Текст книги "Новый Михаил (СИ)"

Автор книги: Владимир Бабкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)

Николай чувствовал ледяной холод, словно он стоял сейчас не в теплом вагоне, а на пронизывающем ветру и снег жестко хлещет его по щекам…

* * *

ТЕЛЕГРАММА ВЕЛИКОГО КНЯЗЯ КИРИЛЛА ВЛАДИМИРОВИЧА ВЕЛИКОМУ КНЯЗЮ МИХАИЛУ АЛЕКСАНДРОВИЧУ

«Положение в Царском Селе тревожное. Гарнизон ненадежен. Из Петрограда прибыла большая делегация от Временного правительства и ведет пропаганду среди низших чинов. Императрица запретила применять силу. Сводный отряд удерживает Александровский дворец и вокзал. Опасаюсь наихудшего. Кирилл».

* * *

ЦАРСКОЕ СЕЛО. 28 февраля (13 марта) 1917 года.

Вьюга жесткой рукой швыряла снежинки в лица. Строй замерев, смотрел на идущую вдоль линии женщину, старавшуюся не морщиться от колючего снега. Только что они приветствовали Государыню шепотом, согласно ее повеления. Александра Федоровна боялась потревожить больных детей и прежде всего сон Цесаревича.

Императрица вглядывалась в лица людей, которые были готовы умереть спасая ее и детей. Она смотрела в эти привычные честные лица и пыталась понять непостижимое – как добрая размеренная жизнь могла пойти под откос и словно поезд потерпеть крушение? Неужели русские ее так ненавидят? Но за что? Бог – свидетель, она хотела лишь добра этой стране и ее народу. Именно она сделала все возможное, чтобы в столице по толпе черни не стреляли. Именно она убедила генералов, что это не мятеж, а лишь хулиганское движение мальчиков и девочек, бегающих и кричащих, что у них нет хлеба. Но, почему же все так обернулось? Почему все рушится?

Когда Ники взвалил на себя бремя Верховного Главнокомандующего она убедила его, что курировать внутренние дела в Империи будет она. Именно по ее настоянию Император назначил главой правительства ее креатуру – князя Голицина. Она понимала, что ее Ники, разрываясь между фронтом и столицей, все больше выпускает нити управления из своих рук и пыталась удержать их в собственных цепких руках. Но что бы она ни делала, общество, высший свет был против нее. Среди мещан и черни ходили ужасные и дикие слухи о том, что она германская шпионка, мол именно она ведет Россию к поражению в войне. Но самое ужасное, говорили о том, что она плохо влияет на мужа и сына, а значит, ее нужно удалить от них. Она старалась, она искренне желала только добра всем этим людям, но они неблагодарно восстали против нее. Она была уверена, что чернь ненавидит именно ее.

Узнав о формировании Временного Комитета Государственной Думы, Александра Федоровна немного успокоилась. Ей показалось, что худшее позади вот сейчас появится сила, которая призовет чернь к порядку и дело примет обычный оборот с бесконечными просьбами толстяка Родзянко о Высочайшей аудиенции, где тот снова будет умолять ее Ники о даровании чего–то.

Телеграмма от Ники о том, что он выехал в Царское Село еще больше добавила мира в ее мятущуюся душу. Все окружающее вроде начало приобретать привычный вид, кажется, появилась надежда на конец бури.

Даже когда Великий Князь Кирилл сообщил о том, что из мятежной столицы прибыла толпа каких–то «уполномоченных» и ведет мятежные речи среди солдат царскосельского гарнизона, она, в самой категорической форме, запретила применять силу. Императрица надеялась на то, что делегация уполномочена этим Временным Комитетом Государственной Думы и те успокоят гарнизон, удержат его от бунта.

И вот теперь она шла мимо последних, кто остался ей верен. Сквозь вьюгу слышались выстрелы и пьяные крики. Восставший царскосельский гарнизон шел на дворец и было объявлено, что если защитники дворца не сложат оружие, то дворец начнут обстреливать из орудий. Правда, верные офицеры уверили ее, что к этим орудиям нет снарядов, но Государыня не могла рисковать детьми. Была надежда, что захватив дворец без крови, они не устроят погрома и не тронут детей.

Уставшая женщина остановилась примерно посередине строя. Сквозь свист ветра донеслись ее слова:

– Не открывайте огня. Не надо стрельбы.

Злой ветер срывал слезы с ее щек и уносил в снежную мглу едва слышимые слова сорвавшиеся с ее губ:

– Господи, спаси и помилуй нас грешных…

* * *

ИНТЕРЛЮДИЯ ВТОРАЯ. НАКАЗ ИМПЕРАТОРА АЛЕКСАНДРА ТРЕТЬЕГО ЦЕСАРЕВИЧУ НИКОЛАЮ АЛЕКСАНДРОВИЧУ.

«Тебе предстоит взять с плеч Моих тяжелый груз государственной власти и нести его до могилы, так же, как нес его Я и как несли Наши предки. Я передаю тебе царство, Богом Мне врученное. Я принял его тринадцать лет тому назад от истекавшего кровью Отца… Твой дед с высоты престола провел много важных реформ, направленных на благо русского народа. В награду за все это он получил от русских революционеров бомбу и смерть… В тот трагический день встал передо Мною вопрос: какой дорогой идти? По той ли, на которую меня толкало так называемое «передовое общество», зараженное либеральными идеями Запада, или по той, которую предсказывало Мне Мое собственное убеждение, Мой высший долг Государя и Моя совесть. Я избрал Мой путь. Либералы окрестили его реакционным. Меня интересовало только благо Моего народа и величие России. Я стремился дать внутренний и внешний мир, чтобы государство могло свободно и спокойно развиваться, нормально крепнуть, богатеть и благоденствовать. Самодержавие создало историческую индивидуальность России. Рухнет самодержавие, не дай Бог, тогда с ним рухнет и Россия. Падение исконной русской власти откроет бесконечную эру смут и кровавых междоусобиц. Я завещаю тебе любить все, что служит благу, чести и достоинству России. Охраняй самодержавие, памятуя, что ты несешь ответственность за судьбу твоих подданных пред Престолом Всевышнего. Вера в Бога и в святость твоего Царского долга да будет для тебя основой твоей жизни. Будь тверд и мужествен, не проявляй никогда слабости. Выслушай всех, в этом нет ничего позорного, но слушайся только самого себя и своей совести. В политике внешней – держись независимой позиции. Помни – у России нет друзей. Нашей огромности боятся. Избегай войн. В политике внутренней – прежде всего покровительствуй Церкви. Она не раз спасала Россию в годины бед. Укрепляй семью, потому что она основа всякого государства».

* * *

МОГИЛЕВ. 28 февраля (13 марта) 1917 года.

Сквозь морозный воздух доносилось лошадиное ржание, лязг метала, скрип колес, приглушенная ругань, в общем, весь тот размеренный гул, который неизбежно сопровождает большую массу военных людей, организованно выдвигающихся в заданном направлении. Десятки птиц, поднятые в небо непонятной суетой на станции, поглядывали на множество суетливых двуногих внизу. Постепенно обитателям воздушной стихии звуки земли заглушил мощный звук, идущий уже непосредственно с высот, и птицы прыснули в стороны от тяжелого гиганта вторгшегося в небо над станцией.

Подполковник Горшков смотрел на людскую реку, растекающуюся отдельными потоками по платформам и в каждом таком потоке угадывался независимый ручеек, который двигался в общем направлении, но упорно не смешивался с остальными.

Тяжелый гул разливался над станцией. Сотни человек крутили головами, пытаясь между темными силуэтами вагонов разглядеть источник басовитых раскатов. И вот некоторым счастливцам марширующим по левому флангу удалось рассмотреть плывущий по зимнему небу гигантский аэроплан с радужными кругами на крыльях.

Командир «Муромца» коснулся моего локтя и указал большим пальцем вниз.

– Может быть, лучше было бы поездом, Ваше Императорское Высочество? Зима. Погода неустойчивая. В Орше тридцать минут назад шел снег!

– Нет, Георгий Георгиевич! Нельзя! В Оршу вот–вот начнут прибывать войска из Минска и мне нужно их обязательно встретить!

Горшков пожал плечами, мол, мое дело предупредить, а там, хозяин–барин. Я и сам понимал всю рискованность моей авантюры, но выбора не было. Меня не покидало ощущение, что мы теряем темп, да и оставлять войска в Орше без хозяйского ока было рискованно. Мало ли там какие настроения. Тем более, пример был буквально только что.

Нам стало известно, что генерал Пожарский, командир того самого Георгиевского батальона, который был нашей козырной картой в этой Большой Игре, собрал своих офицеров и заявил, что он против похода на Петроград и даже если он получит приказ стрелять, то такой приказ он выполнять не намерен.

Комитету об этом быстренько доложили и я попытался срочно проблему ликвидировать, однако я был буквально шокирован фразой Иванова о том, что мол Государь в курсе этого дела, но никаких решений повелеть не соизволил. Услыхав такое я лишь недобро усмехнулся. Ох, уж этот Николай Кровавый, мать его Императрицу… Прямо беда с такими правителями, ей–богу!

Мне спешно пришлось убеждать Иванова и Лукомского сочно отправить этого кадра на повышение. Он был оставлен в Могилеве, получив назначение на должность дежурного генерала, вместо якобы отбывающего на фронт генерала Кондзеровского. Насколько я знал генерал Пожарский с выбитыми зубами и сломанной рукой уже давал показания Лукомскому об участии в заговоре. А в соседних «кабинетах» беседовали еще с несколькими офицерами батальона об их антигосударственной деятельности. Офицеров, кстати, «забрал» с собой «на повышение» сам Пожарский, благо рука у него была сломана левая и писать он мог.

Георгиевский батальон временно возглавил сам генерал Иванов, а на место выбывших «на повышение» офицеров были назначены другие, преданные лично Иванову. Так что с этой стороны подвоха быть в принципе уже не должно. А вот войска прибывающие в Оршу – это еще вопрос, который следует изучать со всем прилежанием.

И как там мой разлюбезный «Кровавый» братец? Каких подвохов ждать от него? Я задумчиво проводил взглядом уплывающую вдаль станцию, на которой сотни солдат спешно, но без лишней суеты, начали погрузку.

Георгиевский батальон выдвигался в сторону Орши.

* * *

ПЕТРОГРАД. 28 февраля (13 марта) 1917 года.

Толпа, весело перекрикиваясь и потрясая революционными транспарантами, шла вперед. В первых рядах весело матерились расхристанные молодчики, в которых можно было угадать бывших солдат Русской Императорской Армии. Анархия и вседозволенность пьянила не меньше, чем уже принятое на грудь. За ними шагали какие–то юнцы неопределенных занятий, раскованные девицы. Попадался и черный люд, но тот как–то косился и явно чувствовал себя не совсем в своей тарелке.

Керенский брезгливо поморщился. Ну, это же надо было такому приключиться! Бес попутал не иначе. Когда он веселый и возбужденный ввалился в зал заседаний Временного комитета Думы, то не сразу обратил внимание на гнетущую атмосферу, царившую в помещении. Как, оказалось, слушали сбивчивый отчет о неудачной попытке захвата Министерства путей сообщения и гибели Бубликова от руки какого–то полковника. Счастливый от ощущения своей значимости, а нужно отметить, что он как раз перед этим выступал на митинге и завел толпу, Александр Федорович был очень удивлен растерянным лицам присутствующих.

Уяснив, что Бубликову не удалось разослать по железнодорожному телеграфу сообщение о революции, да еще и дорога на Петроград для царских войск по–прежнему открыта, Керенский чуть сбавил обороты. Ситуация принимала неприятный оборот, но самое главное Александр Федорович прекрасно понимал, что революция теряет темп. Еще, когда на заседании Временного Комитета читали это проклятое Обращение так неожиданно появившегося ЧК, вдруг стало понятно, что многие готовы идти на попятную. А этого никак нельзя было допустить. Только сохранив напор в период растерянности власти можно добиться успеха и сбросить ненавистный режим, против которого братья столько лет готовили эту революцию.

Конечно, самым правильным было бы самому не лезть на рожон, но, то ли лишнее возбуждение, то ли действительно нечистый под руку толкнул, но пламенный оратор вдруг уведомил присутствующих, что раз революция в опасности, то он, вот прямо сию минуту, идет к собравшимся на площади и, поведя их с собой, лично возьмет под контроль всю железную дорогу.

И хотя осторожный Родзянко пытался что–то сказать, Керенский уже бежал вниз по лестнице. Он не мог себе позволить в такой ответственный момент понадеяться на кого–то и решил сам проконтролировать захват этого важнейшего объекта.

Исходя из опыта взятия под контроль различных учреждений и целых крепостей в эти дни, Александр Федорович прекрасно знал, что самым реальным способом захвата пункта, который охраняется вооруженным гарнизоном, является приход туда множества людей из числа населения города. Почему–то в этом случае приказа на открытие огня не поступало, видимо не хотели, как они выражаются, проливать крови народа.

Керенский относился с презрением к таким душевным терзаниям и комплексам сдающихся. Слюнтяи и идиоты! Они не понимают, что тесто революции замешивается на крови, причем чем больше будет крови с обеих сторон тем лучше.

Но сейчас самым эффективным методом захвата власти была простая схема. Собиралась толпа, которая выкрикивала разные революционные лозунги, поносила власть и предлагала стоявшим в строю «переходить на сторону народа». Затем, видя бездействие войск ввиду того, что офицеры не знали, как им поступить в такой ситуации не имея приказа применить силу, из толпы в строй стражей порядка проникали агитаторы, которые выискивали слабых духом и начинали расшатывать дисциплину, подвергать сомнению их приказы и право власти таки приказы отдавать, ведь перед ними стоит народ! А значит, они должны подчиниться требованиям народа!

Потом, из толпы выбегали подготовленные боевики, которые быстро разоружали офицеров и оставшихся верными присяге солдат, а дальше начиналась вакханалия – с офицеров срывали погоны, не поддавшихся «требованиям народа» били и тащили в толпе для «революционного» самосуда на площади. Тех же, кто уступил, быстро поглощала бушующая толпа и вот они уже вместе с «народом» идут захватывать очередное здание министерства или приводить к «присяге народу» еще одну воинскую часть. Здесь же в толпе, шли хорошо организованные и дисциплинированные молодчики, подчиняющиеся невидимым для простого глаза командам своих старших. И вот, опьяненная вседозволенностью и революционной правотой людская масса шла вперед, увлекаемая опытными направляющими, которые поделив толпу на квадраты, вели людей к известной только кукловодам цели.

Революционная гидра расползалась по столице.

По существу Бубликов совершил ошибку, понадеявшись на то, что войска в столице полностью деморализованы и не окажут никакого сопротивления. Более того, у него была информация из министерства о том, что товарищ министра готов радостно распахнуть перед ними двери. И опираясь на эти соображения Бубликов решил захватить важнейший объект сходу, лихой атакой небольшой группы активистов. И совершенно неожиданно был убит, а его группа позорно бежала.

Причем Керенский был уверен, что верных царю войск в министерстве не было. Вероятнее всего там сидят такие же деморализованные солдаты, как и везде. Возможно там один только полковник решил проявить геройство. Ну, может еще несколько офицеров. Но одно дело застрелить наглеца Бубликова, а совершенное другое открыть огонь по «таким же русским людям» собравшимся на площади.

Поэтому Александр Федорович решил не повторять ошибок предшественника, а поразить воображение засевших в здании людским морем. Для чего ему нужна была максимально большая толпа.

Понимая, что именем Временного комитета Госдумы поднять народ не получится, он обратился с пламенной речью к собравшимся на площади перед Таврическим дворцом от имени Петроградского совета рабочих депутатов.

И вот теперь, приближаясь к зданию министерства, он вдруг ощутил, что вся эта затея ему перестает нравиться. Одно дело призывать на митинге ехать арестовывать царскую семью, а совсем другое идти в первых рядах на засевших в здании. А судьба Бубликова говорила, что нужно быть осмотрительнее в своих действиях.

Чуть сбавив ход, Керенский обернулся к идущим за ним и, пропуская мимо себя возбужденных людей, выкрикнул что–то ободряющее, призванное подбодрить отстающих. Проделав этот нехитрый маневр, герой революции оказался уже в ряду двадцатом от головы колонны, надежно прикрытый от возможной опасности телами идущих впереди.

* * *

ОРША. 28 февраля (13 марта) 1917 года.

Когда четверть часа назад я увидел стоящий на станции Императорский поезд, признаюсь честно, меня чуть Кондратий не обнял. По моим прикидкам он уже должен был быть очень далеко и на столь скорую встречу с «братом» я никак не рассчитывал.

И если он здесь, значит, он вполне может быть в курсе моих шалостей. Если это так, то какой прием меня ждет? Прикажет взять меня под домашний арест и для надежности запереть меня в одном из купе поезда? Так сказать, чтоб был под присмотром. Как–то такая перспектива в мои планы не входила.

С другой стороны, явившись в Оршу, разве я могу уклониться от встречи с Императором, тем более что от его имени и, спасая его, я якобы и действую? Не рухнет ли вся, выстроенная с таким трудом, схема?

Тем более, что войска из Минска начнут прибывать уже в ближайший час. А мне нужна легитимность. Ведь может выйти форменный конфуз, когда я буду вещать от имени царя–батюшки, а тут он, весь такой в белом и приказывает взять меня под арест.

И дело было даже не в том, что попортят мою любимую шкурку. Хотя и ее жалко, но сейчас дело вовсе не в этом. Я вдруг почувствовал, что я не просто вмешиваюсь в историю – я реально могу ее изменить. Не имею понятия к чему это приведет, но могу. Это чувство толкало меня в спину с момента отхода Императорского поезда из Могилева. Я творил глупости, влезал в авантюры, кидался с головой в омут, но мне всегда везло. Возможно, именно ощущение некоего Демиурга, да простит меня Господь, позволяло мне, наплевав на все перешагивать через все препятствия.

Именно синтез моей памяти и моего сознания второго десятилетия двадцать первого века и тела моего прадеда с его памятью, породил новую личность, которой не был каждый из нас в отдельности. Которая вобрала и трансформировала все наши способности, таланты и недостатки, наш жизненны опыт и наше мировоззрение в нечто совершенно уникальное, чего не могло возникнуть естественным путем.

Не имея возможности спокойно поразмыслить и проанализировать ситуацию и собственные ощущения, тем не менее, могу с уверенностью сказать – ни я века двадцатого, ни я третьего тысячелетия, не смог бы провернуть такую наглую операцию. Помог ли мне Господь или же это я такой стал, но творимое мной сейчас внутренне шокировало меня самого. Вот не было во мне такой уж авантюрной жилки. Да и к Господу Богу я был довольно равнодушен. А вот, поди ж ты! Про изменения в лексиконе я уж молчу – выражения 1917 года все чаще вплетаются не только в мою речь, но и в мои мысли.

Но главная мысль меня терзала, когда я подходил к вагону с Императором – что называется «поперло» то меня именно на выходе из этого самого вагона. Не исчезнут ли мои способности снова, если я войду сюда? И выйду ли вообще?

– Ваше Императорское Высочество! Государь приказал проводить вас к нему, как только вы прибудете!

* * *

ПЕТРОГРАД. 28 февраля (13 марта) 1917 года.

– Господин полковник! Там вас требуют.

Кутепов оторвался от подчеркивания заинтересовавшего его места в газете и поднял голову на дежурного офицера.

– Кто?

– Опять из Временного комитета Государственной Думы, господин полковник. Ультиматум принесли.

– Ультиматум? От комитета временного? – Полковник весело посмотрел на штабс–капитана. – Да гоните их в шею, не мне вас учить!

Офицер замялся, но все же возразил:

– Осмелюсь заметить, господин полковник, но, боюсь, это будет трудно сделать. Их там полная площадь. И они требуют сложить оружие и разойтись. Всем, кроме вас. Вас хотят судить революционным трибуналом за убийство их уполномоченного.

Кутепов встал и автоматически сложив газету сунул ее во внутренний карман шинели.

* * *

ОРША. 28 февраля (13 марта) 1917 года.

Сгорбленная фигура Николая поразила меня. Император сидел, опустив голову и безразлично смотрел в одну точку на полу вагона. Его спина, всегда прямая и образцовая, сгорбилась, плечи поникли. Что то защемило у меня в груди и я шагнул к «брату».

– Ники, я пришел. Что случилось?

Никакой реакции. Я тронул его за плечо и вновь мягко позвал.

– Ники, ты слышишь меня?

Государь поднял на меня затуманенный взгляд. Какое–то время он не узнавал меня, затем его взгляд прояснился и сразу из его глаз хлынула такая волна боли и отчаяния, что я отшатнулся, как от удара.

– Что случилось? – Повторил я.

Николай что–то хотел сказать, но спазм сковал ему горло и он закашлялся. Пытаясь унять кашель Император откинулся на спинку дивана и прикрыл глаза. Затем мертвым голосом проговорил лишь два слова:

– На столе…

Я взглянул на стол и увидел там бланк телеграммы. Взяв ее в руки, прочитал страшные слова:

«Его Императорскому Величеству Николаю Александровичу.

Государь!

Волею судьбы выпало мне сообщить Вам ужасные известия. Александровский дворец захвачен взбунтовавшимся царскосельским гарнизоном. Сопротивление по приказу Государыни не осуществлялось. Обезумевшая толпа разгромила дворец. Убит граф Бенкендорф, а с ним еще несколько человек. Точных данных об убитых не имею. Августейшую семью и челядь согнали в одну комнату в подвале дворца. Мятежники ударили прикладом Цесаревича. Алексей, упав с лестницы, сломал руку. Кровь остановить не могут. Опасаюсь наихудшего.

Удерживаю вокзал, отбивая попытки штурма. Начать атаку дворца не имею возможности в виду опасности для Августейшей семьи. Жду повелений.

Молитесь за Цесаревича и всех нас. Кирилл»

* * *

ПЕТРОГРАД. 28 февраля (13 марта) 1917 года.

Отдав последние распоряжения, Кутепов вышел из здания. Толпа на площади радостно зашумела, предвкушая сладость расправы.

Полковник, приблизившись к толпе шагов на двадцать, крикнул:

– Кто тут главный?

В толпе послышался смех Керенского. Затем Александр Федорович выкрикнул из–за спин стоявших впереди:

– Полковник, не считайте себя умнее Господа Бога. Фокус с Бубликовым во второй раз не сработает. Можете не утруждать себя.

Кутепов хмыкнул:

– Тогда с кем мне говорить и о чем? Я никого не вижу, лишь слышу слабый голосок того, кто сравнивает себя с Господом Богом!

Снова смех.

– Вы говорите с народом! И должны подчиниться ему!

Одинокая фигура, стоявшая перед несметной толпой, вдруг закричала на всю площадь:

– Внимание! Я, полковник Кутепов, народный комиссар Чрезвычайного Комитета спасения народа и России. В Петрограде масонский мятеж! С целью подавления мятежа и восстановлению законности решением Совета Министров и распоряжением Чрезвычайного Комитета столица объявлена на осадном положении. Запрещены митинги и массовые собрания. Всем разойтись по домам и оставаться там до особого распоряжения Народного комиссара города. При попытке мятежников захватывать учреждения государственной власти или оказывать сопротивление восстановлению порядка будет открыт огонь на поражение! Я приказываю вам немедленно разойтись! Лица, оставшиеся рядом с масонами, признаются мятежниками к коим будут применены все необходимые меры согласно режима осадного положения! В Петроград вступают верные присяге и Государю войска для подавления вооруженного масонского мятежа в столице! Не препятствуйте разгрузке верных присяге войск! В случае, если вы приблизитесь к зданию ближе будет открыт огонь на поражение! Разойтись!

Кутепов демонстративно поднял вверх правую руку. Из толпы раздался смех Керенского.

– Вы блефуете, полковник. Войска далеко, а у вас горстка солдат, которые не будут стрелять в свой народ!

Тот усмехнулся. И спокойно произнес:

– А вы проверьте…

Повинуясь команде невидимого дирижера, толпа несмело двинулась вперед. Многих смущал этот единственный человек, стоявший на площади перед тысячеголовой толпой, которая готова была его растерзать и готовилась к этому. На что рассчитывал этот одиночка? Хочет умереть красиво? Что ж, мы поможем ему в этом! Поможем красиво умереть! Умереть! Красиво…

В этот момент Кутепов резко опустил руку. И в тот же миг из здания ударили пулеметы. Сотни пуль засвистели над площадью, смешиваясь с воплями ужаса, паническими возгласами и стонами упавших. Огромная масса людей бежала, спотыкаясь об оступившихся, сбитых с ног и затоптанных.

Пулеметы пели свою страшную песнь над площадью.

Обезумевшая толпа разбегалась во все стороны не разбирая дороги. Еще две минут назад уверенная в себе и жаждущая чужой крови бежала черная толпа, оставляя на снегу брызги своей крови, раздавленных и покалеченных.

Пулеметы обратили вспять историю, изменили течение времени и переломили предопределенность рока.

Пулеметы…

Спустя несколько коротких и страшных минут над площадью повисла оглушающая тишина, и даже стоны лежащих на грязном снегу людей, казалось, не могли пробиться сквозь вату наступившего безмолвия.

От здания к стоявшему на площади единственному человеку шел офицер. Когда они поравнялись, штабс–капитан нерешительно взглянул в лицо полковника, смотревшего на лежащие на снегу тела невидящими глазами. Затем, словно очнувшись, Кутепов увидел стоявшего рядом и тихо спросил:

– Вы сделали все в точности?

– Так точно, господин полковник. Пулеметчики стреляли поверх голов. Ни одна пуля в людей не попала…

Кутепов кивнул.

– Прикажите санитаров. Всех живых перевязать и в ближайший лазарет. А мертвых… Мертвых… Нужно посчитать и убрать с площади. Да, и священника пригласите…

Штабс–капитан кивнул и побежал выполнять приказ. А полковник медленно пошел среди лежащих всматриваясь в искаженные страданием лица. Он хотел запомнить каждого, дабы молиться Господу за каждого из тех, кого он своим решением обрек на смерть. Терзали ли его угрызения совести? Мучился ли он потом в кошмарах? Или же отнесся к ним с безразличием профессионального военного, повидавшего множество смертей на своем веку? Отличал ли он погибших на поле боя от лежащих сейчас на площади? Или улицы столицы для него уже стали полем боя, на котором решалась судьба России? Кто знает…

Станут ли эти десятки погибших началом кровавой вакханалии ожидающей Россию впереди? Или же они будут той искупительной жертвой, которая спасет от смерти десятки миллионов людей в России и в мире? Живущих и тех кто будет жить. Кто знает…

А пока Кутепов стоял над раздавленным телом худощавого господина с орлиным профилем. С минуту полковник разглядывал тело лежащего на снегу, а затем вынул из внутреннего кармана шинели газету от 15 февраля 1917 года, которую он читал от нечего делать сегодня, и, развернув ее, еще раз пробежался глазами по строкам. После прочтения, Кутепов положил на грудь лежащего газету и твердо пошел назад в здание министерства.

Февральский ветер играл листом газеты, на котором бросались в глаза строки подчеркнутые карандашом.

«На заседании Думы 14 февраля в своей речи господин Керенский заявил: «Исторической задачей русского народа в настоящий момент является задача уничтожения средневекового режима немедленно, во что бы то ни стало… Как можно законными средствами бороться с теми, кто сам закон превратил в оружие издевательства над народом? С нарушителями закона есть только один путь борьбы – физического их устранения».

Наконец ветер унес листок вдаль, а на черном предмартовском снегу остался лежать член Временного комитета Государственной Думы, лидер фракции «Трудовая группа» в Госдуме, товарищ председателя исполкома Петроградского совета рабочих депутатов, Генеральный Секретарь Верховного Совета масонской ложи «Великий восток народов России» Александр Федорович Керенский.

* * *

ОРША. 28 февраля (13 марта) 1917 года.

В кабинете повисла гнетущая тишина и лишь вновь разыгравшаяся метель завывала снаружи. Я положил ладонь на плечо Императора.

– Ники, что ты намерен делать?

Тот пожал плечами. Затем бесцветным уставшим голосом проговорил:

– Я был сейчас в церкви. Молился. Просил Всевышнего спасти Алексея и даровать ему исцеление… Что еще я могу сделать?

Он помолчал.

– Господь наказует меня… Я был готов принять все, что касается меня самого, но Алексей… Нет. Я не готов. За что, Господи?

Николай судорожно втянул воздух в легкие.

– Моя гордыня… Я возомнил, что готов нести свой крест, что это лишь мое… Как я мог такое допустить? Как могло случиться, что солдаты гарнизона Царского Села подняли руку на Наследника Престола? Почему смута охватила Россию? В чем я виноват? Что сделал или не сделал? Не могу понять…

Царь провел бездумно провел ладонью по краю стола. Затем тихо спросил:

– Ты готов принять Престол?

– ЧТО?!

Я ошарашено взглянул на него. Вот чего я не ожидал сейчас, так это такого поворота событий.

Но Николай продолжил бесцветным голосом:

– Когда я молился, то пообещал Господу, что если он смилостивиться и остановит кровь моему сыну, то я отрекусь от Престола и посвящу остаток дней своих молитвам и милосердию. Я отрекусь за себя и за Алексея. Он все равно не сможет править… А если кровь не остановится, то…

Самодержец с отчаянием посмотрел мне в глаза.

– Тогда его кровь, будет на моих руках, понимаешь?.. Как я буду смотреть в глаза девочкам? Как посмотрю в глаза Аликс? Это ведь моя вина, понимаешь? Все что происходит сейчас, это моя вина!

Николай опустил голову.

– Быть может, у тебя получится, то чего не смог сделать я. Будь хорошим Государем и прости, если сможешь…

Я не знал, что мне делать и что говорить. История изменилась, сменились декорации, сюжет пошел по иному пути, но вновь Николай отрекается от Престола. Как должен я поступить? Должен ли я его отговаривать? Ведь видно, что царь не совсем в здравом рассудке и действует на эмоциях. Возможно, если не дать ему сделать этот опрометчивый шаг, через пару дней он придет в себя? И что дальше? Входя сейчас в этот вагон, я опасался домашнего ареста, но все равно собирался настаивать на назначении себя премьер–министром России, дабы иметь возможность сбить революционный накал объявлением реформ в стране. Принимать корону в мои планы никак не входило. Но могу ли я сейчас отказаться? Имею ли право? Особенно зная, что ждет Россию дальше? Ведь мое вмешательство не только не предотвратило революцию, а, наоборот, страна вплотную приблизилась к гражданской войне прямо сейчас! А это значит, что фронт рухнет немедленно и страну разорвут на куски! Стоит передо мной страшный выбор без выбора.

Очнувшись от раздумий, я увидел, как Император что–то подписывает на исписанном листе. Затем он протянул мне бумагу.

Манифест.

В дни великой борьбы с внешним врагом, стремящимся почти три года поработить нашу Родину, Господу Богу угодно было ниспослать России новое тяжкое испытание. Начавшиеся внутренние народные волнения грозят бедственно отразиться на дальнейшем ведении упорной войны. Судьба России, честь геройской нашей армии, благо народа, всё будущее дорогого нашего Отечества требуют доведения войны во что бы то ни стало до победного конца. Жестокий враг напрягает последние силы, и уже близок час, когда доблестная армия наша совместно со славными нашими союзниками сможет окончательно сломить врага. В эти решительные дни в жизни России почли мы долгом совести облегчить народу нашему тесное единение и сплочение всех сил народных для скорейшего достижения победы признали мы за благо отречься от Престола Государства Российского и сложить с себя Верховную власть. Не желая расстаться с любимым Сыном нашим, мы передаем наследие наше Брату нашему Великому Князю Михаилу Александровичу и благословляем Его на вступление на Престол Государства Российского. Во имя горячо любимой Родины призываем всех верных сынов Отечества к исполнению своего святого долга перед Ним повиновением Царю в тяжелую минуту всенародных испытаний и помочь ЕМУ вместе с представителями народа вывести Государство Российское на путь победы, благоденствия и славы. Да поможет Господь Бог России.