.

– Так ты работать идешь? Работать надо так, чтобы хорошо отдохнуть.

– Постараюсь, – ответил Сусанин.

– А может, в баньку сходим?

– Сходим, – согласился Адам. – Чего не сходить.

– А веник у тебя есть? – спросил первый секретарь. – Я тебе подарю. У меня два... Даже три. Правда, один не мой,

– Это ты застраховал Сворск от болезней, пожаров и преступников? -спросил Сусанин.

– Да, мой приказ! Неплохо сработано, правда? Есть чем гордиться.

– Значит, если сейчас с человеком случится удар или где-то загорится дом, то человек умрет, а дом сгорит?

– Вечно тебе гадости мерещатся. Сегодня человек должен смеяться до колик, а не падать в обморок при виде обворованной квартиры...

Потом Сусанин увидел впереди Кавельку и помахал ей рукой, но Кавелька не откликнулось. "Зазналась", – подумал Адам. Но тут вспомнил, что у Кавельки лопатки по размеру такие же, как и грудь, и прическу поэтесса предпочитает короткую, поэтому, когда надвигает шляпу на уши, трудно разобрать вперед она идет или навстречу. Сусанин догнал ее и оказалось, что, действительно, Кавелька не могла ответить ему приветствием – они шли в одну сторону.

– Я к Мише ходила домой, а его нет, – пожаловалась Кавелька. – Он прячется от меня в пивной, он знает, что я решила выйти за него замуж...

– Ты ему уже этим угрожала?

– Нет, я только думала.

– Откуда же он знает?

– Но ведь в Сворске достаточно подумать, и весь город знает...

Сусанин бедром толкнул дверь типографии и увидел Семенова, который сидел за столом, забывшись в чтении, и увидел ван дер Югина, который сидел на столе по-турецки. И рассказывал оракулу о том, что силу притяжения необходимо использовать для производства электричества.

– Вот ты подумай, ты же голова, как использовать, – убеждал он Семенова, – а я все станции и каскады повзрываю я дам рыбам свободу.

– Если мы лишим Землю силы, то сами на ней не удержимся, – отвечал польщенный оракул.

Несмотря на солнечный свет, набитый пылью, в проходной горела люстра. Адам выключил ее.

– Не разговорами надо беречь народное добро, а делом, – попенял он Семенову. – На то ты здесь и посажен.

– Почитать бы чего-нибудь захватил, – сказал Семенов.

– Так нечего. Ты все перечитал, – ответил Сусанин.

– Что же мне, в городскую библиотеку записываться? – подумал вслух Семенов.

– Лучше запишись в личную библиотеку заведующей городской библиотекой, – подсказал ван дер Югин. – А ты зачем пожаловал? На жизнь жаловаться? -спросил оракул.

– Да, – сказал Сусанин. – Жена доконала? – Да, – сказал Сусанин.

– Плюнула в душу?

– Да, – сказал Сусанин.

– И ты ушел из дома?

– Да, – сказал Сусанин.

– Видишь, как плохо жить с женой...

Адам плюхнулся в кресло и положил ноги на стол.

– Расскажи, оракул, – попросил он,– просвети, как хорошо жить с женой. Или, как хорошо жить без.

– Не хочешь быть директором? – спросил Семенов.

– Нет.

– И в Сворске обитать не хочешь? – спросил Семенов.

– Нет.

– И сны тебе про красивую жизнь не снятся? – спросил Семенов.

– Нет.

– И женщина, которую ты сам себе выдумал, не идет? – спросил Семенов.

– Нет.

– А ты мечтай поменьше, – посоветовал оракул.

– Не могу, – ответил Адам. – Тогда от скуки хоть в петлю лезь.

– Начни с сегодняшнего дня копить деньги. Заведи сразу несколько сберкнижек. Или – тоже выход – укради чего-нибудь у государства.

– Второе легче, – сказал ван дер Югин, – и быстрей.

– Но зачем мне деньги? Я и без них себя прекрасно чувствую. Если забыть о воплях Фрикаделины...

– Чтобы не ходить на работу, – объяснил оракул. – Тут, правда, есть возможность превратиться в бездельника, но, я надеюсь, ты переборешь лень, когда начнешь трудиться в свое удовольствие. Сороковой статьей Конституции такое предусмотрено, так что в тюрьму за вольный труд тебя не посадят. Ты учредишь персональный коммунизм назло всем. Когда-то твой отец учил, что человек в своей жизни должен пройти по ступеням развития общества, а ты оказался плохой сын и плохой ученик: ты заснул в развитом социализме, наглотавшись снотворных таблеток...

– Семенов, ты неправильный оракул. Раньше я это подозревал, а теперь убедился, – сказал Сусанин. – Зачем ты даешь советы в лоб, когда надо отговариваться двусмысленностями, и вместо пророчеств открываешь мне банальные истины? Вот послушай, кафедру классической филологии вместе со мной окончили еще семь человек. Один из них сейчас грузит мебель в магазине, а диплом выкинул, другой – начальник планового отдела, третий устал пробиваться в люди и запил, остальные тоже приспособились на свой лад и по своим возможностям. Но все мы живем одной мыслью: когда-нибудь вернуться туда, откуда нас пинками выгнали конкуренты, в античную филологию. Хотя я уверен, подними сейчас шлагбаум, никто не вернется, поздно. Ведь ученому, как спортсмену, нужно держать форму. Итак, мы жертвы. Нам привили страсть к определенной профессии, и никто не подумал, что после прививки может появиться болезненная аллергия на другие специальности. Но делать нечего, и нас выставили перед фактом, как приговоренных ставят подышать свежим воздухом перед расстрелом. Несмотря на истраченные деньги, государству столько ученых филологов не нужно, государству требуются начальники плановых отделов, учителя и разнорабочие. Как все преступно просто: какие-то недоумки в министерстве образования или еще где-то не удосужились посчитать, сколько ученых сможет прокормить страна. В результате наши жизни исковерканы...

– А они в орденах ушли, и отдыхают! – сказал ван дер Югин.

– Но если б мы просто стали нравственными инвалидами, было бы полбеды, – сказал раскрасневшийся от возбуждения Сусанин. – Громадная беда случилась, когда нас вынудили заниматься не своим делом. В университете со мной учился талантливый парень. В любой идее, в любой теории, даже в аксиомах он находил ахиллесовы пятки и не оставлял от умопостроений камня на камне. Он был рожден для того, чтобы разрушать, и, как ни странно, двигал гуманитарную науку вперед. На место одних теорий придумывали более изощренные, выверенные, точные... Но то было в университете, а после он тоже не сумел устроиться по специальности и пошел на производство. Вступил в партию, сделал карьеру и скоро стал чем-то средним между директором и партийным секретарем. У нас уйма командиров, которые, развалив одно производство, идут разваливать следующее. Но этот, уже насобачившись, оставлял после себя только руины. Он даже умудрился, сидя здесь, в Советском Союзе, пустить по миру американскую фирму. Развал следовал за ним, как дурной запах – за человеком с испорченным желудком. Он рушил все вокруг себя, сметая любые преграды в виде ударников и многостаночников, и получал за это неплохие деньги! Трудно даже сказать, сколько бы денег он сэкономил стране, если бы его оставили в науке, но речь идет о миллионах...

– Как он пустил по миру американскую фирму? – спросил местный экстремист. – Может быть, и я так же управлюсь с химзаводом.

– Однажды он разваливал шарфовязальную фабрику, – стал рассказывать Сусанин, – и вот, некий американский концерн выразил желание закупить большую партию его продукции. Продукцию, конечно, с радостью продали. В концерне настрочили на все шарфы этикетки конкурирующей фирмы и кинули в продажу. Фирма была так дискредитирована в глазах покупателей, что через неделю всем персоналом стояла в очереди за дармовой похлебкой армии Спасения.

– Кто же просит вас, поганцев, лезть не в свое дело? – опросил Семенов и стукнул кулаком по столу с такой силой, что ван дер Югин подпрыгнул, как мячик.

– Нас не просят, нас заставляют, – сказал Сусанин. – И ты ничем не лучше нас. Пока ты был простым сельским дурачком, пока ты был тираном коровьей общины, этаким пасторальным Писсистратом, к которому граждане позвали своих владельцев, а те ничтоже сумняшеся подвергли тебя остракизму палками, пока ты был лесным анахоретом, то радовался жизни, потому что все занятия, кроме остракизма, пришлись по твою душу. Но государственную машину, видишь ли, твоя душа мало волнует. Плановому хозяйству понадобился сторож, и теперь ты зря жжешь свет по выходным.

– У вас в мозгах гибкости не хватает, все беды от этого, – решил И.

– Скажем проще. Не хочу я быть приспособленцем, не хочу, чтобы ситуация делала меня, я сам хочу творить ситуацию.

– Почему же не творишь? – опросил оракул. – Зачем спрятался в свои фантазии?

– Я не верю в результат, я могу о нем только мечтать.

– Бери пример с меня, – посоветовал ван дер Югин. – Мне никакие законы не писаны. Государственную машину я, конечно, в одиночку не развалю, но проткнуть гвоздем шину – запросто.

– А по-моему, все гораздо проще: Сусанин делает только то, что ему хочется. Он не может заставлять себя, хоть и кричит, будто всю жизнь себя насилует, – сказал оракул. – Вот смотри, Адам, мы оба умеем анализировать поступающий в сознание материал и с помощью уже отложенных знаний синтезировать новый. Но ты выбираешь из этого материала только то, что тебе нравится – самое интересное, самое занимательное, – и синтезируешь радужные фантазии, а я анализирую все, по крайней мере, все, что в моих силах, и получаю выводы, которые дают мне возможность открывать людям глаза на ошибки и предсказывать, куда ошибки их заведут.

– Ты недооцениваешь меня, Семенов. Недооцениваешь мечту, в которой переплетаются, вязнут гордиевыми узлами и рвутся нити всякой разумной жизни. Синтез новых знаний – он-то и рождается из мечты!

– Слушай, Сусанин. Некоторые люди ведут пассивный образ жизни, например, я, другие – активный, например, ван дер Югин, а твой образ жизни конъюнктивный, набитый всевозможными "бы". Ты уже привык жить в сослагательной ипостаси и стараться наяву не будешь. Ведь все и так прекрасно в твоих фантазиях.

– Опять ты прав наполовину, Семенов. Ни один трезвомыслящий человек не станет осуществлять свою мечту, вспомнив судьбу Дон Кихота. Да и вся прелесть мечты в том, что она неосуществима. Ее цель – оставить на авторе отпечаток. Ни о какой реализация не может быть и речи, даже если мечта -коллективная. Человек смотрит на внешний мир сквозь разноцветные стекла фантазий. Ему легче жить, ему проще делать то, что он считает нужным... И вот мы, втроем, возьмем своричей и поставим перед каждым такую штуку, знаете, как в театре осветитель ставит перед прожектором. Штука крутится -на сцене разноцветная сказка. Мы придумаем людям красивую жизнь, чтобы им совсем стало тошно в настоящей. И тогда, может быть, что-нибудь пошевельнется, сдвинется с места... Эх! Если бы все подобные нам объединились да получили хоть горсть власти, каких бы дел мы натворили!

– Плюнь, Сусанин, на эти затеи. Копи деньги, занимайся своим делом и живи в свое удовольствие. Если другие станут завидовать тебе, то в меру возможностей последуют твоему примеру. Тогда не придется звать их и тянуть на аркане.

– Если я займусь своим делом по собственной прихоти, никто не увидит результатов моего труда. Мне нужно общественное признание собственной необходимости. Общественное признание может сделать только государственная машина. А государственная машина меня сломала. Вот в чем трагедия!..

Сусанин вышел из типографии. На пустыре, где когда-то стоял сгоревший склад, мальчишки гоняли мяч. Сусанин попросился с ними.

– Ты нас всех перекуешь, – сказали мальчишки. – На ворота вставай.

– Я лучше в носках в нападение, – сказал Сусанин. – Давай пас!.. Теперь я!.. Бей! Бей же!.. Куда ты бьешь, двоечник?!

Мимо проходил Путаник.

– Не видел Кавельку, Адам? – спросил он.

– Видел, – ответил Сусанин на бегу.

– Я уже пятый раз иду к ней, – пожаловался Миша. – Цветы вянут, жизнь проходит, а я все хожу, хожу без устали.

– Плюнь! – посоветовал Сусанин, – давай за нас: мы проигрываем.

Показался первый секретарь.

– Я тоже хочу перед обедом побегать, – сказал он. – Я буду капитаном в твоей команде, Адам.

– За нас, дядя, – поправили соперники.

– Какой я вам дядя! Вы что, меня не знаете? Я – первый секретарь.

Должность подействовала на ребят панически. Они бросились врассыпную, словно вместо футбола первый секретарь предложил сыграть им в прятки и вызвался водить.

– Пойду опять жениться, – сказал Путаник.

Но не успел он еще скрыться за поворотом, как навстречу, плавно огибая угол дома, выполз под барабанный бой пионерский отряд. Путанику пришлось сойти в лужу, чтобы не разрушить геометрическую гармонию двух шеренг.

Сусанин признал в пионерах бывших товарищей по игре, а первый секретарь не признал.

– Равнение на товарища первого секретаря райкома! – потребовал шагающий впереди, которого Сусанин окрестил "двоечником".

– Куда направляетесь, ребята? – спросил первый секретарь.

– Металлолом собирать, – ответила первая пара, чеканя шаг.

– Утиль сдавать, – ответила вторая пара.

– Хулиганов перевоспитывать, – ответила третья пара.

– Бабушкам помогать! – ответила четвертая пара.

– Ай да молодцы! – сказал первый секретарь.

– Кто пионерским огнем не горит, тот не живет, а небо коптит! – хором объяснила пятая пара.

– Кто пионерским огнем горит, тот живет, а не небо коптит! – хором возразила шестая пара.

– Тот не живет, а небо коптит, кто пионерским огнем не горит! – хором откликнулась замыкающие.

– Видимо, они из разных пионерских отрядов, – сказал первый секретарь Сусанину. – Только так и можно объяснить, почему у каждой пары свой отрядный девиз. Будь готов! – Закричал он.

– Всегда готов! – салютовали пионеры. – Как Гагарин и Титов!

– Видишь, Адам, у них кончики пальцев выше головы. Это значит, что они личные интересы ставят ниже общественных. Люблю я таких ребят. Побольше бы их. Тогда бы и нам полегче жилось.

Первый секретарь помахал пионерам вслед, потом повернулся к Сусанину и спросил:

– Как ты думаешь, может быть, вот на этом самом месте построить зимний бассейн для ребятишек? Химзавод подарит им лодку, и пусть они учатся грести, будущие матросы.

– Это – территория моей типографии, – сказал Сусанин. – Здесь в необозримом будущем начнут склад строить.

– А зачем тебе склад, если ты и без него прекрасно обходишься? -спросил первый секретарь. – Вообще-то, знаешь, ну что бассейн? – я мечтаю совершенно разукрасить физиономию Сворска: вытянуть его вдоль автострады в один ряд и сразу, по-кавалерийски, решить проблему городского транспорта.

– Что-то я не пойму, – сказал Сусанин, почесывая затылок.

– Вот нет у тебя перспективного взгляда! – первый секретарь с досады даже стукнул себя по коленке. – Да ведь горожане смогут добираться до работы на попутках!

– А где мои ботинки? – опомнился Сусанин. – Смотри-ка, их украли. Это ты виноват. Я с них глаз не спускал до твоего прихода.

– В милицию! Я это дело так не оставлю, – сказал первый секретарь. -А потом пойдем ко мне обедать, и в баню!

– Путаник оставил цветы, – сказал Сусанин. – Теперь все ясно: бедолага перепутал цветы с ботинками.

– Ха-ха-ха! – сказал первый секретарь. – А помнишь, как он в музее перепутал зеркало с репродукцией "Моны Лизы"? Из-за угла типографии выплыла Кавелька. Она шла по бордюрному камню, балансируя руками и тазом.

– Здравствуйте, – сказала она первому секретарю. – Представьте, я совсем сошла с ума!

– Это для меня не новость, – ответил первый секретарь.

– Я выбилась из сил, – продолжала Кавелька. – Я целый день хожу к Путанику, чтобы выйти за него замуж, но мой потенциальный жених неуловим.

– А по какой улице ты ходишь? – спросил Сусанин.

– Что за вопрос, Адам? – удивилась поэтесса. – Разве в Сворске построили вторую улицу?

– Планируется, – пообещал первый секретарь. Сусанин задумался на секунду:

– А по какой стороне?

– По правой.

– И он по правой, – совсем растерялся Адам. – Как же вы не встретились?

– Когда я иду, то смотрю в небо, а он – под ноги, – объяснила Кавелька.

– Возьми эти цветы и считай, что Миша согласился, – сказал Сусанин. – Завтра вечером приходи к Марине. Она ведь регистрирует браки в ЗАГСе. Путаника я сам приведу, а печать Марина потом поставит.

– Как чудесно, Адам! Как здорово ты все устроил! Неужели завтра я стану Кавелька Путаник?.. Но я же написала новую книгу стихов сегодня утром, и теперь придется перепечатывать фамилию на титуле. Посмотрите, какие прекрасные стихи, – сказала Кавелька и протянула стопку бумаги первому секретарю.

– Стихи, – повторил первый секретарь.

– А вот, смотрите, шариковая ручка, – сказала поэтесса.

– Ручка, – повторил первый секретарь и покрутил ее в пальцах, как набитую сигарету.

– А вот спина Адама, – сказала Кавелька и повернула Сусанина.

– Да, спина, – согласился первый секретарь. – Только зачем?

– Можно положить рукопись на спину и ручкой написать: "Тов. Куриляпов, прошу напечатать эти стихи, ничего не вычеркивая и не исправляя, потому что вы еще не доросли до высокой поэзии. Прошу скорее"...

– Но откуда вы взяли столько стихов в одно утро?

– А вот отсюда, – ответила Кавелька и показала первому секретарю обсосанный палец. – Вы знаете, я просто переполнена постоянной готовностью откликнуться на чужую боль или улыбнуться чьей-то радости. А с вами такое бывает? Почему вы не пишете, что я сказала? Я могу повторить по слогам и со знаками препинания...

– Я не привык так сразу, – сознался первый секретарь. – Лучше я отдам рукопись помощникам, они ознакомят меня с содержанием...

– Вы распишитесь на первом экземпляре, а второй я подарю вам с автографом, и знакомьтесь на здоровье всем райкомом. Я, правда, думала подарить его своему жениху, но у нас все равно скоро вещи будут общие.

– Пиши-пиши, злодей, – поддакнул Сусанин. – Меня ты уже без ботинок оставил, теперь хочешь девушку несчастной сделать?

– Да зачем писать, время тратить?! Я позвоню в понедельник...

Но Кавелька и Адам были неумолимы. Первый секретарь махнул рукой и написал под диктовку.

– Теперь пойдем в универмаг, купим тебе ботинки, – сказал он. – Твои упреки для меня унизительны.

– Директору неприлично гулять босиком по улице, тем более в паре с первым секретарем. Давай я сяду тебе на закорки, а ты всем встречным будешь рассказывать, как я подвернул обе ноги и они распухли.

– Да в тебе пудов пять!

– Эх ты! – сказал Сусанин. – Вон идет моя жена. Она одна унесет нас обоих. Спорим на ставку уборщицы! Давай встанем как цапля я скажем, что нас разбил паралич правой половины тела. Или давай ляжем и скажем, что нас переехал грузовик, а водитель на ходу разул меня. Или притворимся пьяными в стельку.

Подошла Фрикаделина:

– Здравствуйте, товарищ первый секретарь... Что это вы стоите тут с моим дураком?

– Вовсе он не дурак, – обиделся за Сусанина первый секретарь, – у него университетский диплом.

– Мы поспорили, донесешь ты нас обоих до универмага или нет?

– А вы говорите – не дурак! – сказала Фрикаделина.

– Пусть ругается, это ее долг, – сказал Сусанин. – Без нее мир бы протух. Однажды уже была такая история: умерла ядовитая женщина, и к ее трупу слетелись любители дохлятины. Но, нажравшись яду, они валились замертво. Приходили шакалы и гиены, ели любителей и сами ложились рядом. Так не осталось ни одного пожирателя падали, поэтому падали стало очень много...

В универмаге они встретили Столика, который искал помойное ведро наместо утащенного птицей, и инструктора райкома ВЛКСМ, игравшего с продавщицей в "утю-тю-ськи".

– Благодарю вас за отличную работу с пионерами, – сказал инструктору первый секретарь.

– Да брось ты, работа есть работа, – скромно ответил молодежный лидер. Он был старше первого секретаря и, пользуясь возрастом, "тыкал".

Потом первый секретарь купил Сусанину ботинки из-под прилавка, а Фрикаделина захотела ковер.

– Я постелю его в коридоре, – сказала она.

– Вероятно, ты еще хочешь, чтобы я дал денег на ковер? – спросил Сусанин, поскрипывая новыми ботинками.

– Да, давай скорее.

– Фрикаделина, а кто будет в стужу и собачий холод выколачивать из него пыль на снегу?

– Ну не я же! – сказала Фрикаделина.

– Заверните, – сказал Сусанин продавщице.

– Ковер? – спросила продавщица, отвернувшись от молодежного лидера.

– Коробку домино, – сказал Сусанин. – Я сыграю со Сплю в "козла". Ставкой будет должность председателя Домсовета.

– У нас на такие мелкие покупки бумага не предусмотрена, – сказала продавщица.

– Пойдемте ко мне обедать, – сказал первый секретарь. – А ковер, дорогая Фрика Аделиновна, вы выиграете в Новогоднюю лотерею, которую организует райком. Я вам шепну номерок.

– Вот что мы сделаем, – сказал Сусанин. – Ты забери обедать мою жену, а я посижу дома в тишине и спокойствии. – И убежал стремглав из магазина, хихикая, как девушка после первого добровольного поцелуя.

Но возле дома его схватила за рукав Чертоватая. Она смотрела на Сусанина лукавыми глазами.

– Что-то ты, Адам Петрович, в гости никогда не заходишь?.. Мужа бы я выгнала, а мы бы посидели, покалякали.

– О чем же мы с тобой бы покалякали? Как сахарный песок с базы воровать?

– Много разных тем есть для разговоров между мужчиной и женщиной, -отвечала Чертоватая, жмурясь, как сытая кошка.

– А супруг твой дома?

– Я же сказала: выгоню!

– Он мне как раз нужен. Хочу сыграть с ним в "козла".

Они пришли в квартиру Чертоватой. Сплю смотрел телевизор. В телевизоре фиолетовая певица задирала ноги, которые росли прямо из шеи. Развалившись в кресле, отставной майор млел и качал в такт музыке головой, не спуская взгляда с ног певицы. Вьющихся вокруг нее в танце мужиков он не замечал.

Чертоватая выключила телевизор и сказала мужу:

– Сходи-ка ты в подвал, посмотри, не украли там еще домсоветовские стулья.

Майор сделал такое лицо, что, казалось, он сейчас заплачет, сгорбился и, шаркая шлепанцами, убрался за дверь.

– Пошел к Столику досматривать, – сказала Чертоватая я, картинно взмахнув руками, как крыльями, плюхнулась на софу. После этого она еще минут десять юлила и вертелась. Она хотела походить на шикарную женщину и выбирала соответствующую позу. Подходящей ей показалась поза кошки, устроившейся на подоконнике вокруг цветочного горшка. Горшок Любке заменила подушка.

Сусанин повертел головой в разные стороны и спросил:

– Сколько же надо украсть, чтобы столько купить?

– Украсть?! – удивилась Любка. – Воровать, Адам, легко и приятно, а то, что делаю я, – это каторжный труд. Вот хочешь, я тебя цейлонским чаем напою, а не той сушеной корой, которой магазины завалены?