Текст книги "Король и Злой Горбун"
Автор книги: Владимир Гриньков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]
12
Михаил Михайлович Федько был вызван в районный отдел милиции повесткой. В повестке значилось утро среды, а во вторник вечером мне позвонил Демин и сообщил, что видел соседа и тот выглядит неважно – задумчив, хмур и не здоровается при встрече, настолько погружен в себя. Оно и понятно – кому приятно получить повестку, не зная причины. Мысли всякие нехорошие, наверное, в голову лезут. Начинают вспоминаться все старые грехи, серьезные и не очень. И визита в милицию бедолага уже ждет едва ли не как избавления – хочется выяснить, что же такое случилось. Тут или пан, или пропал.
Михаил Михайлович напрасно тревожился. Его вызвали как свидетеля, способного прояснить некоторые неясности, имеющие место в расследуемом деле об ограблении коммерческого магазина «Парус» – того самого, что располагался поблизости от дома Федько. Михаил Михайлович прибыл в райотдел за пятнадцать минут до назначенного времени, долго топтался у двери нужного ему кабинета и осмелился постучать ровно в девять, минута в минуту, как и было указано в повестке.
– Войдите! – ответил ему мужской голос.
Федько открыл дверь и увидел нашего актера Баранова. Но Баранов сегодня был вовсе не актер, а следователь.
– Слушаю вас! – отчеканил следователь, и сразу стало ясно, что он человек занятой, по роду службы видеть ему приходилось многое и до церемоний он не охотник. Федько уже совершенно сник и промямлил нечто нечленораздельное.
– Что такое? – строго глянул следователь.
Федько неуверенным жестом продемонстрировал полученную им повестку. Я был в соседней комнате, рядом со снимающим эту сцену оператором, и через зеркало, установленное за спиной Баранова, видел все происходящее. Мне показалось, что в эти минуты товарищ Федько сожалеет только об одном – о том, что много лет назад он появился на свет. Не родись он – и не было бы сегодняшнего ужасного дня.
Но расстраивался он совершенно напрасно, что и обнаружилось в следующую минуту. Пробежав глазами повестку, следователь в мгновение преобразился.
– Ну как же! – сказал он с неожиданно мягкой и даже доброй улыбкой. – Жду вас, жду, Михал Михалыч!
Опешивший от таких метаморфоз, Федько не знал, что и думать, а хозяин кабинета уже вел его под ручку к стулу, усаживал, приговаривая:
– Ах, как хорошо, что вы пришли! У нас же здесь все без вас затормозилось! На вас вся и надежда!
Сейчас он казался совсем не грозным и даже милым, и это сбивало гостя с толку.
– Тут вот какая штука, Михал Михалыч, – пропел следователь и распахнул картонные сторонки папки, на которой значилось грозное: «Дело №…». – Мы расследуем дело об ограблении магазина «Парус». Известен вам такой магазин? Возле дома вашего.
Следователь был настолько доброжелателен и учтив, что у Федько и мысли не появилось о том, чтобы слукавить.
– А как же, – подтвердил он. – Так ограбление, значит? Ай-я-яй! Видел я там милицию, работали ваши люди – что такое, думаю? А оно вон как повернулось.
– Да, – кивнул следователь и даже вздохнул. – Преступность растет, бандиты наглеют. Уже средь бела дня не таясь действуют.
В бессильной ярости он сжал кулаки, и стало слышно, как хрустят суставы.
– Шпаны поразвелось, – осторожно согласился Федько. – Раньше такого не было.
– Моя бы воля – я бы их, – пробормотал следователь и вновь звучно и страшно хрустнул пальцами. – Вот вы мне скажите, почему им такая воля дана, – склонился к Федько, будто советуясь. – Ведь их давить надо, как в революцию – именем трудового народа! Без суда и следствия! – У него уже загорелись глаза, он сейчас говорил, похоже, о наболевшем. – Поймали – и к стенке! Схватили на горячем – к стенке!
– Да! – осмелел Михалыч. – Только так с этой сволочью и надо!
– Вы так думаете? – радостно встрепенулся следователь, неожиданно для себя обнаружив в собеседнике единомышленника. – Как я рад, что мы с вами мыслим одинаково!
– Строгость и строгость! – воодушевился Федько. – Даже жестокость!
– Жестокость! – восхитился следователь.
– Не надо бояться жестокости! Каленым железом! Поганой метлой! Искоренить всю нечисть!
– Правильно!
– И никаких судов! Виноват – расстрелять!
– Да, да! Вы правы!
– У них же все суды куплены! – Федько уже сел на своего любимого конька. Я искренне сочувствовал бедолаге Демину. Не хотел бы я иметь такого непримиримого соседа. – Стрелять гадов! К стенке – и из пулемета!
– Да, да!
Следователь Баранов поддакивал, но в его глазах я видел неподдельный ужас – он, похоже, не ожидал встретиться со столь кровожадным старичком.
– Вы правы! – сказал Баранов. – Я рад, поверьте, я искренне рад, что остались еще в нашем обществе порядочные люди.
Он пожал Федько руку и вдруг засмеялся каким-то своим мыслям. Михаил Михайлович насторожился.
– Ох, погорячились мы с вами! – покачал головой следователь. Наверное, он был горяч, но отходчив. – Без суда – это все-таки нехорошо.
– Хорошо! – не согласился Федько.
– Вы так думаете? – приподнял бровь следователь.
– Да! – твердо ответил Михаил Михайлович. – Давить, давить и давить, как завещал товарищ Ленин!
– Но могут ведь и невинные пострадать!
– Единицы! – хмуро сказал Федько. – Зато остальным будет легче.
– Хорошо, мы еще поговорим с вами об этом, – подвел итог дискуссии следователь. – К делу. – Придвинул ту самую картонную папку. – Магазин вот ограбили, – напомнил собеседнику. – Проломили кувалдой стену…
– Кувалдой?
– Именно! Я был поражен, когда увидел! Там стена в два кирпича! Представляете? И они ее – как будто не кирпич, а фанера…
– Это какой же силой надо обладать!
– И я о том же. Но зато как они подставились! – Следователь засмеялся, вспоминая. – Не подумали, что Искать их будет легко! Ясно, что кто-то сильный, и рост должен быть под два метра. Ну, мы этот контингент быстренько перешерстили, нашли подходящие кандидатуры, чтобы кто-то из местных жильцов взглянул – если кого из этих, из двухметровых, видели когда поблизости, значит, он и участвовал. Поможете?
– В смысле? – не понял Федько.
– Они здесь, в соседнем кабинете, – пояснил следователь. – Шесть человек. Все без исключения, между прочим, рецидивисты.
Михаил Михайлович поежился.
– Да вы не бойтесь! – успокоил его следователь. – Они ж под присмотром все, никто и не дернется.
Заглянул собеседнику в глаза и произнес почти просительно:
– На вас надежда, Михал Михалыч! Только объединившись, всем миром, с этой нечистью справимся.
– Да я что ж, – неуверенно сказал Федько. – Я всегда! Только не видел я ничего.
– Вы только взгляните на них. Может, какую из этих рож вспомните. Если вы его опознаете – пять лет тюрьмы ему обеспечено.
Я бы, наверное, не согласился. Страшно быть судьей других. Ты указываешь на кого-то пальцем, и человека надолго упрятывают в тюрьму. Бр-р-р! Но Михаил Михайлович, против моего ожидания, не стал сомневаться.
– А что ж, – сказал он и честным и ясным взором посмотрел следователю в глаза. – Давайте попробуем. Вдруг и вправду кого-то признаю.
– Идемте! – обрадованно предложил следователь. – Это здесь, рядом! Курточку-то снимите.
Федько пришел в синей, с накладными черными карманами куртке. Следователь помог своему гостю раздеться и проводил его в соседний кабинет. У двери кабинета стоял милицейский сержант с автоматом.
– Готово? – строго спросил сержанта следователь.
– Так точно!
Следователь распахнул перед Федько дверь. И все, кто находился в этот момент в кабинете, одновременно повернули головы. Под присмотром двоих автоматчиков вдоль стеночки, на стульях, сидели шесть здоровенных, под два метра ростом каждый, громил. Это были люди-шкафы, квадратные в плечах, огромные и неуклюжие. Такие запросто могли, конечно, проломить стену в два кирпича. Даже при отсутствии кувалды. Михайлович проявил некоторую нерешительность.
– Входите, – приободрил его следователь.
Они переступили через порог, и дверь за их спинами закрылась. Федько с настороженным видом разглядывал громил. Их физиономии ему явно не нравились.
– Кто из них? – уточнил следователь и повел своего спутника вдоль ряда подозреваемых.
Прошли всех шестерых Следователь вопросительно посмотрел на Федько. Михаил Михайлович покусывал губы и хмурился.
– Еще, – попросил он. – Хочу посмотреть.
– Пожалуйста.
А рожи все были бандитские. Небритые, у двоих из этой шестерки еще и шрамы. У одного пластырь на лице. А взгляды! Ну видно же – рецидивисты! Встречая таких на улице, Михаил Михайлович старательно обходил их стороной. Боялся и ненавидел. И вот они перед ним. Злятся, а сделать ничего не могут. Есть все же на них управа, есть! Федько приободрился и вновь, на этот раз уже увереннее, прошелся мимо бандюг. Остановился возле одного с мрачным лицом и долго всматривался. Оператор рядом со мной беззвучно хихикнул и прошептал:
– Сейчас еще и признает кого-либо! Вот будет потеха!
И едва он это сказал, Федько вскинул руку и указал на того, мрачного:
– Он!
У меня даже лицо вытянулось.
– Во гад! – потрясенно пробормотал оператор.
Заметно растерявшийся Баранов поворочал шеей так, будто ему стал маловат воротник рубашки.
– Вы… уверены? – с запинкой осведомился он.
Мы не предполагали, что наш герой кого-нибудь признает. Просто поучаствует в опознании, потом появятся новые действующие лица – и съемка продолжится, действие покатится дальше.
– Лицо его мне знакомо, – пояснил Михаил Михайлович.
Я постепенно возвращался к жизни после пережитого потрясения и уже что-то начинал понимать. Я многое знал о жизни этого человека и о его характере. Трудяга, но из тех, кого называют «правдолюбцами». Такие когда-то с готовностью шли в революцию. Закон – ничто, главное – революционная целесообразность. У них свое представление о справедливости, и во имя этой самой справедливости они готовы проломить башку кому угодно. Они сами решают, что такое «хорошо» и что такое «плохо», и сами решают, какими методами с этим «плохо» бороться. Они, в общем-то, не хотят ничего худого, напротив, их мечта – всеобщее счастье для всех, но по неведомым злым законам жизни всегда получается не так, как намечалось, а это ужасно, с этим невозможно смириться – и значит, снова борьба до победного конца. Он, Федько, ненавидел их всех, вот эту нечисть, на которую не было управы, он боялся их и ненавидел, не мог спокойно смотреть на их сытые рожи, на пальцы, усеянные перстнями, на дорогие пиджаки и еще более дорогие иномарки. Он-то знал, как с этой нечистью можно справиться, и недоумевал и негодовал, наблюдая за преступной бездеятельностью власти. У подъезда, с соседями, уже давно все было переговорено и выход найден: как во время войны – стрелять. И все, что прежде было всего лишь словами, вдруг воплотилось вот в это – в предоставленную кем-то свыше возможность карать. Конечно, никогда прежде Федько не видел указанного им человека. Но он знал его. Этот образ уже сформировался в его мозгу. Образ врага. Молод, коротко стрижен, бычья шея, взгляд исподлобья. Мальчик-рэкетирчик. Такими себе Михаил Михайлович бандитов и представлял. И когда встал вопрос – кто? – он, хотя и не без колебаний, четко указал на того, кто мог бы, кто был способен на такое. Указал на врага, повергнув всех присутствующих в шок.
Баранов еще хотел дать ему шанс, переспросил:
– Может, не этот?
– Лицо знакомое, – повторил Михаил Михайлович.
Он ведь, собственно говоря, и не сказал, что именно этот человек грабил. Просто обозначил объект своей ненависти. И все бы ничего, но далее, по условиям игры, для этого человека, указанного Михаилом Михайловичем, должна была начинаться другая жизнь. В этой жизни были солдаты на вышках, лай сторожевых собак, тюремная баланда – и все это на долгие и долгие годы.
– Вот гад, – опять сказал наш оператор.
В чем-то он был прав, конечно. Потому что указанный Федько «бандит» был очень даже неплохим парнем. Он преподавал в вузе, и одновременно писал диссертацию по проблемам изучения полициклических ароматических гидрокарбонатов. У него было двое прелестных детей и любящая жена. Школу он закончил с отличным аттестатом. В общем, на громилу со стремящимся к нулю «ай-кью» он не тянул совершенно.
Я выглянул в коридор. Там уже все было готово.
– Запускайте женщину! – прошипел я.
Через несколько секунд дверь кабинета открылась.
– Товарищ следователь! Женщина доставлена! – доложил вооруженный автоматом милицейский сержант.
При этом известии следователь заметно воодушевился. Подошел к детине, на которого указал Михаил Михайлович, и с явно выраженной угрозой в голосе произнес:
– Если и она сейчас на тебя укажет – пиши пропало!
Обернулся к Федько, пояснил:
– Мы разыскали женщину, которая видела лицо того грабителя.
Я увидел, что Михаила Михайловича охватывает схожий с охотничьим азарт. Угадал или не угадал? Вот спектакль так спектакль!
– Введите! – провозгласил следователь.
Вошла женщина среднего возраста. Скользнула взглядом по присутствующим, но следователь уже взял инициативу на себя.
– Перед вами подозреваемые, – сказал он. – Среди них есть грабитель. Вы наверняка его узнаете.
Женщина с готовностью кивнула.
– Посмотрите внимательно, – попросил следователь. – Вот они, перед вами. – И повел рукой вдоль шестерки «рецидивистов».
Федько даже дыхание затаил. У него было такое лицо, словно лично для него все решалось в эту самую минуту. Если женщина не признает бандита – как тогда верить в справедливость?
Женщина прошла вдоль ряда. Федько замер и забыл, как дышать.
– Что-то нет тут таких, – с сомнением сказала главная свидетельница.
Одна из наших камер сейчас снимала лицо Михаила Михайловича. Бездна чувств! Море переживаний! Жизнь или смерть!
– Посмотрите еще, – попросил следователь.
Он по должности не мог смириться с поражением. Уж из шестерых-то подозреваемых можно выбрать одного виноватого! Это же так просто!
– Нет! – покачала головой женщина. – Не вижу я его тут.
И даже виновато вздохнула.
– А этот? – подсказал ей Федько.
Не выдержал все-таки!
Женщина взглянула на него, потом на указанного им парня.
– Нет, – сказала и опять вздохнула.
И снова повернулась к Федько. И все вдруг увидели, как она начинает стремительно меняться в лице. Менялась в лице и пятилась.
– Что такое? – обеспокоился Михаил Михайлович.
– Он! – потрясенно выдохнула женщина.
Судорожно вздохнула и взвизгнула:
– Он! Ой, мамочки! Он! Он грабил!
– Что такое? – повторил Федько, багровея лицом.
– Он! – визжала женщина. – Ой, спасите меня! Вот он – бандит!
Она ломилась в дверь, но никак не могла выйти, потому что надо было повернуть ручку, а женщина пребывала в такой истерике, что ничего не понимала.
– Вы о чем? – изобразил непонимание следователь.
– Вот он стену ломал!
– Михал Михалыч? – изумился следователь.
– Не знаю, как его зовут! – рыдала женщина. – Но рожу эту бандитскую я запомнила на всю жизнь!
– Вы полегче! – оскорбился Федько.
– Он! Он! – упорствовала женщина.
– Вы уверены? – заинтересовался следователь.
– Ну конечно! Только сейчас он в рубашке, а тогда в куртке был!
– В какой куртке? – быстро спросил следователь, и его взгляд стал холодным и цепким.
– В синей. А вот здесь у него карманы.
– Какие?
– Черные такие.
Михаил Михайлович потерял дар речи. Хотел что-то сказать – и не мог. Его куртка – синяя, с черными накладными карманами – висела сейчас в кабинете следователя. И следователь, похоже, тоже об этом вспомнил. Ушел и через минуту вернулся с курткой.
– Эта?
– Она самая, – плача, подтвердила женщина.
– Врет! – взъярился Федько.
Он был возбужден и готовился защищать собственную честь до последнего. Но следователь, кажется, уже выстраивал собственную схему.
– Вы уверены? – уточнил он.
– Я же его видела, вот как сейчас.
– Как все было?
– Я вам уже рассказывала. Слышу – грохот. Зашла за угол, а этот вот…
– Врешь! – вскинулся Федько.
– Молчать! – осадил его следователь.
И уже спокойнее – женщине:
– Продолжайте, пожалуйста.
– Он, значит, стену крушит…
– Да я не мог!
– А чем крушит? – уточнил у женщины следователь, будто вовсе не замечая возмущения Михаила Михайловича.
– Кувалдой.
– Да не мог я! – почти простонал Федько. – Я же кувалду не подниму! Здоровье не то!
Все происходящее еще не казалось ему ужасным и непоправимым. Просто какое-то идиотское недоразумение. Фарс, бред, морок.
– А и правда! – вспомнилось женщине. – Для него кувалда, видать, тяжеловата оказалась. Он ее выронил, да прямо себе на ногу.
– Ну врет же!
– А на какую ногу? – с быстротой охотничьего пса среагировал следователь.
– Сейчас. – Женщина покрутилась на месте, примеряя, как оно там было, возле магазина-то. – На правую, мне помнится.
– Разувайтесь! – быстро сказал следователь.
– Да вы что! – попытался было протестовать Михаил Михайлович, но следователь на него так глянул, что бедняга тотчас же сбросил с ноги ботинок, стянул носок, и всем присутствующим открылась поврежденная федьковская нога: часть большого пальца отсутствовала, на остальных не было ногтей.
– Вот! – торжествующе выдохнула женщина.
– Ага! – так же торжествующе подтвердил следователь.
– Да это же еще в шестьдесят третьем! – возопил раздавленный такой несправедливостью Михаил Михайлович. – На заводе! Балка! На ногу! Упала!
– Я и не такие истории слышал, – засмеялся следователь, и его глаза кровожадно сверкнули.
– Это не я! Не я!
– И еще вот я вспомнила…
– Так, так! – подбодрил женщину следователь.
– Еще у него одна примета есть.
– Так говорите же!
– Я ему крикнула: что, мол, делаете? А он так нехорошо зыркнул и вдруг – хрясь! – на груди как рванет рубаху…
– Ну врет же она…
– Молчать! А вы продолжайте.
– Рванул, значится, рубаху и как завопит: «Я тюрьму видал, щас всех поубиваю…»
– Врет!
– А на груди у него…
Я видел, как захлебнулся воздухом Федько.
– …такой, знаете, рисунок…
– Татуировка? – уточнил следователь.
– Вот-вот, татуировка, значится. Нарисован товарищ Ленин, а под ним написано: «Наш учитель и вождь».
Сказав это, женщина замолчала, и в кабинете установилась абсолютная тишина. Все смотрели на несчастного Федько. А он уже был совсем никакой.
– Ну! – сказал следователь. – Рубашечку-то расстегни!
Федько хотел что-то сказать и не мог. Тогда следователь подошел к нему и собственноручно расстегнул пуговицы. А под рубашкой действительно обнаружился товарищ Ленин и надпись – та самая, о которой и говорила женщина.
Вообще-то про татуировку и про пораненную правую ступню своего соседа нам рассказал Демин – и поэтому улики сейчас ложились ровнехонько одна к одной.
– Это не я, – побелевшими губами прошептал-просипел Федько.
А следователь уже кликнул конвой и требовал принести ему бланк протокола допроса. Все изменилось в одночасье для Михаила Михайловича. Только что он был всего лишь свидетелем и горел желанием помочь в благородной борьбе с обнаглевшими бандитами, и вот уже он не свидетель, а подозреваемый, да что там подозреваемый – он уже обречен заранее, это же видно, достаточно только взглянуть на этого бессердечного следователя. От сумы да от тюрьмы, как говорится…
– Хватит! – сказал я. – Отснято!
Мне было очень плохо сейчас. Как всегда, когда приходилось сталкиваться с непарадной стороной жизни. И презирал я Федько. И жалко его было. А оператор будто прочитал мои мысли.
– Так ему и надо, – пробормотал.
Сделал паузу, будто размышляя, а потом остервенело сплюнул.
13
Издали завидев меня в коридоре телецентра, Гена Огольцов припал на колено – на глазах у изумленных людей, случайно оказавшихся поблизости в эту минуту, – и провозгласил:
– О солнце глаз моих! О гений наш!
Поскольку в этот момент его руки были простерты в мою сторону, не могло быть никаких сомнений – это при виде меня Гена испытал столь бурный восторг. Шедший вместе со мной по коридору Гончаров был не в счет – его Огольцов не знал, да и вообще, наверное, видел впервые.
– Господа! – Гена повел рукой вокруг, приглашая присутствующих разделить его чувства. – Вы видите перед собой человека, чья программа вошла в семь номинаций «Телетриумфа»!
Он зааплодировал, и вместе с ним зааплодировали другие. Я, к счастью, уже дошел до Гены и поднял его с колен. Он дурачился, по обыкновению, а к этой его особенности я успел давно привыкнуть.
– Не надо громких слов, – попросил я. – Истинный гений всегда скромен.
– Как хорошо сказано! – восхитился Гена.
– Уж мне-то, как гению, это хорошо известно, – добавил я.
– Да, да! Ты прав, как всегда!
Не знавший ни Гену, ни его веселого нрава Гончаров молчал и, как мне казалось, недружелюбно таращился на Огольцова. Я подмигнул Гончарову – все в порядке, мол, вы еще привыкнете.
– Ты к себе? – спросил Огольцов.
– Да.
– Провожу.
У него всегда были резкие переходы от шутовства к деловитости.
– Что с твоими новыми проектами?
– Пока по-прежнему.
– Женя, ты не попадешь в эфирную сетку!
Прозвучало не как угроза. Предупреждение, вполне дружеское. Мне нечего было на это ответить, и я промолчал.
– Ты пытался кого-нибудь привлечь к своему проекту?
– М-да, – протянул я.
– И как?
– Никак.
– Упрямый осел! – посетовал Гена.
Гончаров, не ожидавший столь быстрого перехода от признания моей гениальности к прямо противоположной оценке моих умственных способностей, с негодованием посмотрел сначала на Огольцова, потом на меня. У него даже лицо вытянулось.
– Ну, за осла ты ответишь, – вяло попытался я защитить свою честь.
– Осел! – убежденно повторил Огольцов. – С твоим упрямством не на телевидении надо работать, а знаешь где?
– Где?
Огольцов шумно вздохнул и промолчал. Наверное, такой работы еще не придумали, где мое упрямство могло бы пригодиться.
– Ты бы не упирался, – просительно произнес Гена. – Пошел бы к Боголюбову, поговорил. Ну плюнь ты на свои антипатии!
– Да я уже плюнул было, – признался я.
– Ну!
– Все равно ничего не получилось.
– Не может быть! – изумился Гена и даже руками всплеснул. – Да Боголюбов спит и видит тебя с твоей программой в собственной телекомпании! Он в «Стар ТВ» собрал целое созвездие, а самой большой звезды там пока нет. И чтобы он отказался?
Гена недоверчиво покачал головой. Мы тем временем дошли до офиса. Там не было никого, все в разъездах.
– Кофе будешь? – спросил я у Гены.
– Нет.
– А что будешь?
– Слушай, давай о деле, а?
Он, наверное, думал, что я пытаюсь увильнуть от неприятного разговора. Я сел за стол и сердито сдвинул оставшиеся со вчерашнего дня бумаги.
– Знаешь, почему мы с Боголюбовым не сошлись? Он хочет наложить лапу на нашу программу.
– Насчет лапы я не очень понял.
– Он требует пакет акций нашей компании.
– И что? – осведомился Огольцов.
Он или ничего не понял, или для него в этом не было никакой проблемы.
– Есть наша компания, – терпеливо пояснил я. – И очень успешный проект – программа «Вот так история!». Посторонний дядя, фамилия которого Боголюбов, хочет просто прийти и стать хозяином всему – и нашей компании, и нашей программе.
– Он что – требует сто процентов акций?
– Не сто.
– А сколько?
– Я даже не стал обсуждать с ним этот вопрос.
Гена закатил глаза и с чувством произнес:
– Ну почему ты всегда и во всем ищешь какой-то подвох? Да, Боголюбов – не ангел. Но и чего-то сверхъестественного он от тебя не требует. Он вкладывает в твою компанию деньги и за это хочет что-то получить. Что в этом криминального?
– Ничего. Но я не хочу в конце концов остаться ни с чем. Ты ведь прекрасно знаешь, чем закончилось для некоторых телепроизводителей их вхождение в боголюбовскую «Стар ТВ».
– Не знаю, – вяло отмахнулся Огольцов.
Лукавил. Потому что знал, конечно же. Люди, пришедшие со своими программами в «Стар ТВ», очень скоро обнаружили, что они уже вроде как и не хозяева своим детищам. Нет, они по-прежнему вели программы, и внешне все выглядело так, будто ничего не изменилось, но уже от одного только Боголюбова зависело, какое место в эфирной сетке займет программа, кого надо пригласить в студию, а кому дать от ворот поворот, и сколько стоит реклама – это тоже определял Боголюбов. Еще он определял, сколько стоит та или иная программа, и когда их создатели начинали подводить финансовый итог, неизменно оказывалось, что денег им перепадает все меньше и меньше, хотя закупающий у «Стар ТВ» телепрограммы канал платил даже больше, чем прежде, но большая часть денег теперь оседала в карманах Боголюбова. Он был хозяином всему, и у попавших на крючок не было никакой возможности избавиться от ставшей невыносимой опеки. Зачастую качать права можно только до тех пор, пока не поставишь свою подпись под контрактом. А потом остается только кусать локти. Огольцов, наверное, понял, о чем я думаю, и примирительно сказал:
– Твоя воля, Женя! С кем хочешь – дружи, с кем хочешь – дерись, но на телевидении есть свои законы. И один из главных: приобретается только качественный продукт.
Он, наверное, хотел сказать таким образом, что я не должен обижаться на него, когда по моей собственной неразумности наши планы рухнут. Если я хочу войти в эфир с новыми программами – я должен эти программы сделать. И если у меня что-то не получается, это мои собственные проблемы.
– Мне наплевать, с кем ты скооперируешься, – сказал Огольцов. – Хоть с Боголюбовым, хоть с самим чертом. Меня интересует только конечный результат.
Он придвинулся ко мне.
– Твоя «Вот так история!» – это настоящая находка, суперхит, вечный шлягер. Но новая программа – это новая программа.
Я прекрасно его понял, потому что Огольцов все сказал едва ли не открытым текстом. Прежние заслуги не в счет. И сколько бы премий мы ни получили в «Телетриумфе» этого года – планка требований к новой программе не снизится. И если у нас все сорвется, мы одни только и будем виноваты.
– Сколько у нас времени? – спросил я. – Когда будет утверждаться новая эфирная сетка?
– После «Телетриумфа».
– У нас еще есть время. Попробуем кого-нибудь найти. Но со «Стар ТВ» мы работать не будем.
– Ты твердо решил?
– Да.
Огольцов посмотрел мне в глаза, будто пытался определить, насколько я в своем решении тверд.
– А если у тебя не получится?
– Получится, – буркнул я.
И тут неожиданно вмешался Гончаров. До сих пор сидевший молча, он вдруг сказал – веско и даже строго:
– Все сделаем. Это я вам обещаю.
У Гены Огольцова вытянулось лицо. До сих пор он даже не замечал Гончарова, вел себя так, будто того и не было. А сейчас вдруг обнаружил – и изумился. Не самому факту присутствия, а сказанным Гончаровым словам. У Огольцова было такое выражение лица, будто он хотел спросить, кто это такой перед ним, да не решался, потому что Гончаров был строг и внушителен, так что недолго было и оробеть. Я тоже несколько подрастерялся от внезапного вмешательства Гончарова, а тот как ни в чем не бывало сказал:
– Сами справимся. Возможности есть.
Он вряд ли сам понимал, что говорил, но со стороны это смотрелось очень достоверно. Я в очередной раз подивился гончаровской способности к перевоплощениям.
– М-да, – невнятно поддакнул я и ясным взором посмотрел на Гену.
– Ну-ну, – сказал Огольцов. – Буду ждать результата.
Он не стал задерживаться у нас. Поднялся и вышел, поспешно попрощавшись.
– Вы его озадачили, – сказал я Гончарову. – Давненько я не видел нашего Гену в такой растерянности.
– А кто он такой?
– Продюсер канала.
– А-а, – протянул Гончаров. – Понятно.
Но по нему было видно, что ничего он не понял. Продюсер – это слишком сложно для грузчика из овощного, да еще и уволенного.
– Чего это вы вмешались? – поинтересовался я.
– За вас стало обидно, – без затей пояснил Гончаров. – Чего он, в самом деле?
