Текст книги "Вторая и последующие жизни (сборник) (СИ)"

Автор книги: Владимир Перемолотов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 10 страниц)

– Убил бы гада…

– Рыба….

– Так у него ж охрана…

– Кстати, мафия, когда хочет кого-то убрать присылает кандидату в покойники именно рыбу. Я в кино видел. Можно послать и напугать…

Немножко поржали, представив, что может получиться из такой инициативы.

– А у тебя Абрамыч, что новенького?

– Новенького? – задумчиво пробормотал профессор, разглядывая набранные костяшки. – Новенькое у нас состоит в том, что старенькое с места сдвинулось. Рыбак заходит?

– Да…

Петрович обрушил на столешницу дубль «два-два»

– «Два-два. На траве дрова».

– И что же это у вас там с места двинулось? В какую сторону?

– В нужную сторону. Получили мы, наконец, препарат. Хороший, но с побочными эффектами. Тоже, правда, неслабыми…

– И что это за действие? «Пусто два. На дворе трава».

– «Пусто-пусто выросла капуста»… Очень простое. Смерть называется.

Я несколько опешил.

– Ну, вы там заработались… И нафига ж такие препараты, скажите мне, нашей родной армии?

– То-то и оно, что не нужно. А у нас от него все хомяки подохли.

Он машинально потрогал синяк под глазом.

– Перед тем как, правда, клетки разломали, выбрались на волю и пол лаборатории разгромили.

– Так это что, правда?

– В смысле?

Я кивнул на синяк.

– А то… Еле жив остался….

Он передернул плечами.

– Как пришли, смотрим в лаборатории – бардак. Да не просто бардак, а бардак, по которому танк проехал. А хомяки наши да суслики, ну кто живой еще остался, носятся, по стенам прыгают, как обезьяны. Охрану, конечно, вызвали те их перестрелять попробовали, а те..

– Отстреливаться начали? – невинно поинтересовался Петрович. Он, видно, еще не верил в правду. Наш профессор неопределенно качнул головой.

– Стали орехами кидаться и всем другим, что под лапу попадалось.

– Так они же маленькие?

– Они маленькие, а силы и злобы как у медведя…

Я представил, какие возможности это все предоставляет…

– Слушай, Абрамыч… А можно у тебя в институте малость того препарата позаимствовать?

– А зачем тебе?

– Да сосед у меня есть. Хам трамвайный… Каждый день с утра до вечера то ли дрель у него, то ли станок какой сверлильный. Трещит и трещит… Мне весь подъезд спасибо скажет.

Я сказал это и заржал самым неприличным образом, но поперхнулся, увидев глаза Борисыча. Тоска в них была. Тоска и холод.

– А ты про побочный эффект все понял? – поинтересовался Абрамыч, поднеся руку к груди.

– Не дурак. Я это перед тем как помирать соберусь сделаю.

– Так что? Нельзя?

– Ну почему? Сапожник без сапог – это не то, что неправильно, это – противоестественно. Я, например, себе взял. Помирать буду – обязательно воспользуюсь.

Он под нашими молчаливыми взглядами достал коробочку и поставил её на стол. В наступившей тишине стало слышно, как там что-то перекатывается. Не знаю, как другие, но я Абрамычу сразу поверил. И в препарат, и в хомяков…

– Кто ж тебе так насолил-то? – севшим от волнения голосом спросил я, представив, что будет, если профессор когда-нибудь реализует свою угрозу.

– Таки кто только не обижал бедного еврея… Может быть, в Египет съезжу…

Повисло неловкое молчание. Как тут на такое реагировать?

– Ну ты Абрамыч прям как таджик! – разрядил обстановку Петрович.

– Дай мне одну, – неожиданно попросил Борисыч. – Очень нужно…

Абрамыч придвинул коробочку ближе к себе.

– Вот как соберешься помирать – приходи. Но не раньше…

Все молчали, не зная, что тут правда, что шутка… А Петрович, как оказалось, думал совсем о другом. он чесал в затылке, решая математическую задачу.

– Ну и? Размен одного гада на одного хорошего человека – нерационально.

– Нда… Собрать бы подлецов на конференцию. Так и назвать «Конференция подлецов». Всех поубивать и самому тогда помереть не страшно… Глядя в глаза последнего подлеца!

– Страна обезлюдеет, – флегматично сказал Абрамыч. – Вам только дай волю… Казаки…

Все замолчали, примеривая на себя тоги мстителей за попранные права народа и пенсионеров.

– А это, наверное, здорово: своими руками творить справедливость! – пробормотал Борисыч. – Уйти из жизни громко хлопнув дверью.

– То есть?

– Прихватив с собой парочку негодяев. У вас, что знакомых подлецов не найдется?

– Найдутся. Куда ж без них?

– Действительно… Это, возможно, и есть вершина… – Задумчиво продолжил Борисыч. – В смысле, когда за отстаивание идеалов, за свою правду, человек отдает самое дорогое…

– А нам, старикам, терять то уже почти и нечего.

– Организуем банду!

– Старики-разбойники уже были.

– Станем старики-террористы.

– Мы не террористы. Мы народ.

– Ну значит группа «Народный суд». Работаем в жанре тяжелого рока…

– Не смешно. Хотя верно. Рок, в смысле судьба, у наших врагов будет тяжелым…

Мои товарищи еще не поняли, что Борисыч говорил это на полном серьезе. Они улыбались, подталкивали друг друга локтями, словно расшалившиеся мальчишки.

– Ты это что всерьёз? – спросил я его. – В рай стремишься? К гуриям? А может быть, ты тайно от нас ислам принял?

– Да нет. Просто считаю правильным уходя из этого мира за собой разное дерьмо прибрать… Получается, я в этом мире погостил и хватит. Что я ему дал, надеюсь ему на пользу пошло. 19 авторских да шесть патентов…

– Это ты молодец.

– Ну, так отчего бы мне и своей смертью этому миру не помочь, если такая возможность существует? Самому уйти и кое-какое дерьмо с собой прихватить. Поработать, так сказать, водой в унитазе.

– Ты так говоришь, словно знаешь, что тебя там за чертой ждет.

– Нет. Не знаю…

– То-то… Попадешь вот на сковородку…

Не обращая на его слова внимания, продолжил:

– Зато знаю, что там ничего не заканчивается.

– Это отчего же такая уверенность?

– А я в этой жизни ни одного конца еще не видел.

– Это у тебя никогда туалетная бумага в нужный момент не заканчивалась?

На этот выпад я отвечать даже не стал. А Петрович через секунду засмеялся. Сквозь перханье выдавил из себя.

– А хочешь, мы тебе сразу три конца покажем?

Товарищи поняли соль шутки и заперхали вместе с ним.

– Смешно. Но совсем не по делу, – серьёзно возразил Борисыч.

– Это отчего же? Не понял шутки юмора – так молчи.

Когда ржание прекратилось, Борисыч сказал:

– Вы вот о чем подумайте: ваши концы – это ведь чье-то начало… Сынкам да дочкам…

– Ну-у-у-у-у, – задумались мы. – Если так, то тогда конечно…

– Вот и я о том…

Внезапно я осознал, что этот разговор имеет для Борисыча какой-то иной смысл, более глубокий, что ли. Он видел в нем то, что не видели мы. И тут меня осенило.

– Ты у врача был?

– Да, – нехотя отозвался Борисыч.

– И что врач сказал?

– Ничего хорошего.

Я напрягся.

– А все-таки?

– Пообещал время, чтоб к смерти приготовился.

Никто ни о чем не спросил, но посмотрели на Борисыча вопросительно. До моих друзей тоже, кажется, дошло то, что и до меня.

– Два месяца… – сказал тот. – И ни днем больше…

– И что? – несколько растерянно спросил Петрович. Я его понимал. Не каждый день такое вот слышишь.

– И ничего.

Мы молчали, и коробочка лежал между нами, как намек на новые возможности. Я смотрел на неё, пока не отвлек шум мотора.

– Вон они… Легки на помине… Хозяева жизни…

– И далеко ходить не нужно, – сквозь зубы процедил Борисыч.

Во двор въехало несколько черных Мерседесов, так что могло показаться, что тут кто-то назначил стрелку, но стрельбы, как это бывало в 90-х, я не опасался. На самом деле в такой машине ездил начальник ДЭЗа. Видимо зарплата ему позволяла… Только в этот раз машин приехало целых три.

– Комиссия какая-то…

Из машин высыпались, несколько человек – сперва охрана, потом – хозяева жизни. Нашего директора ДЭЗа окружали трое бодигардов. Здоровенные ребята в черных очках, кровь с молоком… Откуда у него такая охрана? Наверное, тоже хватает денег, чтоб содержать. Хотя вряд ли ОН станет платить свои деньги. Наверняка они у него как дворники или сантехники проходят, числом в двенадцать человек.

Вся эта шобла, по-хозяйски оглядываясь, двинулась к нам. Следом потянулось несколько человек, выбравшихся из микроавтобуса, на ходу расчехляя камеры и удочки микрофонов.

– С народом хотят пообщаться, – предположил Петрович. – Зачнут сейчас мозги пудрить… Про спокойную и сытую старость. Ублюдки…

По лицу Борисыча пробежала судорога.

– А вот и наши дорогие ветераны… – масляно улыбаясь, начал господин Матросов. – Наш, так сказать, золотой фонд. Культурно развлекаются…Для чего нами созданы все условия.

Я, неслышно булькая, наполнялся злобой. Этот тип, эта рожа, две недели назад заасфальтировала детскую площадку перед нашим домом, устроив там платную автостоянку, хотя перед этим на собрании жильцов клятвенно обещал, что ничего такого дворовый ремонт не предусматривает, обвинял нас, что не те голоса слушаем…

– Вот для этих людей мы и работаем, себя не жалея!

Камеры зажужжали, и из ДЭЗ-начальника полились замечательно обтекаемые обороты: о трудностях, об отдельных недостатках, о правильной критике, а также о том, что нельзя замечать несомненных достижений и правильности курса, которым движется наше демократическое общество… Телевизионщики жужжали своими камерами, бодигарды, словно отключившиеся от действительности роботы, неподвижно стояли по бокам, изредка поглядывая на нас.

Борисыч закрыл глаза. Рука стиснула палку, прорастая старческими синими венами.

– Абрамыч дай таблеточку. Мочи же нет терпеть все это.

Семен Абрамович затряс головой.

– Что ж вы жадничаете? Помогите товарищу! – проявил заботу господин Матросов, кося глазом на камеру.

Глядя ему в глаза, Борисыч наклонился к столу и потянулся к коробочке. Абрамыч хотел её забрать, но тот оказался быстрее.

Щелчок, резкое движение руки… Если б мы были профессионалы, натасканные на обезвреживание шпионов, то может быть кто-то из нас и успел бы, но… Не были мы профессионалами! Вот в чем беда!

Борисыч сглотнул и резко ослабев сел прямо на землю. По лицу побежали крупные капли пота, его затрясло… Тело выгнулось, и, расслабившись, осело на землю, словно лишенное костей.

– Ну, вот и полегчало товарищу! Да, господа! Современная медицина просто творит чудеса!

Я дернулся встать, но тяжелая рука припечатала меня к лавке.

Амбалы сдвинулись, загораживая плечами нашего товарища от камер. Рука одного из них отодвинула телеобъектив, направляя его на господина Матросова.

– Но давайте, все-таки, в такой замечательный день не будем говорить о грустном!

– Ты мне не товарищ, – раздался голос из-под стола. – Я с тобой, гнида белая, на одном гектаре срать не сяду….

Наш друг плечом вперед протиснулся сквозь охрану и, ухватив в горсть доминошки, распорядился ими как герой в известной комедии шахматными фигурами – размазал их по лицу нашего управдома.

Послышался звук не то «ах» не то «ох» и все на секунду замерло, только камера продолжала жужжать. В этой громом обрушившейся тишине кости одна за другой стали отклеиваться и стукать по столу.

Кап… Кап… Кап….

– «Лошадью ходи»… – пробормотал кто-то из телевизионщиков, оценивших ситуацию.

– Вы что себе позволяете? – взвизгнул начальник, утираясь. На его лице некрупными прямоугольниками начали наливаться синяки.

– А ты зачем, мерзавец, детскую площадку заасфальтировал? – вернул ему вопрос Борисыч. – Самого бы тебя за это под асфальт закатать…

Оплошавшие охранники ухватили его за плечи, но тот каким-то детским, пионерским еще, приемом вывернулся из захвата. Ну, кто мог ждать от старика такой резвости?

А потом, подхватив мою палку за середину, ткнул ею обоих охранников и те кеглями разлетелись в стороны. Такой силы у него не было. Точнее не могло быть, и я понял, что заработала профессорская таблеточка.

– Прощай, Борисыч! – прошептал я. Мои друзья жадными глазами смотрели, как наш друг творит Революционную справедливость.

Что стало ясно с первой же секунды, так это то, что это накатила вполне контролируемая ярость: он, подхватив вторую палку, охаживал только управдома и его охранников.

Не было там каких-то хитрых приемов, особенно таких, какие показывают в азиатских фильмах. Простые удары, но от всей души. А вот прессу ОН не трогал. Они отбежали к автобусу и снимали, снимали, снимали…

Необузданной ожесточенности в Борисыче, наверняка хранилось больше, чем в хомяке, но ОН не сумел переступить в себе какой-то черты и бил не насмерть. Один раз только ОН отклонился в сторону – когда уже лежащий в крови и соплях управдом заорал:

– Охрана! Стреляйте же! Стреляйте!

Почувствовав опасность, Борисыч отвлекся и сломал руку тому здоровяку, что сунул её в карман.

Господин Матросов успел в эту секунду вскочить на ноги, но это ему не помогло – Борисыч зацепил его щиколотку рукоятью палки и снова повалил на землю. Там он и оставался еще минуты три, пока его охаживали клюкой, поскуливая от боли. Стало видно, что Борисыч выдохся – взмахи стали реже и сладкого натужного «хеканья» стало не слышно.

– Все, – негромко сказал Абрамыч. – Кончается действие.

Наш друг словно услышал, наклонился к поверженному врагу.

– Слушай, ты… Власть антинародная… Чтоб через три дня все вернул как было. И гараж мой и детскую площадку… Если не сделаешь – пеняй на себя. В следующий раз жалеть тебя не буду… Убью.

Матросов захныкал что-то в свое оправдание, но Борисыч не стал его слушать.

– Я сказал.

Он посмотрел на нас, прощаясь, и не спеша пошел прочь, мимо телевизионщиков. Никто не решился остановить его…

Бах! Бах! Бах!

Выстрелы прозвучали над самым ухом.

Я оглянулся, одновременно занося палку. Один из бодигардов, то ли более других преданный шефу, толь менее других пострадавший стрелял из длинного черного пистолета. Борисыч на том конце ствола качнулся, получив пулю в плечо, но в два прыжка ушел с линии стрельбы и скрылся за домами…

На следующий день, когда мы снова собрались, но не за игровым столом.

К столу нас не пустили – его все еще опутывала пестрая полицейская лента, и мы сели на лавку у подъезда.

Сидели и словно пришибленные после допросов, снятия показания и прочего, а по двору продолжали бродить полицейские.

– А как он ему, – прижмурившись, чтоб ничего не мешало ему переживать этот момент заново, медленно сказал Петрович. – Как он ему врезал! Сердце радуется!

– Борисыч у нас во всех новостях. Родню вспоминают… Оказывается у него дед в ОГПУ служил…

Абрамыч кивнул на старенький наладонник, то ли купленный, то ли подаренный кем-то из студентов.

– Мало ли кто у кого где служил… А за такое надо во дворах памятники ставить. И чтоб пионеры по бокам!

– Сколько твои хомяки после этого жили? – спросил я.

– Несколько часов – точно.

– Ну что ж… Светлая ему память…. Ты, Абрамыч, смотри, пилюльки свои не выброси… Мало ли как дело обернется еще.

Мои товарищи закивали, соглашаясь, и профессор кивнул.

– Помянуть бы надо… Я сбегаю? – предложил Петрович. Он не успел привстать, как в профессорском наладоннике запищал скайп. На моих глазах Абрамович побледнел.

– Плохо? – насторожился Петрович, засовывая руку в карман, поближе к валидолу.

Абрамыч не ответил, занятый компьютером. Своими кривыми пальцами профессор тыкал в экран, выцарапывая иконку.

– Кто там? Что ты мельтешишь?

Профессор воровато оглянулся. Полицейские продолжали бродить вокруг доминошного столика. Трое оккупировали бывшую детскую площадку, заставленную автомобилями.

– Борисыч…

– Что?

Наши головы с сухим треском встретились над экраном.

– Здорово, мужики!

Это был точно он! Живой! Чем-то неуловимо другой, но живой!

– Живой?

– А то…

Голос его чем-то изменился, стал тверже, только интонации остались его.

– Что случилось?

– Побочный эффект.

– Не сработал? Слава…

– Сработал, но в другую сторону!

Он улыбнулся, как улыбнулся бы американский президент или реклама дантиста. Во все 32 зуба!

– Господи! – выдохнул Абрамыч.

– Я теперь, ребята, живее всех живых! Что болело – не болит. Что отрезали – восстановилось. Что выпало – приросло! Пока я в бегах, но не потеряюсь. Сам вас найду….

– Твое ранение…

– Какое к черту ранение? Регенерация 100 %!

Экран погас. Мы молчали, молчали, молчали… Каждый думал о своем.

– Ну, что, Абрамыч, на Нобелевку будешь записываться или нет? – спросил я, не зная, что сказать. Потрясение ощутил такое, что говорить нечего.

– Я тоже так хочу! – сказал Петрович. – Как он…. Абрамыч, не жмись – дай таблетку.

Профессор, все еще сохраняя на лице удивленную улыбку, покачал головой:

– Нет. Рано. Тут могут быть тонкости, которые мы можем просто не знать.

– Да какие там тонкости?

– Вдруг для того, чтоб это все правильно сработало нужно именно озлобиться на кого-то и полную физическую нагрузку испытать…?

Петрович несколько остыл.

– Но ведь можно же рассчитывать? В перспективе?

– Безусловно, – заверил его профессор. – Вне всякого сомнения!

Сказка на наших глазах становилась былью. Все наши вчерашние смешливые проекты социальной селекции на глазах превращались в реальные возможности и ставили новые вопросы. Пара минут тишины.

– А как мы «плохих» от «хороших» отличать будем? – озабоченно поинтересовался Петрович. – По каким критериям?

– По самым простым. Смотришь на его зарплату и прикидываешь сколько их в стоимость его авто входит. Или на недвижимость повнимательнее посмотреть, с бдительным прищуром…

– Не-е-е-т, ребята. Не все так просто!

– Да будет тебе словоблудием-то заниматься…

– Ты, Ильич, у нас философ! Всякой хренью голову любому забить можешь.

– Никакая это не хрень, ребята, а извечный философский вопрос о добре и зле… Тут нам впору вводить новую категорию «доброго зла» или «злого добра».

– … а Энштейн сказал, что все относительно… – процитировал Абрамыч старый анекдот. После того, как он увидел Борисыча так как-то подобрался… – Ничего твоя философия не стоит по сравнению с реальной жизнью. А в жизни ты сам, что такое добро знаешь?

– Ну, могу догадаться.

– И я знаю. Вот что мы с тобой вместе добром назовем то и будет «ДОБРО»….

Запись окончилась.

Я снял шлем с головы, чувствуя, как по щекам текут слезы. С трудом разжимая зубы, я произнес.

– Продолжение я напишу сам… Оно того стоит….

Сказка о первой встрече Ивана-царевича и дракона Фывы

…. Если присесть и внимательно присмотреться, то видно было, что вместо задней ножки трона его поддерживает деревянная плашка. Пусть и аккуратно оструганная, но все же чужеродная этому золотому великолепию. Да и все это великолепие казалось каким-то ненастоящим. Даже золотые накладки на подлокотниках хотелось потрогать и потереть пальцем – золото ли там или только видимость и малость позолоты?

Да все тут смотрелось каким-то унылым – и трон и зал, и сам царь, сидящий на троне. Грустно опираясь на посох, монарх смотрел в окно, а потом грохнул им об пол. Двери в опочивальню тотчас открылись. На пороге появился худой длинный дьяк. Небритый, с острым кадыком, выпирающим из горла, словно гвоздь из стены мужичок являл собой тот тип придворного, который сам собой формируется при маленьком дворе, где все по-домашнему: во дворе царского терема бродят свиньи, в палатах ходят черти в чем, а любимое развлечение царя – сказки, да собственноручная порка смердов на конюшне. Царь зевнул:

– Сказку…

Дьяк поклонился. В тот момент, когда его спина распрямилась, он вытащил откуда-то сбоку человека в синем кафтане, расшитом серебряными звездами. Двигаясь неуверенными шагами, тот приблизился к трону. Не дожидаясь разрешающего кивка Величества сел. Царские брови сперва взлетели вверх, но тут же грозно сошлись над переносьем. Судя по всему, пребывал гость в глубочайшей задумчивости: по лицу сказочника бродили посторонние мысли, пальцы перебирали янтарные четки. Не обращая внимания на царя, сказочник поерзал, усаживаясь по удобнее, и ухватив себя за бороду, словно уснул.

За окном послышался конский топот и вслед за ним поросячий визг. Сказочник превозмог свое оцепенение: – Дошло до меня, великий царь…

Он остановился, сам не заметив этого. Мысли витали где-то далеко. Царь грозным взглядом окинул тщедушную фигурку сказочника. День у царя с утра как-то не задался – изжога, горечь во рту, головокружение. В таком настроении только смертные приговоры подписывать. Да вот, кстати, и повод подходящий.

– По палачам соскучился? – прошипел царь. Стоявший за спиной сказочника рослый розовощекий рында приподнял сказочника со скамейки и тряхнул так, что голова мотнулась как у ощипанного куренка. Сказочник вздрогнул, широко раскрыв глаза, повторил:

– Дошло до меня, великий царь, что в городе Багдаде…

Дальше этого дело опять-таки не пошло. Взгляд рассказчика помутнел. Не находя в себе сил отрешиться от мучивших мыслей Он погружался в них как в омут, даже не задумываясь чем это может для него обернуться в самом ближайшем времени. Слова слышались все тише и тише, а за ними послышалось и вовсе неясное бормотание.

– Царю!? Грубить!? Царскому величеству? – зашипел царь в изумлении. Рында снова протянул руки к сказочнику, но успел отдернуть: Царь сам, с размаху, втянул сказочника вдоль спины посохом. Удачно получилось! У царя даже настроение поднялось, только сказочник и не охнул. И уж вовсе издевательски смотрелась улыбка на его губах!

– Дошло! – заорал ОН неожиданно громко. – Дошло до меня!!!

Царь, наливаясь кровью, хрипел, а сказочник, не обращая никакого внимания на владыку, побежал из тронного зала мимо слуг, мимо бояр в высоких горлатных шапках. Челядь и бояре провожали его глазами и крестились, вслушиваясь в ликующий вопль:

– Дошло! Дошло до меня!

Но уже через минуту сказочника забыли.

– Царю худо! Лекаря!

Царю действительно стало худо. Монарх налился кровью, став сизым, словно с перепою. Вокруг кормильца, поильца и заступника суетилось столбовое дворянство, подкладывая подушки, куда дотягивалось.

Пришел лекарь. Протолкавшись к царю сквозь толпу ближних бояр, немец отобрал целуемую царскую длань, чтоб пощупать пульс, а потом почтительно оттянул царское веко. По боярской думе пробежало шевеление. Родовитые бородачи задержали дыхание.

– Все ясно, – сказал лекарь и произнес несколько слов на латыни. Кто-то из бояр взмолился:

– Да ты дело говори, мил человек. Что ты нас своей тарабарщиной пугаешь?

– Прострел, – пояснил лекарь, свысока поглядывая на малограмотное боярство. Царь захрипел с трона:

– Лечи, иноземец. А не то…

Лекарь непочтительно хмыкнул.

– Средства-то есть? – заволновались бояре.

– А то… Испокон веку лучшее средство от прострелов – драконья шкура, – сообщил кто-то.

– Полцарства… – прошипел царь с трона. – Полцарства…. Сволочи…

Лекаря слушать никто не стал и после минутного замешательства бояре гурьбой выбежали из терема. Во дворе поднялась суета – все поспешно седлали коней. Терем опустел. Оставшись наедине с лекарем, царь велел позвать сына. Царевич явился. События явно оторвали его от важных дел. В одной руке он держал кость с остатками мяса, а в другой наполовину опустошенный кубок. Увидав отца, царевич разом все бросил и прижался к батюшке.

– Что с вами отец родной? Никак занедужили?

Кося налитым глазом на растекающуюся около опрокинувшегося кубка лужу, Царь с трудом проскрипел.

– За грехи Господь наказал…

– Прострелом, – кратко пояснил лекарь. – За винопитие, ястволюбие и сладостратие…

И чуть более подробно объяснил царевичу, чего от него ждет отец.

– Будет вам шкура, – успокоил отца Иван. – Себя не пожалею, а добуду!

Растроганный царь напутствовал сына, посулив ему славу и, в скором времени, царство. Иван небрежно кивнул – знал он цену папашиных обещаний – и отбыл. Не то чтоб ему сильно хотелось взойти на трон, но все же папашин прострел случился как нельзя кстати. Имелись у него и свои вопросы к дракону.

Самым драконьим местом в царстве считался лес за речкой Дуболомкой. Часа через два царевич уже ездил по нему, выискивая драконов. Иван ругался, орал на весь лес, гремел оружием, но дракон не показывался. Так в разъездах прошло несколько часов. Время бежало, как мышь от огня. К этому времени царский сын успел сообразить, что дурная слава, что шла про лес, оказалась сильно преувеличенной. Драконов, во всяком случае, там не отыскалось, правда, время прошло не без пользы – дважды Иван дрался с местными разбойниками, потом пил с ними мировую… В общем скучно не было, хотя пользы из всего из этого, надо признать, не образовалось никакой.

Устав ругаться, царевич спешился на какой-то поляне. Шагах в сорока высоко в небо возносилась серая, изъявленная трещинами скала. Сквозь редкий кустарник у подножья Иван заметил темное пятно, полускрытое оползнем. Злой и усталый царский сын в очередной раз крикнул осипшим от многочасового ора голосом:

– Который тут дракон? Выходи-ка тварь летучая!!!

Дракон, однако, не появился и на этот раз. Может не слышал, а может только делал вид, что оглох. Тогда, оставив за спиной прочесанный лес, царский сын привязал коня к дереву, и полез в пещеру…

Темнота там казалась густой, как черничное варенье. Несколько шагов царевич прошел, осторожно держась за стену, и помахивая перед собой мечом. Дважды свернув, следуя поворотам пещеры, он вступил в обширный зал, освещенный неярким светом, падавшим откуда-то сверху. Со всех сторон его окружали каменные колонны, уходящие вверх и пропадающие там в темноте. Иван задрал голову и просиял, увидев предмет собственной озабоченности – немного выше его головы сидел самый настоящий дракон, какого только можно было вообразить. С длинным гибким, чешуйчатым хвостом, перепончатыми крыльями и совершенно уголовной мордой. Зверь сидел тихо и даже глаза закрыл от желания спрятаться.

Не вышло.

– Трепещи, загадочное чудовище! – крикнул Иван и обнажил меч…

Дракон взлетел. Неистово махая крыльями, заорал так, что эхо заходило по пещере:

– Опомнитесь, юноша! Что я вам плохого сделал?

– Все вы одного корня, – ответил Иван, размахивая мечем. Видя, что удары его не достигают цели он начал подпрыгивать. Сталь рассекала воздух под драконом, который не на шутку перепугавшись, поджав лапы, кругами носился под потолком, крутыми виражами обходя сталактиты, и примериваясь как бы проскочить мимо незваного гостя на воздух.

Выход из пещеры имелся только один. Иван-царевич вскоре понял это и прекратил скакать. Оглядевшись по сторонам, сел на камень, положив меч рядом. Дракон, голубиной стаей носившийся над головой опустился на каменный карниз, немного успокоился. Спокойно сидящий Иван внушал ему куда меньше опасений, чем Иван бушующий. Несколько минут они молчали. Иван – высокомерно, а дракон – укоризненно, а потом зверь сказал:

– А еще, наверное, царский сын…

Иван царевич в ответ плюнул вверх, целясь в дракона. Плевок до него не долетел, а звездочкой упал вниз и блестящим пятном, медленно, словно улитка, пополз по сталактиту назад к земле. Дракона это обидело. Кончики его огромной пасти опустились, и тот сразу стал похож на рядовую жабу.

– Это вам, юноша, не царские палаты, что за манеры? Вот я батюшке пожалуюсь.

– Я те пожалуюсь, – пообещал царский сын. – Думаешь, я к тебе сам пришел?

– Неужто сам послал? – понизив голос, спросил рептилий.

Иван важно кивнул.

– По царскому велению за шкурой послан, – подтвердил он.

– Что же я ему плохого сделал? – удивился дракон. – Вреда от меня никакого. Конечно, иногда кого и съешь, но иначе нельзя – дракон есть дракон. Если их не есть, так они всю пещеру загадят… Я вообще то больше говядину люблю, – признался он, – а человечина – это так… Для престижа.

– Ладно прибедняться, – перебил его Иван. – А кто князя Лычко со всею свитою сожрал? А? Чего молчишь?

Царевич пристально смотрел в морду, рассчитывая увидеть там блудливое желание уйти от прямого ответа, так свойственное всем драконам, но ничего подобного не усмотрел. Брови дракона как-то по-человечески поднялись домиком.

– Это какого? Николая Егоровича что ли? – уточнил он. Вопрос и впрямь требовал уточнения. Князей с такой фамилией в округе водился чуть не десяток – дядья, племянники, братья…

– Сознался гад летучий! – радостно воскликнул Иван. Царевич вскочил на ноги, вертя мечом над головой.

– Слезай, а то хуже будет!

Дракон нахохлился и сразу стал похож на большую птицу.

– Князя Лычко сожрал, свиту слопал, шесть сундуков с золотом унес… Выдавай сокровища, гадина поднебесная! – бесновался внизу царский сын.

– Чего? – опешил дракон – Золото?

– Шесть сундуков и делу конец! – подтвердил Иван.

Уже не первый раз дракон встречался с людьми, и каждый раз повторялась одна и та же история. Рано или поздно, так или иначе, но этот вопрос неизбежно всплывал. Отвечал он всем одинаково и всегда его ответ никем всерьез не воспринимался.

– Князя ел, – признался дракон, – а золота не брал.

– Врешь, собака!

– Сам собака, – обиженный сравнением огрызнулся дракон. – Мальчишка! Знаю я, чей ты сын…

Иван опустил меч и прислушался.

– Ну, говори, чей я сын… – вкрадчиво попросил он.

О, как Иван хотел услышать оскорбление. Любое слово развязало бы ему руки.

– Дурак ты. Что мне с золотом-то делать? Сам подумай… Стеречь его что ли? Я ведь и считать то не умею…

Иван сначала и впрямь задумался, но представив сундуки с золотом быстро преодолел сомненья.

– Подавай каменья самоцветные!

У драконов тоже есть нервы. Когда терпеть нахальство царского сына он уже не мог, то не выдержал и плюнул вниз. Плевать оттуда ему не в пример удобнее, поэтому увернуться Иван не успел – только закрыл голову руками. Блеснув в воздухе плевок, попал на плащ, прожигая в нем дыры, превращая шелк в черные лохмотья. На Ивана это подействовало отрезвляюще. Вспомнив все, что знал о драконах, гость полюбопытствовал:

– А ты чего огнем не плюешься? – Змею показалось, что он ослышался.

– Огнем? – переспросил он.

– Оголодал что ли?

Ответить дракону не дали. Около входа послышался свист и шорох осыпающихся камней. Иван поглядел туда – в проходе мелькали тени.

– Кто пришел? – громогласно спросил царевич. Ответа из полутьмы не прозвучало. Дракон с надеждой посмотрел на выход.

Ждать ему, правда было некого – жил он в пещере один, друзей у него в окрестностях не водилось, а родственники обитали в дальних краях и в гости друг к другу не летали. Не имелось у них такой привычки. Однако всегда ведь можно надеяться на приятную неожиданность?

– Царский сын я, – крикнул Иван в темноту. Эхо гулко раскатилось под сводами пещеры и заставило дракона поежиться. Царский сын, чувствуя пренебрежение к собственной персоне, схватился за меч, намереваясь искрошить врагов в мелкие щепки, но его остановил горестный вопль дракона:

– Пропали мы, Ваня! Это чумаданы!

Серые тени у выхода засновали еще быстрее и по одному, боком пролетая между камней, бросились в пещеру.

– Они воруют мои яйца и высиживают из них маленьких чумаданчиков – горестно вопил дракон из темноты. На пришельцев его вопли не производили никакого впечатления. Чумаданы влетали тройками, и разбредались по пещере, исследуя её.

Потертый чумадан, с металлическими наугольниками, видимо вожак стаи, завис в воздухи напротив Ивана. Чудо-зверь медленно вертелся в воздухе, поблескивая металлическими квадратами замков. Внезапно он сочно расхохотался. Едва эхо смолкло, главарь сообщил стае, деловито грабившей драконову пещеру: