Текст книги "Кегельбан для безруких, Запись актов гражданского состояния"

Автор книги: Владимир Бацалев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 13 страниц)

Зал отмалчивался.

– Надеюсь, среди вас есть честные люди, которые не хотят жить в ущерб другим, – добавил Сусанин.

– Действительно, неудобно получилось, – сказал кто-то.

– Вот-вот, – обрадовался Адам, – поэтому я и ушел. Надоело лгать на каждом шагу, изворачиваться, кривляться, лишь бы не сняли за развал работы. Я – типично социалистический преступник, и мое место – в социалистической тюрьме. Я предал все, во что верил с детства. Зачем же вам предатель?..

– Все равно не уходи, Адам Петрович. Мы тебя прощаем, а мы – сила.

– Не расстраивайтесь. Придет новый директор, он не будет рассказывать вам притчи на все случаи жизни, он будет требовать план, а нарушителей -карать по законам трудовой дисциплины. А теперь, прощайте. Я как-нибудь зайду проведать...

И народ разошелся.

– Когда тебе надоест врать? – спросил Семенов Сусанина...

– Не так уж много я и насочинял, – ответил Адам. – Но ты видел, какова сила фантазии! Если б я просто сказал, что" не хочу быть директором, они бы ничего не поняли. Как можно отказываться от директорского кресла? У кого такое в голове уложится?.. Я расскажу тебе притчу, Семенов. Некто залез ночью на склад, желая грабить, но нашумел так, что прибежал сторож и спросил: "Кто тут?" – "Гав-гав", – ответил Некто. В другой раз спросил сторож: "Кто тут?" – "Гав-гав", – повторил Некто. И в третий раз спросил сторож: "Кто тут?-" – "Это я, Шарик", – обманул Некто, но сторожа он успокоил, и сторож ушел. Поэтому, Семенов, если собеседники не понимают одного языка, говори с ними на другом...

– Адам Петрович, спасите меня, – сказал Иван, – я не хочу в армию. Я знаю о почетном долге каждого гражданина, но какой же я гражданин, если я всех презираю? Мне двадцать один год, а злости на людей у меня больше, чем у ван дер Югина – на персональных пенсионеров. Ведь я получу автомат и пристрелю какую-нибудь сволочь! Я не удержусь, ей-богу. В детстве мне очень хотелось стать солдатом и защищать страну от фашистов и шпионов. Но теперь-то я вырос, и все мои враги – внутренние! Поймите, мне нельзя в армию идти!

– Нет, Иван, я не буду тебя спасать. Я слишком долго шутил с собственной жизнью, чтобы на старости лет глумиться над чужой. Я приехал в Сворск чуть постарше тебя и бросил вызов жизни. Я не посчитал ее за серьезного соперника, даже дал ей фору: делал, что хотел, не задумываясь о последствиях... А результат – ты видишь... Система ломает любые частности, любые исключения гороховые, вроде меня, даже сумасшедших и младенцев она лишает права на самотворчество и выражение вне утвержденных рамок... Ты бессилен перед ней. Так что снизойди на уровень Сплю и покорись...

– Черта с два! – ответил Иван.

– ...И помни, в какой бы кошмар не выродилась эта система: в основе ее существовало разумное начало. И задача нынешнего человека – защищать вот такие зерна, крупицы разумного, появляющиеся вдруг, которые прежде называли "благодатью божьей", а я называю "синтезом анализа". Защищать я складывать в копилку общелюдской памяти...

– Да что в этих людях разумного? – Иван обвел пивную взглядом.

– ...Складывать и ждать дня рождения. Он наступит! Я верю! Именинники разобьют копилку, и каждый возьмет из нее то, что ему понравится! Вы поняли меня? – спросил Сусанин Ивана, Семенова, ван дер Югина и Бутылки.

– Поняли, – ответил за всех Семенов, – но нам неясно, при чем тут армия.

– Вы же призываете защищать культурное наследство, – сказал Иван.

– Он говорит чушь, – сказал оракул. – Он потихоньку выживает из ума.

– Я знаю. Я всю жизнь несу чушь сознательно, – ответил Адам. – Но как мне еще уберечь этого отрока от дезертирства?

– Вот, есть выход, – сказал И Ивану. – Пледставь, сто ты оглабил табасный киоск и полусил два года тюльмы.

– Ван дер Югин – мой явный ученик, – сказал Сусанин.

– Но я не курю, – сказал Иван.

Тут опять пришел наряд милиции, и сержант заявил громовым голосом:

– Пивная закрывается!

– Почему это она закрывается? – спросила Незабудка.

– Потому что нам пьяных некуда класть, – сказал милиционер. – Кончай розлив! Всем допивать и расходиться.

На улице Иван сказал:

– Можно пойти в подвал, если кого-нибудь тянет выпить. у реставратора наверняка есть и спирт, и пиво.

– Меня тянет, – спохватился слесарь. Сусанин обнял его и полез целоваться:

– Бутылки, друг ситный, а меня к тебе всей душой тянет. Мы с тобой оба выпали из круга, которым очертили нашу жизнь. Пойдем в подвал, пойдем в подполье, к черту на рога пойдем, только вместе.

– А меня возьмете? – спросила подошедшая Чертоватая.

– Возьмем, – решил Сусанин. – Мы всех берем.

– А вы куда идете? – спросила Любка.

– А кто куда, – ответил Сусанин. – Иван идет в армию, Бутылки – в ЛТП, ван дер Югин – в Домсовет за тюфяком, а мы с Семеновым – в дремучий лес.

– Ас кем пойти мне? – спросила Чертоватая. Адам развел руками:

– Все дороги хороши...

Иван поймал правую руку Сусанина, пожал и ушел.

Оставшиеся спустились в подвал и в траурной тишине выпили спирта. Каждый хоронил самого себя, только Любка вдруг решила, что у нее сегодня день рождения, и стала резвиться, прыгать, обниматься со всеми, убаюкивать на руках ван дер Югина, пытавшегося вылить спирт в умывальник и спасти друзей от алкоголизма. Потом завалилась на груду книг, раскинув руки, задрыгала ногами, как в кабаке, завизжала, захохотала, поперхнулась и сказала:

– Адам, меня ждет повышение, потому что товарищ Примеров оказался тайным педерастом!

– Поздравляю, – сказал Сусанин.

– А тебя что ждет? – спросила Любка.

– Не знаю, я – не пророк и не начальник, чтобы предвидеть и планировать, – сказал Адам. – Наверное, я не вовремя родился...

– Все так о себе думают, – сказал реставратор.

– Но почему ты не сопротивляешься, черт тебя дери? – спросила Чертоватая. – Тебе правда наплевать, что с тобой будет, или ты что-то задумал, но молчишь до поры до времени?

– Что я мог задумать? Моя фантазия тут бессильна.

– Нельзя тебе сейчас отмалчиваться: на тебя полгороде смотрит. Борись до победы или сдайся на милость победителя – третьего нет, – сказала Чертоватая.

– Из дилеммы: поступить так или эдак всегда можно найти еще один выход – умыть руки, – сказал Сусанин. – Не хочу я ни с кем воевать и ни под кого подстраиваться. Я с удовольствием уехал бы отсюда, но я не знаю на Земле страны, где мне было бы хорошо. Я обречен...

– Давай, я устрою тебя на свое нынешнее место, – предложила Любка.

– Устрой лучше реставратора, – сказал Сусанин...

– Кто он мне? – спросила Любка.

– А я кто? – спросил Сусанин.

– Тебя я люблю, Адам, – сказала Любка. – Не бойся, тебя не посадят. Хоть весь склад разворуй – я спасу!

– Нет. Я уйду в дремучий лес с Семеновым и, усевшись на столетнем пне, задумаюсь, что делать дальше. Я попал и тупик – и теперь должен построить Вавилонскую башню, чтобы с ее крыши узреть выход из лабиринта.

– Снасяла достань мне тюфяк, а потом иди на все сетыле столоны, -вспомнил прикорнувший было на книжной полке И.

– Для нормального развития любого организма, любого существа необходимо, чтобы составляющие его клетки постоянно делились. Вот в чем штука! А я попал в ситуацию, где процесс деления не только заторможен – он всегда в какой-то степени заторможен, – но запрещен, законсервирован, упрятан в морозильную камеру. И я затеял глупость: решил разморозить людей, вывести их из летаргии на словах. Ну, разве это не ходьба по лабиринту?

– Все так думают, – сказала Любка. – Для этого и слова придумали.

– Как раз люди-то верили мне, но моей веры им хватало на пару дней, не больше. А потом все шло по-старому, как у алкоголика, который каждый понедельник бросал пить и клялся жене, и каждую среду напивался... Нет! Человек упрям, его не переубедишь. Остается только ждать, когда он сам созреет, и тогда подсказать или поправить.

– А что ты хотел сделать, Адам? – спросила Любка.

– Я хотел, чтобы все люди научились фантазировать.

– Это я уже семь лет от тебя слышу. Больше ты ничего не хотел?

– Кругом очень много неустроенных людей, которые потерялись в жизни и уже никогда не встанут на свою дорогу, Я хотел показать им, где они найдут себя. Они бы прекрасно устроились в собственной фантазии, им было бы там тепло я уютно. Как мне одно время. Однажды я видел в кегельбане безрукого. Это я и есть. Когда я пришел поиграть, на входе мне отрубили руки. Но я так сильно хотел играть (да и чем еще заниматься в кегельбане!), что стал фантазировать, как я это делаю. Вот чему я хотел научить всех безруких. Ведь в этом Сворском кегельбане все игроки – инвалиды, потому что контролер -костолом... Но страсть к приспособлению показалась сильнее моего логоса: кто-то стал катать шары ногами, кто-то приладил протезы вместо рук, а кто-то прикорнул в углу. Неустроенные, потерявшиеся, взаимные суррогаты сумели притереться, как бракованные болванки в наспех собранном станке: поскрипели, помучились на чужих местах, поснимали друг с друга стружку. Плохонькие вышли из них детали, но станок кое-как заработал. А фантазии мои никому не понадобились. Зачем приспособленцу напрягать голову, если включи телевизор – там за тебя другие нафантазируют и покажут. Люди не хотят думать, им невыгодно – вот в чем ужас! А у кого нет телевизора? Кто слепой, без палки? Ходит впотьмах и думает. Им-то что делать?

– Ну и зануда ты, Сусанин,– сказал Семенов.– Я не возьму тебя в лес, ты очень много говоришь. Вот ван дер Югина возьму, он – тихий террорист.

И довольно подхмыкнул комплименту с полки.

– Возьми меня, пожалуйста,– попросил Сусанин. – Я тут погибну.

– Возьми его,– попросил слесарь.

– Бутылки, ты умрешь сегодня ночью, – предрек Семенов.– Скажи нам что-нибудь на прощанье.

– Самая большая загадка для меня – это смерть,– сказал слесарь.– Я не представляю, как я умру.

– Зачем я полез учить людей, если собственную жену не смог перевоспитать?! – опомнился Сусанин.

– Тебе плосто не повезло,– сказал ван дер Югин.– Надо было зениться на Малине или Кавельке: из них мозно делать все, сто ни заблаголассудится.

– Ты любишь Фрикаделину, как психиатр своего подопечного,– сказал оракул.

– Из меня тоже можно делать все, что ни заблагорассудится,– сказала Любка.– Адам, давай разведемся и поженимся, раз у тебя жена ненормальная, а мой муж – дурак. Будешь сыт, обут, одет...

– Нет, Любка, я не женюсь на тебе ни под каким соусом. Я не делаю одну и ту же глупость дважды.

– Тогда давай выпьем спирта на брудершафт, – предложила Любка.

– С Бутылки выпей: он что-то совсем пригорюнился.

– Плохо мне,– пожаловался слесарь,– я заболел. Оказалось, он выпил весь спирт. Поэтому никто не удивился его внезапной болезни.

– Тогда давай станцуем, – предложила Чертоватая, – реставратор споет нам песню.

– Я не знаю слов ни одной песни, – сказал реставратор.

– Даже "Взвейтесь кострами..."?

– Какие к черту танцы! – возмутился Сусанин.– Я сижу и страдаю, что жизнь прошла впустую, а ты – танцы!

– Мне плохо,– напомнил Бутылки.– Не кричи.

– Еще бы! – сказал реставратор.– Вылакал ведро отравы и хочет, чтобы ему было хорошо.

– И мне плохо, не пойму отчего, – пожаловался Сусанин.

– Тебе жалко старую притершуюся жизнь, – объяснил Семенов.

– Правильно! – сказал Сусанин.– Вроде, не рвался я к директорской должности – она мне случайно досталась,– а все равно жалко. Привык я, привык и– сломался. Что ж поделать! Видно, планида моя такая. А с ней не поспоришь, и если вышло так, что все, кто пытается повернуть мир с проторенного пути, должны погибнуть, значит, и я обречен.

– Тоже мне, Данко! – сказал оракул.

– Тогда я домой пойду, сказала Любка.

– Иди,– сказал Сусанин.

– А ты? – спросила Любка.

– Я тоже пойду, – сказал Адам,– только на месте,– он обнял Бутылки и заснул с ним на книгах...

Но проснулся Сусанин один и не сразу понял: вечер на дворе или утро. Оказалось, глубокая ночь, а на месте слесаря оказалась вобла.

– Где Бутылки? – спросил Адам.

– Усох вместе с одеждой,– сказал Семенов.

– Вдруг полился с него пот в три ручья,– сказал реставратор.

– На полу соблалась селая луза, – сказал ван дер Югин.

– Крысы пили из нее, – сказал Семенов.

– А Бутылки уменьшался на глазах, дубел и покрывался соленой коркой, как саваном,– сказал реставратор.

– Он молсился и усыхал,– сказал ван дер Югин.

– Пока не превратился и маленькую сушеную рыбку, – досказал Семенов.

Сусанин взял воблу в руки, рассмотрел со всех сторон и спросил ван дер Югина, разучившегося врать:

– Неужели это Бутылки?

– Слесаль-сантехник,– подтвердил И.

– Как же его угораздило? – спросил Сусанин.

– Мы тут думали, пока вы спали, почему он усох в воблу, а не в пустую бутылку, и решили, что он тайно исповедовал восточную религию, обожествляющую пиво как влагу, – сказал реставратор. – Мы видели на его усыхающем теле непонятные магические знаки.

– Нет-нет,– сказал ван дер Югин, словно возрождая спор, который проспал Сусанин,– это все от алкоголисма.

– Я ведь любил слесаря как родную дочь,– сказал Адам.

– Он звал тебя перед смертью в бреду,– сказал оракул.

– Бутылки, ты меня слышишь? – спросил Сусанин воблу.

– Он умел, – сказал ван дер Югин,– он не слысит.

– Ужасная смерть,– сказал Сусанин.– И жизнь его была сплошным кошмаром. Когда-то он имел светлую цель, но был остановлен на полпути безжалостной директивой и свернул в беспробудное пьянство.

– Какую цель? – спросил реставратор.

И Сусанин рассказал как надгробное слово: – Решил однажды юный Бутылки отметить пятидесятилетие комсомола велопробегом "Калининград -Владивосток". Поддержали его инициативу в спортивных и правящих организациях. Тогда подготовился Бутылки к мероприятию, смазал задники своих штиблет фосфорной краской, чтобы его ненароком не сшибли в темноте; оседлал велосипед и поехал от города к городу, накручивая педали и не зная горюшка. Ждала его на каждом промежуточном финише делегация общественности и вручала энтузиасту значки, вымпелы и статуэтки. Кормили его бесплатным ужином, отводили в гостиничный номер и убаюкивали сказками о том, как идет подготовка к юбилею, а с утра уже махали вслед ладошками и желали всего наилучшего.

Но явился кошмар спортсмену на перегоне "Калинин – Москва" в образе постового ГАИ. Никто не предупредил милиционера, что едет энтузиаст, поэтому он показал Бутылки дорожный знак, на котором был нарисован велосипед в красном круге, и потребовал очистить от велосипеда трассу. Напрасно рассказывал Бутылки, какой он герой и подвижник, напрасно совал под нос милиционеру значки, вымпелы и даже статуэтки. Постовой, как бык, не видел вокруг ничего, кроме красного дорожного знака... И делегация, собравшаяся на кольцевой дороге встречать хлебом-солью велосипедного героя, ближе к ночи съела хлеб, выбросила соль и разбрелась по домам...

– Что же было дальше? – спросил реставратор, собираясь оторвать рыбе голову и съесть.

Сусанин отнял воблу:

– Бутылки свернул на проселочную дорогу и, доехав до ближайшей деревни, горько разрыдался на ступеньках сельмага. Кто-то поднес ему стаканчик самогона, кто-то огурчик, кто-то утешил и предложил на троих. Падший герой весь вечер ходил по деревне и менял сувениры на стаканчики. Велосипед и обмазанные фосфором штиблеты он тоже пропил и стал путешествовать по вытрезвителям из одного района – в другой. Так он добрался до Сворска и до самой смерти дергал пробки из бутылок телефонным шнуром...

– Сусанин из любого алкаша сделает жертву культа и из любой шлюхи -Жанну д'Арк, – сказал оракул.

– Если бы еще и не на словах,– сказал реставратор...

К утру Семенов и Адам выползли на улицу и встретили там Марину и Ивана. Те шли обнявшись и ничего не видели вокруг. Марина даже стукнулась лбом о столб.

– Что же ты не взял с собой сухой паек? – спросил Сусанин.

– Забыл,– сказал Иван.

Адам забежал в дежурную аптеку и купил Ивану зубную щетку, пасту и мыло.

– Все-таки, что ты будешь есть три дня? – спросил Сусанин.

– Ничего не буду,– ответил Иван.

– Может, отдадим ему Бутылки? – предложил Семенов.

Но Сусанин наотрез отказался. Тогда Семенов отдал Ивану деньги, какие получил под расчет, и Адам отдал, а Иван сунул их в карман Марины.

– Прощайте,– сказал Иван, и они разошлись в разные стороны: Иван с Мариной – к военкомату, а Сусанин с Семеновым – на кладбище.

...Кладбище находилось за городом на холмах, поросших лесом. Там Сусанин разрыл палкой яму, положил на дно воблу, завернутую в газету, а газету полил спиртом. Потом забросал яму землей и обставил со всех сторон прутиками.

– Спи спокойно, друг Бутылки. Мы отомстим за твой алкоголизм и за твою засушенную жизнь,– и Адам, вспомнив детство, сказал три раза, салютуя: "Бджжж!".

Сворск лежал у их ног, как верная собака.

– "Любимый город может спать спокойно",– сказал Сусанин.– Я ухожу.

Но город уже просыпался. Каплями из домов высачивались люди и проливались на улицу.

– Что мы скажем им на прощанье, Семенов? – спросил. Сусанин.

– А зачем? – спросил оракул.

– Люди!!! – закричал Адам, сложив ладони рупором.

Город не вернул даже эхо.

– Глухие,– сказал Семенов.

– Немые,– сказал Сусанин.

Они встали с лавочки на чьей-то могиле и не спеша пошла прочь, к лесу.

– Сейчас все рухнет,– предупредил Адам.– Не оборачивайся, а то превратишься в соляной столб.

Но Семенов и не думал оборачиваться: город всегда был ему противен.

– ДА ЗДРАВСТВУЕТ СУСАНИН! – донеслось снизу. Адам поднес руку к лицу и сказал:

– Мои часы опять ушли вперед. Выкинуть их, что ли, как самую ненужную вещь в Сворске?..

IX ПРИЛОЖЕНИЕ. ИГРА ПО ПАМЯТИ""

"Лица, награжденные значком комплекса "Готов к труду и обороне СССР", совершившие проступок, не совместимый со званием советского физкультурника, могут быть лишены значка".

Приложение к таблице норм БГТО.

Игра проводится в походе. Пионервожатый указывает ребятам восемь понравившихся ориентиров. Хорошо запомнив ориентиры, ребята не собьются с дороги в другой раз.

Сусанин вернулся к людям в начале октября, когда спать на охапке травы и листьев стало зябко. Созданная в его отсутствие комиссия по проверке деятельности руководителей и директоров района как раз собрала урожай, и Сусанин прямо из леса, грязный и нечесаный, попал на заседание райкома.

Репрессированных судили скопом и каждого в отдельности. Весь ход заседания попал в стенографический отчет, а отчет попал в сейф первого секретаря, правда, без страниц, посвященных Сусанину, которые, видимо, выдрал кто-то из его поклонников или завистников, а может, он сам изловчился. Но благодаря этому стал известен диалог Сусанина и первого секретаря:

Сусанин. Здравствуйте. Ой, какой резкий свет!

Председатель. А это, чтобы лучше вас видеть.

Су с а н и н. А зачем микрофоны в каждом углу?

Председатель. А это, чтобы лучше вас слышать. Расскажите нам, коммунист Сусанин, о своем поведении, о производственных аферах и публичной демагогии, а потом мы познакомим вас с имеющимися в нашем распоряжении материалами и письмами трудящихся.

Сусанин. Вас интересуют мои фантазии или?..

Председатель. И фантазии. Нам все интересно.

Сусанин. Что же плохого наделал я, мечтая? Разве коммунист обязан быть кондовым реалистом? Ким Ир Сен, например, даже залезал на отвесную скалу, чтобы достать радугу, которая в его фантазии символизировала независимость Кореи. И никто не разбирал его за этот проступок...

Председатель (секретарю). Занесите в протокол: "Порочил деятелей международного коммунистического движения".

Сусанин. Может быть, вы не поняли, что я сказал?

Председатель. А это и невозможно понять... оставим эту тему. Расскажите, почему вы самовольно покинули пост директора типографии, хотя приказ о вашем снятии не был подписан.

Сусанин. Когда же подписали этот приказ?

Председатель. Вчера, если вам так интересно.

Сусанин. Значит, я получу пятимесячную зарплату?

Председатель. Вы, по-моему, недооцениваете всю остроту ситуации. Я вот сижу и думаю, как бы на первый раз объявить вам выговор с занесением. Но ведь вы неисправимы. Стоит ли продлевать агонию? Пожалуйста, скажите комиссии какую-нибудь притчу или сентенцию, чтобы я не испытывал угрызений совести.

Сусанин. Я считаю, что коммунистов должны выдвигать беспартийные.

Комиссия (хором). Достаточно...

...Когда стали принимать решение, то оказалось, что исключили чуть ли не всех, только кое-какая мелкая сошка на уровне завмага отделалась "строгачом". Сусанин положил билет на стол за беспринципность и хозяйственный авантюризм при выполнении государственного плана. Директора бани выгнали за аморальное поведение, несовместимое со званием коммуниста, Примерова – за развал работы и по состоянию здоровья, начальника ОБХСС -за отсутствие должного контроля, директора ПАТП – за то, что пользовался служебным положением своекорыстно. Остальным тоже нашлась веская причина...

По дороге домой Адам встретил Марину и ван дер Югина. Марина стояла посреди улицы и плакала, а ван дер Югин держал ее за руку и хныкал. Прохожие смотрели на них, качали головами, то ли сочувствуя, то ли осуждая демонстрацию слез, и шли своей дорогой.

– Что случилось, ребята? – спросил Сусанин. – Вы не из-за меня так расстроились?

Но они плакали и ничего не отвечали. В руках Марины была бумажка, Адам взял ее и вдруг стал плохо соображать, потому что не желал принимать за правду смысл написанного: "...Извещаем... ваш муж... выполняя интернациональный долг..." А люди шли и шли, согнувшись под тяжестью сумок, и чертыхались, не зная, с какой стороны обходить эту троицу...

Комиссия райкома заседала еще две недели: ведь с руководящих постов сняли столько народу, что не всем сразу подобралась замена. Наконец посыпались долгожданные назначения, как шоколадные конфеты в кульки в "отделе заказов", где продавщица по заготовленному списку раскладывает дефицит: этому – килограмм, этому – два, а этому – восемь штук.

Редактором газеты стал ответственный секретарь, а ответственным секретарем – Подряников. Кавельку посадили в отдел писем, и она в первый же день разрыдалась над жалобами трудящихся. Замредактора послали руководить гороно, а заведующего гороно – отделом культуры. Бывший заведующий культуры пошел командовать службой водоснабжения и канализации. Даже Сплю нашли теплое местечко: он теперь начальник штаба гражданской обороны на заводе резиновых металлоизделий. Каждый месяц отставному майору выдают два литра спирта на протирку противогазов, и в день выдачи он бежит на работу с двухлитровой фляжкой.

Подряникова и Чертоватую приняли кандидатами в члены КПСС. Любка после этого неделю ходила полупьяная по городу и говорила всем подряд: "Я ради карьеры в партию вступила, я не скрываю, я честный человек". Действительно, скоро ее назначили и. о. главного товароведа района. И, словно венчая эпоху перемещений, совершенно неожиданно был пойман бандит Галимджанов...

Главного архитектора посадили в тюрьму, когда проходил месячник борьбы со взятками, но гаражи, уже выросшие на пустыре за домом номер десять по улице Балтийца Сидорова, сносить не решились, поэтому своричам до сих пор негде сдавать посуду. Подверглась репрессиям и Незабудка. Напрасно привела она в райком четырех хныкающих детей: ее выгнали из пивной и назначили директором бани. Это была самая настоящая ссылка, потому что новый первый секретарь терпеть не мог баню, ну, и все его подчиненные соответственно.

Тело Куриляпова до сих пор пребывает в холодильнике морга, никем не востребованное...

Подвал с монастырскими книгами затопило фекальными водами из прорвавшейся в сортире "Незабудки" трубы. Ходят слухи – а слухи в Сворске всегда правда, – что здесь не обошлось без бывшего заведующего отделом культуры и нынешнего. Воду из подвала, во всяком случае, так и не откачали... Реставратор бродит по инстанциям и умоляет не увольнять его из затопленного подвала. Он говорит, что бессилен переделать себя и на любой другой работе просто погибнет. Каждому начальнику и его секретарше реставратор сует под нос предсмертную записку, в которой начальник и секретарша упомянуты главными пособниками его самоубийства, и этим живет...

В типографии до сих пор нет директора: кандидаты на должность приходят, хватаются за голову и убегают стремглав. Подумывали даже вернуть Сусанина консультантом по сбыту и послали на переговоры Подряникова, но Адам избил Сашу, а потом и вовсе сел в тюрьму. Теперь хотят совсем закрыть типографию, а газету печатать в областной...

Ван дер Югин, который все лето пробавлялся тем, что срезал пуговицы на костюмах обновленного руководства, складывал в жестяную коробочку и тряс над ухом, узнав о смерти Ивана, озверел и убежал к Семенову в лес. Сусанин же, вернувшись из леса домой, устроился на освободившееся место дворника. Он бродил по своему участку, как маятник – механическими шагами, повязав живот кожаным фартуком, и волочил за собой метлу. Издалека могло показаться, что это карапуз тянет на веревочке автомобиль-игрушку, но смущала борода, которую отрастил Сусанин, и перепачканные грязью штрипки кальсон, болтавшиеся, словно развязанные шнурки. Когда Адаму надоедало слоняться без дела, метла в его руках превращалась в косу. Он скашивал пыль с обуви прохожих, лотом останавливался и, оперевшись на черенок, как средневековый стражник на алебарду, грустно смотрел по сторонам. Теперь метла была похожа на рекламный помазок, а Сусанин – на члена общества брадолюбов, потому что он отщипывал от метлы веточки.

За этим занятием застал его новый первый секретарь.

– Я понимаю ваши чудачества,– сказал первый секретарь, вспоминая старое.– Вас приперли к стенке, а вы сделали вид, что вас щекочут. Но оставить все, как прежде, я не мог. Это было бы еще одно преступление.

– Поймите, – сказал первый секретарь, – в данном случае я гнал из партии не клоуна, а стереотип власти, который припер вас к стенке и защекотал.

– Если в ближайшие годы что-то изменится, – сказал первый секретарь,– а очень долго так продолжаться не может,– я обещаю вам шанс.

– А вы уверены, что ваш цирк к тому времени будет еще гастролировать в Сворске? – спросил Адам.

– Хватит язвить,– сказал первый секретарь. – Выйдите же, наконец, из роли!

Но тут Сусанин увидел, что в его владениях алкоголики собираются пить, и переключился на них, демонстрируя служебное рвение.

– Нельзя! – закричал он.– Пьянству – бой! Трезвость – норма жизни, потому что образ жизни – советский, а советский – значит, отличный!

– Ну, что ты орешь? – спросили алкаши.

– Так свистка-то теперь у дворников нет,– объяснил Сусанин,-приходится орать.

– Лучше встань на урну, да расскажи нам притчу про что-нибудь наболевшее. Про квартирный вопрос, например. А мы послушаем.

– Некто имел взрослого сына и жил в коммунальной квартире,– стал рассказывать Сусанин, а алкоголики открыли бутылку, не постеснявшись первого секретаря, который, впрочем, тут же сел в машину и уехал.– Каждое утро соседи подглядывали за утренним туалетом невнимательного и похмельного Некто, пытаясь узнать, чью зубную щетку он изгадит на этот раз. Сын же выходил к соседям и говорил: "Отстаньте от папы",– и грозил кулаком, а коммуналы топали на сына ногами и тоже грозили, но словами. Отвлеченный шумом Некто совсем забывал чистить зубы, и по вечерам знакомые женщины из кооперативных квартир отказывались с ним целоваться, дыша в сторону, как на приеме у врача. И умер Некто в коммуналке среди довольных соседей и рыдающего сына, потому что не смог уйти к женщине с жилплощадью.

– Сдает брат Сусанин,– решили мужики, закусывая.– Бормочет, не поймешь что. Ну-ка, объясни нам соль.

– Пьяницы и алкоголики, ваши дети не помогут вам. Готовьтесь, вас ждет одинокая старость...

Правда, на дворницкой работе Адам сильно сдал. Он стал рассказывать притчи и побасенки, не выбирая объект и место и даже не заботясь о смысле. На могиле Бутылки, например, Сусанин рассказал березам и соснам такую историю: "Жили-были два друга: Перчаткин и Варежкин. Перчаткин был весь из себя эстет и в очках, а Варежкин – грубый, неотесаный мужик в стоптанных валенках. Оно и понятно, ведь Перчаткин работал в научном институте, а Варежкин – слесарем в ДЭЗе. Тем не менее они дружили крепкой мужской дружбой, и лирический Перчаткин объяснял бесцеремонному Варежкину непонятные слова в газетах, а Варежкин помогал Перчаткину содержать квартиру в санитарных нормах", – и так как березы и сосны зашумели в ответ, словно довольный выступлением зал, Сусанин не стал объяснять соль...

Однажды бабки, сидевшие под домом, решили, что Адам все-таки сошел с ума. Он залез на дерево и принялся отрясать с ветвей красные и желтые листья.

– По календарному плану – уже глубокая осень,– сказал Сусанин. -Почему природа не выполняет план?

Потом он стал стелить газеты на асфальт и смотреть, как ветер, подхватив бумагу, уносил ее с охапкой павших листьев, комкая на ходу.

На самом деле Адам хотел застелить свой участок газетами, отрясти на них листья, собрать весь мусор в кучу, сжечь – и до первого снега не выходить во двор с метлой. Но тот перепутал порядок, да и ветер расстроил его план. И пришлось думать, как объяснить свой поступок бабкам.

– Я соскучился по перелетным птицам,– сказал им Сусанин. – вороны-то зимуют в Сворске.

Бабки еще не пришли в себя от таких ответов, а к Адаму уже подошла Чертоватая и спросила:

– Может, теперь, когда я стала большим начальником, ты согласишься стать моим полюбовником?

– Зачем вам это, Любовь Ивановна?– спросил Сусанин.

– Не знаю,– пожала плечами Любка.– Мне кажется, что если я не заполучу какое-то количество любовников, то чего-то упущу в жизни.

– А какое это количество? – спросил дворник.

– Если б я знала!

Подошел Подряников и обнял за талию и. о. главного товароведа.

– Что, Сусанин, проиграл? – спросил он.– Молодость победила!

– Проиграл,– ответил Сусанин.

– Сдавайся!

– Сдаюсь,– сказал Адам и поднял вверх руки.

– Хочешь, я буду платить тебе десять рублей, если ты каждое утро будешь будить меня криком: "Да здравствует Подряников!"?.. Не хочешь? А что так? На жизнь хватает?

– Не хватает,– признался Адам.

– Ну, черт с тобой. Есть у меня доходное место: принимать мочу на анализ в поликлинике,– сказал Подряников и, угадав недоуменные взгляды Любки и Сусанина, потому что смотрел поверху, объяснил, где доход:– мочу сдают в майонезных баночках, а баночки принимают в "Молочном" по десять копеек... Тоже не хочешь? Ты подумай сначала. Время терпит... Ну, ладно... Есть еще одна работенка. Пойдешь обратно в типографию?

– На какую должность?

– Там видно будет. Посмотрим на твое поведение.

– Соглашайся, Адам,– сказала Любка.– Какой из тебя дворник!

– Вот и Иван говорил мне: "Не выбрасывайте ключ, Адам Петрович".

– Кстати, об этом Иване,– сказал Подряников.– Марина вчера получила письмо из школы, в которой он учился: учителя гордятся своим учеником и хотят...