Текст книги "Подарок охотника (рассказы)"

Автор книги: Владимир Пеньков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)

Мы молча подошли к яме, и он увидел рыбу. Лоб его сразу как-то взбугрился морщинами, и он на глазах постарел.

– Надо же, опять икрянка попала... Эх, когда это только все кончится... – тяжело вздохнул лесник. – На прошлой неделе к моему острову такую же прибило, месяцем раньше белужонка закопать пришлось...

– Борис Георгиевич, неужели нет никакого сладу с браконьерами? – спросил Михаил. – Ведь и законы у Нас сейчас строгие, да и рыбнадзор не дремлет. Не пойму, в чем дело?..

– Если бы только одни браконьеры... – задумчиво и тихо произнес Борис Георгиевич. – С ними-то проще, а вот попробуй-ка конструкторов наших урезонить, вот ведь где загвоздка...

– А конструктора-то здесь при чем? – не понял Михаил.

– Как при чем?! – чуть не вскрикнул Борис Георгиевич. – Мало рыбы перетравлено сточными водами, так нет, на их рыбьи головы еще всякие быстроходные посудины попридумывали. Ты придумывать-то придумывай, да и о другом не забывай! Как пронесется эта самая посудина по Волге-матушке, так и жди после нее вот такого тухлого гостинца,– он толкнул в яму начинающую разлагаться икрянку. – Косая рана у нее от чего, думаешь? Нет, не от багра и не от остроги. Винтом ее так полосануло, понятно?! А чего бы тот винт-мясорубку вовнутрь корабля не спрятать? Так нет, наружу выставили. Вот так-то, а ты говоришь, при чем... Я не против новой техники, но ежели доверил народ тебе мозгами ворочать, так ты ворочай, все предусмотри. А то вначале сделают, наломают дров, а потом одни ахи да охи получаются... Много повидал я на своем веку всяких кордебалетов, ко всему попривык, да к одному не могу привыкнуть: как увижу загубленную рыбу или порубанное дерево, так, поверите, ночи не сплю, и сердце щемить начинает...

Быстро пролетела последняя неделя августа, и как-то незаметно подошел тот день, когда нужно было возвращаться домой, в далекий город. Очень не хотелось покидать чудесный, пригретый жарким солнцем остров, но кончился отдых: одним пора было садиться за парты, другим – браться за работу.

Отплывали мы рано утром, когда солнце только что начинало показываться из-за верб соседнего острова. Его первые лучи лизнули макушку ивы и крохотными искорками поползли вниз по влажным от росы темно-зеленым продолговатым листкам. И когда мы, миновав залив, выплывали на протоку, то вся ива словно вспыхнула крохотными бенгальскими огоньками. А наши надутые резиновые лодки, равнодушно покачиваясь на волнах, все дальше и дальше уносили нас от этой позолоченной старушки ивы и гостеприимного острова.

Поселок Сасыколи, 1965

ЗАЯЧЬЕ УБЕЖИЩЕ

КОСОЙ-РЕГУЛИРОВЩИК

Я работал на аэродроме. По долгу службы перед началом полетов мне всегда приходилось осматривать взлетно-посадочную полосу, рулежные дорожки, а если намечались парашютные прыжки, то и все летное поле аэродрома.

Заячьи следы попадались чуть ли не на каждом шагу, но после того как я убедился, что аэродром стал для зайцев убежищем, меня заинтересовало: где они прячутся?

Стоянки самолетов – это места бесконечного движения и шума. О взлетно-посадочной полосе, рулежных дорожках и думать нечего: там взлетают, садятся и рулят самолеты. А по летному полю, сколько я ни ездил на машине, ни разу не поднял ни одного зайца. И не только я, мои коллеги по работе тоже удивлялись: «Все в следах, а не найдешь! И где только сидят?»

И вот, готовясь как-то к ночным полетам, я осматривал взлетно-посадочную полосу. В тот день, помню, у нас, как никогда, до обеда были интенсивные полеты, а после обеда часа три подряд беспрерывно сыпал снег. Но вдруг налетел шквальный ветер, растрепал висевшую над аэродромом тучу, и опять заулыбалось солнце. На полосу выехали снегоочистительные машины, и через некоторое время полоса была очищена.

Пока я ездил по аэродрому, наступили сумерки, и аэродром украсился разноцветными огнями. С обеих сторон полосы ровными цепочками выстроились золотистые посадочные огни, по обочинам рулежных дорожек светло-синие, а у стыков полосы с рулежными дорожками и перемычками горели красные огни светофоров. Эти светофоры мы использовали как сигнализацию. Сядет самолет, пробежит по полосе, и, где загорится зеленый свет вместо красного, летчик без слов понимает, куда ему следует заруливать.

Я уже почти заканчивал осмотр, как вдруг на одном из стыков полосы с рулежной дорожкой увидел снегоочистительную машину.

«Этого еще не хватало! Скоро полеты начнутся, а она у полосы торчит...» – возмутился я и, подъехав к машине, крикнул водителю:

– В чем дело?!

– Да вот не знаю, ехать или нет? – водитель приоткрыл дверцу кабины. – Светофор то зеленым, то красным мигает...

Взглянув на светофор, я решил проверить. Но не успел сделать и пяти шагов в сторону светофора, как из-под него со снежной лепешкой на голове подобно вихрю вымахнул здоровенный русачина и понесся вдоль обочины.

– Тю-тю-улюлю! – заулюлюкал и засвистел ему вдогонку водитель.

– Надо же, под запретный красный свет забрался! Знает, хитрец, где его никто не тронет... – рассказывал он потом вызванному мной электрику.

Пока электрик выяснял и устранял причину неисправности светофора, я ради любопытства опять проехал по полосе и из-под красных огней поднял еще двух зайцев. Но что интересно, на машине я подъезжал к светофорам почти вплотную – зайцы не поднимались, а стоило только оставить машину поодаль и сделать несколько шагов в сторону залегшего зайца, как он моментально вскакивал.

– Что там было? – спросил я у электрика, когда тот закончил работу.

– Ерунда, контакты отошли. А этот косой, видно, на кабеле подводки лежал и дрожал от страха, вот и мигало, – ответил электрик.

Я когда-то я читал у Спангенберга, как на одном маяке, чтобы укрыться от зорких глаз полярной совы, гага устроила гнездо под стволом стреляющей пушки, так, наверное, и зайцам безопаснее было целыми днями слушать рев взлетающих самолетов под красным светом, чем на просторе хотя бы раз услышать звук ружейного выстрела.

ЖИВЫЕ ИГРУШКИ

Шла подготовка к полетам, и каждый занимался своим делом. Летчики и штурманы возились с картами, полетными листами, консультировались у синоптиков о погоде; механики, вооружившись ключами и отвертками, копошились у расчехленных самолетов; радисты проверяли связь.

Я, осмотрев взлетную полосу и рулежные дорожки, поднялся на командный пункт, чтобы подготовить свое рабочее место и произвести необходимые записи в журнале руководителя полетов. Наш командный пункт находился на самом верхнем этаже здания в светлом, остекленном со всех сторон витринными стеклами, восьмигранном помещении. С этой вышки, как мы называли командный пункт, хорошо было видно не только все летное поле аэродрома, но даже близлежащие дачи в редком лесу и деревни на противоположном берегу реки.

– Опять появились... – услышал я недовольный голос поднявшегося на вышку моего помощника Виктора Гусева.

– Кто? – не понял я.

– Да бродяги эти, на которых прошлый раз летчики жаловались...

– А-а, собаки, – догадался я. Покончив с писаниной, спросил Виктора: – Где?

– Во-о-он вдоль полосы идут...

Я посмотрел в ту сторону, куда показывал Виктор, и увидел трех здоровенных псов.

Это были обыкновенные беспородные дворняги, только очень крупные. Один из них – рыжий, с длинным, как у лисы, хвостом, два других – черные, с белыми пятнами на боках, по-видимому, близнецы. Шли они степенно, часто останавливались и, понюхав землю, продолжали шествие.

– Прибавилось нам с тобой заботы, Виктор, – глядя на собак, проговорил я. – Если на взлете или при посадке такой пес угодит под самолет – беды не миновать. И откуда они взялись?

– Это все забавы дачников, чтоб им ни дна ни покрышки! – ругнулся Виктор.

– За что ты их так костеришь? – удивился я. – Чем они тебе насолили?

– Если бы мне одному... – вздохнул Виктор. – Правда, не все они виноваты, многие из них хорошие люди, но как в природе бывает: один сотворит зло, а тысячи других потом за это годами расплачиваются. Вот недавно в газете писали: какой-то директор дал команду спустить в озеро фабричные отходы, и теперь в том озере ни рыбы нет, ни купаться нельзя. Из-за одного головотяпа сотни людей отдыха лишились... Так вот и у нас в поселке с дачниками получается. Давно живу я в этом районе и из года в год наблюдаю одну и ту же картину. Приезжают к нам на лето дачники, и некоторые привозят с собой щенят, кошечек, а то как же, деточкам на даче будет скучно, им нужна живая «игрушка»! – передразнил Виктор кого-то, и серые глаза его сузились. Потом, успокоившись, продолжил: – Ну, живут такие дачники лето, к осени на городские квартиры подались. За это время из кошечки котище получился, из щенка пес вымахал. В городе большая «игрушка» н тягость – за ней ведь ухаживать надо. Вот и бросают эти «игрушки» на дачах без всякого стыда и совести! А «игрушки»-то живые, есть хотят. Начинают они рыскать по свалкам, помойкам. Дичают. И из друзей во врагов превращаются. Бывало, пройдешься по лугу или по лесу, душа радуется: птички на разные голоса заливаются, в концерте такого не услышишь. Домой каким-то другим возвращаешься – будто родился заново. А сейчас кругом тишина: ни в лугах, ни в лесу ни единой птахи. Ну, с лугом понятно – перепахали его, а с лесом что? Ребятня наша сейчас рогатками не увлекается – дома с большими стеклами кругом, а у охотников никогда рука на певчих птиц не поднималась, так куда же делись певуньи? А оказывается, виноваты те самые поганцы, что живых «игрушек» оставляют. У мелких птах своих крылатых врагов хоть отбавляй, а тут еще живые «игрушки» добавились. В нашем поселке их столько развелось – сладу нет. Бывают, правда, на них облавы иногда, да это от случая к случаю делается. Кошки на деревьях и в кустах гнезда чистят, собаки – что на земле водится, подбирают, голод-то ведь не тетка. Да тех «хозяев» не костерить, а судить нужно! Им что, напакостили – уехали, а нам за них расхлебывай...

Виктор прошелся по вышке, достал папироску, закурил. Сделав подряд несколько глубоких затяжек, подошел ко мне.

– Я думаю, псы эти неспроста на наш аэродром повадились. Может, понаблюдаем пока, а прогнать всегда успеем...

До начала полетов еще было времени много, и я согласился.

Вначале собаки шли цепочкой, но, перейдя одну из перемычек, соединяющих взлетную полосу с рулежной дорожкой, вдруг засуетились и, отбежав друг от друга метров на шестьдесят-семьдесят, развернутым фронтом том двинулись параллельно полосе. Один из черных псов рыскал справа, около рулежной дорожки; другой – посередине грунта; рыжий – слева от него, у посадочных огней полосы. Но что интересно: ни один из псов не высовывался вперед и не отставал от другого, хотя все трое тщательно обнюхивали каждый кустик уцелевшей нескошенной травы на пути.

Собаки были чем-то взбудоражены – уткнувшись носами в землю, перемещались все быстрее и быстрее, иногда, замерев на месте, настороженно осматривались. Вдруг рыжий, что рыскал около посадочных огней, заметался из стороны в сторону и рванулся вперед: метрах в пятнадцати от него вскочил заяц-русак и понесся по грунту вдоль полосы. Рыжий, вытянувшись в струнку, едва касаясь ногами земли, полетел за зайцем. В беге этот пес мог потягаться с любой хорошо натренированной гончей: расстояние, как мне показалось, между ним и зайцем не увеличивалось ни на метр. Но что меня еще поразило: как только черные псы увидели бегущего своего собрата и зайца, мгновенно сравнялись с землей. Из пожелтевшей скошенной травы торчали лишь черные кончики ушей и слегка приподнятые морды.

– Вот зачем они сюда пожаловали... Было на всю округу одно заячье убежище, и того не стало: бродяги эти им теперь житья не дадут, особенно зайчатам... – вздохнул Виктор, и недокуренная папироса полетела в урну.

– Не горюй, что-нибудь придумаем,– успокоил я его. – А сейчас садись-ка лучше в машину да прогони псов с аэродрома. Видишь, летчики к самолетам подъезжают – скоро начнут запуск запрашивать. Да не забудь прихватить ракетницу с ракетами – попугаешь в случае чего!

Виктор ушел, а я смотрел на собак и недоумевал: «Когда и где могли познать эти беспородные бездомные дворняги такое тонкое искусство, как групповая охота? Ведь каждый из них точно и строго выполнял только ему предназначенную роль».

С вышки мне хорошо было видно, как заяц, добежал до конца аэродрома, промчался вдоль изгороди и, сделав круг, повернул в обратную сторону. Только назад бежал он не около полосы, а ближе к рулежной дорожке, как раз между затаившимися черными псами.

Косой за это время, чувствовалось, устал: расстояние между ним и рыжим псом заметно сокращалось, и только страх перед, собачьей пастью придавал зайцу силы.

Рыжий молча наседал на косого сзади, он буквально висел у него на хвосте. И в тот момент, когда до черных псов оставалось метров тридцать, они, как по сигналу, вскочили и с двух сторон бросились наперерез. Уставший заяц не ожидал подвоха и растерялся: он остановился, а потом, сообразив, в чем дело, скакнул в сторону, но было поздно... один из черных псов сбил его на землю. Косой раза три перевернулся через голову, и тут подскочили два других пса...

Быть бы зайцу съеденным, если бы не Виктор. В воздух взвилась красная ракета и, шипя, упала неподалеку от побоища. За ней шлепнулась вторая. Собаки, поджав хвосты, помчались в разные стороны. Перепуганный косой долго лежал без движения. Виктор вылез из машины и пошел к нему, но не успел сделать по направлению к косому и нескольких шагов, как тот вскочил и серым комом покатился по выкошенному полю.

«Досталось немного, но ничего, переживет...» – улыбнулся я, наблюдая, как заяц улепетывает от Виктора. В это время в динамике что-то щелкнуло, и я услышал знакомый голос летчика, запросившего разрешение на запуск двигателей.

ОПЛЕУХА

С детских лет усвоил я из сказок, басен, рассказов, что самым трусливым животным на свете считается заяц. И если взрослые хотели кого упрекнуть в трусости, то непременно сравнивали его с зайцем или поминали при этом зайца: труслив, как заяц; в его печенку забрался заяц; заячья душа; он смешит своей трусостью даже самих зайцев.

Подрастая, я стал слышать от охотников и других очевидцев, что не так уж и трусливы зайцы, какими я представлял их в детстве. И вот мне как-то попалась статья П. А. Мантейфеля о русаке, в которой он сообщал: «...не раз я видел, как нападал на зайцев гроза всех птиц и мелких зверей – ястреб-тетеревятник. Как мужественно вел себя серый русак, на которого нападал этот ястреб посреди чистого поля!.. Каждый раз в самую критическую секунду, когда когти настигающего хищника готовы были вонзиться в шею жертвы, русак оборачивался и прыгал навстречу ястребу, нанося ему молниеносные удары и царапины острыми когтями передних лап...»

После этой статьи мои укоренившиеся мнения о трусости зайцев изменились. Я часто думал о прочитанном, но мне ни разу не приходилось наблюдать картины, о которой писал П. А. Мантейфель.

«Иной проживет век, и если не научится быть внимательным к окружающему миру, то останется всю жизнь слепым», – говорил, бывало, мой отец.

Я никогда не забывал это и, если мне представлялась даже малейшая возможность понаблюдать за живой природой, не упускал ее.

На наш аэродром с окрестных дач и поселков часто наведывались бродячие собаки. Мы, работники стартовой службы, при всяком удобном случае гоняли непрошеных гостей с аэродрома: эти бродяги не только давили зайчат и уничтожали на земле птичьи гнезда, но, перебегая во время полетов полосу, могли в любой момент принести большую неприятность взлетающему или садящемуся самолету.

В тот день на аэродроме должны были состояться парашютные прыжки, и я поехал осмотреть предполагаемые места приземления парашютистов. Когда закончил осмотр и возвращался назад на командный пункт, то между полосой и рулежной дорожкой заметил небольшую коричневую собачонку.

«Неужели и эта плутовка тоже хочет полакомиться зайчатинкой?» – удивился и попросил шофера остановить машину.

Собачонка, не обращая внимания на пискнувший тормозами против нее «газик», продолжала заниматься своим делом. Там, где она пробегала, на седоватой от росы траве оставались темные полосы – наброды. Собачонка, видно, здесь бегала уже давно, так как набродов было много. Уткнув свою остренькую мордочку в густую невысокую траву, она челноком шныряла из стороны в сторону. Аккуратный пушистый хвост ее намок и обвис книзу. Коричневая грудка с белым галстучком посредине тоже была мокрой, и если бы не сухая спина и черные торчащие ушки, она казалась бы только что выкупанной.

Мне, честно говоря, не хотелось прогонять эту собачку с аэродрома, уж очень она казалась миловидной и совершенно не походила на одичавшую бродягу, но... жаль было и беззащитных зайчат, которых она так настойчиво выискивала.

«Нет, ищи себе пропитание в другом месте!» – решил я и зарядил ракетницу, чтоб пугнуть непрошеную гостью. Но в этот момент перед самым собачьим носом выросла серая зайчиха. От неожиданности собака приподняла голову и застыла на месте. Они стояли друг против друга и не двигались, между их носами было не больше метра. Так они простояли около минуты. Потом собака, видно, захотела обнюхать зайчиху и потянулась своим носом к ней, но та резко прыгнула. Собака не ожидала прыжка, испуганно метнулась в другую сторону. И не успела еще как следует прийти в себя, как зайчиха мгновенно развернулась и опять выросла на пути собаки. Наверное, где-то очень близко в траве сидели затаившиеся зайчата, и зайчиха-мать, преграждая к ним собаке дорогу, старалась отогнать врага от этого места.

Меня поразило мужество зайчихи. Ведь даже грозная рысь, поднятая собаками, панически спасается бегством от них, а стронутая из берлоги медведица бросает своих еще совсем слепых медвежат и не пытается защищать их.

Казалось, кому-кому, а зайчихе-то простительно было, если бы она убежала от собаки, но серая русачиха и не думала спасаться бегством. Стоило только собаке двинуться в ту сторону, где спрятались зайчата, как перед ее носом появлялась зайчиха.

Собака, видно, была еще не совсем опытной, молодой, а может быть, впервые повстречалась со взрослым зайцем, не знаю, но вначале все это походило на забавную игру. Непрошеная гостья металась из стороны в сторону, припадала к траве и, прижав свою узкую мордочку к передним лапкам, вскакивала. Зайчихе было не до игры: она защищала жизнь своего потомства. Крупные глаза ее, отражая лучи солнца, словно метали искры, длинные уши шевелились, редкие жесткие усы топорщились, а из-под раздвоенной заячьей губы, будто оскаливаясь, то исчезали, то появлялись острые коричневатые резцы. Она, видно, хотела своим устрашающим видом запугать собаку, но та на это не обращала внимания. Освоившись и осмелев, собака даже сделала несколько шагов в ту сторону, где затаились зайчата. И тут произошло неожиданное. Отпрыгнув от приблизившейся собаки, зайчиха в прыжке задела ее передней лапой по морде. Может быть, собаке больше досталось от острых заячьих когтей, чем от удара, но получилось это у нее здорово. Собачонка даже споткнулась и, взвизгнув обиженным щенком, прочь помчалась от зайчихи.

– Вот так оплеуха! – удивленно проговорил шофер. – Скажи кому, не поверят. – Потом рассмеялся. – Видать, недаром эту породу русаками называют: дерутся, значит, по-русски, дал раз, второго не захочешь...

Собачонка, не останавливаясь, все бежала в сторону свалки, а зайчиха, попрыгав по мокрой траве, исчезла так же неожиданно, как и появилась.

Мы с шофером подождали еще немного, пока непрошеная гостья не убежит с аэродрома, потом, разрядив ракетницу, поехали на командный пункт.

Подмосковье, 1967—1969

СТОРОЖА ЧАПУРЫ

– Обрати взимание во-он на то дерево, – сказал Толик и вытянул руку по направлению сухой ветлы, одиноко торчавшей над камышами. Я посмотрел, куда показал Толик, и ничего особенного не увидел – дерево как дерево, сухое, с обломанной вершиной.

– Нет, ты присмотрись внимательнее, – настаивал Толик.

Щурясь от яркого полуденного солнца, я разглядел меж густых голых сучьев гнездо какой-то птицы.

– Это гнездо чапуры, как называют его местные жители, или белой цапли, чтоб тебе понятнее было. Но не в этом дело. Когда мы подойдем, ты не вздумай приблизиться к самому дереву – беды не оберешься, – строго сказал Толик.

– Это почему же? – удивился я.

– Всему свое время, узнаешь почему, – улыбнулся Толик.

Не доходя метров семидесяти до ветлы, Толик опустил рюкзак на землю:

– Лучшего места не найти, здесь и остановимся!

Быстро размотав удочки и насадив наживку на крючки, мы застыли в ожидании поклевок. Но, видимо, было еще жарко, и сазан не клевал. Толик, правда, поймал несколько красноперок, но это было не то, хотелось изловить сазана. Так в ожидании поклевки настоящей крупной рыбы мы просидели больше трех часов. Если бы был клев, то я бы, наверное, забыл о дереве с гнездом чапуры и предупреждении Толика, но когда поплавки часами не шевелятся – о многом передумаешь за это время.

Толика Николаева я знаю с самого раннего детства. Удивительный это человек – общительный, отзывчивый, веселый. Я не помню такого случая, чтобы у него когда-либо было плохое настроение. Если жарко – он не замечает жары и радуется солнцу, холодно – чистому, здоровому воздуху. Даже тяжелая болезнь, уложившая одно время Толика на целых пять лет на больничную койку, не сломила и ни на йоту не изменила его характер. «Когда я встречаю грязную дорогу, – частенько говорит он, – то больше стараюсь смотреть на голубое небо, и тогда дорога мне кажется не такой уж грязной».

В ту рыбалку я просто изнемог в томительном ожидании поклевки, а ему хоть бы что. Сидит не шелохнется и с улыбкой уговаривает меня, словно маленького:

– Ты не суетись. Рыба суетни не любит. Лучше посмотри, какая дивная погода. Ни облачка, ни тучки. Тишина – душа отдыхает...

В это время из камышей раздалось громкое кошачье мяуканье и урчанье.

– Вот тебе и тишина! Откуда здесь кошки? – удивился я. – За десятки километров ни единого жилья в округе, а в камышах кошки.

– Ошибаешься, – не отрывая глаз от поплавка, ответил Толик. – Неподалеку отсюда есть колхозная бахча, там живет старый казах с семьей. Года три тому назад казах-бабай завез сюда кошку с котятами – мыши его донимали. А котята разбежались по камышам. Одичали. Да такие здоровенные выросли, коту-каракалу под стать. Не знаю, намного ли тому бабаю легче стало от мышей, но птичьим гнездам от кошек достается здорово...

Я невольно взглянул на дерево, с вершины которого слетела белоснежная чапура, и, услышав приглушенный расстоянием писк в гнезде, подумал о птенцах.

– А эти дикари, в смысле кошки, чапурят не тронут?

– Давно бы н перьев не оставили, да это не так просто, – улыбнулся Толик.

– Почему? – заинтересовался я.

– Если чапура на месте – сама пикой-клювом любого кота отгонит, а когда улетит – сторожа гнездо караулят.

– Какие сторожа?

– А ты сходи и посмотри, – кивнул Толик в сторону ветлы.

Мне давно надоело сидеть на месте и ждать поклевки, и я с удовольствием поднялся.

– Только смотри, близко к дереву не подходи! – напутствовал Толик. – И вот эту штучку прихвати на всякий случай. – Он нагнулся и хотел отсоединить первое колено удилища, но я остановил его и пошел безо всего.

Осторожно раздвинув камыши, я приблизился к ветле и... обмер: у комля дерева, приподняв плоские треугольные головки, выросли две ядовитые гадюки, а чуть ниже, около толстых обнаженных корней, маячило еще три змеи.

– Ну как? – завидя меня, с тревогой в голосе спросил Толик.

– Видел... – вытирая со лба холодную испарину, ответил я. И, думая о гадюках, недовольно проворчал:

– Чего только их до сих пор цапли не поглотали...

Поняв, что все обошлось благополучно, Толик рассмеялся:

– За что же глотать? За добро добром платят, – и, перестав смеяться, серьезно добавил: – Чапуры вообще гадюк не глотают. Змеи гнезда чапурам с земли стерегут, а те их с дерева об опасности предупреж... – Толик замолк на полуслове и бросился к крайнему удилищу. А через минуту на берегу трепыхался первый полуторакилограммовый золотистый сазан.

Казахская ССР, Кур-Келес, 1969

ЭКСПЕРИМЕНТ

У стены, на специальной полированной подставке, стоял объемистый, литров на сорок, прямоугольным аквариум. Впереди аквариума, слегка прислонившись к стеклу,– изящная бронзовая статуэтка балерины. Когда стайка разноцветных рыбешек, попадая в свет отражения лампы, проплывала меж причудливых растений и морских ракушек, мне казалось, что балерина стоит не у аквариума, а где-то в волшебном водяном царстве и вот-вот оживет.

Удобно устроившись в мягком кресле и изредка посматривая на аквариум, мой приятель и коллега по работе Борис рассказывал:

– Много держал я всяких рыбок и в конце концов остановился на гуппи. Обычно их держат начинающие аквариумисты-любители, по они меня вполне устраивают – меньше всех остальных отнимают время, да и неприхотливы. А по красоте гуппи не уступят ни меченосцам, ни петушкам, да и никаким другим рыбкам.

Спокойно рассказывавший Борис вдруг оживился.

– Ты только присмотрись, что у них за окраска!

Он хотел еще что-то сказать, но из другой комнаты вышел лоснящийся жирный кот и, тяжело подпрыгнув, уселся на край подставки рядом с аквариумом.

– Не разобьет? – встревожился я.

– Не-ет, – спокойно протянул Борис. – Это его любимое место. Там сбоку дополнительный обогреватель стоит, вот он и спит около него целыми днями.

– А гуппи не трогает?

– Что ты! – усмехнулся Борис. – Это такой лентяй, каких свет не видывал. Лапой лишний раз не шевельнет. А обжора страшенный. Особенно когда ест свежую рыбу – за уши не оттащишь.

А как-то зимой купил я грамм триста-четыреста мороженых окуньков и положил их на батарею, чтоб разморозились, сам занялся по хозяйству. Прихожу – нет окуньков! А кот мой ходит и икает.

– Объелся, наверное... – посочувствовал я.

– Не так объелся, как замерз, – рассмеялся Борис. – Целый день потом, бродяга, пролежал на спине под батареей – живот отогревал. Сачок, одним словом, беспардонный, и есть сачок...

– А как зовете кота?

– Да так Сачком и зовем. Маленьким был, Филимоном звали. Потом как-то заехал к нам знакомый летчик, он его Сачком и окрестил. Есть, говорит, у меня в звене один моторист, такой же толстый и ленивый, как ваш кот, а ест за троих, так мы его Сачком прозвали. Ну, тот Сачок авиационный, а ваш домашний будет. Вот с тех пор и прилипло к коту это прозвище.

– Какой же он породы? – глядя на пеструю расцветку и словно и не кошачьи глаза Сачка, поинтересовался я.

– Трудно сказать, – Борис наморщил лоб, как будто вспоминал что-то. – Я его полуслепым у двери подобрал. Приполз откуда-то, а может, кто и подкинул. Жена из соски выкормила. Пора бы заменить – стар уж больно стал, да жаль, привыкли очень... Пусть живет до конца – не мешает...

И Сачок, словно поняв, что в этой квартире ничто не угрожает его сытой и беспечной жизни, сладко зажмурил глаза и замурлыкал.

Вскоре я уехал в отпуск. Через месяц, когда вернулся, зашел к Борису. Первое, что бросилось мне в глаза, это пустой аквариум.

– Где же твоя гордость и краса квартиры? – вокликнул я удивленно.

– Не спрашивай... – чуть не шепотом ответил Борис и как-то сразу потускнел.

– Что такое? – удивился я еще больше.

– Эксперимент подвел... – попытался улыбнуться Борис, но вместо улыбки получилась кислая гримаса.

– Да расскажи толком, что случилось? – настаивал я.

Борис походил по комнате, зачем-то сдвинул, потом раздвинул шторы на окнах и, видимо, успокоившись, начал рассказывать:

– Неделю тому назад пришел сосед с рыбалки и принес Сачку гостинец. Накормил я кота, а одного карасика оставил – уж очень он мне шустрым показался. Дай, думаю, пущу его в аквариум – места хватит! И интересно было узнать, как на нового жителя кот реагировать будет. Вечером, когда Сачок увидел карася в аквариуме, стал сам не свой. Ходит вокруг да около, мяукает и все норовит через стекло карася лапой поддеть. Мы с женой из другой комнаты наблюдаем, что он дальше делать будет.

Вот ходил кот, ходил, мяукал, даже стекло раза два куснул со злости. Глаза из зеленоватых чуть не желтыми стали. Потом встал во весь рост, да как запустит переднюю лапу в воду и давай там шерудить растопыренными когтями. Карась прижался к самому дну и меж ракушек затаился. Сачок видит, что из его затеи ничего не получилось, начал со злости по воде лапой хлопать. Наплескал кругом – страсть сколько. Но мы с женой молчим, не отгоняем – интересно было до смотреть, до чего он еще додумается. И ты знаешь, чего этот бродяга придумал? Воду начал пить. Хотел наверное, весь аквариум выпить, да утроба меньше аквариума оказалась. Ну, мы с женой насмеялись вдоволь, подтерли пол и легли спать. А утром встали и глазам своим не верим – ни воды, ни карася, ни гуппи...

– Неужели за ночь выпил? – невольно вырвалось у меня.

– Мы вначале тоже так подумали, – уловив в моем голосе нотку недоверия, спокойно произнес Борис.– Но когда посмотрели на пол – ахнули. Ковер, дорожки разбухли, словно губка, под батареей – море. Помнишь бронзовую статуэтку балерины? Ту, которая впереди аквариума стояла? Так вот, Сачок, видно, задел ее, а она о стенку стукнула.

Борис подошел к аквариуму и показал большой осколок стекла.

– Не знаю, может быть, нечаянно задел, а может... Все может быть... Ведь столько лет стояла! А тут надо же... Совсем недавно новых гуппи вырастил, хотел на выставку нести. Принес... – тяжело вздохнул Борис.

Я понимал Бориса и, как мог, постарался его успокоить, но он сказал:

– Сам знаю – ничем не поможешь... Может, лучше выведу, может, хуже, не в этом дело – таких-то уж больше не будет!..

Чтобы отвлечь приятеля от грустных воспоминаний, я неожиданно спросил:

– А где кот?

– Где он может быть? – по-видимому, все еще думая о своей потере, вопросом на вопрос безразлично ответил Борис. Потом, взглянув на разбитое стекло аквариума, он вдруг резко махнул рукой: – Так мне и надо! Сам во всем виноват! Не нужно было экспериментировать, – и, вспомнив о моем вопросе, извинившись, сказал: – Ты о Сачке спрашивал? Вон он, спит, как обычно. Только место переменил, под батареей теперь дрыхнет, бродяга...

Подмосковье, город Жуковский, 1970

НЕБОЛЬШАЯ ПРОГУЛКА

Возвращаясь с юга, мы с женой заехали к ее родственникам в Шедок.

В уютной квадратной комнатке на полированном столе, казалось, было собрано все, что росло в этом богатом уголке Северного Кавказа в горах и на равнине. Не видел я только на столе излюбленного блюда моей супруги, соленых грибов, и в разгар пиршества полюбопытствовал:

– А грибы у вас растут?

– Хо-хо-хо! – рассмеялся брат жены Андрей. – У нас, на Кавказе, как в Греции, все растет!