Текст книги "Мудрый король"

Автор книги: Владимир Москалев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 36 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

– Вот и хорошо. Как твоя жена? – неожиданно поинтересовался Людовик.

Филипп усмехнулся:

– Играет в куклы и возится с рыбками в пруду. Она еще не понимает, какую фигуру представляет на шахматной доске своего дяди.

– Не принуждай ее ни к чему, пусть подрастет. Плод тогда падает с дерева, когда он созрел. Не забывай к тому же: ее родословная идет от Карла Лотарингского, брата короля Лотаря, а значит, она происходит от самого Карла Великого.

– Мне уже напомнили об этом.

– Кто?

– Ее дядя, граф Фландрский.

– Вот оно что… Возмечтал, стало быть, возродить династию Каролингов? И если бы не малютка, сам сел бы на трон? Жалкий потомок Карла… Ему и невдомек, что папа не допустил бы этого, да и Шампань пошла бы на него войной. Не только она, многие… Вмешался бы Плантагенет, верный договору. Чья голова осталась бы целой в этой свалке?… Но ты поступил разумно. Изабелла для фламандского семейства – все равно что дочь великого Карла. Пусть тешатся этой мыслью. Оно и на руку тебе. Ее ребенок окажется отпрыском обеих династий – и Каролингов, и Капетингов. Обе крови будут течь в его жилах. Пусть тогда фламандцы попробуют протянуть руки к трону – живо руби их, не задумываясь, и окажешься прав. Святой престол одобрит это… И вот еще что, сын. Как только меня не станет, а это вопрос недели-двух, немедленно забирай мои наследственные замки, пока их не захватили твои дядья, пользуясь наследственными правами своей сестры. Но не порывай с ними дружбы, они пригодятся тебе в борьбе против Фландрии.

– Я запомню все твои заветы, отец, – горячо произнес Филипп. – Я заставлю графов Фландрских держать стремя моего коня, а Плантагенету оставлю территорию, на которой уместится лишь его нога.

– Благослови тебя Господь, мой мальчик. Я хочу, чтобы ты был счастлив, а для счастья человеку необходимо иметь славное отечество. Наклонись, я поцелую тебя… А теперь ступай, я устал и хочу отдохнуть… Похоже, у меня это был последний проблеск ума.

Не сводя глаз с умирающего отца, пятясь, Филипп вышел из королевских покоев.

Глава 14. Король. Наёмники. Эрвина

По галерее, идущей вдоль северного крыла королевского дворца в Сите, идут четверо: Филипп, Гарт, Герен, Рокбер де Монзон. Последний – камергер. Вид сквозь арочные перекрытия – на правый берег Сены, на мост Менял, откуда идет дорога в Сен-Дени. По обеим сторонам дороги – Церкви, кладбище, рынок, ряд башен Гранд-Шатле у моста.

Ветер дул с севера, доносил неприятные запахи. Филипп остановился, потянул носом воздух. Остальные сделали то же, переглянулись. Смотрят на короля.

– До каких же пор город будет вонять, словно мертвец? – нахмурил брови юный монарх. – Когда придет этому конец? Париж – столица Франции! Почему он весь в помойках? Откуда этот смрад? Рокбер, отвечай.

– Запах идет с улиц, нечистоты выливают прямо туда. Образуются лужи – грязные, зловонные. Хорошо, если есть желоб посередине. Но он может быть забит, скажем, дохлой собакой.

– Неплохой ответ. Что скажешь ты, Гарт?

– Вонь идет от рынка. Настоящее сборище всякой заразы. Гниют продукты, тухнет рыба, мясо… Спрашивать надо со старшины квартала.

– Герен?

– Улицы грязные, в этой грязи мухи, черви. Рынок переместился ближе к кладбищу, теперь оттуда несет тухлятиной. Самое любопытное – место это облюбовали жрицы любви. Клиентов здесь достаточно: торговцы привлекают немало народу.

– На кладбище Невинных?

– Рынок мал, места всем не хватает. Торговцы охотно платят любую пошлину…

– Недавно я виделся с епископом, – перебил его Филипп. – Он в негодовании. Как вы думаете, что беспокоит его преосвященство? Можете не морщить лбы, я вам скажу. Отнюдь не запахи и не девицы легкого поведения. Сюлли спросил у меня, откуда на улицах Парижа, почти в самом его центре, взялись еретики? Они проповедуют свое лжеучение не только на мостах, набережных и площадях, но даже у дворца епископа, чуть ли не под самым его носом! Что я мог ему ответить, если мои ближайшие советники, мой придворный штат, – закрывают на это глаза, делая вид, будто ничего особенного не происходит?

Все трое молчали, пряча глаза. Филипп продолжал:

– Мой отец сделал столь прочным союз королевской власти и Церкви, что мне никогда не придет в голову мысль перечить епископу или, чего доброго, воевать с ним. Всю мощь королевской десницы я ставлю на службу Церкви, моего верного союзника и помощника во всех делах. Этот колосс поможет мне устранить врагов и раздвинуть до небывалых размеров границы Франции. Вы, мои друзья, должны понимать, что в своей борьбе я буду опираться на епископов, папу… и на вас. Вы мои помощники, не исключая, разумеется, придворного штата моего отца; все вместе мы заставим говорить о Франции как о великой державе. Сейчас мы делаем первые шаги, и они будут направлены на столицу королевства, его сердце. Здесь жил Хлодвиг, первый король франков, теперь будут жить потомки Гуго Капета, который и вернул Парижу статус столицы. Вы поняли меня?

– Город и в самом деле похож на помойку, – скорчил гримасу де Монзон. – С вашего позволения, государь, я займусь этим. Я заставлю этих лоботрясов вычистить улицы города и наблюдать за этим впредь.

– Тебе поможет маршал Клеман. Действуйте от имени короля. За ослушание – наказание плетьми. Ты, Герен, выгонишь с кладбища всех торговцев и проституток, огородишь его и рынок тоже. Людей бери, сколько надо. Тебе поможет Бартелеми де Ла Руа. О ходе работ докладывать мне лично.

– Девок много, нищих еще больше, – подал голос Герен. – Могут поднять бунт, их поддержат торговцы, ремесленники, мясники с Шатле. А солдат, как я понимаю, у нас немного.

– Будут солдаты, – пообещал Филипп и, выразительно поглядев на Гарта, прибавил: – Еретиков хватать – и на суд епископа. Пусть знают, что Париж – не место для их проповедей. И еще. Мой отец давно точит зуб на евреев. Развелось, как тараканов на кухне. Немедленно всех изгнать за пределы города, очистить улицу Лантерн и мост Менял от этих жуликов и пройдох. Подумать только, мне доложили, что они дерут огромные проценты за кредит, да еще и обрезают монеты. В городе ходят по рукам резаные су и денье. Немедля это прекратить! Фальшивомонетчиков – в оковы и на мой суд! Ты понял, Герен? Таков приказ короля!

– Наведу порядок, не волнуйся, Филипп, – усмехнулся Герен. – Возьму с собой десяток рыцарей и мечом пройдусь по городу. А уж епископ – огнем, коли еретики вовремя не уберутся или не отрекутся от своих заблуждений.

– Раз поняли – исполняйте. Гарт, останься, мы с тобой займемся другим делом.

Герен и Рокбер ушли. Филипп взял друга за руку.

– Не сердись на меня из-за еретиков. Я вынужден, пойми. Церковь этого требует. Без нее мне не быть королем. Я буду делать так, как ей хочется. Епископы моего королевства должны понять, что я действую сообразно их стремлениям. Мне это пригодится, когда начнут возникать разногласия, улаживать которые мне придется с папой. А за Бьянку не беспокойся, она далеко, рука святого престола не дотянется до нее.

– Если честно, то ее взгляды на религию меня тоже не устраивают, хотя во многом она, безусловно, права. Я говорю о духовенстве – ленивом, лживом, продажном.

– В этом обличали его еще клюнийцы. Но голос их так и остался втуне, хотя и были приняты надлежащие меры. Однако папы меняются быстрее, чем короли. Один забыл, другой посмеялся, третий попробовал что-то исправить; да не излечить тело, пораженное проказой. Катары – что судно без вёсел и руля в открытом море. Поднимется шторм – разобьет это судно о скалы. Нынешний поход крестоносцев на юг – только первый вал. За ним последует другой, который уничтожит их всех вместе с их учением.

– Мне жаль Бьянку, Филипп. У нее доброе, отзывчивое сердце…

– Она не отречется. Будь готов к наихудшему, Гарт. Она спасла мне жизнь. Спаси и ты ее или… хотя бы отомсти, если не успеешь.

– Клянусь тебе в этом!

– Надеюсь, впрочем, Бог поможет ей избежать опасности.

– Ты о новом вторжении рыцарей в Тулузу?

– Папе нынче не до этого. Святая земля его беспокоит. Сарацины предпринимают какие-то действия против Иерусалима, хотя, говорят, регент заключил перемирие с Саладином. А сестра нынешнего иерусалимского короля Балдуина принцесса Сибилла вышла замуж за рыцаря Ги де Лузиньяна, по слухам, обыкновенного проходимца, искателя приключений. Представь, скончается прокаженный король, брат Сибиллы. Кто же сядет на трон? Ее двухлетний сын от первого мужа? И снова регентом к нему приставят графа Триполи. А если Лузиньяна? По словам Балдуина, этот французский рыцарь совершенно не способен управлять королевством. Вот откуда может грянуть гром, и вот куда сейчас смотрит папа Александр. Ведь случись беда с королем, Саладин тотчас захватит Святой город – и вот он, новый крестовый поход.

– Дай бог Балдуину не умереть, – отозвался Гарт. – Хорошо, что он еще молод.

– Да, но – прокаженный! Такие долго не живут. Ужасный Восток! Постоянно там хватают какую-то заразу. Не моются они, что ли, эти мусульмане?

– Да ведь там пески кругом, где им мыться? – хмыкнул Гарт.

– И то верно, а дождей там, поди, и не бывает. Теперь о деле. Ты мне нужен, Гарт. Вернее, нужны твои друзья. Помнится, ты рассказывал о них; они – рутьеры и прячутся где-то в лесах. Сможем мы их найти?

Гарт помедлил. Филипп затевал какую-то игру. Хочет уничтожить наемников, как приказывал папа на соборе в прошлом году? А Бильжо? Ведь они вместе учились, стали канониками… Дальше судьба разбросала их.

Филипп понял мысли Гарта, положил руку ему на плечо.

– Я собираюсь взять их к себе на службу. Короне нужны солдаты. Вначале они помогут мне бороться с непокорными вассалами, а потом я поведу их на Плантагенета.

Но Гарт молчал, все еще обуреваемый сомнениями.

– Клянусь тебе в том, что сказал. Или ты мне не веришь? Что же это за дружба, когда один не верит другому? От такой дружбы недалеко и до…

– Молчи, Филипп! – остановил его Гарт движением руки. – Не смей продолжать. Я верю тебе и знаю, ты не нарушишь клятвы. Особенно той, в Компьене. Мы поклялись тогда быть верными друг другу до конца, до самой смерти. И я сказал тебе: «Где ты, Филипп, там отныне и я. Доведется – жизнь мою возьми. Впредь я от тебя ни на шаг. Тенью твоей стану. А хочешь – сделаюсь карающим мечом, лишь укажи на недруга».

– Помню, Гарт. Потому и прошу тебя как друга дать мне этих рутьеров. Я сделаю из них свою личную гвардию. Днем и ночью будут охранять короля, стоять на страже королевства. Тебя поставлю над ними начальником.

– У них уже есть один. Мой приятель, бывший каноник.

– Вот и прекрасно, будешь вторым. Сколько их, ты говорил?

– Около сотни, может, больше.

– Найдем мы их?

– Попробуем. Для этой цели я воспользуюсь условным сигналом. Они недалеко и должны его услышать.

– Отлично! Сотня рыцарей без страха и упрека, не признающая ни Бога, ни черта и верная одному лишь своему хозяину – вот то, что нужно королю Франции в его борьбе! Итак, на коней, Гарт!

– На коней, Филипп.

Вскоре они, а с ними еще пять рыцарей охраны, были в лагере наемников. Те обступили незваных гостей, вначале не понимая, что происходит, и на всякий случай держа наготове обнаженные мечи. Когда Гарт объяснил, рутьеры зашевелились, загалдели, побросали мечи в ножны.

– Давно мечтал пристроиться ко двору французского короля, – заявил Бильжо. – Вначале мы служили анжуйцу, но он ничего нам не заплатил. Теперь я поквитаюсь с ним или пусть меня повесят. Не так ли, тамплиер? – хлопнул он по плечу одного из своих товарищей. – Это Симон де Фоконбер, сын храмовника, погибшего в битве при Такуа, – стал объяснять Бильжо. – Он из рода Сент-Омеров, первых рыцарей Храма, а уж дерется так, что не поздоровится самому дьяволу, вздумай он махнуть мечом. А это… – Он подошел к другому воину, настоящему атлету, с черной бородой. – Бертран де Монбар. Его отец был магистром ордена, которому служил тридцать лет или больше того. Андре де Бланфор, – подошел он к третьему, с тяжелым взглядом, хмурым лицом, – брат великого магистра ордена, что отдал Богу душу около десяти лет назад. Остальные… ну да что о них говорить, все славные ребята, за хорошего хозяина в огонь и в воду, любого порубят на куски. Не так ли, Бертран? – обратился он к Монбару.

– Служить французскому королю почетнее, чем любому другому государю, клянусь родимым пятном своей бабки, – под хохот друзей ответил сын бывшего магистра. – Во всяком случае, полагаю, дело пойдет без обмана, коли за него взялся Гарт.

– Король Франции не привык нарушать своего слова, – заявил Филипп. – Друзья для меня, какого бы сословия они ни были, дороже любого моего вассала с титулом графа или герцога. Прошу помнить также, что ни один из вас не будет обижен мною ни добычей, ни платой за свою работу.

– Неплохо сказано! – воскликнул Симон де Фоконбер. – Значит, государь, мы едем в твои королевские казармы? Клянусь бородкой Иисуса, меня это устраивает.

– Это все же лучше, чем замерзать зимой в лесу или ждать, покуда нас придет убивать банда рыцарей какого-нибудь сеньора, – поддакнул Жослен.

– Здесь всего около тридцати человек. Где же остальные? – Филипп повернулся к своему спутнику. – Ты сказал, их будет не меньше ста.

– Гарт, ты обещал королю сто всадников? – воскликнул Бильжо. – Так я приведу их еще до захода солнца. Можешь мне верить, государь. Ожидай меня здесь. И если до того как прогорят сучья в этом костре, я не вернусь сюда с полусотней лихих рубак или даже больше того, то можешь меня повесить, король Филипп, вот на этом суку, что над твоей головой. Будь я проклят, если он не выдержит моего веса.

И Бильжо, взяв в попутчики одного из своих солдат, дав шпоры коню, скрылся в чаще леса.

За разговором не заметили, как солнце упало за верхушки деревьев. Костер почти прогорел, и в это время на поляну вылетело войско наемников числом около ста. Филипп улыбнулся, бросил взгляд на сук над своей головой. Бильжо, посмотрев туда же, расхохотался:

– Пусть не торопится на свидание с моей шеей. Авось настанет день, и ему выпадет честь познакомиться с шеей познатнее моей, скажем, епископа или самого папы римского, чтоб ему гореть в аду!

Дружный хохот рутьеров был ответом на его слова.

– Ты объяснил им, надеюсь, кому они теперь будут служить? – спросил Филипп. – Сказал, что отлеживаться на печи им не придется?

– Не опасайся, король, эти ребята знают свое дело. Они рискуют жизнью, это правда, но где сейчас найдешь работу для своего меча, к тому же хорошо оплачиваемую, за которую не требуется совать голову в петлю? Поэтому они готовы на все, укажи только, на кого идти.

– Прекрасно! Сколько их теперь всего?

– Ровно сто, король.

– Выходит, ты привел семьдесят всадников. Значит, ты умеешь считать?

– Мы с Гартом каноники, учились и жили в одном монастыре.

– Что ж, тогда в Париж! – воскликнул Филипп, и все войско двинулось за ним следом.

– Стало быть, ты был когда-то монахом? – на ходу повернулся юный король к Бильжо. – Вероятно, в твоем войске есть и еще церковники?

– Кто в наше время не был монахом и кто только не бежал из монастыря, – ответил на это рутьер. – Жизнь там несладкая. Обирают или облагают налогом герцоги, графы, бароны, те же наемники. Повсюду идет война. Солдаты той или иной армии забывают о набожности и начинают грабить церкви и монастыри, даже сжигать их. Поэтому там, где дерутся, любое аббатство – уже не убежище.

– Но ведь не всегда война, – возразил Филипп, – а монахи все равно бегут.

– Монастыри погрязли в долгах, уставы почти не соблюдаются, ежедневно ругань, скандалы, – встрял в разговор Гарпен де Казалис, бывший монах. – Епископ и аббат постоянно вмешиваются, призывая к порядку, а монастырь разоряется: нет поступлений от мирян, аббат за долги продает церковную утварь. Нам приходилось выколачивать деньги с прихожан с помощью реликвий своего святого покровителя. Но это очень скоро переставало действовать. А ростовщики требуют уплаты долга, который продолжает расти.

– А, евреи, значит? – перебил Филипп. – Не зря я повелел их выгнать из города. Дай им власть – они окажутся кредиторами самого короля!

– Стараясь выбиться из долгов, закладывали украшения алтарей, чаши, кресты и прочее, – подал голос другой рутьер. – И где же? У евреев! Скандал, да и только. Но отдавать было нечем, и дело доходило до полного разорения обители. Монахи разбегались кто куда, а монастырь попросту исчезал. Да вот, например, аббатство Бреден. Всё заложили, продали, а сами разбежались. Теперь там руины. Настоящая пустыня – ни души вокруг. Епископ наложил интердикт. На кого? На летучих мышей да бродячих собак?

– А многие монахи убегают из аббатств и отправляются учиться, – сказал еще кто-то. – В Париж, конечно же. Там много школ. Уж лучше быть студентом, чем подыхать в тишине, умерщвляя свою плоть и грызя недоваренную морковь.

– В самом деле, монастырь – настоящая усыпальница, – послышался еще чей-то голос, – там требуют гробовой тишины. А спать? Почему на досках? А жрать? Сколько можно давиться сырой свеклой и грызть заплесневелый сыр, который даже мыши не едят! Да кроме того бесконечные молитвы и бдения у икон. Пропади она пропадом, такая жизнь!

– Но самовольно покидать монастырь нельзя, – возразил Филипп, – за это епископ или аббат могут подвергнуть отлучению.

Все, кто слышал это, рассмеялись, да так громко, что король понял: он сказал глупость.

– А кого ты ведешь за собой? – воскликнул, обращаясь к нему, Бильжо. – Спроси, есть ли хоть один в моем войске, кого не отлучили? Нет, клянусь своим левым глазом! Плевать мы хотели на всех епископов и аббатов вместе с их отлучениями. Вот, – он указал на рукоять меча, – что дает пищу, а не аббат с его проповедью смирения. И мой меч с такой же легкостью срубит голову епископу или даже самому папе, словно это всего лишь кочан капусты, который надо бросить в котел, чтобы сварить борщ. Сто чертей мне в глотку, король, если кто-нибудь из моих молодцов думает иначе.

Из сотни ртов вырвался дружный рев, и сверкнули в руках лезвия мечей в подтверждение слов вожака.

– Веришь ли, король, – сказал еще один рутьер, – но кое-где нас, монахов, даже стали считать пособниками сатаны. Всё с легкой руки катарских проповедников. Сам понимаешь, христианский пыл паствы после этого заметно поугас. Да и вера-то, чего говорить, нынче не столь горяча, как, скажем, при последних Каролингах или при Роберте Набожном. А тут еще епископ! Обвиняет нас в воровстве или в том, что мы принимаем дары от отлученных лиц или ростовщиков. Сказал – и уехал. А могущественного сеньора над нами нет. Вот и нападают на нас, а мы обязаны защищаться. А этот, в митре, опять приезжает со своей сворой и начинает молоть новый вздор: не оружием, мол, обороняться надо, а молитвами Господу и Святой Деве. Ей-богу, до сих пор чешутся руки махнуть мечом и развалить этого борова пополам. Вот и скажи теперь, король, сладко ли нам было в монахах?

– Только когда хоронили какого-нибудь рыцаря или нескольких, перепадало кое-что, – добавил другой наемник, Риго Селлерье. – Рыцари ведь сами просили, чтобы их похоронили в аббатстве. Или просил их сеньор. Но аббат тут как тут: как же упустить свою долю?

– У нас тут есть даже графы, – сказал Бильжо. – Пошли в монахи от скуки. Потом, когда надоело, вернулись в свои замки – а их уж нет: либо проданы за долги, либо разрушены. Так и стали рутьерами. Куда же еще? Кровью своей зарабатывают теперь свой хлеб. Кстати, король, у меня есть весьма ученый монах Ригор. Если хочешь, он станет писать историю твоего правления. Она ведь еще только началась, ну а дальше он все изложит в книге. Как ты, не против такой памяти потомкам?

– Пусть пишет, – согласился Филипп, – только не очень врет.

– Ну, если и прибавит что-то от себя, так только в твою пользу, будь уверен. Ведь ты теперь его господин… Да-а, сколько монастырей разорилось из-за долгов! Жаль паломников. Их тысячи! Кто теперь даст им приют и милостыню, а ведь странствия их длятся месяцами.

– Откуда столько паломников повсюду? – с интересом спросил Филипп. – Что заставляет их пускаться в столь дальние и опасные путешествия? Только ли желание помолиться на могиле святого?

– Таков человек, – размышляя, ответил ему Бильжо. – Он должен обязательно увидеть и потрогать руками. Без этого христианин не мыслит своей жизни. Кроме того иные идут, чтобы искупить свой грех. Твой отец – не живой ли пример тому? Христос говорил людям, которых исцелял: «Поднимись и иди». И паломник идет. Он будет идти всегда в то место, где мощи святого, где тот ходил, где воздух, которым он дышал. Такова действительность.

Филипп снова поинтересовался:

– Среди твоих воинов не только монахи, но и те, что в родстве с тамплиерами. Сыновья, братья погибших… Почему они не вступили в орден? Он широко известен, богат, никому не подчиняется, кроме папы.

– Эй, Бертран, – крикнул Бильжо, оборачиваясь, – твой брат был магистром. Почему ты не пошел по его пути? Что помешало тебе стать рыцарем Храма Соломона?

Бертран де Монбар подъехал ближе, поравнялся с королем.

– Уж больно строгий устав у бедных рыцарей Христа, как они себя называют, – стал он объяснять. – Ходят всегда в белых одеждах, много не говорят, им запрещено ругаться, даже смеяться. Им нельзя выезжать на охоту, с соколами тоже. А когда рыцарь бьется, он не имеет права просить пощады и предлагать за себя выкуп, если окажется в плену. Его казнят, только и всего.

– Или он отдаст богу душу, как Одон де Сент-Аман в прошлом году, – перебил Бильжо. – Он не стал платить выкуп и умер в плену. Сейчас у них Торож, восьмой по счету.

– Продолжай, прошу тебя, – сказал Филипп, обращаясь к Монбару. – Как бьются тамплиеры?

– Неплохо, скажу прямо. Воюют они с охотой, хотя собрались всего лишь для того, чтобы охранять паломников. Когда нет войны, они ведут строгую монашескую жизнь и проповедуют полное воздержание. Да будь оно проклято! Для этого я, что ли, родился? Послушай, король, что они говорят: «Воздержание – есть сердечное спокойствие и здоровье тела. Кто не примет такого обета, те не обретут вечный покой и не смогут лицезреть Господа». Чертовщина какая-то; почему я должен всему этому подчиняться?

– Ты не сказал еще, что они ходят всегда по двое, как еретики, и у них одна миска на двоих, – напомнил кто-то из рутьеров.

– А на перстне у них два всадника на одной лошади, – подал голос еще один. – Это показывает, как они бедны. Смех, да и только! Они нынче такие богатые, что им завидуют многие государи. А земли у них – по всей Европе, даже в Англии.

– Эй, Бертран, ты забыл про женщин, – усмехнулся Бильжо. – У них про это так прописано – живот надорвешь со смеху. А ну, вспомни да расскажи-ка нам.

Но Бертрана опередил другой рутьер, Симон де Фоконбер.

– Им вообще нельзя говорить о том, что у монахов принято называть «плотскими наслаждениями». Впрочем, этот грех можно оправдать, когда он связан с продолжением рода. А вот если ты не женат, то близкое отношение с женщиной считается заведомым грехом. Но самое смешное впереди. Им запрещено общаться с женщинами, даже опасно смотреть им в лицо. Нельзя целовать ни вдову, ни деву, ни мать, ни тетку, ни сестру. Да провалиться мне на этом месте, если я стану тамплиером! Ведь я не смогу потом поцеловать ни мать свою, ни другую красотку, коих немало бродит по свету.

– Вот так орден! – воскликнул Гарпен де Казалис. – Клянусь обедней, лучше быть простым монахом, нежели храмовником! В монастыре можно позволить себе что угодно, не боясь предстать пред очами Господа с чистой совестью. А взять монахинь? Да больше половины их шастает по мужским монастырям да по всяким злачным местам. При этом называют себя невестами Христовыми. А тому не всё ли едино – девица она или уже баба? Один черт – бесплотный дух. Да и какая охота блудить, когда прибили гвоздями к кресту, а потом сняли? Небось и пониже живота гвоздь всадили.

Громкий хохот армии наемников был ответом на эти слова. Филипп ужаснулся. Катары – это, оказывается, еще полбеды. Послушали бы этих головорезов, откровенно насмехающихся над Евангелием, над жизнью Христа!

Он бросил взгляд на Гарта, думая найти в нем своего единомышленника. Но бывший каноник, не отличавшийся особой набожностью, смеялся вместе со всеми. Впрочем, поглядев на Филиппа, стер ладонью улыбку с лица.

– Не свисти, Гарпен, – крикнул еще один рутьер, видимо, его приятель, – ты бы и сам пошел к храмовникам, да привык к обжорству, а они этого не любят. Да и до баб ты большой охотник. А вот что касается Андре, то тут совсем другая история. Он бастард, в этом его беда, а может, и счастье. Внебрачные сыновья в орден Храма не принимаются.

– А ведь я хотел было, – подал голос Андре де Бланфор. – Они берут почти всех, но почитают лучших, а не знатных. Это для того, кто хотел стать не рыцарем, а монахом. Но я не хотел, а знатностью не вышел, иначе попал бы в ополчение.

– Что же тебя потянуло туда? – спросил Бильжо. – Ах да, тебя ведь отлучили от Церкви, а рыцари Христа вербуют не глядя на это.

– Во-первых, я был беден тогда, а их совершенно не интересовало содержимое моего кошелька. Во-вторых, там был мой брат.

– Что с ним стало? Умер?

– Он сражался с неверными, как лев с собаками. Лишь Богу известно, сколько сарацин пало под его мечом. Но и рыцари несли потери. Однажды они сопровождали короля Иерусалима и попали в засаду. Триста братьев пало в том бою, остальных мусульмане взяли в плен. Среди них был и мой брат Бертран. Потом его отпустили, и он слал письма королю Людовику, где указывал на великое множество воинов султана Нуреддина и описывал их наглость. Он рассказывал ему о сражениях и захвате большого города. Затем они выступили в поход, но их настигли магометане и перерубили всех до единого… Так погиб мой брат, и я дал клятву отомстить за него и всех рыцарей, которые пали в бою с исламистами. Пока я жив, клянусь беспощадно истреблять это поганое племя, невзирая на возраст и род! Попадется мусульманка – и ей вспорю живот, ибо из этого гнилого болота могут выползать только черные ядовитые змеи!

– Тебе скоро представится такая возможность, Андре де Бланфор, – сказал ему Филипп. – Саладин, племянник Нуреддина, не дает покоя христианам на Святой земле, совершая на них нападения. Будем надеяться, папа объявит Третий крестовый поход, и тогда все мы посчитаемся с врагом за смерть наших братьев во Христе.

– Насколько мне известно, тамплиеры и вправду поначалу представляли собой рыцарское братство для защиты паломников, – подал голос Риго Селлерье. – Но лет сорок назад они прониклись настоящим воинским духом, а за ними и госпитальеры. Сколько их погибло с тех пор от рук неверных! Много рыцарей захоронено в нашем монастыре, среди них великие магистры. Эти долго не жили. Три, от силы пять лет – и вот уже их сенешаль становится новым магистром.

– Вообще, в тамплиеры шли те, кто желал возродить истинный дух рыцарства и спасти собственную душу, – сказал Симон де Фоконбер. – Ведь обычный рыцарь – это прежде всего разбойник, грабитель и убийца. Его христианский долг – защита бедных, вдов, сирот, священников и нищих. Это всё он презирает так же, как и любую справедливость. Когда он начинает понимать, что должен снять с себя проклятие, наложенное на него не только епископом, но и просто людьми, он вступает в братство тамплиеров. А потом надевает на себя белую рясу или плащ – знак того, что он оставил темную жизнь и через жизнь светлую должен вернуться к своему Творцу. После этого они разделяются на светских и религиозных воителей. Так повелел им Бернар Клервоский. Воины Христовы смело сражаются в битвах за Господа своего, не боясь смерти, ибо она получена от Христа. Кроме того они защищают слабых, обиженных, паломников… но что это? Или меня обманывают мои глаза, или я вижу впереди одного из них!

И Симон указал на человека, стоявшего прямо посреди дороги. На человеке капюшон, глаз не видно. В руке посох. Смотрит вперед, но так, что видит всех, в то время как его лица не видит никто.

– Будь я проклят, если это не нищий, который просит подаяние! – воскликнул Бильжо и протянул страннику пару серебряных монет.

– Милостыня – верх рыцарской добродетели! – добавил Бертран де Монфор, протягивая нищему еще монету.

Подъехал Гарт. Зачерпнул из кошелька сколько смог, протянул руку, и в это время нищий откинул капюшон.

– Эрвина! – вскричал Гарт, соскакивая с лошади и вкладывая деньги ей в ладонь. – Вот так встреча! Как ты здесь оказалась? Не с неба же свалилась!

– Она всегда появляется там, где ее никто не ждет.

С этими словами Бильжо подошел и поцеловал Эрвину в щеку. Она в ответ улыбнулась ему.

Кое-кто спешился. Остальные, и король в том числе, остались в седлах. Филипп мучительно пытался вспомнить, где он слышал это имя. Совсем недавно кто-то говорил ему. Кто? Он стал перебирать в памяти события прошлых дней: турниры, охота, беседы с матерью, с отцом… И тут он вспомнил. Ведь это та самая, благодаря которой… Филипп соскочил с коня, подошел, поцеловал старухе руку и вложил в нее кошель. Она долго, не мигая, смотрела на него чистыми глазами, не раскрывая рта. Молчание столь затянулось, что Филипп, смутившись и отойдя назад, опустил взгляд. Эрвина улыбнулась и подошла ближе к нему. Филипп, недоумевая, поднял голову. Тогда старуха низко склонилась перед ним и замерла. Слишком долгим показался юному монарху этот поклон.

– Отчего ты поклонилась мне, добрая женщина? – спросил он ее.

И услышал ответ:

– А разве не ты вырвал меч из железной наковальни Мерлина и не стал королем Артуром?

Филипп растерялся. Потом спросил:

– Но как ты узнала?…

– Что ж тут гадать? Ты самый молодой среди всех и остался в седле, тогда как другие попрыгали на землю. А возле тебя мой славный Гарт. Видишь, как просто, король. К тому же дар твой весомее других, что говорит о твоей щедрости и добром сердце. Если я добавлю сюда вежливость, великодушие, скромность, любезность и осторожность, думаю, закончу список твоих добродетелей.

– А теперь, мать, перечисли смертные грехи, – попросил Гарт. – Да и нам всем надлежит послушать, дабы не забывать.

– Зачем говорить то, что юный король знает и без меня, ведь его учили этому, – возразила Эрвина. – Да и вам это ни к чему. Разве среди вас нет монахов? Уж они живо напомнят, чему их учили в монастырях. Тебе же, сынок, – вновь поглядела она на Филиппа, – вот что я скажу. Каждый из смертных грехов, о которых твердят попы в церквах, – враг твой. Помни об этом, когда начнешь войну, ибо напрасно пойдешь в атаку на врага, не победив его вначале в самом себе.

– Что же это за враги? Я, к примеру, не знаю! – вскрикнул Годемар. – Я же не был монахом.

Риго Селлерье подсказал ему: