Текст книги "До свидания, эрлюсы"

Автор книги: Владимир Кобликов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 7 страниц)

Кукла

Татьянка – моя соседка. Если говорить о ее внешности, то прежде всего надо говорить о ямочках на щеках, хитрющих глазах и косичках, которые растут не вниз, как положено им расти, а в стороны. Татьянкины родители ничем не отличаются от большинства родителей. Они учат четырехлетнюю девчонку музыке, поражаются ее успехам, опасаются дурного влияния улицы и с ужасом думают о том дне, когда Татьянка придет и скажет: «Познакомьтесь – это мой жених». Не отстают от других Танины родители и в своих жалобах на домработницу, и в спорах о том, с каких лет отдавать детей учиться в школу – с семи или восьми.

Мы с Татьянкой – закадычные друзья. В моей квартире она полная хозяйка и даже лучше меня знает, что где лежит. И если мне надо что-то найти, я всегда обращаюсь за помощью к Татьянке. Сначала она смешно морщит нос – вспоминает, потом, просияв, безошибочно находит потерянную краску, кисточку или какой-нибудь прошлогодний этюд.

Прежде чем войти ко мне в комнату, Татьянка стучится и спрашивает:

– К тебе можно?

Получив разрешение, долго вытирает ноги и интересуется, какая сегодня будет работа. «Работы» у меня всегда много. Это позволяет Татьянке вполне справедливо ворчать: «Что бы ты без меня делал?» Она права: очень трудно бы жилось без нее. Я скучаю, когда девчонка уходит гостить к одной из своих двух бабушек. Но такие визиты неизбежны. Тане они нравятся: бабушки не знают, чем ей лучше угодить. Что из этого выйдет – посмотрим. Пока же она всех приводит в восторг лукавой мордашкой, смышленостью не по летам и, конечно, своей недетской речью. Невольно улыбаешься, услышав от Татьянки «эпохально», «ты сильно накраплачил» или «у моей бабушки барахлит щитовидка».

Позавчера Таня предотвратила скандал на кухне из-за упущенного молока. Как ни в чем не бывало, она спокойно разгуливала среди жильцов и выстукивала на зубах перламутровой пуговкой какую-то мелодию.

– Брось ты от греха эту пуговицу, – посоветовал сосед, по вине которого было упущено молоко.

Татьянка с сожалением посмотрела на него и наставительно уточнила:

– Пуговица эта не от греха, а от маминого лифчика.

Мама молча увела девочку в комнату, зато скандал не состоялся.

Моя приятельница очень любопытна. В любопытстве она, думается, уступает только нашей соседке-машинистке: сказывается возраст. Таньку интересует буквально все, начиная от того, почему солнце не падает на землю, кончая вопросом – «едят ли милиционеры?»

О любопытстве ее я заговорил не случайно. Оно приносит мне немало хлопот. Я всегда с опаской отвечаю на каверзные вопросы девочки, не зная, что говорили ей об этом родители. Если внушалось ей, например, что она найдена под капустным листом, а я это опровергну, то Таня кому-то не поверит.

Совсем недавно она принесла мне огромную куклу:

– Дядя Боря, помоги мне починить эту Эльзу.

Чинить Эльз мне никогда не приходилось, но не помочь другу нельзя. У куклы была оторвана рука. Пришлось стать игрушкиным доктором.

– Кто же сделал ее калекой? – спросил я у Танюшки.

– Я, – ответила девочка таким тоном, будто отрывать куклам руки – самое привычное для нее занятие.

Куклу мы чинили долго, но сделали, кажется, хорошо.

– Вот и опять, как новая, – обрадовалась Таня, – зря мне только нервы портили. – И она сделала жест в сторону своей квартиры.

Подумала и спросила:

– А ты как думаешь: до завтра рука продержится?

Я дал гарантию. Начал девочку рисовать и, чтобы не скучно ей было, завел разговор об Эльзе.

– Татьянка, а зачем ты оторвала ей руку?

– В живот заглядывала. Оттянула руку и стала смотреть в дырочку. А резинка мешала. Я потянула, резинка – хлоп. И оторвалась…

После этого Татьянка решила больше не верить докторам. Она давно хотела «слазить куклам в живот», так как сосед наш – врач – часто предлагал девочке полечить куклам желудки. Теперь Танюшка убедилась, что животы «куклинские ненастоящие, и Матвей Андреевич – врач ненастоящий».

Я стал спрашивать, кто Тане «портил нервы». Оказывается, это делал Танин папа. Он говорил, что Таня вконец испорченный ребенок, что надо попробовать ей самой открутить руку и посмотреть, понравится ли ей это. Мама Татьянкина «стала совсем невыдержанной» и пообещала папе купить взамен «паршивой куклы сто хороших» с условием, если он не будет «портить нервы ребенку». После этого у Тани, видимо, совсем испортились нервы, и она громко заплакала. Мама перестала разговаривать с папой, а папа пошел курить на кухню.

Оставалось неясным, почему девочка хотела, чтобы рука «продержалась» до завтра.

– Ты странный человек, – удивилась Татьянка, – хоть и умеешь рисовать и чинить куклины руки. Завтра папа опять понесет куклу к Маринке.

Маринка – «живая девочка», «дочка папиного шефа», а «шеф – это значит главнее папы». Куклу папа купил Маринке ко дню рождения, а Тане об этом не сказал. Потому Таня и оторвала руку. А Маринка – плакса. Увидела, что подарок без руки, – и разревелась.

Папе Таниному было очень неудобно, и он обещал разнести магазин, в котором купил эту дурацкую куклу. Тане хотелось посмотреть, как папа будет «разносить магазин». И она пошла с ним. Но папа стал просто ругаться с дядями и тетями, которые доказывали, что в их магазине не продаются куклы с оторванными руками. А один, самый главный продавец, даже «голос повышал» на Таниного папу и говорил ему: «Это вы сами, наверно, кукле руку отвертели».

Таня не выдержала и «как глянула» на папиных обидчиков, а после «как крикнула» на весь магазин:

– Папочка не виноват! Это я оторвала у куклы руку!

Татьянка не описывала мне, какой эффект произвела ее взволнованная короткая речь.

– Папа потом целый день носил починять руку в мастерские, а там быстро делать не могут, – лепетала Татьянка. – Он пришел злой. Говорил, что это идиотизм. Ты не знаешь, что такое идиотизм?.. Вот видишь!.. Это значит, люди уже научились спутников запускать, а куклам руки быстро приделывать не научились. А после папа сказал, что ему теперь осталось только в петлю залезть от стыда. Мне стало жалко папу, и я решила принести дурацкую куклу к тебе. Ведь мы с тобой все умеем делать. Правда?.. Слушай, а почему папа все время называет куклу дурацкой?..

Медаль

Два Семена в семье: дед Семен – очень старый, а внук еще в школу не ходит. Чтобы не путать их, старшего называют дедом Семеном, а младшего – просто Семкой. Дружба у них – не разлей водой! А как ей не быть, когда целыми днями Семены вместе домуют, вместе хозяйство ведут: кормят скотину, цыплят от ворон и ястребов караулят, грядки пропалывают. Даже ели Семены из одной миски – только дед съедал побольше, внук – поменьше, а если сладкое, то внуку доставалось больше. Всюду они были вместе. Вот только бегать дед не умел.

– Давай, дед, побегаем, – зовет внук.

А тот не соглашается:

– Не могу. Отбегал я свое.

– Почему? – непонятно Семке.

А как мальчишке растолковать про старость? Старость все равно что зубную боль не объяснишь, ее изведать надо.

И дед отшучивался:

– Борода, родной, мешает: борода она тяжеленная-претяжеленная.

– А ты остриги ее ножнями, – не унимался Семка, – и тогда побегаем.

– Без бороды я помру.

Семка не хотел, чтобы дед умирал.

– Ладно, тогда сиди дома, а я побегаю с ребятишками.

– Ступай, побегай. Только к Крутищу не бегай – утонешь.

Побегает Семка часок и к деду возвращается: жалко старого одного надолго оставлять да и поговорить с ним надо. Дед про все знает. А сказок помнит всяких! Чудно: читать почти не может, а рассказывает, как по книжке. Сидит на завалинке с закрытыми глазами, будто спит, а сам греется на солнышке и все говорит, говорит.

– Дед, а почему ты столько сказок знаешь?

– Потому, что у меня лысина большая.

Семка не очень понимает, почему лысина сказке помощницами опять тормошит деда расспросами.

– Волос больше теряешь – умом созреваешь.

Семка даже рот открывает, дед видит это и растолковывает пословицу:

– Как у человека волосок упадет, так он новую байку узнает. У меня раньше волос, побольше твоего было.

Семка смеется. Сколько он помнит деда, всегда тот лысым был, но сомнения свои он громко высказывать не желает и неожиданно спрашивает:

– А зачем ты лысину на солнышке греешь?

Дед Семен усмехается и качает головой:

– А затем и грею, чтобы байки вспомнить. Без тепла старикам нельзя. Сам узнаешь.

Этому Семка верит: дед всегда греется то на солнышке, то на печке…

Так и жили Семены в мире и согласии, никогда не ссорились, не ругались. Только один раз…

Дед дремал на завалинке. Семке захотелось хлебца пожевать. Вошел в дом, отрезал ломоть побольше. Стал есть и вдруг сальца захотелось с кожуркой нежной. Пошел в чулан. Там ему и попалась коробочка из-под конфет, железная. Наверное, секретная, потому что Семка ни разу ее не видел. Открыл. В коробочке бумажки разные, ключ от сундука и кругляшка белая на серой ленточке. Семка бумажки не стал трогать, а кругляшку покрутил в руках и прицепил на рубаху. Красиво. В горнице зеркало большое висит. Надо сходить посмотреться. Пока шел – позабыл, зачем, заигрался Семка. А скоро дед по внуку соскучился, в горницу зашел. Глянул на внука и ахнул.

Семка посмотрел вокруг – чего это дед? Потом на грудь, а там только ленточка осталась. Стал искать пропажу, а ее нигде нет. Пока шарил под лавками, дед сходил за крапивой. Так Семен старший впервые выдрал Семена младшего. Не очень больно. Дед ведь бегать не умел, и Семка удрал от него за огороды. Дед вдогонку пригрозил:

– Обожди, баловень, отец с работы придет, он тебе покажет. Вернись лучше! Искать потерю будем.

Семка спрятался в яме у кустов. Сесть было нельзя: чесалось от крапивы, но Семка не плакал. Он никак не мог понять, почему дед Семен, его лучший приятель, вдруг так обидел его из-за какой-то кругляшки. Вон Петька Михалев закатил под печку рубль, и то его не били, а тут кругляшок какой-то. В городе значки и покрасивее продаются. Купи да носи.

– Семушка! Иди до-мо-о-ой! – услышал Семка дедов голос.

Семка сжался в комок, словно дед мог его разглядеть за полкилометра от деревни…

Стало темнеть. Над ямой летали летучие мыши. Они бросались вниз, и Семке казалось, что это его отыскивают они в кустах. Трава кругом шуршала. А днем не шуршала. Страшно. Вспомнился ломоть хлеба и кусок сала с нежной кожуринкой. Озираясь, Семка вылез из кустов и побрел к деревне. В дом он сразу идти побоялся. Подкрался к окошку и прилип изумленный к холодному стеклу. Отец отдирал новые половицы топором, а дед Семен помогал отцу.

…Когда Семен достал кругляшку, он спросил у отца:

– Чего это на меня дед так…

Сказать, что с ним именно сделал дед, он посчитал оскорбительным:

– Вон в городе значки еще лучше. Купил и носи.

Отец покачал головой.

– Нет, сынок. Это медаль «За отвагу». Ее нельзя купить. Вырастешь, станешь храбрее всех, и тебе такую вручат.

С того дня Семка перестал интересоваться значками, а только расспрашивал деда: как стать самым храбрым на свете. И дед начинал сказку. И снова у них дружба – не разлей водой!

Вешка

Вешка – совсем не от вехи. Вешка от слова вещь. Никита не называл какую-нибудь штучку вещицей, а называл ее вешкой. И вся деревня звала мальчика Вешкой. И братья, и сестры, и даже мать.

На свою беду Никита рос слабым и некрасивым: лопоухий, ноги тонкие, плечи костлявые, рот большой, а в глазах будто навсегда застыл вопрос: «А мне можно?» Наверное, оттого, что ему часто говорили «нельзя».

– Робя, поводить в хоронючки можно?

– Не, нельзя…

– Робя, можно с вами в кедровник?

– Нельзя, головастик: еще заплутаешь.

Нельзя, нельзя… А Никите даже постоять около ребят приятно – людей он любит. Летом играют в лапту. Никита стоит в сторонке, переживает: губы вздрагивают, улыбаются. Иногда ему разрешали принести отлетевший в сторону мяч.

– Эй, большеротый, сбегай!

И он летит со всех ног, не раздумывая, лезет за мячом в заросли крапивы.

Никита любил уходить в тайгу. Там хорошо: никто не даст подзатыльник, не назовет головастиком, можно поиграть с бельчатами. И тайге Никита по сердцу пришелся: смышлен, ласков, добр. Тайга открылась Никите: то медвежонка ему покажет, то к лисьей норе приведет, то ягодами накормит. Без подарка не отпустит своего маленького некрасивого друга.

Каждый раз, возвращаясь из тайги, Никита подходил к ребятам и говорил:

– Робя, а у меня есть вешка.

– Эка невидаль, – и находка исчезала в чужом кармане.

– Робя, а поводить можно?

– Куда тебе, Вешка, водить! Помрешь неотводой.

Никита улыбался своей вздрагивающей улыбкой и отходил в сторону…

Как и все, Вешка готовился к походу в тайгу с ночевкой. Он сам сладил себе заплечный мешок. Выпросил у матери сала, яиц, бутылку молока, хлеба. К месту сбора пришел раньше всех. За ним стали подходить и другие. Многие с настоящими ружьями, с топориками, самодельными кинжалами – в тайге всякое случиться может. Совсем собрались тронуться в путь, и тут ребячий атаман – Митяй-медвежья голова – вдруг с прищурочкой поглядел на Никиту:

– А ты куда, Вешка, собрался?

– С вами, в тайгу.

– С нами? – Митяй расхохотался.

Глаза Никите застелили слезы. Он ничего не видел, не слышал ребячьего смеха. Словно вынули его доброе маленькое сердце и наступили на него озорной ногой.

Он опомнился, когда шумная ватага уже была на краю села. Домой Никите возвращаться нельзя – засмеют. «Пойду в тайгу один. И зайду подальше ихнего», – решил он.

Шел Никита долго. Уже тайга предупреждала его незнакомыми тропинками. Солнышко давно перебралось с левой стороны на правую и спряталось за верхушками деревьев, а он все шел.

Сердце у Никиты отходчивое. Он забыл про обиду и даже пел песни – чужие и свои. Сочинять их легко: смотри по сторонам и пой про то, что видишь. А кругом огромные деревья-молчуны, смышленые белки-летяги, кедровки, клесты…

Чем дальше шел Никита, тем непроходимее становился лес. Великаны деревья закрывали ветвями небо, спрятали солнце. Места пошли незнакомые. Зоркие глаза Никиты еле-еле различали узкую тропку. Запахло лесной прелью… Притихла, задремала тайга. Притаились в своих гнездах чуткие птицы, забрались поглубже в норы пугливые зверьки, спрятались в дупла игруньи-белки.

Вешке вспомнился дом. Наверное, там уже отужинали и легли спать. Оглянулся назад. Тропинка позади исчезла. Куда идти? Решил – вперед. Надо бы поесть, но останавливаться страшно… Спасибо луна – в лесу чуть посветлело. Даже тропинка стала шире. Она вывела Вешку на большую полянку. Здесь было светлее, чем в лесу. Никита увидел избушку и, крадучись, подошел к ней.

Он зажег спичку, нашел дверь и остановился около нее. Прислушался, в избушке тишина… Только где-то неподалеку что-то шумело, будто кто-то переливал воду из большущих кадок.

Никита осторожно налег плечом на дверь. Она подалась неохотно, скрипнула. Вешка остановился на пороге и зажег новую спичку. Никого не было. Никита сразу догадался, что он в охотничьем домике. Домик – ничейный. Построили его добрые люди для тех, кто попал в беду: заблудился, сбился с дороги, за кем крались по пятам лютые враги – голод и холод.

Вешка истратил еще одну спичку и поджег сухие сучья в очаге. Они дружно разгорелись. Осмотрелся… У стены низкие нары с затхлым от времени сеном. На полатях какие-то кульки. Никита достал из мешка свои запасы. Нехотя пожевал хлеб, сало, с жадностью выпил молока. Не все – половину бутылки.

На двери он увидел засов и тут же запер дверь. «Теперь никто не войдет. Буду спать». Но спать было страшно.

Прогорели сучья. Угли светили неярким красным светом. Никита лег на нары и не шевелился. Заснул он незаметно и сразу.

…Первое, о чем Никита подумал, когда проснулся, почему рядом нет брата Кирюшки. Они спали всегда вместе. «Нежто без меня на рыбалку ушел?» подумал Вешка и вдруг вспомнил, где находится.

Осторожно Никита вышел из избушки. И тут же продрог. Тайга только что просыпалась. Она умывалась росою и дышала туманом. Солнечные лучи с трудом пробивались между могучих стволов и превращали туман в золотистую дымку. На разные голоса пели птицы. Где-то совсем рядом протрубил сохатый.

Никите стало весело, и он крикнул тайге:

– Эге-е-й-й…

Птицы настороженно притихли. Но, узнав Вешкин голос, снова стали продолжать свои утренние песни…

Никита вернулся в избушку. Прибрал за собой. Собрался уходить, но, подумав, достал из своего мешка сало и положил его на полати, а рядом – коробок со спичками.

Солнце поднималось из густой хвои, где ему мягко и тепло спалось ночью. Наступило настоящее яркое доброе таежное утро.

Никита торопился домой, но хотелось пить. Он знал, что рядом река. Еще ночью он слышал, как она разговаривала с берегами. А сейчас видно было, как ленивица спала, укрывшись туманом от щекотных солнечных лучей.

По дороге к реке мальчик встретил шустрый родник. Родник – вечный труженик. Ему некогда спать. День и ночь он кормит светлою и студеною водою прожорливую реку.

Никита припал губами к обжигающей холодом струе. Потом умылся и вытер лицо подолом рубахи.

Еще раз нагнулся, чтобы попить, и увидел, как сверкнул на солнце красивый камень. Никита достал его, полюбовался и сунул в карман…

* * *

Уже давно миновал жаркий полдень, а Никита все шел и шел. Хотелось есть, пить. Стали попадаться знакомые деревья, полянки. Наконец, Никита услышал свою деревню: лениво лаяли собаки, рокотал трактор. Никита пошел быстрее. Выйдя из лесу, он заметил группу людей. Люди шли ему навстречу.

– Глянь-ка, Вешка! – услышал Никита.

– Сам отыскался!

Никиту окружили ребята. Он растерялся и ничего не мог сразу понять.

– Будет тебе дома-то, головастик.

– Всю деревню сполошил.

– Мать отлупит, – потирал руки Митяй-медвежья голова. – Эх ты, Вешка.

Вешка?.. Никита что-то вспомнил и торопливо полез в карман. Красивый камень лежал на месте. Никита достал его и сказал привычную фразу:

– Робя, а у меня есть вешка.

Митяй протянул руку, чтобы завладеть Вешкиной находкой, но его остановил окрик:

– Постой, паря, не спеши! – Никита только теперь заметил старого охотника Силыча. – Дай-ка, малец, мне посмотреть-то.

Старик долго рассматривал камень, а потом спросил:

– Где взял-то?

– Нашел в роднике.

– А дорогу-то найдешь?

– Найду.

– Добро. Завтра утром покажешь. Не теряй, смотри: золото это самородное. Мать сдаст – штанов вам понакупит, – старик погладил Вешку по голове. – Молодец, Никитушка. Мал, говорится, золотник, да дорог. Идем, провожу домой, чтоб мать-то не ругала.

Каждому из ребят хотелось быть в тот момент Вешкой.

* * *

Еще до восхода солнца верховые уехали из деревни. Два дня ждали их возвращения. Мальчишки дежурили на околице.

И только на третий день в полдень вернулся старик Силыч. Он проехал к правлению колхоза, не обращая внимания на бегущих за ним ребятишек. А через час вся деревня знала, что старатели обнаружили богатые золотые россыпи.

Новый прииск в народе назвали «Вешкиным».