Текст книги "Царевна-лягушка (СИ)"

Автор книги: Владимир Москалев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

   Они и не заметили, как сгустились сумерки и их окутала ночь. А когда заметили, то удивились и рассмеялись: им казалось, что они всего пять минут назад вышли из автобуса. И вообще, отчего это на свете существует неведомая сила, которая сейчас, в эту минуту должна их разлучить, потому что кончается день, потому что одному – туда, а другому – сюда: ему направо, ей налево? Но сила действовала убеждениями, напоминая о завтрашнем дне, и им пришлось подчиниться, каким бы дивным ни казался этот вечер, какими бы сладостными ни были объятия.

   И они расстались. Но не потому, что Марина долго не видела отца, который ни разу не соизволил навестить дочь в больнице (а ведь она оставила ему записку). И не потому, что она скучала по холодной, мертвой квартире, в одной из комнат которой спал мертвецки пьяный давно уже чужой для нее человек. А потому, что это было неизбежно и по-другому просто быть не могло. И не нужен был ей этот дом, потому что никто ее там не ждал, и видел Максим, как не хотелось ей уходить, и какая грусть легла на ее лицо, когда она в последний раз помахала рукой перед тем как скрыться за дверьми подъезда... И уже тогда возник у него план и созрело решение, которое он немедленно начал претворять в жизнь.

   –

  На другой день Максим сказал:

  – Маринка, сегодня пойдем ко мне, познакомлю тебя с родителями.

  Она сделала испуганные глаза:

  – Ой, что ты! Я совсем не готова... Что я им скажу?

  – Для начала надень все самое лучшее, ты должна произвести впечатление. Оно, конечно, встречают по одежке... и всё же.

  – А провожают по уму, да? – невесело улыбнулась Марина. – Только у меня-то – ни того, ни другого.

  – Как, неужели у тебя больше нечего надеть?

  Она грустно покачала головой:

  – Я не хотела тебе говорить и никогда бы не сказала...

  – Чего говорить? Чего не сказала? Ну-ка, выкладывай все начистоту.

  Она тяжело вздохнула, опустила глаза:

  – Знаешь...

  – Ну?

  Она опустила голову еще ниже:

  – Мне и купить-то не на что... так, донашиваю... Зарплата моя – сам понимаешь...

  – А тот «прикид», в котором ты выступила? В тот вечер, когда мы встретились?

  – Это подруга мне одолжила. А так – я вообще-то в долгах... Из больницы вышла совсем без копейки.

  – Что же ты молчала? Почему раньше не говорила?

  – Да разве скажешь про такое?.. – Она подняла на него печальные глаза. – Было кое-что дома, да отец пропил с дружками.

  – М-да, – потер щеку Максим, – дела...

  Она попробовала улыбнуться:

  – Видишь, какая я у тебя... незавидная дама. Минорная, а не мажорная. А ты жениться на мне собрался...

  Но Максима это не остановило. Только одно могло помешать ему на пути к достижению цели – водка. Но ее уже не было.

  – Так, – решительно объявил он, – к подружке не пойдем, мы не нищие. А ты – сейчас же марш домой и надень... – он помедлил, – впрочем, оставайся в этом платье, только нацепи там... колечки, сережки... что еще в ваших женских аксессуарах. Понятно? Всё! Жду тебя здесь, у подъезда. Через четверть часа – чтобы как штык! Нале-во! Вперед – одна нога здесь, другая там. И не тяни, Маринка, мои дражайшие уже заждались нас с тобой.

  – Как!.. Значит... они ждут?..

  – И давно.

  Она сделала вымученное лицо, робко пошла, но остановилась у дверей подъезда, обернулась:

  – Может, не пойдем?..

  – Я кому сказал! Пятнадцать минут – и ни секундой больше!

  И рассмеялся.

  Она улыбнулась и скрылась в подъезде.

   –

  В коридоре зазвенел звонок. Пожилая миловидная женщина с пышной прической положила на стол кухонный нож, вытерла тряпкой руки и, не снимая фартука, направилась к дверям. Посмотрела в глазок и ахнула, схватившись за сердце:

  – Батюшки! Максим-то и вправду привел ее... Отец! Отец, да иди же сюда, со своими бумажками вечно...

  – Что там еще стряслось? – послышался из комнаты недовольный голос. – Пришел кто?

  Мать открыла дверь.

  – Ну, – Максим подтолкнул гостью, вошел следом, – вот мы и пришли.

  Мать онемела на миг, уставившись на Марину, сразу же по-женски оценивая ее. А та ни жива ни мертва стояла в прихожей и от смущения не знала, куда деть руки и глаза. Потом робко произнесла:

  – Здравствуйте.

  – Здравствуйте, – мягко ответила мать, ласково посмотрела на сына и добродушно улыбнулась.

  Максим перевел дух, чуть не перекрестился. Слава богу, кажется, понравилась, вон мать-то как улыбается, глаз с нее не сводит.

  В это время вдруг задрожал пол, по нему прошаркали шлепанцы, и в коридоре возникла мощная фигура отца.

  – Гм, гм! Так-с, – загремел его голос, заставив гостью испуганно сжаться в комок, – пришли, значит? Ну вот, а мы вас тут ждем, понимаешь... Заждались уже... м-да. Мать, ну что ты стоишь, давай мечи на стол живо, не видишь – гостья у нас... Э-э, как вас?..

  – Марина.

  – Вот и отлично! А я Степан Иванович, отец вот этого балбеса. – Он протянул большую мускулистую руку и осторожно пожал маленькую ладошку, робко выглянувшую ему навстречу.

  – А я Мария Павловна, – тоже протянула руку мать.

  – Вот что, Марина, – сразу же загудел отец, – ты не смущайся, вижу, как душа у тебя в пятки ушла, аж кровь отлила с лица. Люди мы простые, в высоких кругах не вращаемся, так что милости просим к нашему шалашу и безо всяких там стеснений... Мать, – повернулся он к жене, – ты еще здесь!

  Мария Павловна юркнула на кухню и оттуда стала украдкой наблюдать за гостьей, а та, переминаясь с ноги на ногу, сама не своя от смущения, осталась в обществе двух мужчин. Один из них, старший, этакий Зевс-громовержец в ее представлении, стоял всего лишь в одном шаге от нее и бесцеремонно разглядывал, словно у него попросили тотчас дать оценку увиденному.

  – Пап! – укоризненно посмотрел на него Максим.

  – Что? – повернулся к нему отец. – Ах, да. Вы тут, в общем... мать сейчас накроет на стол, и мы сядем, а я... Сын, не стой, проведи гостью в комнату, покажи ей наше житье-бытье, словом, ознакомь пока с интерьером. А я единым мигом приведу в порядок дела. Сцена, понимаешь, такая! Еще пару абзацев надо, ей богу надо, потом забуду – вовек себе не прощу. Нельзя давать мысли остывать.

  И он исчез, затворив за собой дверь одной из комнат. Словно буря умчалась, так сразу стало тихо.

   Марина повернулась, тихо молвила:

   – Он у тебя кто, ученый? Пишет, что ли?

  – Исторические романы, – пояснил Максим и, понизив голос, прибавил: – Помешан на мифах и Средних веках. Это у него уже третий... Да ведь я говорил, помнишь? Только ты с ним об этом ни-ни! А то подумает, что с иронией, а он этого не любит.

  Она прыснула в кулачок:

  – Да какое там ни-ни, понимала бы я чего в таких вещах...

  Тем временем они прошли в его комнату.

  – Знаешь, Максимка, – негромко продолжала она, – я вообще не знаю, как себя вести, боюсь ляпнуть что-нибудь не то. Я ведь необразованная, только школа... а твои родители – ученые люди.

  – Да ладно тебе, – махнул рукой Максим, – ты, главное, больше молчи, говори только то, что знаешь, а в остальном поддакивай. Запомни, когда желаешь произвести приятное впечатление, нет ничего лучше, чем поддакивать. Ну, а теперь, – он обвел широким жестом комнату со шкафами, книжными полками, столом, телевизором, диваном и прочим, – знакомься с моими апартаментами.

  Ужин давно уже был готов, просто Мария Павловна давала гостье время немного пообвыкнуть в незнакомой обстановке. Выждав с четверть часа, она заглянула в комнату сына.

  – Максим, ужин на столе, приглашай гостью.

  – Слушаюсь!

  Мария Павловна повернула в комнату супруга, где тот дописал, наконец, главу, что возвестило победное «Уф, слава Богу!». Марина трясущимися руками вцепилась в Максима:

  – Ой, он сейчас как начнет что-нибудь спрашивать!.. Только бы не рядом сел, а то оглохну, у него такой голос...

  Максим рассмеялся:

  – Не дрейфь, он у меня смирный, а легкая бравада – потому что гости. Не волнуйся, он один будет говорить, только успевай слушать. Он пропасть сколько знает всего, что там я перед ним...

  У нее в ужасе округлились глаза:

  – Да ты что! Разве есть кто-то, кто знает больше тебя?

  – Мой отец! – с гордостью ответил Максим. – Ну, а если он еще «сядет» на любимого средневекового конька, то ты можешь выспаться, проснешься – он все будет говорить.

  Она схватилась руками за голову:

  – Боже мой, куда я попала! Золушка... Максим, родной, я им не понравлюсь, как пить дать не понравлюсь... У них университеты, академии всякие, наверное, а я и двух слов связать не умею...

  Он обнял ее, нежно поцеловал в прикрытые глаза, и прошептал:

  – Ничего, выкрутимся как-нибудь. Главное – что я тебя люблю, а остальное уже не страшно...

  – Ну вот, мир да любовь! – неожиданно прогромыхал совсем рядом голос отца, и вслед за этим онзахохотал.

  Молодые люди как по команде повернули головы, да так и застыли, обнявшись: в дверях, чуть не касаясь головой притолоки, стоял, широко улыбаясь, Степан Иванович. Марина спрятала лицо у Максима на груди, точно голубка убрала голову под крыло. Отец поглядел на сына, несколько раз кивнул, для убедительности прикрыв глаза, и жестом пригласил обоих на кухню, где уже возмущенно шумел электрочайник.

  Уселись за стол. Мария Павловна подала заливную рыбу и оладьи; то и другое – гордость ее кулинарного искусства. Сноха, как сразу же мысленно назвала Марину хозяйка, по достоинству оценила первое блюдо, ответив на вопрос будущей свекрови:

  – Очень вкусно. Вы знаете, моя мама так любила рыбу готовить! Ей судак нравился...

  – Это тоже судак, – заулыбалась Мария Павловна.

  – Да? То-то я гляжу – вкус похож. Только у нее желе почему-то гуще было, может, желатина много добавляла? А у вас – прямо пальчики оближешь!

  – Почему «добавляла»? – неожиданно встрял Степан Иванович. – А сейчас что, не добавляет?

  У Марины вилка выпала из рук. Она опустила голову и уткнулась глазами в тарелку.

  – Папа! – Максим демонстративно положил на стол вилку и нож. – Ну что ты, в самом деле!

  – А что? – недоуменно взметнул брови глава семьи. – Что я не так сказал? Спросил только, может, уже перестала готовить? Выяснить хотел, почему.

  – Вот и выяснил...

  – Да что, черт возьми, произошло, в конце концов? Или тайна какая-то витает здесь? Не молчите оба, скажите же что-нибудь!

  – Отец... – медленно проговорил Максим, – у Марины больше нет мамы... Она умерла два месяца назад.

  Маринка не выдержала, затряслась вся, достала платок.

  – Господи, царица Небесная... – всплеснула руками Мария Павловна. – Да что же это... Ты уж прости нас, доченька, не знали ведь мы...

  И только она произнесла это слово – «доченька», как Марина залилась плачем на плече у Максима; вспомнила, видно, как мать ласково называла ее так же. А может, даже и голоса были схожи...

   Мария Павловна подсела к ней ближе, нежно погладила по голове:

   – Ничего, успокойся... Степан Иванович ведь не со зла, не хотел... Не знали мы об этом.

   Степан Иванович поднялся, подошел сзади, легонько обнял Марину за плечи:

   – Ты уж прости меня, дурака старого, я ведь не подумаю – как ляпну что, самому потом тошно и перед людьми стыдно. Честное слово, я не знал, а Максим нам не сообщил...

   Марина выпрямилась, вытерла остатки слез, подняла на него мокрые глаза.

   – Ничего, не волнуйтесь. – Она через силу улыбнулась. – Я все уже пережила, отревела свое... – Она шмыгнула носом, снова потянулась к платку. – Разве я не понимаю... откуда вам было знать?

   – Ну, вот и хорошо, – просиял Степан Иванович, – вот и ладно. Забудем. А ты ешь, Маринка, ешь, не смущайся, вон худющая какая, тебе поправляться надо.

   Она мелко закивала, снова подняла на него глаза. Теперь уже без натуги улыбнувшись, проговорила:

   – Эра милосердия – она ведь еще не скоро наступит, как говорили в фильме...

   – Точно говорили, правильно говорили! Молодец! – одобрительно воскликнул Степан Иванович.

   Мария Павловна погладила ее по руке:

  – Ты, верно, нас стесняешься... Да так уж оно и должно, в гостях всегда так. А ну, отец, пойдем, оставим молодых одних; им есть о чем поворковать, да и кушать будут лучше. А мы с тобой уж сыты, недавно чаевничали.

  – И то верно, – крякнул Степан Иванович. – Ну, вы тут сами, без нас, – он обвел рукою стол, – найдете чего... слышишь, Максим?

  – Ладно, пап.

  И они ушли.

  Так начался и прошел этот вечер, а как закончился – о том судить из следующего.

  Едва за Максимом и Мариной закрылась дверь, Степан Иванович спросил у супруги:

  – Ну, как она тебе?

  – Хорошенькая, – улыбнулась Мария Павловна. – Смущается, правда, очень, а так миловидная, глаза не злые, да и одета неброско, не то что другие – глядеть тошно.

  – Да, – кивнул Степан Иванович, – мне тоже глянется. Только побойчее бы надо, время нынче такое. Ну, ничего, это в первый раз, потом какая-никакая смелость придет. А вообще она видная. И тут главное, мать, в том, чтобы она и оказалась для него той самой Манон, о которой он без конца грезит. Помнишь? Найду, говорит, свою Манон, вот тогда...

  – Да сдалась бы она ему, тоже музу нашел...

  – Ты это про Марину?

  – Нет, что ты! Я – о Манон Леско. Она ведь куртизанка.

  – Ну, тут, мать, не скажи. Муза – она и есть муза. Здесь действует прием – олицетворение вместе со сравнением; результат – вдохновение. Нет его, нет восторга перед женщиной – пусть даже она для него ассоциируется с той далекой куртизанкой – и нет работы. Максим прав. Придет – пусть расскажет о Марине.

  Помолчали. Повздыхали. В заключение Степан Иванович произнес:

  – Хоть бы уж она стала для него тойМанон! Может, сын наш возьмется, наконец, за ум. Тогда нам его Маринка дочерью родной станет. Ей-ей, станет!

  И быстро ушел в свою комнату.

  – Господи, – причитала на кухне Мария Павловна, утирая слезы краешком фартука, – сделай так, чтобы они поженились... Уж лучшей снохи, кажется, и не сыскать. И пусть она будет для него той самой музой.

   –

  На другой день оба накинулись на Максима, когда он поздно вечером вернулся домой.

  – А почему ты один? – сразу же встревожено спросила мать. – Что случилось, почему не пришла Марина?

  – А разве она должна была прийти?

  – Степа, ты слышишь? – всплеснула руками Мария Павловна. – Он полагает, она больше не должна к нам приходить! Как тебе это нравится?

  – В самом деле, Максим, – грозно вырос перед сыном Степан Иванович и, нахмурившись, недобро забасил: – Почему ты ее не привел? Вы что, поссорились?

  – Пап, ну с чего ты взял, все у нас нормально...

  – Нормально?! – неожиданно вспылил отец. – А то, что у девчонки отец алкоголик и она боится идти домой, дабы он по пьянке не поднял на нее руку! А то, что она живет в нужде, еле сводя концы с концами, да так, что ей и платье-то хорошее не на что купить, не то что золотые серьги или цепочку! А то, что у нее умерла мать и она фактически осталась сиротой, без родной души, без самого близкого и дорогого ей человека, осталась одна, совсем одна! Это, по-твоему, нормально?!

  – Папа...

  – Ну что «папа»! Да как ты посмел оставить ее одну, как вообще мог на такое решиться! Мы их тут ждем, я торт купил, мать чай заварила, она даже брошь свою хотела ей подарить, потому что у нее ничего нет!.. А ты заявляешься домой один – и у тебя все нормально!

  – Да я ей говорил...

  – Ну? А она?

  – Не захотела. Неудобно, говорит, как нахалка, вчера была, сегодня опять...

  – Другая-то, наглая, и явилась бы, – вставила свое веское замечание Мария Павловна, – а эта, гляди ж ты, ну что Золушка... застеснялась, – и выразительно посмотрела на мужа.

  – А уговорить ее пробовал? – продолжал отец.

  – Пытался, еще бы, но она ни в какую. Сказала, как-нибудь потом.

  – Сынок, – взмолилась мать, – пожалей ты нас с отцом, ведь ты уже большой, половина жизни прожита... а мы уж старые. Нам бы внуков понянчить, порадоваться на склоне лет, а тут у тебя такая хорошая девушка появилась – красивая, опрятная, милая... Ну чего тебе еще надо?

  – Он забыл, как мчался к ней в больницу и утверждал, что нашел свою единственную и неповторимую! – снова загремел Степан Иванович. – Он забыл, что она сделала из него человека! Ты же сам говорил, что, как только вы познакомились, сразу бросил пить, чтобы она не подумала про тебя, будто ты алкоголик. А потом убеждал нас с матерью, что восхищен ею! Что, разве не так?

  – Это правда, – опустил голову Максим, – мне теперь и в самом деле не до пьянства...

  – Нет, почему же, выпей, нажрись как свинья, а потом пойди и порви с ней всякие отношения раз и навсегда! Только потом – слышишь? – едва переступишь порог этого дома, я с тобой разговаривать перестану!

  Максим попытался защититься:

  – Пап, мам, ну что вы, ей богу... прямо смешные, честное слово. Ведь всего один раз она и была здесь, а вы уж о ней так, будто год знакомы. Вот придет она завтра, и вы приметесь подмечать ее недостатки, а потом мне и высказывать. Что тогда?

  – Да какие же недостатки? – испугалась мать. – То, что она не красится густо, как другие? Или то, что на ней нет золотых украшений, и босоножки ее давно уж не новые?.. Нет, сынок, уж ты нам с отцом поверь, мы жизнь прожили и научились разбираться в людях, с первого взгляда видим, кто есть кто. И если она нам понравилась, мы так об этом и говорим, знай это.

  – И ей скажи, – поддержал отец, – а то еще подумает невесть что... особенно про меня. Ты это, Максим... – внезапно смешался Степан Ивановч, – скажи Марине, пусть не сердится... ну, тогда, когда я о матери ее...

  – Ладно, – устало произнес Максим, скрываясь в своей комнате. – Да она и не сердится.

  – Так... как же?.. – вопросительный взгляд матери застыл на лице сына.

  Максим улыбнулся, пообещав:

  – Завтра придем.

  И они пришли.

  Едва Максим, проводив Марину, вернулся, как мать с опрокинутым лицом приступила с расспросами:

  – Сынок, что же она не осталась-то?

  – Да ты что, мам!..

  – А что? Или ей плохо здесь у нас? Или мы ей не по душе пришлись? Или у нас места мало, ведь вон какие хоромы, для кого же они?..

  – Да нет, все нормально с хоромами, и вы ей понравились. Говорит, такие хорошие у тебя родители...

  – Правда? – вся засветилась счастьем мать. – Так и сказала? Вот умница, вот золотце, как сердце вылечила... А уж какая она у тебя хозяйственная, сынок! Посуду помогла мне перемыть, пол подмела... а потом все про свою маму рассказывала... – Мария Павловна всплакнула.

  – Ей тяжело живется, – вздохнул Максим. – Отец вообще зверь. Я с ним хотел поговорить, так он меня на порог не пустил.

  – Да что ты! – подняла на него мать заплаканные глаза. – Как же она живет с ним? Или он думает, дочь так и будет при нем кухаркой, прислугой?

  – Похоже, что так.

  – Так пусть она живет у нас, – робко промолвила мать, с надеждой заглядывая сыну в глаза, – мы с отцом не против. А что? Чем дома-то с таким извергом...

  – Да ну, мам, скажешь тоже, – смутился Максим. – Вот если бы она была мне женой...

  – Так в чем же дело, сынок? – заулыбалась мать. – Ведь дело-то за малым, мы с отцом, думаешь, не видим, как вы ластитесь друг к другу, как воркуете белыми голубями... У вас уж, поди, все решено, так чего же вы тянете?

  – Да не тянем мы, мам. Только уж скоро больно...

  – Чего там скоро! – будто обвал в горах, громыхнул отцов голос у Максима над ухом. – Я твоей матери предложение в первый же день сделал, к твоему сведению!

  – Ну, взяли в осаду, – засмеялся Максим.

  – А чего тянуть, если чувствуешь непреодолимое влечение к женщине? – продолжал отец. – Ждать, пока другой сделает такое же предложение? Нечего ждать, объясняйся сразу же и самым решительным образом!

  – Да в общем-то... мы уже объяснились.

  – Как! – оторопел Степан Иванович. – И давно?

  – Давно. В день первой встречи.

  – Вот это сын! – радостно воскликнул Степан Иванович. – Весь в отца! Я поступал так же – с ходу брал неприятельскую крепость, а не осаждал ее неделями. Вот когда Карл Великий повел войско на Каркассон...

  – Ой, пап, я прошу тебя, только избавь меня от твоих каменных веков, я мигом ложусь спать, завтра рано вставать.

  – Хорошо, тогда я расскажу об этом Марине. Если это вызовет в ней интерес, я поведаю ей о том, как Александр Македонский, идя в поход через Персидский залив, усадил свое войско на слонов!

  – Папа! Ты хочешь, чтобы она никогда больше не появилась у нас?

  – Она что, не любит о войне? А про любовь? Про это все женщины любят. Я расскажу ей историю бедной пастушки из Авиньона, в которую был страстно влюблен Филипп Шестой, – первый Валуа, – а потом она услышит повесть о Прекрасной Коризанде, возлюбленной короля Генриха Четвертого – первого Бурбона!

  Максим печально вздохнул и покачал головой:

  – Боюсь, что ее терпение на этом и лопнет, и она попросту заткнет уши.

  – Ничуть не бывало! Она окажется умнее тебя. А когда она станет привыкать, я расскажу ей про императорское семейство Габсбургов, про пороховой заговор папистов против Карла Стюарта, и про то, как Иннокентий Третий дал благословение французским рыцарям на крестовый поход против альбигойцев!.. Ну вот, им смешно. А мне нет, черт возьми! Должен же я кому-нибудь рассказать, сколько можно носить это в себе! Клянусь рясой Кальвина!

   –

  Когда Марина пришла в третий раз, обрадованные родители не знали, куда ее усадить, чем потчевать, что сказать. Она все еще робела, хотя уже называла каждого по имени-отчеству, и вся зарделась, когда Максим неожиданно, среди воцарившегося за столом молчания, сказал:

  – Мы тут подумали и решили, что Маринка не пойдет сегодня домой ночевать. Ее отец пьян в дым, и она собрала кое-что из своих вещей...

  – Ну и хорошо, дочка, и нечего ходить, – махнула рукой Мария Павловна. – Переночуешь у нас... а то и поживи.

  – Глядишь – и нам веселее будет, – прогудел Степан Иванович, – да и за Максимом с женской стороны догляд... а то совсем от рук отбился.

  – И еще я хотел сказать... – словно вдруг вспомнил Максим, – то есть, мы хотели сказать... – он посмотрел на Маринку, она на него, – что мы решили пожениться. На днях идем в ЗАГС подавать заявление.

   Мария Павловна всхлипнула, опустила голову, поднесла платок к глазам. Все взгляды устремились на нее. Чувствуя это, она с умилением посмотрела на нареченных, не знавших, куда себя деть от смущения. Тишину нарушил (будто лед треснул на реке, аж сердца вздрогнули) Степан Иванович с завершающей улыбкой:

  – А что? И правильно! Молодцы! Совет да любовь!

  И Марина, по настоятельной просьбе всех троих, стала жить у них, не дожидаясь дня свадьбы.

   –

  И вот в один из таких дней, утром, Марина проснулась, потянулась к Максиму, нежно поцеловала его и вдруг услышала:

  – Знаешь, я чувствую в себе необыкновенный прилив сил!

  – Я тоже, – прошептала она, прижимаясь к нему.

  – Я не об этом, – рассмеялся он. – Творческих сил, понимаешь? Я хочу писать! Мне с тобой так хорошо, ты у меня такая славная, что тянет вскочить с постели, взять перо и сочинить оду в твою честь! Или написать роман и посвятить его тебе. Ты зарядила меня бешеной энергией! Хочется сидеть за столом, видеть твою чарующую улыбку, слышать ласковый голос, вдыхать дивный аромат твоих волос и писать, писать, писать, черт меня возьми!

  С этими словами он выпрыгнул из-под одеяла, раздвинул шторы, раскрыл окно и, усаживаясь за стол, ликующе сообщил:

  – Я начинаю писать роман! Знаешь, замысел зрел давно, но все не хватало каких-то деталей, не поддавалась фабула, не выстраивалась логическая цепочка персонажей... И с четверть часа тому, когда ты потянулась ко мне во сне, меня вдруг осенило! Нет, честное слово, я настолько был очарован тобой, спящей, и столь дивно при этом твои волосы разметались по подушке, что это дало мне мощный импульс, чудовищной силы электрический заряд! Словно вспышка молнии озарила все вокруг! Словно взрыв во мне произошел, Маринка!

  Смеясь, она продекламировала с подушки:

   "Сейчас взорвусь, как триста тонн тротила,

   Во мне заряд не творческого зла..."

  Он подбежал к ней, поцеловал и закончил куплет:

   " Меня тут муза недавно посетила,

   Посетила, так немного посидела... и не ушла".

  Потом добавил, покачав головой:

  – Ах, эти женщины!..

  И снова побежал к столу, стал вытаскивать бумагу, искать ручку.

  – Вот ненормальный! Хоть бы умылся, – пожурила она его, склонив голову набок и с улыбкой наблюдая за ним. – А впрочем, если бы ты был нормальный, разве я за тебя пошла бы?

  Он рассмеялся, снова бросился к ней, вновь расцеловал.

  – Я люблю тебя!

  – И я тебя, писатель мой!

  Он снова устремился к столу и склонился над листом бумаги.

  – Сейчас сделаю наброски, а то забуду. Умные мысли, понимаешь, приходят в голову или перед сном, или по утрам. А поймал – запиши, иначе улетят и больше не поймаешь.

  Марина вздохнула:

  – Все писатели, наверное, такие... сдвинутые. Дай им в руки перо и ворох бумаги, а потом крикни, что началось землетрясение – они и ухом не поведут.

  – И правильно сделают.

  – Увы, ты в той же команде. О чем, кстати, хочешь писать?

  – О любви, Маринка... о любви, – не поднимая глаз, ответил он.

  Она откинула одеяло, подошла к нему, склонилась, обвила руками:

  – И долго ты собираешься так?

  – Всю жизнь, пока моя муза будет со мной.

  – А если она исчезнет?

  – Не станет и меня.

  – Значит, это я во всем виновата?

  – Ты, и никто другой.

  – Что ж, – печально вздохнула она, прижимаясь щекой к щеке, – значит, придется мне не покидать тебя. Чтобы ты был.

  Он оторвался от бумаг, внимательно посмотрел ей в глаза:

  – Очень скоро мы поменяемся ролями.

  – В самом деле? Что ты имеешь в виду?

  – Ты сядешь писать книгу, а я буду издеваться над тобой.

  – Я? Книгу?! Ты с ума сошел! С какого это интереса? Даже и не думай. У меня нет таланта и желания тоже. Я не умею и не хочу.

  – Захочешь. В тебе уже есть задатки.

  – Думаешь? Нет, ты сумасшедший. С чего это взбрело тебе в голову? Я – и вдруг писать?!

  – Именно!

  – Кто же это меня заставит, если я не хочу? Уж не ты ли?

  – Мой отец. Ты заслушаешься его и «заболеешь» историей, а отсюда – один шаг до пера в руке и вороха бумаг на столе.

  – Никогда! Я еще не спятила.

  Максим ничего не ответил и вновь склонился над столом.

  Если бы знала тогда Марина, что спустя девять лет после этого разговора выйдет в свет ее первый исторический роман об Англии времен королевы Елизаветы...

   –

  Успех нового романа Максима Бельского превзошел все ожидания. О нем тут же вспомнили и тотчас увеличили тираж; мало того, предложили переиздать два его старых, казалось, забытых романа. Ко всему прочему его пригласили на презентацию, и он выразил желание приехать с супругой.

  Услышав об этом, Марина пришла в ужас:

  – Максим, ты соображаешь, что говоришь? Там будет столько людей, весь цвет богемы! Все будут на меня смотреть, говорить со мной, а что я надену, что скажу?

  – У тебя проблемы с выбором одежды, Маринка? – усмехнулся Максим. – Не смеши. Повесишь золотые сережки, золотую цепочку, прицепишь брошь; перстенек на палец, на другой руке кольцо... Наденешь красивое платье – то, голубое с блестками, или брючный костюм. Да с тебя там глаз не сведут, тобою будут восхищаться, а мне – завидовать.

  – Это понятно, я все надену, сама знаю, как нарядиться. У меня теперь столько всего! Марии Павловне надо руки целовать. Но вот как быть с беседой?..

  – Что касается беседы – так и скажешь, как есть: работаешь администратором в гостинице, живешь со всеми удобствами, муж постоянно на виду, сидит и строчит романы и повести; ну, еще слагает вирши.

  – Так и сказать?

  – Так и скажи, если спросят. При случае блеснешь кое-чем из того, чему обучает тебя свекор. Кстати, как тебе его литературные вечера? Не задохнулась еще в пыли веков, которой он тебя окутал?

  – Нет, что ты, мне нравится его слушать. Он у тебя такой эрудит, столько знает! Не смотри, что с виду грубоват. Мне и поскучать-то некогда. Как заведет про римских и греческих героев, про любовниц и фаворитов западноевропейских монархов – уши развесишь; ни единой паузы, зевнуть некогда, так бы и слушала бесконечно.

  – Он от тебя тоже без ума. Говорит, наконец-то нашел своего благодарного слушателя. Все бегает ко мне и спрашивает, скоро ли ты с работы придешь.

  – Ой, Максимка, – неожиданно всполошилась Марина, – мама-то в поликлинику пошла; сказала, вернется, потом пойдет на рынок. Рыбу хотела купить, масла, яиц, хлеба, что-то еще... а, яблок и бананов! Это она для меня; говорит, беременная, тебе надо. Да вон список на столе. Пойдем сами сходим? Она придет, а у нас уже все куплено.

  – Маринка, – почесал за ухом Максим, – ты же знаешь, я не любитель таких походов.

  – Тогда я пойду одна, пусть тебе будет стыдно.

  – Ты что, с ума сошла? На пятом месяце!..

  – А по-твоему, пусть мать таскает неподъемные сумки, да? Для нас, балбесов! Ну-ка, живо одевайся!

  Максим вздохнул и, ворча, побрел за женой в коридор.

  Едва они вернулись с рынка, Мария Павловна в ужасе бросилась к снохе:

  – Мариночка, доченька, что же это ты! Да ведь нельзя же тебе! Ну ты погляди, ей родить скоро, а она... Максим, тебе-то как не совестно? Жена таскает сумки, а он себе ухмыляется! Вот скажу там, в твоем бомонде, как ты издеваешься над супругой – они тебя живо на место поставят, а то ишь, зазнался!

  – Мам, не видишь разве, все же я несу, а у Маринки всего-то сумочка, там бананы да два пакета майонеза.

  – И в самом деле, мама, мне не тяжело, – заступилась за мужа супруга.

  – Ну, ладно, – «оттаяла» Мария Павловна, с любовью глядя на обоих, – раздевайтесь, мойте руки и идите обедать. Щи разогрела, должно быть, еще горячие.

   –

  Как ни упиралась супруга, Максим все же уговорил ее поехать на презентацию его книги, которая состоялась в одном из павильонов ВВЦ, где проходила очередная книжная выставка-ярмарка.

   Все вышло так, как Максим и предсказывал. Уже дома, когда жена раздевалась в прихожей, он долго смотрел на нее, а потом любовался, как она, глядясь в зеркало, поправляет прическу.

  – Ты что, давно меня не видел? – повернулась она к нему.

  – Давно, Маринка, целых тридцать с лишним лет.

  – Немало... Но это лирика. А что скажешь о презентации?

  – Слушай, там все мужики попадали, глаз с тебя не сводили. Такие восхищенные взгляды...

  – А я заметила, – не без самодовольства ответила она.

  – Один даже сказал: «С такой дамой только на прием к президенту ходить!» В общем, знаешь, я, кажется, начинаю тебя ревновать. Не будь меня рядом, у тебя от воздыхателей отбоя бы не было.

   Она, улыбаясь, подошла к мужу и поцеловала его.

  – А мне никто не нужен. У меня есть ты, и этого достаточно. Я не променяла бы тебя даже не президента, потому что обязана тебе... жизнью.