Текст книги "Вперёд в прошлое(СИ)"

Автор книги: Владимир Вейс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

Глава 5. Мой старый дом

Я оставил Джанет у входа в ее дом. Мы договорились, что при случае, когда мне покажется, что ей невмоготу, прилечу к ней и заберу ее. Хоть куда! Хоть в Америку, хоть в Австралию, хоть в Сибирь, на станцию Зима, где родился поэт Евгений Евтушенко! Но мы оба понимали, что мне, наверное, сквозь время невозможно будет почувствовать ее тоску и отчаяние!

– Ты только не рожай – вырвалось у меня.

– Почему?

Я смутился.

– Дети будут министриками? – спросила она.

– Нет, они будут детьми, которые привяжут тебя к мужу...

– Ах, Вова, – вздохнула женщина, назвав меня так, как называла моя мама, – у мужа на стороне есть вторая, а может уже и третья, и четвертая семьи. А я здесь просто сторож, пункт приема пищи. Ведь это рядом. Его министерство за тем зданием!

И она показала куда-то в сторону проспекта Свободы, по крайней мере, так он назывался при советской власти.

И она ушла, оставив мне какой-то маленький, как она сказала, сотовый телефон. Еще добавила: 'Ты по этому мобильнику можешь найти меня, когда прилетишь снова. Может быть, я буду готова убраться отсюда, куда глаза глядят...'

И показала, как им пользоваться, оставила зарядник, сказала, как найти ее номер по проводной связи...

Я так и не спросил, как называется теперь эта главная магистраль города.

Я долго сидел, раздумывая о том, что дала мне эта встреча в будущем. Затем поднялся и полетел над городом, делая большие круги. Я забирался в самые непосещаемые его уголки, где мы все-таки бегали мальчишками. Я полетал над Каракумским каналом, залетел даже глубоко в пустыню, приземлился между двумя барханами. Посмотрел на прячущиеся в кустарниках от жары змей, варанов, обжегся, ступив голой ногой на раскаленный песок, затем искупался в канале, несшим к Ашхабаду мутную амударьинскую воду и еще мокрый, возбужденный, резко взвился в воздух. Наверное, сразу на километр, а после на низкой высоте прибыл на проспект Свободы, чтобы вернуться в прошлое, домой.

Когда я оказался в гараже было то же утро, то мгновение, когда я собрался привести машину в действие. В окнах дома звучала музыка. Пела Алла Пугачева новую песню 'Арлекино'. У кого-то 'Маяк' сообщал о новом рекорде шахтеров Донбасса. С противоположной стороны улицы, уже из другого дома, тянул песню бахши. Все было как прежде. Я вернулся к себе, поднявшись на второй этаж. Мама удивленно посмотрела на меня, когда я подошел к ней, обнял и поцеловал в лоб.

– Что случилось, Вова?

– Ты говорила, что Майка родила?

– Да, родила, – но знаешь, вздохнула она, – у нее была девочка. И она умерла через день. Занесли какую-то инфекцию. Сейчас понаехали туда врачи из Москвы и Ленинграда! Все проверяют, и снимают врачей! Строгие, неподкупные!

– Как? Как такое могло случиться!

Я думал о Джанет, которая была утром в 2006 году живой-здоровой. А после решил, что мой полет что-то изменил и я, наверное, никогда не увижу Джанет, жену министра.

Вечером, после работы, я не пошел с Леркой и не отправился с ребятами пить пиво у Ботанического сада. Я медленно брёл к своему дому. Но не к себе в квартиру, а прошел в третий подъезд, и позвонил в дверь Майки.

Она вышла потерянная, но все-таки при встрече со мной нашла в себе силы улыбнуться:

– А это ты? Проходи! Курбан еще не пришел. Пиво есть, но ты, же подождешь?

– Да, подожду. Я не к мужу, а к тебе.

– Ко мне?

– Да, к тебе и только к тебе!

– В чем дело?

– Не знаю, как тебе все рассказать....

Постепенно разговорился, наблюдая за гаммой чувств, отражающихся по мере моего рассказа, на лице женщины. Через пять минут мы были полностью поглащены разговором.

Наконец Майка опустила голову на стол и сложила на скатерть руки. Долго так сидела, затем подняла на меня лицо и улыбнулась вымученной улыбкой:

– Я знаю, что ты фантазер. Спасибо, что пришел утешить меня. Спасибо!

– Я не сочинял. Я не знал, как ты назвала девочку, но ты же так ее назвала, Джанет?

– Нет, у туркмен – Дженет. Ах, моя Дженет!

И она снова заплакала.

– Тогда откуда я узнал, что ее зовут почти как Джанет?

Майка подняла голову и с какой-то надеждой ответила:

– Не знаю.

– Тогда скажи, что это такое?

Я вытащил из кармана миниатюрный прибор. Как там у них называется? Сотовый телефон.

– Это мне дала Джанет. Возьми!

Я нажал на кнопку, экран загорелся и на нас смотрела Джанет.

– Ладно, пусть я буду Джанет. – Майка оттолкнула мою руку с прибором. – Спасибо тебе, что пришел. Будешь ждать Курбана?

Но тоном, говорящим, что ей хочется остаться одной...

Я ушел. Мое смятение было огромным. И я заспешил в гостюхинский гараж. Все было как и в первый раз, когда я открыл модуль. На этот раз я вложил телефон Джанет в кармашек на обратной стороне кресла.

Оно слегка качнулось, словно надолго прощаясь со мной.

Так, повесив новый замок, я распрощался с Джанет и решил больше никогда не заходить в гараж.

Часть вторая

Глава 1. Рутина советской жизни

Шли дни и месяцы. Постепенно восприятие реального мира стало заслонять впечатление от путешествия в будущее. Это было похоже на выздоровление после болезни. Теперь я понимаю тех, кто после опасной операции, выздоравливая, медленно встает с больничной койки, идет к окну и смотрит на суету за стеклами с какой-то оцепенелой отрешенностью. На то, как пробегают облака, как передвигаются люди, как подлетают птицы, оглупленные прозрачностью окна. А ты стоишь существом, побывавшим в запредельном пространстве с тайной печатью откровения в душе. Ты уже не похож на окружающих людей, потому что тебя изменило Некое Знание.

Так я и жил, всматриваясь в жизнь, словно из больничного окна. Безропотно писал в газету о том, что планировал мне этот придурок Косовороткин, Евгений Михайлович, 1939 года рождения, уроженец Орловской области. А то и сам подбрасывал темы, мотался из конца в конец по республике, пил водку вместе с геофизиками, серодобытчиками, хлопкоробами, слесарями. В гостиницах иногда случались романы, но лишь на одну ночь. Даже не приходила мысль завести серьезные отношения.

Лера неожиданно ко мне охладела и под новый год расписалась с каким-то парнем, принесшим однажды объявление в газету. Она стала допускать ошибки в моих материалах.

Однажды встретил Милку, идущую в Ашхабаде под руку с пограничником, который увёл её от меня. Они поднялись по высоким ступеням управления погранвойск. Бывшая жена была счастлива и светилась уверенностью в прекрасном будущем. Дай Бог, как говорится!

К концу года чувство вины перед Майкой несколько притупилось. В декабре она встретила меня с какой-то непонятной нежной улыбкой, в которой мне все еще виделась прощальная улыбка Джанет. А четвертого января Майка зашла к нам, и они с мамой долго о чем-то разговаривали.

Помогая соседке снимать в прихожей дон, туркменский вид легкого пальто, я увидел, что Майка была в новом халате, который плотно затянул ее слегка пополневшую фигуру. Через минут двадцать после их шушуканий на кухне за чаем, до меня дошло, что Майка вновь беременна. Когда я показывался в поле их зрения, они с каким-то озорством поглядывали на меня, словно я был виновником беременности моей школьной подружки. И я тогда улыбнулся, наверное, в первый раз после того, как узнал, что ее маленькая Дженет прожила на свете всего один день.

В 'Правде' опубликовали проект новой Конституции СССР. Это я воспринял оригинально: значит, что-то начало меняться в сознании престарелых членов Политбюро! Я подумал, а не изменил ли мой полет в будущее взгляды родной коммунистической партии на перспективу политического совершенствования нашего строя? И я даже как-то с гордостью взглянул в осколок зеркала на стене редакционного кабинета: смотрите на человека, сдвинувшего ось развития такой могучей страны, как Советский Союз! Правда, тут же рассмеялся. Из зеркала на меня смотрел, по сути дела, пацан с льняными волосами и темными бровями, за которые меня, как призналась Милка, и полюбила.

Развернулась компания по пропаганде новой Конституции. Мы организовывали отклики, обсуждения проекта. Разумеется, за ученых и лекторов мы не писали, их правили редактор и его заместители, а мы, корреспондентская братия, хлопотали о простом народе – колхозниках, рабочих, которым приписывали умные и философские рассуждения о предстоящих свободах народа при новой Конституции. Работа, впрочем, привычная, и если нас, журналистов иногда посещали мысли о том, что мы занимаемся чем-то недостойным, то всегда помнили изречение Ленина о зависимости артиста, художника и т.п. от денежного мешка. И посмеивались при этом: 'Солдат спит, а служба идет'.

Глава 2. Лариска

В конце апреля мне позвонила моя бывшая одноклассница Лариска Распевалова, то бишь Костаниди, выскочившая замуж за грека. И после обычного в таких случаях обмена информаций, кто и когда видел однокашников, она объявила, что инициативная группа в составе Вали Спиридоновой, Ольги Аванесовой и ее, Костаниди, решили собрать класс. Приглашение получили не только холостяки, а Валя и Ольга как раз еще не успели выскочить замуж, но и семейные. Они не помешают! И тут же спросила меня:

– Как твоя жена Мила?

– О, вспомнила! Видишь, как давно ты мне не звонила! Мы в разводе почти три года!

– Ну и дела, Степанов! – Сначала искреннее сочувствие, а после неприкрытое любопытство. – И ты после этого еще не женился?

– Мне не до этого!

– А если подвернется девушка? Женишься?

– Не знаю, – честно признался я, – просто некогда об этом думать!

– Подумай! Это я тебе обещаю, – заверила меня Лариска. – Кстати, ты знаешь, что Оксана Данилина еще не замужем?

– Серьезно? – оживился я, вспомнив о своей напарнице по школьной практике. – Это невозможно: она же такая красавица!

– Красавица... Идиот! Если бы ты знал, Вовка, как она горевала, когда ты женился? Кстати, я вчера с ней разговаривала по телефону, приглашала приехать...

– Где она?

– В Ташкенте! Ну, ты совсем всех перезабыл! – хмыкнула одноклассница. – Я позвоню еще раз, что бы сказать, что вы разбежались с Милкой. Кстати, почему?

Черт побери, ну почему все время я должен отчитываться в причине развода? Меня в парткоме задолбали, требуя объяснения, почему от меня, молодого коммуниста, ушла жена? Помню противный разговор с парторгом Крапивиным, который вкрадчиво начал влезать в мою душу:

– Степанов, вы пили, били, издевались над супругой?

– Да, раскаливал на кухне, на газовой плите, ее щипцы для завивки локонов и прижигал груди, пытаясь ухватить именно за соски...

– Степанов! Ты в парткоме!

Но я чувствовал, что при слове 'соски' Крапивин превратился в обычного мужика, у которого...

И вот верх заботы о члене партии:

– Может быть, того, у тебя не маячит?

И это Крапивин Сашка! У него после десяти лет супружеской жизни еще не было потомства!

– Да пошли бы вы, Александр Иванович, – не вытерпел я, – куда подальше!

После этого разговора у меня была подленькая мысль подсобить ему в рождении потомства. Александра, так звали его толстозадую жену, работавшую в республиканском кабинете политпросвещения, иной раз с такой тоской смотрела на меня, что мне, действительно, хотелось как-то приголубить ее. Но тоска ее была от знания: парторгам не изменяют! И все мы прекрасно усвоили: надо жить так, чтобы тебя не поймали и не осудили общественным гневом. И... занимайся, чем хочешь: не пойман, не вор!

А тогда Крапивин со смешком понятливого мужика похлопал меня по плечу:

– Ладно, чего ты ерепенишься! Платишь взносы вовремя, с девками не путаешься... Наладишь свою жизнь... Вон, у Семена Нагульнова...

Это удивительное знание истинно литературных героев 'Поднятой целины' Шолохова! Я понимаю, почему после ее выхода миллионными тиражами и изучением в школах великий писатель безвылазно сидел в своем Вешенском!

Теперь вот и Лариска.

– Когда все соберутся за столом, – торжественно пообещал я, – искренне расскажу о причине развода!

– Да, ладно, Степанов, потерплю, а вот Оксане я еще раз позвоню.

Глава 3. Оксана

Мы, выпускники, 24 мая 1977 года сгрудились разношерстной командой в доме Лариски, точнее ее мужа, у которого в Греции оказались настолько богатые родственники, что они, каким-то образом озолотили жизнь молодожен.

В Туркмении, в конце мая уже жарит во всю, поэтому мы пришли в поселок Гажа, что от Ботанического сада вверх, к шести вечера, когда солнце, скатывалось за ровный горизонт пустыни Каракумы. Почти все прибыли троллейбусом, а Колька Атаянц и Мишка Бергер с женами прикатили на своих машинах, да Сережка Александров вышел из такси.

Когда я вошел через калитку металлических ворот, во дворе, под виноградником, сидело человек семь. Наши ребята и муж Лариски. Компания курила и попивала пиво, которое Деметрис доставил прямо с пивзавода, уверяя, что оно не фильтрованное и, поэтому, с ним надо быть осторожным: ноги держать не будут! Но какая здесь осторожность! Еще стояла духота, больше потому, что дворик был полит водою из шланга!

После бурной встречи, похлопываний по спине, шуток, не отличавшихся особой изысканностью, после первой кружки холодного пива я почувствовал себя прекрасно.

Никто не изменился. Правда, Сережка Александров в форме военного летчика выглядел как офицер-эфиоп. И он ошарашил сообщением о том, что его разыскивает настоящий отец, какой-то генерал. Мы все знали, что Сережку, по происхождению туркмена, во время землетрясения в Ашхабаде подобрала русская семья и по воспитанию он не просто русский, а певец, баянист, победитель олимпиад по русскому языку и математике.

Мишка, Бергер работал в каком-то ядерном центре и сидел немногословный и снисходительный к прозаической беседе. Колька Атаянц пополнел. Он уже возглавлял какую-то базу по ремонту легковых автомашин.

Из беседки, в которой мы собрались, ожидая других, прекрасно была видна веранда. Мой взгляд почему-то возвращался к ней. Вероятно, потому, что такая же была и у особняка Джанет с ее министром. И когда на крыльцо вышла девушка в легком платье, я вздрогнул: заходящее солнце слепило глаза, и я не мог понять, кто к нам идет.

И только когда перед беседкой предстала Оксана, мы все вскочили и бросились ее обнимать!

Она не только не изменилась, она еще больше расцвела. Встряхнув густыми каштановыми с медным отливом волосами, обдав всех улыбкой лучезарной и чистой, она сразу же отпрянула от объятий и просто протянула вперед руки, разрешая пожимать их.

– Ну, ты, Данилина, даешь! – присвистнул Колька, оценивающе оглядывая одноклассницу. – Тебя на Мосфильм не приглашали? Да ты Фотеевой фору дашь на все сто!

– Да ну тебя, Колька!

Но все-таки Оксана зарделась. Ее взгляд наткнулся на меня, и она спросила:

– Вовка, ты, что такой худой?

– Вовка! Только Вовка ей нужен! – засмеялся Колька. – Его кормить некому! Слушайте, – обратился он к ребятам, – а не пора ли нам идти за стол?

И все ребята дружно встали и, понимающе оглядываясь, исчезли. Лишь Оксана и я остались под сводом из виноградных веток.

Мы присели. Круглый стол точно по диаметру разделил нас.

– Чего это они все? – спросил я, прекрасно понимая ответ.

– Проголодались! – засмеялась Оксана. – Там все накрыто я и вышла, чтобы позвать вас.

– Ну, вот позвала...

– Хорошо, что ты пришел!

– Я, это самое, рад тебя видеть, – начал я путаться в словах.

– Я долго не видела тебя! Лет семь, наверное...

– Да, время бежит, – глубокомысленно заметил я.

Оксана смотрела на меня с полной безмятежностью.

Вот это воспитание! Именно так буднично мы встречались на практике, когда подходили к станкам, выделенным только для нас, в спецовках. На мне был черный халат. А девушка сшила себе аккуратненький сарафан. Наш трудовик Иннокентий Семенович, ставил нам задачи. Мы должны делать детали поочередно: я, допустим, на строгальном станке, а напарница – на фрезерном. Затем – наоборот. И в конце занятий мы сравнивали наши работы. У Оксаны шайбы, болты, другая мелочь выходила лучше, но она все перемешивала и делила к приходу Семеновича все поровну. Тот лишь вздыхал, поглядывая на девушку из-под очков. Так что оценки по практике у нас были одинаковые и, благодаря напарнице, отличные!

Неожиданно она положила на стол руку с раскрытой ладонью, на которой была гайка-барашек. Господи, это была наша 'дипломная' работа!

– Помнишь? – спросила она.

– Конечно! – я протянул руку.

Мы сплели свои ладони.

Оксана еле слышно приветствовала меня:

– Со встречей, строгальщик!

– Привет, фрезеровщица!

И сразу же с укором:

– Ты, почему не отвечал на мои поздравительные открытки?

– Открытки? Я ни одной не получил! Нет, кажется, было несколько...

– Я посчитала, было отправлено 57 штук.

– Ну, да?

– Ты хоть вспоминал нашу практику?

– Не без этого... Но, знаешь, два года в армии, работа, заочный университет.

– Да еще семья?

– Ага, семья!

Не смотря на иронию в голосе, Оксана смотрела на меня спокойно. Она общалась со мною так, словно это была репетиция в драмтеатре. Не хватало режиссера, чтобы он крикнул: 'Больше страсти, энергии, чувств, в конце концов! Ну, что ты, Данилина, в баню пришла и ищешь свободную шайку?' Хотя, на самом деле, подобное кричал отец Лариски, физрук Федор Миронович, когда мы играли в баскетбол. Он кричал: 'Вы что, в Гаже все побывали, борща объелись?!' Я до сих пор не понимаю, причем чисто туркменский в те времена поселок Гажа и борщ?

– Данилина, Степанов! Все собрались!

Это нас вернула к действительности Лариска, которая уверяла, что Оксана 'горевала, когда ты женился'.

За столом нам оставили два места рядом. И когда я присел рядом с ней, то показалось, что она напряжена, хотя всегда была душой общества: весела, отзывчива на шутки, интересные новости.

Прошли первые тосты, мы вставали и тянулись фужерами с шампанским друг к другу. Снова садились и предавались воспоминаниям, смеялись, над сценками, что происходили с нами в школе, смеялись над страхами перед строгими учителями, и после нескольких тостов умиленно разглядывали друг друга, думая, а что изменилось? Ничего!

Но многое изменилось.

Я был другим, неудачный опыт семейной жизни превратил меня в циника и, вероятно, в женоненавистника. Оксана чувствовала эту отчужденность и неожиданно спросила: 'Ты помнишь, как мы расстались?'

Я помнил. Стройную, с гордым профилем, но растерянной улыбкой, я провожал ее в аэропорту, она улетала в Ташкент вместе родителями. Отца, подполковника КГБ переводили туда на новое место службы, а моя напарница, получившая квалификацию строгальщицы-фрезеровщицы, поступала в ТашИИТ...

– Помню сказал я.

– Ты не боялся меня потерять?

Оксана, не мигая посмотрела мне в глаза.

Я опустил глаза, но тотчас же поднял.

– Через четыре года после нашего переезда, – сказала Оксана, – отца перевели в Москву, а я решила пожить одна. Окончила институт, меня оставили сразу же в управлении дороги... Вот так, а когда позвонила Лариска, сама думала приехать в Ашхабад. Все совпало.

'...Горевала, когда ты женился'.

– Почему ты не вышла замуж? – спросил я. И вдруг понял, что в душе я побаивался прямого и честного ответа одноклассницы. А зря. Жизнь с Милкой меня многому научила. Но опыт, как говорится, приходит, а время уходит.

– Из-за тебя, – ответила Оксана. – Когда я узнала, что ты женился, это и сдерживало от приезда сюда. А после стала думать: найти себе жениха или остаться одной.

С таким характером она могла и остаться... В конце концов, именно в школе двинула папкой по лицу молодого учителя черчения Всеволода Борисовича, когда тот попытался прижать ее в кабинете. В поле во время уборки хлопка-сырца я слышал, как он рассказывал кому-то об этой сцене. И резюмировал: 'Я бы на ней, не раздумывая, женился!'

И сейчас Оксану каждый старался пригласить на танец. Наблюдая, как мои одноклассники подтягивались, приосанивались, как гусары при виде одинокой дамы, и, шепча на ухо, пытались ее закадрить, пользуясь тем, что жен не было рядом, а она отстраненно завершала танец, не скрывая отчуждения, я стал испытывать безотчетную радость. Особенно тогда, когда Оксана неизменно возвращалась за стол и садилась рядом со мной. И мы снова и снова вспоминали наши совместные ученические дни.

Во время мелодичной 'Александрины' Песняров, а перед этим была утомительная череда плясок под туркменскую музыку, Бони-М, 'Машины времени', она призналась, что очень устала от женихов.

– Я всем отказываю, – казалось, опять же спокойно, даже рассудительно говорила она, но ее руки слегка подрагивали на моих плечах. И сбилась с нехитрого такта, когда сказала, что после моей женитьбы, это было на ее первом курсе, чуть не согласилась выйти за Сережку Мамонтова.

'За этого карьериста? – в душе воскликнул я. – Он же везде был инициатором каких-нибудь мероприятий. И любил везде светиться'.

– Но когда мы уже договорились о дне регистрации, – продолжала Оксана, – меня остановила одна фраза. Об отце. Сережка спросил, а правда ли, что у меня отец кэгэбист высокого чина? 'Причем здесь отец?' – спросила я. 'Ты понимаешь, я думаю уйти в органы со второго курса. Мне нравится эта работа...' И все, как отрезало! Ему, оказывается, работа нравится! Не я, а работа! И после этого в глазах поклонников стала всегда видеть не нормальные человеческие чувства, а отражение положения отца...'

Большой кассетный магнитофон 'Маяк' забарахлил. Мы остановились, не разжимая объятий, каждый смотрел куда-то за спину друг друга. Каким-то образом глубоко спрятанная боль Оксаны, словно легкий газовый шарфик на шее, коснулась меня. Не знаю, как это происходит, но я стал не просто давиться ее болью, а задыхаться.

И услышал:

– Ты понимаешь, о чем я хочу тебя спросить?

Я видел, что гордость мешает ей выяснить все до конца.

– Понимаю.

Я потянул Оксану на веранду, откуда возвращались закоренелые куряки Ленька Костин и Сережка Александров, все еще споря о том, ест ли Бакасса людей нафаршированными или предпочитает некий гриль...

Мы облокотились на узкие подоконники веранды, смотрели на темное небо, усыпанное яркими созвездиями. Казалось, мы находились на каком-то переднем плане планеты Земля, словно на космическом корабле, и неслись навстречу другим мирам.

Я почему-то вспомнил о Гостюхине. Где он? Такими же мгновениями пролетают у него десятилетия или столетия?

– Я знаю, о чем ты хочешь меня спросить, – нарушил я возникшую паузу. – Все эти годы после школы пролетели для меня каким-то одним, но чужим для тебя мгновением. Я пробежал этот отрезок своей жизни без оглядки. Я никого не замечал. Я пытался принять за маяк свою любовь к Милке.

– Разве ты не видел моего отношения к тебе?

– Это были школьные годы. Это была школьная влюбленность.

Я вздохнул. Мне казалось, что я говорю не о том. Рассказать ей, как после первых же дней супружества меня стало бесить пустопорожнее времяпрепровождение. Почти каждый вечер приходила теща, и они с Милкой заводили неизменную пластинку о каких-то неизвестных мне людях. Бесконечное обсуждение чужой жизни. Те же слова, те же мысли, смех изо дня в день... Тогда я стал задумываться о своем легкомысленном поведении. О своем быстром браке. О том, не прозевал ли я чего в жизни...

– А я чувствовала себя приговоренной за какое-то преступление, – вздохнула Оксана. – Хотелось встряхнуть это наваждение и жить как все. Все мои подруги именно так старались делать. И осуждали меня за... Одним словом, мои годы длились, как говорится у служивых, один за два, а то и за три. Только с обратным смыслом. Хорошо, что родители не давили, хотя из Москвы звонили и писали, обещая хорошую карьеру. Отец приглядел для меня должность в МПС СССР.

Я развернул ее к себе за плечи и стал всматриваться в глаза девушки. Ночное небо улавливалось боковым зрением, стихли сверчки, заглох отдаленный лай собак.

И этот момент как бы спровоцировал мое раздвоение – одна моя часть поднялась куда-то вверх, и именно этой частью я увидел двоих на веранде. Великолепно сложенную девушку, которую можно было хоть сейчас выпускать перед камерами на киностудии, и молодого мужчину, выше ее, немного сутулого, правда, с хорошо развитыми плечами, бицепсами, но неимоверно глупого рядом с такой красавицей! Он глядел на нее, как скульптура с вылепленными пустыми глазами.

– Ох, я и дурак, Оксанка!

И вот тогда, при слабом освещении, идущем из зала, где веселился народ, в глазах Оксаны исчезло напускное спокойствие. Его покрыла пелена слез, заполнивших ее прекрасные глаза.

– Конечно, ты дурень из дурней!

Голос Оксаны сорвался. Она сказала: '...уней!', проглотив 'р'.

Девушка неожиданно пошатнулась, словно ей отказали ноги.

Я схватил ее, прижал к себе, думая о том, что мог вот так уже семь лет держать эту удивительную, верную своим чувствам девушку, в своих объятиях. И вся жизнь без нее показалась мне дурным сном. Как я мог отдать самые лучшие годы Милке, моментально вильнувшей хвостом, как только на горизонте показался смазливый офицер?

И Оксана оказалась на моих руках, а я губами промокал ее слезы, оставившие полоски на ее щеках...

– Не надо, не надо, отпусти, увидят, что подумают, – шептала Оксана, но еще крепче обхватывала руками мою шею.

Может быть, кто-то и увидел, и что-то подумал, но на веранде никого не было.

Я не чувствовал веса Оксаны. И рук своих не чувствовал. Я снова посмотрел на ночное небо и увидел себя несущим Оксану в Космос.

– Вот мы и дома, – вырвалось у меня.

– Да, дома...

– Я...

– Не говори о любви, – прижала Оксана пальцем мои губы, – ты столько пережил. Для тебя любовь сейчас лишь отвлеченное понятие!

Я отпустил ее, и мы присели на топчан.

Господи, в Туркмении во все времена такой топчан в каждом доме без изменений. На таком очнулась Джанет в будущем. Почему бы не унести Оксану в какой-нибудь потаенный уголок Вселенной?

Но для этого надо рассказать обо всем. Но вряд ли это к месту.

– Ты помнишь, – между тем спрашивала она, – как в пятом классе спас меня, вытащив из бассейна с фонтаном? Меня толкнули мальчишки, когда я хотела обежать вокруг?

– Не помню, – честно признался я, удивленный наличием и такого случая в своей жизни, – мне бы тогда вручили медаль 'За спасение утопающих'!

– Глупый! Ты не просто меня спас, а заставил поверить, что ты самый добрый и отзывчивый человек!

Какой человек в пятом классе? И зачем такая детализация моего характера? Да знала бы Оксана, как иногда приходится себя ломать, правда, на ходу, чтобы исправить какую-нибудь скверную ситуацию!

– А когда после школьного вечера наши же стали приставать, и ты защитил меня?

Эту стычку я вспомнил сразу:

– Тогда Бегемот и Столяров поспорили, что поцелуют тебя на то, у кого получится затяжка с большим временем...

– Если бы ты поспорил, то выиграл, – улыбнулась Оксана. – Даже сейчас...

И здесь во мне рухнула защитная дамба, сооруженная самим же после развода с Милкой.

Нас с Оксаной соединил тот поцелуй, который решает всю дальнейшую жизнь людей. И когда Лариска позвала нас из зала в окно, мы внутренне многое решили. Моя вторая, наблюдающая за всем со стороны, половина уже спустилась с высот, и я пошел с Оксаной цельным и ликующим в душе человеком.