Текст книги "Новый Михаил (СИ)"

Автор книги: Владимир Бабкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 12 страниц)

Николай стоял у окна весь красный и тяжело дышал. Я с трудом сдержался от ответных реплик понимая, что как только наша аудиенция перейдет в формат крика с обеих сторон, мое дело можно считать полностью проваленным.

Переждав всю эту бурю я твердо заговорил:

– Государь! Я благодарен тебе за то, что ты напомнил мне о моих ошибках. Именно память о них помогла мне сделать мой выбор в этот решающий для судеб Отчизны час. Именно моим долгом и верностью присяге было продиктовано это решение. Да, ты прав, Государь, я действительно принимал участие в некоторых собраниях и встречах людей, которые нынче встали на путь мятежа. Соглашаясь на эти встречи я преследовал лишь цель определения наилучшего пути для развития нашего Отечества. Я никогда не скрывал от тебя своих воззрений о том, что России нужны реформы и разумная политика смягчения противоречий. Ситуация в России дошла до уровня общественного взрыва и, если мы не устроим революцию сверху, взрыв социальной революции сметет Россию и Династию. Я говорил это раньше и абсолютно убежден в этом сейчас. Мы еще можем предотвратить катастрофу. Я пытался убедить тебя, мой Государь, в этом напрямую. Я пытался убедить тебя через других лиц. Среди этих лиц были высокопоставленные сановники и военноначальники. В том числе среди них были и многие члены Императорской Фамилии. Я не считал свою деятельность изменой Государю ибо направлена она была лишь на выработку советов Самодержцу о вариантах обустройства России. Но то, что я узнал о планах заговора, повергло меня в смятение и ужас. Люди, которые так громко говорили об облегчении доли простого народа, на деле оказались государственными преступниками и изменниками замыслившими свержение Помазанника Божьего. Я узнал о замысле заговорщиков выманить тебя из Ставки и о плане блокировать твой поезд где–то между станциями, где они собираются принудить тебя к отречению в пользу Алексея. Мне предложено стать регентом Империи и осуществить все свои чаяния и идеи самому от имени малолетнего Императора.

Николай мрачно слушал мою тираду, но не перебивал.

– И вот, Государь, сегодня утром Родзянко вызывал меня в столицу для объявления себя диктатором и регентом. Государственная Дума поддержала бы нового правителя–регента и узаконила переворот. Но я, может быть, плохой брат Императора, но все же я брат и член Императорского Дома. Узнав об этом я сел в аэроплан и поспешил предупредить тебя и отговорить от выезда. Вот, Государь, как доказательство моих слов, текст моих сегодняшних переговоров с Родзянко.

Я протянул царю ленты моих телеграфных переговоров, которые я прихватил из Гатчины после фразы Родзянко: «Берегите себя…».

Император взял бумажки и быстро просмотрел текст. Затем спросил:

– Дворцовые перевороты случались со времен сотворения мира. И часто совершали их именно ближайшие родственники или даже наследники Государя. Почему я должен верить твоим словам, а не фактам, которые мне докладывали регулярно?

Я пожал плечами.

– То, что я здесь и убеждаю тебя не ехать в Петроград, а не сижу в Таврическом дворце во главе революции, разве само по себе не доказательство моей лояльности Императору? Если я хочу стать регентом, то что я здесь делаю? Ты можешь сказать, что я прибыл в Ставку для того, чтобы взять под контроль армию, после того как ты уедешь? Но я тебе на это отвечу следующее – в этом случае я бы просто пожелал тебе счастливой дороги.

Николай молчал, а я, вдохновленный снижением сопротивления, продолжил наступление:

– Тебя предали все. Тебя предала Государственная Дума. Тебя предала аристократия. Тебя предали твои генералы. Пусть не все открыто уже встали на сторону мятежа и ждут удобного момента для измены. Но многие из них колеблются и хотят выступить на стороне самого сильного. На стороне победителя. У тебя есть лишь один шанс – остаться во главе армии и из Ставки склонить колеблющихся на свою сторону.

Самодержец вскинулся.

– Что? Я должен убеждать подданных, что я законный Император, в верности которому они клялись? Я должен простить изменников и уговаривать их в том, что я все еще силен? Ты в своем уме?

– Государь! У нас нет иного выхода. Спасение России требует от правителя смирить свою гордость и проявить хитрость. Со скрытыми изменниками можно будет разобраться позже. Да, многие генералы предали тебя. Да, войска в столице открыто перешли на сторону мятежников, а воинские части на твоем пути из Могилева в Царское Село уже ждут твоего приближения для начала мятежа и захвата царского поезда. Да, многие на фронте сочувствуют лозунгам восставших. Но, прошу тебя Государь, прояви твердость и решительность! Останься в Ставке и возьми бразды управления армией в свои руки! Используй с кнутом пряник и даруй подданным некоторые вольности, объяви о даровании Конституции, текст которой будет вырабатывать специальная комиссия. Что будет в этой Конституции разберемся потом. Главная задача настоящего момента – сбить накал выступлений…

Николай резко перебил меня.

– Что?! Какая Конституция? Я никогда не пойду на это! Наш родитель завещал нам беречь самодержавие, как самобытное естество России, а ты предлагаешь такое! Помнишь, как наш венценосный отец говорил – «Конституция? Чтоб русский царь присягал каким–то скотам?»

– Государь, может некоторые из них и скоты, но большинство твоих подданных – русские люди, которых ты обещал беречь и защищать, о коих ты обещал заботиться. Разве русский человек не достоин лучшей жизни? Разве не обязанность правителя – спасать свой народ от чужаков даже поступаясь своей гордостью? Если ты не объявишь о новом времени для подданных, то всякие дельцы сначала уничтожат монархию в России, а затем загребут все в свои жадные ручонки. И не будет царя, который смог бы защитить народ от их произвола. Я знаю далеко не о всех планах заговорщиков, но уверен в том, что если монархия падет, то не пройдет и года, как Россия подпишет капитуляцию перед немцами. А затем страна погрузится в многолетнюю гражданскую войну, по сравнению с ужасами которых война нынешняя будет выглядеть дракой между мальчишками на гимназической перемене. Дай согласие, Государь, и я встану рядом с тобой в любом деле, которое потребуется для спасения Отчизны. Нужно будет – выступлю посредником по мирному урегулированию, а прикажешь – лично возглавлю карательную экспедицию для подавления мятежа в столице! Решайся! Отмени выезд из Могилева!

Император вскипел, но уже потише.

– Но почему? Почему я должен отменять поездку к семье? Если это так необходимо, то я могу ее отложить на вечер, а за это время подготовить и объявить о некоторых реформах! Впереди будет двигаться генерал Иванов с войсками и я уверен в успешности своей поездки! Руководить подавлением мятежа я могу и из Царского Села! Да и в конце концов, ты можешь остаться в Могилеве и присмотреть за генералами!

– Боюсь, Государь, я не смогу обеспечить лояльность генералов. Я им не начальник и слушать меня они не обязаны. А Верховный Главнокомандующий тем временем наглухо застрянет на какой нибудь станции и будет принужден заговорщиками к отречению. И если раньше приемлемым для заговорщиков было отречение в пользу Алексея или даже меня, то теперь они будут добиваться полного упразднения монархии и сосредоточения всей власти в руках лидеров Думы.

Новый взрыв.

– Что ты такое говоришь?! Да ни один скот не принудит меня отречься от Престола!

Я продолжать давить:

– Тебя блокируют в вагоне и все руководители армии, включая генерала Алексеева и главнокомандующих фронтами, потребуют от тебя отречения во имя спасения России. А делегация Временного правительства, которое учредят мятежники, прибудут к тебе для получения Манифеста об отречении. И у тебя не будет другого выхода, кроме как отречься!

– Почему ты в этом уверен?

– Потому, Государь, что они захватят в заложники твою семью.

Николай вскочил.

– ЧТО?!! Нет! Не может такого быть! Никаких мятежников не допустят в Царское Село! Там надежный гарнизон!

Киваю.

– Вот именно они и захватят. Мятеж назначен на 28 февраля, то есть уже на сегодня. Государь, выход только один – немедленно дать команду Бенкендорфу о спешной отправке августейшей семьи поездом в сторону Могилева. Генерал Иванов должен двигаться им навстречу и расчищать путь. Если путь расчистить не удастся задачей Иванова будет взять под охрану царскую семью и обеспечить ее безопасность. Можно будет даже подумать о вывозе Государыни и детей на аэроплане.

Император ошарашено смотрит на меня.

– Да ты что? Тебе твоего полета мало? Это же опасно! Да и дети больны!

Снова киваю.

– Опасно. Но значительно безопаснее той судьбы, которая им уготована мятежниками.

– Какой судьбы? О чем ты? Что ты знаешь?!

– После отречения ты, Государь, и вся твоя семья будут расстреляны по приговору революционного трибунала. А ваши тела обольют кислотой, затем бросят в шахту и забросают гранатами.

Николай без сил опустился в кресло. А я продолжил.

– Похожая судьба после революции ждет всех членов Императорской Фамилии, включая меня самого. Революционеры постараются сделать все для невозможности реставрации монархии и уничтожат всех Романовых под корень.

Я помолчал давая Императору освоиться с этой страшной новостью и добил его.

– Ты меня спрашивал о том, почему я так рвался к тебе сквозь катастрофы и покушения? Почему в меня кидали сегодня бомбы? Теперь понимаешь в чем мой интерес? Понимаешь, что лично я сделаю все, что только возможно для подавления мятежа?

Потрясенный самодержец сидел опустив голову. Я ждал. Наконец Император проговорил.

– Если армия на стороне мятежа, то что мы можем сделать? Алексеев вот тоже советует ехать…

– Государь, наша задача обезопасить августейшую семью, а также призвать верные части. Далеко не все генералы предали тебя. Келлер, Хан Нахичеванский и Каледин предоставят свои армии и корпуса в твое распоряжение. Если в Могилеве у нас будут сложности, то можно будет вылететь к ним. Тот же Каледин провел целую операцию для доставки тебе этого пакета. Мне его сейчас передал верный человек генерала Каледина. Адресовано лично тебе. Здесь списки заговорщиков и планы переворота, которые ему стали известны от генерала Брусилова – одного из лидеров заговора.

Николай взял пакет и спросил:

– Брусилов тоже?

– Да. Обиделся он на тебя, что ты ему орден не дал.

Царь грустно кивнул и распечатал пакет. Вытащил листы бумаги. Посмотрел на них. Перевернул. Поднял взгляд на меня. Листы были пусты…

Я лихорадочно соображал.

– Очевидно, это тайнопись! Прикажи принести керосиновую лампу!

Через несколько минут я спешно водил листами над лампой. Государь мрачнел все больше и больше. Спустя пять минут я сдался. Листы местами побурели, но текста не было.

– Возможно тут другая тайнопись, нужно найти офицера, который привез пакет, очевидно он должен знать…

Я бормотал все это, хотя уже понимал, что ничего Мостовский не знает, иначе бы он мне об это сказал. Мог он забыть такое? Нет, не верю. Что же делать?

Николай молча смотрел за моими телодвижениями и явно выходил из того гипнотического транса, в который он впал под напором моих речей. Наконец он сказал:

– Будем считать эти листы списками заговорщиков. Но в них ничего нет! Возможно в них, что–то было и волей Проведения исчезло. А может там и не было ничего. Я склоняюсь к мысли, что это все происки Родзянко, а твой офицер, как впрочем и ты сам, стали жертвой мистификации призванной поссорить меня с моими верными генералами, с моей верной армией. Прости, но я не верю в твой рассказ. Слишком он фантастичен и чудовищен. Да и в гарнизоне Царского Села я уверен. Как и в том, что генерал Иванов подавит мятеж в ближайшие дни. Господь не оставит меня и не оставит Россию.

Он помолчал, а я стоял как оплеванный. Император добавил несколько слов и они стали мне приговором:

– Ты, Миша, всегда был таким легкомысленным и доверчивым…

ГЛАВА 6. РОССИЯ ВО МГЛЕ

МОГИЛЕВ. 28 февраля (13 марта) 1917 года.

– А ведь я его почти убедил! Если бы не этот идиот Мостовский, то я бы его точно смог уговорить! Впрочем, почему Мостовский идиот? Это я – идиот! Как можно было в самую решающую минуту воспользоваться письмом, о содержании которого я не имел ни малейшего понятия? Мостовский сказал? Так он и сам, по его словам, письма не читал и не знал, что там ничего нет. Вот, как я так опростоволосился?

Глоток коньяка.

– Я собственными руками дал Николаю Ящик Пандоры в виде этого пакета от Каледина. И он его открыл. А теперь, мой дорогой Николай Николаевич, оттуда посыплются миллионы бед и смертей… Знаете, а я ведь почти поверил, что смогу изменить историю. Даже какой–то азарт появился. Эх…

Снова глоток.

– Похоже накрылся мой собственный свечной заводик.

– Простите? – Джонсон удивленно уставился на меня.

Пару мгновений смотрю на него. Потом до меня доходит смысл вопроса.

– Ах, ну да… «Двенадцать стульев» еще не написали. Ладно, не обращайте внимания. Это я к тому, что вероятно нам с вами все же придется быстро перебираться в Рио–де–Жанейро. В России нам скоро места не будет, кроме двух квадратных аршин в лесу под Пермью.

Николай Николаевич тих и подавлен. Но его голос выдает внутренний ураган противоречивых чувств.

– Неужели больше ничего нельзя сделать?

С иронией его рассматриваю.

– Например? Вывезти Николая на аэроплане в Могилев? Связав его перед этим? Или устроить государственный переворот и взять власть в свои руки?

* * *

ПЕТРОГРАД. 28 февраля (13 марта) 1917 года.

От Временного Комитета Гос. Думы.

Временный Комитет членов Государственной Думы при тяжелых условиях внутренней разрухи, вызванной мерами старого правительства, нашел себя вынужденным взять в свои руки восстановление государственного и общественного порядка. Сознавая всю ответственность принятого им решения, Комитет выражает уверенность, что население и армия помогут ему в трудной задаче создания нового правительства, соответствующего желаниям населения и могущего пользоваться его доверием.

Председатель Государственной Думы М. Родзянко

* * *

МОГИЛЕВ. 28 февраля (13 марта) 1917 года.

Мы смотрели вслед уходящему царскому поезду. Сделав еще глоток я отдал Джонсону флягу с коньяком и задумчиво оглядел провожающих. Ну, не дать не взять – группа членов Политбюро провожает дорогого Никиту Сергеевича Хрущева в тот его последний отпуск. Смесь напряжения, облегчения и страха витала над военной платформой. Ощущение близких и грозных перемен прочно поселилось в общей атмосфере этой ночи. Невдалеке от группы тихо переговаривающихся генералов Ставки переминалась с ноги на ногу толпа казаков Собственного Е. И. В. Конвоя, которые в массе своей не успели погрузиться в спешно отправившийся поезд. Их растерянные лица и возбужденные голоса добавляли тревожности этой полной событий ночи.

Великий Князь Сергей Михайлович был мрачен. Строгий и нелюдимый по жизни, сегодня он был просто таки символом духа близившийся катастрофы. Как близкий друг Императора, он пытался убедить Николая Второго не выезжать из Ставки, но Государь сегодня не слышал никого и ничего. И теперь уходящий поезд увозил с собой всю привычную и понятную жизнь Великого Князя. Жизнь, которая неумолимо растворялась в сгущавшемся Мраке и которая стремительно приближалась к роковому дню убийства на краю Нижне—Селимской шахты…

Генерал Алексеев сосредоточено смотрел вслед ушедшему поезду и на лице его отражалась усиленная работа мысли. Понять их ход можно было лишь зная всю подноготную череды заговоров и интриг, адская смесь которых помноженная на вечный российский бардак и разгильдяйство, собственно и привели Россию к революции. Вот и сейчас Алексеев пытался еще раз решить для себя наилучший вариант действий в нарастающем хаосе, искал пути завершения Большой Игры с наилучшими, по его мнению, результатами. Результатами, которые приведут его к гибели от воспаления легких в тяжелую осень гражданской войны в восемнадцатом…

Лукомский старался не демонстрировать свои размышления, но очевидно его мысли двигались в схожем направлении с Алексеевым. Однако хаос революции был и к нему скор на расправу – уже через месяц генерал Лукомский был отправлен командовать армейским корпусом, а затем, за участие в корниловском мятеже, был в августе арестован по приказу Керенского все тем же генералом Алексеевым…

Генерал Иванов стоял напыщенный и торжественный, всем своим видом демонстрируя свою великую миссию восстановления порядка, порученную им лично Государем Императором. Он еще не знает, что сумев, в отличие от Николая Второго, добраться до Царского Села, он получит две телеграммы. Одну – от генерала Алексеева: «Частые сведения говорят, что в Петрограде наступило полное спокойствие. Войска примкнув к Временному Правительству в полном составе приводятся в порядок. Временное Правительство, под председательством Родзянки, заседая в Государственной Думе, пригласило командиров воинских частей для получения приказаний по поддержанию порядка. Воззвание к населению, выпущенное Временным Правительством, говорит о незыблемости монархического начала в России, о необходимости новых оснований для выбора и назначения правительства. Ждут с нетерпением приезда Его Величества, чтобы представить ему всё изложенное и просьбу принять это пожелание народа. Если эти сведения верны, то изменяются способы ваших действий, переговоры приведут к умиротворению, дабы избежать позорной междусобицы, столь желанной нашему врагу, дабы сохранить учреждения, заводы и пустить в ход работы. Воззвание нового министра Бубликова к железнодорожникам, мною полученное окружным путём, зовёт к усиленной работе всех, дабы наладить расстроенный транспорт. Доложите Его Величеству всё это и убеждение, что дело можно привести к хорошему концу, который укрепит Россию. Алексеев». Вторую – от обожаемого монарха: «Царское Село. Надеюсь, прибыли благополучно. Прошу до моего приезда и доклада мне никаких мер не предпринимать. Николай. 2 марта 1917  г.0 часов 20 минут». После ареста генерал Иванов будет взят на поруки лично Керенским. Всего этого Николай Иудович еще не знает и готовится стать Спасителем Отечества…

Главные Игроки могилевской части Большой Игры готовились выбросить кости и сделать каждый свой ход. Но, как известно, хочешь рассмешить Бога – расскажи ему о своих планах…

* * *

«Конечно, мы должны признать, что ответственность за совершающееся лежит на нас, то есть на блоке Государственной Думы. Вы знаете, что твердое решение воспользоваться войной для производства переворота принято нами вскоре после начала этой войны, знаете также, что ждать мы больше не могли, ибо знали, что в конце апреля или начале мая наша армия должна перейти в наступление, результаты коего сразу в корне прекратили бы всякие намеки на недовольство, вызвали б в стране взрыв патриотизма и ликования. История проклянет пролетариев, но она проклянет и нас, вызвавших бурю»

Милюков Павел Николаевич,

лидер Конституционно–демократической партии,

министр иностранных дел Временного правительства,

почётный доктор Кембриджского университета.

* * *

МОГИЛЕВ. 28 февраля (13 марта) 1917 года.

Однако общий пессимизм повлиял на меня неожиданно тонизирующе. Взглянув еще раз на господ генералов, я прошелся по платформе. Джонсон последовал за мной то и дело бросая на меня пытливые взгляды. Взглянув на него я неожиданно тихо пропел арию из «Летучей мыши»:

 
– Не чересчур ли строго
Бог поступил со мной?
Я вопрошаю Бога:
За что, о Боже мой?
За что, о Боже мой?
За что, за что, о Боже мой,
За что, за что, о Боже мой,
За что, за что, о Боже мой,
За что, о Боже мой?
 

Николай Николаевич хмыкнул и поинтересовался:

– Придумали что–нибудь?

– А как вы думаете?

– Знаете, Михаил Александрович, вы меня сегодня не перестаете удивлять. Так что, глядя на озорной огонек в ваших глазах, я не удивлюсь чему–то эдакому…

В это время генерал Иванов раскланялся с остальными «членами Политбюро» и покинул платформу.

Глядя ему вслед я, усмехнувшись, произнес:

– Вот как? Занятно. Весьма призанятно получается. Ну, Николай Николаевич, раз я не перестаю вас удивлять, то зачем менять добрую традицию?

* * *

Телеграмма группы из 23 выборных членов Государственного Совета

«Вследствие полного расстройства транспорта и отсутствия подвоза необходимых материалов, остановились заводы и фабрики. Вынужденная безработица и крайнее обострение продовольственного кризиса, вызванного тем же расстройством транспорта, довели народные массы для отчаяния. Это чувство ещё обострилось тою ненавистью к правительству и теми тяжкими подозрениями против власти, которые глубоко запали в народную душу. Все это вылилось в народную смуту стихийной силы, а к этому движению присоединяются теперь и войска…Мы почитаем последним и единственным средством решительное изменение Вашим Императорским Величеством направления внутренней политики, согласно неоднократно выраженным желаниям народного представительства, сословий и общественных организаций, немедленный созыв законодательных палат, отставку нынешнего Совета министров и поручение лицу, заслуживающему всенародного доверия, представить Вам, Государь, на утверждение список нового кабинета, способного управлять страною в полном согласии с народным представительством. Каждый час дорог. Дальнейшая отсрочка и колебания грозят неисчислимыми бедами.

Вашего Императорского Величества верноподданные члены Государственного Совета.

Барон Меллер—Закомельский, Гримм, Гучков, Юмашев, Савицкий, Вернадский, Крым, граф Толстой, Васильев, Глебов, Зубашев, Лаптев, Ольденбург, Дьяконов, Вайнштейн, князь Трубецкой, Шумахер, Стахович, Стахеев, Комсин, Шмурло, князь Друцкой—Соколинский, Марин.»

* * *

МОГИЛЕВ. 28 февраля (13 марта) 1917 года.

Глубокий вдох.

Выбора нет. И дело вовсе не в свечном заводике или в других материальных благах. Как раз они почему–то, за последние сутки, стали интересовать меня все меньше и меньше. Что повлияло? Кто знает. Возможно окунувшись в этот мир, в это время, время эпических страстей и потрясений, я вдруг почувствовал, что банальная куча бабла стала для меня слишком пресной целью? Или, быть может, повлияли тело и память моего прадеда, для которого, возможно в силу его высокого происхождения и обеспеченности, деньги были куда менее ценны, чем любовь, честь, долг, дружба в конце концов?

Делаю первый шаг.

Выбора нет. Я не смогу жить жизнью простого обывателя. И дело не в банальном подсаживании на все увеличивающиеся дозы адреналина в крови. Вернее не только в этом. Я вдруг ощутил вкус к жизни. Вкус свершений и, наверно, самое главное ощутил восторг от возможности что–то совершить значимое, запредельное, что–нибудь такое, о чем в прежней жизни не смел и мечтать. И пусть это звучит напыщенно – возможности банально спасти мир. И почему–то эти высокопарные слова у меня больше не вызывают ироничной ухмылки.

Второй шаг.

Выбора нет. Пусть я еще не сроднился с этим временем, но что–то в душе уже начало таять, стала пропадать отстраненная ироничность всезнайки, который смотрит на происходящее с безразличием телезрителя и апломбом университетского профессора. Я вдруг ощутил, что мне эти люди уже не безразличны. Я перестал их воспринимать тенями давно минувших дней, прахом, который интересен разве что археологам и историкам. Нет же! Люди вокруг меня были живыми! Пусть чужими, но реальными. Со своими страстями и недостатками, характерами и чувствами, стремлением жить и желанием что–то изменить. И вдруг я почувствовал, что именно я обрекаю их на ту страшную судьбу, которая ждет их, ждет не только их, ждет миллионы людей в самом ближайшем будущем. Сегодняшний взрыв, озаривший адским пламенем тихую могилевскую улицу, вдруг стал для меня фантасмагоричной проекцией того, что ждет всех и каждого в ближайшие дни, годы, десятилетия. Чувство вины царапает меня все время, как будто я виноват в том что случится в грядущем, как будто я предатель, который бежит в Рио–де–Жанейро, в бухту у белого города. Города, в котором будет жить на чужие миллионы предатель в белых штанах. Глупое чувство. Но очень больно моей душе.

Третий шаг.

Выбора нет. Если бы мне еще утром об этом сказали, то я бы не поверил. Ни за что бы не поверил. Но, у меня вдруг в этом времени появился человек, который мне стал небезразличным. Вокруг меня было множество людей, они совершали геройские или подлые поступки, спасали мне жизнь или покушались на нее, втягивали меня в интриги или оберегали от опасностей. Но какие–то струны в душе задел лишь один человек. Лишь один маленький человечек – сын моего прадеда Георгий. Совершенно для меня неожиданно тот его возглас «Папа!» что–то перевернул в моей душе. Возможно потому, что у меня самого никогда не было детей и где–то в глубине сознания я мечтал о сыне? Кто знает. Но мне вдруг неожиданно стала небезразлична его судьба.

Шаг четвертый.

Как там сказал Нил Армстронг ступая на поверхность Луны? Один маленький шаг для человека и огромный для всего человечества? Я делаю шаг, который, возможно, станет более значимым для истории человечества чем высадка человека на Луну, хотя знать об этом буду лишь я один. И еще Ее Величество История.

Итак.

Пятый.

– Господа, прошу вас уделить мне несколько минут вашего внимания. У меня такое чувство, что для нас четверых ночь только начинается…

МОГИЛЕВ. 28 февраля (13 марта) 1917 года.

– Господа! В трудный для Отчизны час собрались мы в этом кабинете. Дым пожарищ потянулся по просторам России. Смута, вызванная непродуманной и нерешительной политикой, разгорается с каждым часом. Все вы знаете, что погасить зажженную спичку можно легким дуновением. Знающие люди говорят, что пожар в первую минуту можно погасить обыкновенным стаканом воды. Во вторую минуту на это потребуется уже целое ведро воды, а в третью – целая бочка. Если же еще затянуть с гашением, то на месте пожара останется лишь пепелище.

Ловлю ироничный взгляд Алексеева. Ну, понятно, явился местный Иванушка–дурачок и будет их, умудренных и опытных, учить жизни толкая разный патриотический бред.

Взгляд Лукомского более оценивающ, ну да мы с ним общались сегодня и он наверняка заметил какие–то перемены в царском брательнике.

А вот «дядя» – Великий Князь Сергей Михайлович просто в непонятках, что это его недалекому племянничку в голову стукнуло? Зачем он уважаемых и уставших людей отрывает от сна?

Продолжаю речь.

– Пожар в нашем общем доме уже невозможно загасить ни дуновением ветерка, ни стаканом, ни даже ведром воды. Смута охватила обширные территории. Столица фактически в руках мятежников. Балтийский флот на грани измены. Войска в Петрограде в массе своей либо перешли на сторону восставших, либо заняли позицию выжидания. Растеряны или выжидают многие высшие чиновники в столице и на местах. Правительство князя Голицина преступно самоустранилось и прекратило свое существование. Военные начальники в Петрограде демонстрируют полную беспомощность переходящую в предательство.

Не вызывает сомнений, что подобная позиция ответственных лиц продиктована либо чувством обреченности, ввиду общей нерешительности и неопределенности власти, либо тайным или явным сочувствием лозунгам мятежников. Одни считают, что без радикального обновления Россия не сможет выиграть эту войну. Другие мечтают укрепить свои позиции в результате мятежа. Третьи просто заигрались. И таких, господа, большинство! Но они забылись и не отдают себе отчет, что реальная жизнь отнюдь не балаган, а они не паяцы. Хотя насчет последнего я не стал бы говорить так уверенно, ибо их действия часто вынуждают всех здравомыслящих людей сомневаться в нормальности их рассудка.

Скука на лице Алексеева нарастает. Понятно. Очередной бред восторженно–романтического Миши.

Лукомский похоже разочарован. Взгляд потихоньку гаснет.

Сергей Михайлович смотрит в окно.

Что ж. Все как и ожидалось. Вещаем далее.

– Я уверен, что каждый из присутствующих в этой комнате, отдает себе отчет в том, что в настоящее время Россия ведет войну в крайнем напряжении своих сил. Для победы нам необходим высокий боевой дух в войсках, порядок в тылу и воодушевление народа. Многие с симпатией и пониманием относились к общественным процессам, которые декларировали необходимость обновление общества, полагая, что только через обновление и устранение наиболее одиозных фигур, Россия сможет, на волне общественного подъема, победить в этой войне.

Признавая необходимость обновления нашего общества и расширения народного самоуправления, невозможно не отметить, что мятеж обернулся не той струей свежего ветра, о котором многие мечтали. Свирепый ураган вырвался на свободу и мощь его растет с каждым часом. Черная волна смуты уже уничтожила всякое подобие власти в столице.

На лице Алексеева насмешка.

Лукомский скучает.

Великий Князь борется с желанием уйти.

Разогреваем почтенную публику дальше.

– В ближайшие часы в Петрограде образуется несколько самозваных органов власти. Среди них будут и заигравшиеся политиканы из Государственной Думы, и радикалы из крайних левых партий, и просто проходимцы. Каждый из этих, так называемых органов революционной власти, будет стремиться завоевать благосклонность черни, которая в данные минуты громит улицы столицы и окрестностей. Каждый из них будет давать все более дикие и нелепые обещания, каждый из них будет заявлять о себе, как о наиболее радикальной революционной власти и, как следствие, будет все больше разжигать пожар русского бунта.

Впервые на лице Лукомского проявляется удивление. Он рассматривает меня, как будто видит заговоривший о стратегии диван.

Алексеев все еще скучает, но проблески иронии мелькают во взгляде.

Дядя Сергей оторвал взгляд от темного окна.

Эх, господа хорошие, не слышали вы меня, когда я клиентов убалтывал.

Поем дальше. Больше пафоса.

– Анархия ширится по стране и еще несколько дней, как вся наша доблестная армия прекратит свое существование утонув в митингах и самосудах. Всякое понятие дисциплины и стойкости войск исчезнет уже в ближайшие сутки–двое. Офицеры из военных руководителей превратятся в крыс загоняемых улюлюкающими бандами вчерашних солдат Русской Императорской Армии. Расстрелы командиров станут обыденностью. Кто не будет расстрелян, тот будет изгнан из армии под предлогом чистки от монархических элементов. Стоит ли говорить, что в условиях войны этот бунт неизбежно приведет к просто таки разгромному поражению России?

Наша Отчизна будет унижена и раздавлена, на ее пепелище будут еще долгие годы греметь сражения гражданской войны, а наши нынешние враги, как впрочем и наши нынешние союзники, введут в Россию оккупационные войска.

Клиенты снова расслабились услышав очередной бред. Ох, господа, не знаете вы, что ждет вас в реальности! И почему я не классический тип попаданца со всякими техническими приблудами, ноутбуками и прочим гаджетом? Почему все так несправедливо? Ладно. Будем бить их так, как говорится, со всей пролетарской ненавистью.