Текст книги "Мудрый король"

Автор книги: Владимир Москалев

– Сначала кансона для нас, а уж потом для рыцарей, – защебетали они.

Трувер улыбнулся, провел пальцем по струнам ситара[36]36
  Ситар – щипковый музыкальный инструмент свободной формы. Известен с античных времен.


[Закрыть] и запел:

 
Я хороша, а жизнь моя уныла:
Мне муж не мил, его любовь постыла.
Не слишком ли судьба ко мне сурова?
Свою мечту я вам открыть готова.
Я хороша, а жизнь моя уныла:
Мне муж не мил, его любовь постыла.
Хочу любить я друга молодого!
Я так бы с ним резвилась и шутила!
Я хороша, а жизнь моя уныла:
Мне муж не мил, его любовь постыла.
Наскучил муж! Ну как любить такого?
Сколь мерзок он, не передаст и слово.
И от него не надо мне иного,
Как только бы взяла его могила.
Я хороша, а жизнь моя уныла:
Мне муж не мил, его любовь постыла.
Довольно ждать! Давно решиться надо.
В любви дружка – одна моя отрада.
Я хороша, а жизнь моя уныла:
Мне муж не мил, его любовь постыла.
Без милого мне горькая досада.
Зачем страдать, коль счастье поманило?
Я хороша, а жизнь моя уныла:
Мне муж не мил, его любовь постыла[37]37
  Кансона (канцона) дается в сокращении.


[Закрыть].
 

– Недурной совет мужьям, переставшим обращать внимание на своих жен, – высказал свое мнение в конце песни Готье Младший, один из придворных.

– Неплохой совет и дружкам, умеющим распознать душевные муки забытой мужем женушки, – вставил конюший Робер Клеман, известный дамский волокита.

– А теперь о войне, Гираут, – заволновались рыцари, подходя к труверу ближе.

– Эта сирвента написана Бертраном де Борном, – объявил певец. – Но, хоть он и не популярен среди простолюдинов и некоторых лиц благородного происхождения, все же я спою ее вам. Не будьте слишком строги, господа рыцари: возможно, кто-то из вас уже слышал это сочинение лимузенского барона. Однако оно к месту, упустить такой момент никак нельзя.

И Гираут, тронув струны ситара, затянул песню о военных походах:

 
Мила мне радость вешних дней и свежих листьев, и цветов,
И в зелени густых ветвей звучанье чистых голосов,
Там птиц ютится стая.
Еще милее по лугам считать шатры и здесь и там
И, схватки ожидая,
Скользить по рыцарским рядам и по оседланным коням.
 
 
Мила разведка мне – и с ней смятенье мирных очагов,
И тяжкий топот лошадей, и рать несметная врагов.
И весело всегда я спешу на приступ к высотáм
И к крепким замковым стенáм, верхом переплывая
Глубокий ров, – как горд и прям вознесся замок к облакам.
 
 
Лишь тот мне мил среди князей, кто в битву ринуться готов,
Чтоб пылкой доблестью своей бодрить сердца своих бойцов,
Доспехами бряцáя.
Я ничего за тех не дам, чей меч в бездействии упрям,
Кто, в схватку попадая, так ран боится, что и сам
Не бьет по вражеским бойцам…
 

Сирвента продолжалась, но король не стал слушать ее до конца. Встал и тихо ушел. Вслед за ним – Гарт, Герен и Бильжо.

Глава 17. Герен становится отцом

– Со мной поедет Гарт и ты, Герен, – сразу же объявил король. – Кроме того, сотня рыцарей. Курия решила: парижским округом будет командовать прево[38]38
  Прево – королевский чиновник, обладавший судебной, фискальной и военной властью. Руководил всей жизнью города.


[Закрыть], его помощники – майоры и сержанты. Духовная власть над городом остается в руках епископа Сюлли. Ни один человек не смеет оспаривать у него его прав, даже архиепископ Санса. Пока маршалы будут собирать войско, мы вернемся от Генриха. Думаю, он не окажется столь глупым, чтобы отвергнуть мое предложение. Ну а потом в Париж. Мы выступим от Сен-Дени. Да, надо не забыть напомнить прево и старшинам города: ярмарка отныне будет проводиться у аббатства Сен-Жермен. Это принесет немалый доход казне.

– Не забывай о торговцах, везущих свои товары по Сене. Гревская набережная – не последнее место в Париже.

– Ты мне напомнил, Герен. Я чуть не забыл о тамплиерах. Позвать сюда казначея.

Когда тот пришел, король дал ему указания:

– Брат Эмар, бери своих тамплиеров и контролируй набережную. Мой отец утвердил привилегии парижан, торгующих водными путями. Он даровал им монополию на ввоз товаров. Ты должен следить за организацией охраны грузов. Создай караульные отряды. Гревскую площадь оставить незастроенной, все речные пристани должны располагаться вокруг нее.

– Я бы на твоем месте стал поощрять тех, кто станет вкладывать средства в строительство всевозможных сооружений в порту, – прибавил Гарт. – Полагаю, это нам не повредит.

– Да, да, именно так, Эмар, и привлеки к этому делу всех своих тамплиеров. Кто не пожелает повиноваться – наказывай по-своему, но не слишком строго. Не стоит преждевременно вселять страх в сердца парижан и торговцев из других городов. А сейчас – к Генриху Второму! Пусть увидит, что перед ним не юнец, а король, с которым ему придется считаться.

На другой день Филипп помчался на запад. Он должен был не дать совершить глупость английскому королю: выступить против сюзерена с оружием в руках. С ним поехал архиепископ Сен-Дени. В случае неповиновения Плантагенету грозил интердикт.

В 1182 году Филипп во главе большого войска отправился на войну с Фландрией. За Генриха II молодой король не беспокоился. Папа отправил к английскому королю легата с гневным письмом, где упрекал в нарушении мира, установленного самим Господом, и негодовал по поводу его неподчинения сюзерену, пусть даже территория последнего в несколько раз меньше его собственной. В заключение папа добавил из послания святого Павла к римлянам: «Должно подчиняться власти, ибо нет владычества не от Бога. Поэтому запрещается противиться скипетру, ведь каждый, кто посягнет на власть, выступает против Бога».

И последние строки этого письма. «Графство Блуа рядом с вами. Граф Тибо V – сенешаль Франции. А может, он ваш сенешаль и вам присягал в верности? Кто позволил вассалу короны выступать против Богом помазанного государя? Воздействуйте на упомянутого Тибо самым решительным образом, либо Святой престол подвергнет его отлучению и наложит интердикт на его графство. То же касается и его соседа, графа Сансер. Если посланный мною легат не добьется успеха, он, как и епископ Лангрский, облечен правом наложить проклятие на все Шампанское семейство». Луций III, наместник Господа нашего на земле.

Генрих поджал хвост. Времена были неспокойные, отлучения сыпались направо и налево. Да и пусть, в конце концов, юнец ползет на эту Фландрию. Край, конечно, богатый и торговля с ним выгодная, да только тут уж ничего не поделаешь. Бог даст, молодой Капетинг сломает об этот кусок свои зубки.

Но не знал Плантагенет, какую огромную силу повел за собой Филипп. И не догадывался, что его непокорный сын Генрих отправился из Нормандии с войском на помощь своему сюзерену.

Филипп, уверенный в победе, вел на врага рать, готовую смести Фландрию с лица земли. Его рыцари торопились, были озлоблены. Война – их ремесло, доход, удовольствие, наконец. Они выросли воинами, их так воспитали. Смысл их жизни заключался в том, чтобы убивать, брать в плен, захватывать чужие территории. Филипп знал это. Он был уверен также, что противник будет высылать дозорных, дабы узнать, много ли французов и как быстро они идут. Он видел их – парами, тройками, небольшими отрядами. Его воины указывали ему остриями мечей на этих всадников, мечтая догнать их и изрубить в куски, но Филипп приказал их не трогать. Пусть докладывают хозяину. Чем больше вылезут глаза из орбит у дяди его милой женушки, тем скорее он сложит оружие и признает себя его покорным вассалом – там, у него в замке, в присутствии рыцарей и членов его семейства. На этот случай Филипп вез с собой двух аббатов – из Санлисского и Орлеанского епископств. Клирики, что с ними, все запишут на пергаменте. Их король спрячет в архив, копии этих документов – папе Луцию.

Пока король так размышлял, его войско громило замки, победным маршем проходило через города, жгло деревни и жестоко расправлялось с теми, кто мечтал сразиться с ним.

Филипп Эльзасский не отходил от окна. Его мелко трясло. Посланники один за другим привозили дурные вести: король Французский разорил Амьен, Корби, Аррас. Еще день пути – и он будет под стенами замка в Лилле, где сидел с войском граф Фландрский.

И тут справа на французов ударил граф Эно. Коннетабль знал, что так случится, и был готов к отражению атаки. Чуть ли не половина войска развернулась на восток и, обстреляв противника стрелами, бросилась на него с двух сторон – близ Бувина и между Аррасом и Камбре.

Граф Фландрский давно дожидался этого момента. Теперь, когда французы увязли на границе Эно, можно смело напасть на них из Лилля. К тому же часть войск он держал в запасе у Эра. Это был его арьергард, которому предназначалось довершить разгром.

Но у юного короля Франции были опытные полководцы – старая гвардия Людовика VII. Без труда разгадав замысел противника, они добрую треть кавалерии и лучников спрятали в лесу неподалеку от Сен-Поля и теперь ждали, когда фламандец поведет свою гвардию в тыл французам, что сражались у Камбре в графстве Геннегау.

Повел-таки! Даже не пехота, одна конница с пиками наперевес, как для турнирного боя, неслась по равнине, топча сады, поля, редкие деревеньки на пути.

И вдруг – крик за их спинами! Громкий, страшный, многоголосый:

– Монжуа! Монжуа!

Это неслись на них во весь опор, в полном боевом снаряжении, держа у груди щиты и выставив пики, войска Генриха Младшего, сына Плантагенета! Он – зять юного короля Филиппа, женатый на его сводной сестре Маргарите, и вассал короны. И началась страшная битва, на которую фламандцы никак не рассчитывали. Теперь им надо было разворачиваться, чтобы не ждать, пока лучники расстреляют их в спину, а грудью схватиться с противником, неотвратимо летевшим на них, сверкая лезвиями мечей и остриями пик.

Но, едва они развернулись и бросились в бой, в спину им ударила конница маршала д’Орбильи, который заранее знал, что все именно так и произойдет. Маневр этот, однако, не обнадежил графа Эно: противника перед ним не стало меньше. Вперед вырвался сам Филипп, с ним рядом Гарт, Герен, другие рыцари. Эх, жаль, не было Бильжо! Ну да и он, дай бог, не бездействовал, – может быть, в это самое время рубил в капусту посланников к Эду Бургундскому, который должен был, совместно с графами Шампанскими, идти на помощь Фландрии.

Крестьянская деревушка оказалась в центре арены боя. Так уж вышло. И бедные вилланы, бросая свои дома, стремительно разбегались кто куда, только бы не попасть под меч рыцаря – своего ли, чужого ли. Запылала чья-то хата – проворно, с запада на восток, как дул ветер. Выскочили из дома трое: крестьянин, его жена и ребенок у нее на руках. У отца семейства в руках вилы. Бросился на первого попавшегося, мчавшегося совсем рядом с окровавленным мечом в руке. Замахнулся на него крестьянин своими вилами, защищая семью, да тут же и упал, обливаясь кровью: меч рыцаря развалил его почти надвое. Заметалась, заголосила мать, не зная, куда бежать, а рыцарь уже налетел на нее, рассек голову. Вскрикнув и не закрывая глаз, брызгая вокруг кровью, мать повалилась наземь, из последних сил прижимая к груди ребенка – девочку лет трех-четырех. Поглядев на нее, убийца снова занес меч, склонился даже с седла, чтобы вернее достать цель, как вдруг чей-то клинок с силой отвел в сторону лезвие его меча.

– Остановись, рыцарь! Клянусь, еще одно твое движение – и мы скрестим оружие!

Всадник не поверил своим глазам:

– Герен?…

– Прочь, сказано! – крикнул бывший монах-госпитальер, держа в руке меч с красным от крови лезвием. – Шутить не буду!

Рыцарь пожал плечами и дал шпоры коню. Битва еще не совсем утихла, и он снова принялся рубить головы, руки, тела, – но уже врагов, тех, что привел граф Геннегау.

Герен слез с коня, подошел. Мать была уже мертва. Дочурка, плача навзрыд, глядела на ее лицо, рассеченное пополам, и дико кричала, протягивая к нему руки, стараясь обнять, но попадая ладошками только в кровь и измазывая этой кровью шею, губы и грудь матери:

– Мама!.. Мамочка! Ма-а-ма!!!

Герену с трудом удалось разжать руки женщины. Схватив девочку, он прижал ее к себе. А она, глупенькая, пыталась вырваться и всё тянула свои окровавленные детские ручонки к матери, и всё звала, крича обиженно, с надрывом, словно хотела криком своим воскресить мать, заставить ее подняться и вновь прильнуть к ее груди.

Герен почувствовал, что уже не в силах этого вынести. Посадив девчушку впереди себя и кое-как привязав ее к луке седла, он тронул коня. Огляделся. Теперь – туда, где Филипп, рыцари которого уже довершали разгром врага у самых стен замка.

В стороне он увидел оруженосца верхом на лошади. Подъехал к нему, осадил коня.

– Почему ты один? Где рыцарь?

– Сеньор убит, – печально ответил юноша. – Что мне делать, ведь я остался без хозяина.

Герен бросил взгляд на замок. Битва шла к концу. Подъемный мост был опущен. В той свалке, что происходила там, по этому мосту теперь могли проехать как те, так и другие. Граф Бодуэн Фландрский видел это. Стоял, озирался, в бессилии махал мечом, потом опустил голову. Рукоять меча стукнулась о ножны. Его окружили придворные. Вернуться в замок? Да нет хода назад: повсюду люди короля Филиппа – кричат, машут клинками, угрожают перебить всех до единого. Король неподалеку, в окружении своих ратников. Победоносно смотрит на угрюмо молчащего дядю своей супруги и на его замок.

– Стой здесь – и ни с места! – строго приказал Герен оруженосцу, со страхом поглядывавшему на него. – Держи вот это. – Герен отвязал девочку, протянул ее всаднику.

Тот совсем растерялся. Взял, протянув руки, беспомощно захлопал глазами.

– Держи, пока я не вернусь, – сдвинул брови Герен. – Меч у тебя, я вижу, есть. А лук? Возьми мой. Вот стрелы. Случится что с малюткой – шкуру с тебя спущу, так и знай! Повторять больше не стану, будешь стоять и ждать меня. Вытри ей руки, видишь, они у нее в крови. Так она всю себя перепачкает. Приласкай ее: распахни свою куртку, сунь туда. Пусть согреется, утихнет немножко.

– Сеньор, а кто это?… – осмелился спросить оруженосец. – Ваша дочь?

Герен обернулся. Улыбнувшись, кивнул:

– Да, это моя дочь!

И дал шпоры коню.

– Хвала Создателю, ты жив! – обрадовался Филипп. – Гарт тоже.

– Чем кончилось, король?

– Сейчас поедем в замок.

– Оммаж? Наконец-то! Башку бы ему снести за то, что пролил кровь стольких людей.

– Никакого оммажа. Простое перемирие. Но его надолго запомнит граф Фландрский Филипп.

Обратно ехали быстро, но невесело: потеряли часть своих, да и голодны были. Зато вели в поводу несколько сот боевых лошадей, в телегах везли доспехи. Неплохое приобретение, что ни говори.

В Париже Филиппа ждал новый сюрприз: Тибо V граф де Блуа приехал заключать перемирие.

Герен ничего не приобрел в этом походе: ни коня, ни денег, ни доспехов. Зато он привез ребенка, на которого долго любовался, когда они в пути устроили привал. У девчушки были светло-зеленые глаза, цвета спелого желудя волосы и маленький, пуговкой, носик. Долго она не переставала плакать, вспоминая, что видела, и не понимая, куда ее везут из деревни, где она родилась. Миновали уже треть пути. Тут она немного успокоилась и даже несколько раз с любопытством, подняв головку, посмотрела на незнакомого дядю, который показался ей вовсе не страшным, как было поначалу. К тому же Герен всю дорогу бережно прижимал ее к себе и гладил ее спутанные волосы, хотя и не говорил ни слова. Сказал потом, когда они приехали и он сдал ее на руки служанкам и кормилицам.

– Ты так и не назвала мне своего имени.

– Эрсанда, – тихо произнесла девочка.

Герен переглянулся со служанками.

– Вообще-то, это простонародное имя, – пояснила одна из них, – но вполне подойдет и для девушки из знатной семьи, которая прибавит к нему звучную фамилию…

– Она не вилланка, а благородного происхождения. Какого – вам знать вовсе не обязательно. Отныне на ваши плечи ложится воспитание моей дочери.

– Так она ваша дочь?! О, сеньор, что же вы нам сразу не сказали? – засуетились служанки. – Боже правый, дочь друга короля и его советника!..

– Надеюсь, я не найду повода наказывать вас за нерадивость в вопросах воспитания девочки, – сказал Герен напоследок, передавая им Эрсанду.

И тут она вдруг посмотрела на него и спросила:

– А как тебя зовут?

– Герен, – ответил он с улыбкой. – И отныне я буду твоим… словом, буду часто навещать тебя, хочешь – каждый день. Но это в том случае, если я не уеду на войну.

Только он это сказал, как она снова заплакала на руках у кормилиц. Ну, те-то знали, как ее успокоить, не догадывались только, что слезы вызваны страшными воспоминаниями. Хорошо бы они быстро забылись, ведь ничего уже не вернешь. И они забылись. Помог этому сам Герен, который ежедневно навещал свою воспитанницу и рассказывал ей про доброго волшебника Мерлина, про мальчика, который поймал медведицу вместе с медвежонком, и даже поведал легенду о Тристане и Изольде. Конечно, Эрсанде еще рано было слушать о любви, но других сказок Герен не знал, а легенда об Изольде, как ни странно, пришлась девочке по вкусу, хотя она поначалу многого и не понимала.

– Что за прихоть у тебя? – спросил его Гарт. – Зачем тебе эта малышка? Что ты задумал?

– Гарт, – обнял друга Герен, – мне уже двадцать восемь лет. Кто я? Бывший монах. Ныне советник короля. Ни титула, ни земли. Невесты, похоже, уже не найти. Кому я нужен такой – старый и нищий? Король принял меня. Любит, называет другом. А отцом?… Я хочу быть отцом, пойми! И я все сделаю, чтобы эта малышка стала мне дочерью. У нее никого нет. Еще мгновение – не стало бы и ее самой. Я ее спас. Она мне очень понравилась, Гарт. Такая милая… И уже столько горя увидела… Даст бог, забудется для нее навсегда эта страшная битва. Я полюблю ее, как родную дочь, и она станет мне утешением в старости. Моя маленькая Эрсанда… Теперь мне есть ради чего жить. Во мне проснулась любовь к этой девочке, и я никому не дам ее в обиду… Пройдут годы, Гарт, и настанет день, когда она назовет меня своим отцом…

Герен сжал губы, чувствуя, как к горлу подступил комок. Но, как ни крепился, выкатилась-таки слеза и поползла по щеке.

– А когда она подрастет и станет девицей…

– Мы выдадим ее замуж, Герен! Подыщем хорошего жениха; Филипп не станет возражать.

Герен улыбнулся, кивнул:

– Спасибо, Гарт.

Генрих Молодой, наследник Генриха Старшего, отказался вернуться к отцу и остался в Париже.

– Для чего он короновал меня? – жаловался он Филиппу. – Кто я для него? Король без королевства, без клочка земли. Он отписал мне Нормандию и Анжу, а сам не пускает меня туда. Говорит, нечего мне там делать. А сеньориальные доходы? Мне нужны деньги на развлечения, друзей, я хочу блистать на турнирах. Наконец, я должен принимать участие в верховной власти отца, чтобы самому научиться командовать. Что же вместо этого? Ни я, ни Жоффруа для него словно бы не существуем. Нас попросту нет для него!

– Он из той категории отцов, что не желают ни от чего отказываться при жизни, – сказал Филипп. – Примеров тому немало. Вот, скажем, два сеньора Божоле – Умбер Старший и Умбер Младший. Отец не пожелал выделить сыну ни одно из своих владений, и между ними вспыхнула война. Она идет до сих пор и привела к полному разорению Божоле и Лионне. Чем все кончится – постановит суд архиепископа Лионского, который уже занялся этим делом. Или вот еще. В прошлом году молодой Арнуль, сын графа Бодуэна Второго, получает рыцарский меч и сразу требует наследства. Начались дрязги, взаимные оскорбления. Потребовалось вмешательство графа Фландрского, после которого молодой наследник получил кое-какие земли.

– Он совсем ни во что меня не ставит, – продолжал кипеть Генрих. – Лет десять назад он вздумал женить своего любимчика Джона, которому исполнилось только шесть лет, на дочери Гумберта Третьего Марьенского. Что же он предпринимает для этого? Отбирает у меня три замка в Анжу для своего прыщавого недоноска! Нет, он дождется – мы все пойдем на него войной!

– Не спеши. Для твоих братьев ты ведь сюзерен. Дело может кончиться тем, что они принесут тебе вассальную присягу. Однако к этому надо подключить отца, одному тебе не справиться. Поэтому не скаль раньше времени пасть: такой кусок не должен пролететь мимо.

Хитрый Филипп глядел далеко вперед. Он знал, что Ричард не станет приносить оммаж старшему брату. С такой территорией, как у него, ему сам черт не страшен. Генрих Молодой, обозлившись, пойдет войной на Ричарда, да еще и прихватит с собой Жоффруа. Этого и нужно было Филиппу. Он начинал претворять в жизнь свой план дробления английских владений на земле Франции. В дальнейшем – полное уничтожение этих владений. Такую цель поставил перед собой Филипп – первый и великий собиратель земель из династии Капетингов.

Глава 18. Паук тянет за ниточку

В следующем году при французском дворе неожиданно появилась Изабелла (Елизавета) де Вермандуа. В ее жилах течет кровь Капетингов, а ее чрево – забытое богом и людьми кладбище. Она была первой дочерью Рауля, бывшего сенешаля Франции и графа Валуа. Это тот самый Рауль де Вермандуа, кузен Людовика VI, который опрометчиво женился на сестре Алиеноры Аквитанской, результатом чего явилась глупая война.

На Изабелле лежало проклятие, иначе и подумать нельзя: ей уже сорок, а детей все нет. Филипп Эльзасский, ее муж, долго крепился, все ожидая чуда, наконец объявил жену порченой вследствие неоднократных измен. Последовала бурная семейная сцена. Изабелла, по правде говоря, была далеко не подарком и умела закатывать истерики и пускать в ход кулачки. В кулачках этих оказывались порой совсем не подходящие для мирной беседы предметы. Одним из них она едва не проломила мужу голову, после чего тот с приличной шишкой в области лба отправился искать правды у французского короля. Тот, оценив ущерб и уяснив ситуацию, объявил Филиппа Эльзасского полноправным хозяином владений взбалмошной и неуравновешенной супруги. Изабелла, полная обиды, бросилась искать утешения на стороне. Может, это ее муж виновен и с другим мужчиной у нее получится? Желающие обладать телом графини Эльзасской составили список и строго вели его очередность, предупредив ее об этом, но ей было все равно. Она мечтала забеременеть, от кого – уже неважно.

Прошло еще два года – результат оставался тем же. Один из любовников графини предположил порчу. Порчу? О чем это он? Всплыла история многолетней давности. Как-то на утренней прогулке Изабелле встретилась немолодая уже женщина, с тяжелой походкой, с усталым видом; лицо худое, глаза мокры от слез. Поклонилась госпоже, попросила подать Христа ради. Изабелла поморщилась: грязная, неумытая нищенка перед ней, одета небрежно, да и ведет себя не так, как ей, графине, представлялось.

– На колени, слякоть! – крикнула она. – Не видишь, перед кем стоишь?

– Больно моим коленям, госпожа, – пролепетала женщина, силясь все же подогнуть ноги. – Не заставляй меня, боюсь, не подняться мне тогда.

– А тебе и не надо! Вошь должна ползать по земле.

– Но ведь и ты состаришься когда-нибудь. Что, если и тебе скажут так же? – возразила нищенка.

– Ты еще вздумала разговаривать со мной, мерзкое отродье! – вскричала графиня и полоснула женщину плеткой. – Это тебе на память, будешь знать впредь, как разговаривать с господами.

Нищенка вытерла кровь, подняла сверкнувшие обидой глаза на всадницу и произнесла, точно вещий ворон каркнул:

– Осудишь того, кто грязнее и несчастнее тебя – будешь оставлена Богом.

Графиня, делано рассмеявшись, дала шпоры лошади и умчалась. Ее провожатый, чуть замешкавшись, успел услышать как женщина, поглядев вслед всаднице, негромко прибавила:

– Да наградит тебя твой бог бесплодьем. Так сказал мне Мерлин.

Теперь Изабелла вспомнила. Сжала кулаки, зубами заскрипела. Проклятая ведьма! Это все она. И угораздило же встретиться с ней! Увидела бы ее сейчас – велела бы пополам распилить. Да сколько лет уж минуло… Нет той нищенки, поди, в живых, это как бог свят.

Но не изменить предначертанного судьбой. Знать, и вправду с колдуньей повстречалась. Теперь мало того, что без детей, – и земли отнял муженек, под себя сгреб. Ничего у нее не осталось. За доказательством далеко ходить не надо. Пять лет назад отправился граф Фландрский в Святую землю – поклониться Гробу Господню, на Голгофе молитвы прочесть. С женой даже не простился. А наследниками своими на непредвиденный случай оставил сестру Маргариту и ее второго мужа – Бодуэна V графа Эно.

Во дворце Изабелла встретила свою давнюю подругу Ростангу де Флассан, жену рыцаря Корнара из Манта. Та – в тунике с длинными рукавами, отороченными золотым шитьем. Поверх – мантия с узорами из самоцветов. Изабелла тоже вся сияет драгоценностями, вся в цветных одеждах, привезенных мужем из Византии.

Постояли, любуясь одна другой, завели беседу. Проблемам личным места отвели мало, важнее было обсудить придворные новости.

– Нет, ну каков Филипп, а? – верещала мадам де Флассан. – Каковы замашки! Людовик тоже, конечно, стремился увеличить свои земли, но сынок, по-моему, пойдет гораздо дальше. Завел судебных исполнителей, писарей, нотариусов. Теперь он все пишет и прячет в архивы. За всем этим наблюдают правоведы. Скоро, – поверь, милочка, очень скоро они начнут затягивать петли зависимости знатных домов королевства от юного монарха. Вообрази, если король ставит кого-то владеть графством, он требует, чтобы ему предоставляли поручителей.

– Поручителей? – удивилась Изабелла. – Но зачем? Ведь есть же новый хозяин.

– Вот вместе с ним эти поручители берут на себя известные обязательства и приносят клятву в том, что возместят королю ущерб, если новый хозяин не будет должным образом исполнять своих обязанностей. Не удивлюсь, если скоро вассал будет давать клятву на верность не только своему сеньору, но и королю. А придумали это всё Герен с Гартом.

– Герен? Кто это? – без тени удивления спросила Изабелла.

– Бывший монах. Советник короля. Он рыцарь ордена госпитальеров.

– А Гарт?

– Шамбеллан. Тоже друг короля. Троица неразлучна. Филипп по большей части советуется только с ними. А Гарт – рыцарь Гандварт де Марейль. Не знаю точно, но какой-то обедневший род. Как видишь, люди незнатные, но именно из таких юный король выбирает себе друзей. Да, так вот, теперь передача ленного владения из одних рук в другие подлежит судебному рассмотрению. Так что клятва верности дается нынче для того, чтобы вступить во владение землей. А раньше, помнишь, шла от сердца. Но времена меняются. Клятвы приносят сейчас даже женщины, хотя они и не берут в руки меч. Конечно, король, как и раньше, рассчитывает на воинское ополчение, для этого он даже завел писаря, который составляет списки рыцарей, обязанных служить ему сорок дней в году. Но Филипп вместо этого предпочитает брать с них деньги.

– Кто же тогда будет воевать?

– Наемники. Ему милее иметь дело с этим сбродом. Те не станут считать окончания сорока дней. Его советники пошли еще дальше: предлагают ему дробить сильные родá. Здесь и приток денег и выгода: какие-то земли король присваивает себе. Кроме того он может выступить в роли опекуна над несовершеннолетними детьми, если умер их отец. Но и это еще не всё. Король имеет право по своему усмотрению выдать замуж вдову или ее дочерей. Да вот пример. Пару лет назад умер граф Осера и Невера. Жены нет, но осталась дочь. Филипп тотчас становится ее опекуном и обирает несчастную сироту. Затем выдает ее замуж за своего родственника. Тот погибает на войне. Король снова берет девчонку под свою опеку и снова выдает замуж, не забывая при этом прикарманить денежки. Тут у сиротки рождается дочь. Наш государь тут как тут: он бережет ее для своего внука.

– Однако деятельный у нас король, – съязвила Изабелла. – Хватка у него почище остальных Капетингов. Когда-нибудь он доберется и до Вермандуа вместе с Артуа.

– Насколько мне представляется, их уже забрал у тебя твой муж, хотя они и продолжают числиться твоими.

– Пока еще я там хозяйка вместе с Элеонорой. В случае моей смерти области эти достанутся ей. Вряд ли Филипп сумеет протянуть сюда свою руку. Моя сестра Элеонора приходится ему троюродной теткой, но это не дает ему права грабить ее на правах сюзерена. Да ведь и я еще не стара, Ростанга, мне всего только сорок, и умирать в ближайшее время я совсем не намерена. Жаль вот только, что… но смотри, кто-то идет сюда. Двое. Один с малюткой на руках. Кто они? Что нам надлежит предпринять?

Собеседница повернула голову. В их сторону и в самом деле направлялись двое мужчин; один из них держал на руках маленькую девочку с красным бантом и куклой, которую она бережно прижимала к себе.

– Как раз они: Гарт и Герен.

Изабелла, задержав взгляд на Гарте, задумалась. Они уже прошли, а она все продолжала глядеть на него.

– Говоришь, он рыцарь? – спросила она, не меняя направления взгляда. – Советник короля?

– И лучший из его друзей, – добавила подруга. Потом полюбопытствовала: – Что, понравился?

– Неплохо бы затащить такого в постель.

– Что ж, согласна, – усмехнулась Ростанга, – если только тебя не смущает, что у него уже есть любовница.

– Какие пустяки.

– Правда, она сейчас далеко отсюда.

– Тем более.

– И она… как тебе сказать… – немного смутилась м-м де Флассан, – не нашей веры.

Изабелла отпрянула, округлив глаза:

– Мусульманка?!

– Нет, что ты. Ни один уважающий себя христианин не станет спать с сарацинкой, уж поверь мне.

– Слава богу! Окажись иначе, мне и на пять шагов было бы гадко подойти к этому шамбеллану. Но та, о которой ты говоришь, значит, христианка?

– Не совсем.

– Как это понять?

– Она из Церкви катаров. Ее зовут Бьянка.

Изабелла сделала назад шаг, другой. Взгляд такой, будто подруги встретились впервые в жизни.

– Еретичка! – почти вскричала она, внезапно побледнев. – И ты, Ростанга, говоришь об этом так спокойно, словно речь идет о том, собирается ли королева-мать рожать от своего любовника?

– Что тут поделаешь, дорогая, – пожала плечами подруга, – не кричать же об этом на весь Париж. К тому же это ни для кого не является тайной.

– Даже для короля?

– Даже для него.

– А для святой Церкви?

– Похоже, она будет возмущена, только и всего.

Изабелла всплеснула руками:

– Только и всего? А костер? Ведь ее надо немедленно сжечь!

– Чтобы освободить дорогу себе?

– Чтобы изгнать скверну из тела христианства!

– Думаю, святая Церковь давно бы занялась этой особой, если бы та вовремя не исчезла.

– Где же она теперь? Уж не на юг ли помчалась к своим единомышленникам по партии?

– Именно. Она уехала к себе в Тулузу.

– А-а, гнездо ереси! Это оттуда на христианство нападают еретики, мутят народ, не признают нашу мать Церковь! Это там живут те, кто издевается над таинствами, хулит Христа и Деву Марию, презирает святых и смеется над ними!

Она заскрипела зубами, заметалась на площадке второго этажа и вдруг остановилась, застыв, словно обратившись в статую. Совсем неподалеку, по другую сторону улицы Святого Варфоломея, у Святого Креста близ церкви она увидела группу мирно беседующих людей. По виду – монахи. К ним она и помчалась, подобрав полы платья и стуча каблуками туфель по лестнице, ведущей во двор.