Текст книги "Петр Смородин"

Автор книги: Владимир Архангельский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 21 страниц)

ЧТО ЗНАЧИТ БЫТЬ «УПРЯМЫМ»!

Все чаще стал получать Цекамол сигналы об оживлении полулегальных меньшевистских организаций в Москве. Появились их ячейки на железных дорогах и в типографиях. Нелегально действовали меньшевики в Одессе, Харькове, Таганроге, эсеры – в Киеве, еврейские молодежные комитеты – в украинских местечках, христианские – в Петрограде.

Смородин перечитал их издания: от них за версту несло шовинизмом, национализмом, сменовеховством. Из-под каждой подворотни пророчили Советской власти перерождение. Позднее это очень определенно выразил один из столпов меньшевизма, Абрамович. Он разглагольствовал в Берлине:

– Ужо, ужо! Был большевик с ружьем, появится большевик с портфелем. Переродится в бюрократа, тут ему и крышка!

– Вот как ослепляет меньшевиков соглашательство с буржуазией. Как же они мечтают о крушении Советской власти! – резюмировал Смородин.

Да, к нему, как и к другим его товарищам по партии, это пророчество не относилось.

Его отличали во всем партийная простота и ясность, кому-то казавшаяся грубостью. По сути же, это было умение судить о делах независимо, иногда даже резко, говорить только правду и делать с чистым сердцем только Добро. И во всем этом раскрывалась его удивительная внутренняя сила.

Путеводной звездой была ему жизнь выдающихся профессиональных революционеров, жизнь героическая, страшная и радостная.

Рядом был Владимир Ильич Ленин. Петр часто слышал его на съездах партии, на конгрессах Коминтерна, в Политбюро и на пленумах ЦК РКП (б).

Рядом был пламенный Феликс Дзержинский. С руководителями РКСМ сдружились такие большевики, как Михаил Калинин, Михаил Фрунзе, Сергей Киров, Клим Ворошилов. Никогда не оставляли Цекамол без поддержки Анатолий Луначарский и Надежда Крупская. Правда, это не помешало Смородину провести с ними «бой» по ведомству Главполитпросвета. Этот главк хотел взять в руки всю культурно-просветительную работу в стране, в том числе и среди комсомольцев. Цекамол вынужден был заявить, что он не признает контроля Главполитпросвета, потому что у комсомола своя самостоятельная система культурно-просветительной деятельности.

В результате переговоров с Наркомпросом было опубликовано «Положение о взаимоотношениях РКСМ с Главполитпросветом республики и его органами на местах». В «Положении» указывалось, что «все политические просветительные учреждения РКСМ включаются в сеть Главполитпросвета для обслуживания их идейными силами и материальными средствами». Практически это означало, что Главполитпросвет в своей работе с молодежью опирается на РКСМ, дает лекторов и ставит все клубы союза молодежи на денежное и продовольственное довольствие на равных основаниях с партийными клубами.

Все это помогло оживить работу комсомольских клубов, домов просвещения молодежи. ЦК РКСМ рекомендовал всем комсомольцам изучить и понять смысл и направление новой экономической политики: «Этого требует вся окружающая жизнь, которую юношество должно понимать. Надо прочитать вслух работы В.И. Ленина, разобраться в докладах и постановлениях X съезда нашей партии и в новых экономических декретах и постановлениях».

Так развернулась широкая кампания по разъяснению нэпа. Она помогла расширить политический кругозор рабочей и крестьянской молодежи, сплотить ее вокруг ленинской партии.

Шел в ЦК крутой разговор о тех организациях, где было много неплательщиков членских взносов. Кто-то предложил лишить их представительства на конференциях и съездах. Смородин возражал. Реальное же большинство одобряло такую меру, хотя нашлись и противники ее. Но постепенно линия Петра взяла верх. И ЦК дал указание о безусловном выполнении уставных положений о сборе членских взносов.

Так было и с перегибом на Урале, где весьма своеобразно поняли борьбу с безработицей: там стали снимать с работы несоюзную молодежь, а на ее места определять членов союза. Смородин добился отмены такой практики, которая порочила комсомол.

Его многие считали упрямым. Он и был таким, потому что настойчиво оберегал монолитность, сплоченность организации.

Об эту пору (май 1922 года) в кулуарах Генуэзской мирной конференции Вацлав Боровский сказал журналистам яркую фразу:

– Для того чтобы быть государственным деятелем, необходимо находиться в состоянии роста.

Очень хорошо эти слова относились к Смородину. Он и дня не стоял на месте: рос как государственный деятель, мыслил как большевик и превыше всего ставил интересы партии и комсомола. Так что всякое его «упрямство» было лишь проявлением дальновидности и принципиальности.

Так было в июне 1922 года, когда Бюро ЦК обсуждало «Положение о приеме членов РКСМ в партию». Создали комиссию для согласования вопроса с орготделом ЦК РКП (б). Надо было договориться о том, чтобы поддержать постановление II Всероссийской конференции о сокращении кандидатского стажа для членов комсомола. На конференции Смородин возражал против этого решения. Его не поддержали. Теперь он отказался быть в комиссии, но его отказ не приняли. Он доказал в ЦК партии, что конференция вынесла ошибочное решение. И кандидатский стаж для членов союза был установлен на общих основаниях.

Нечто похожее было и со скаут-мастерами. Они стали пользоваться некоторым доверием в Московской организации РКСМ. Восемнадцать старых скаут-мастеров опубликовали декларацию, где дали понять, что они готовы отдать свои силы и знания для работы среди юных пионеров. И запросили у Цекамола разрешения на слет, чтобы обговорить свои задачи.

На заседании Бюро ЦК Смородин настоял на таком постановлении: сбор нежелателен; МК РКСМ запретить созыв каких-либо совещаний работников по скаутизму без санкции Цекамола, пока не решен вопрос, кого из мастеров и в какой форме можно привлечь к работе с пионерами.

ИНТЕРНАЦИОНАЛЬНЫЕ СВЯЗИ

Дела КИМа были все время в поле зрения Смородина. Он обычно входил в русскую делегацию на конгрессах и в Исполкоме КИМа. Но большим знатоком международного юношеского движения себя не считал. Поэтому основная работа в КИМе исполнялась Лазарем Шацкиным, Альфредом Курелла и другими товарищами. Сам он добивался неустанно, чтобы Коммунистический интернационал молодежи получал могучую поддержку в России.

Деятельность Смородина в Цекамоле в значительной мере и была направлена на укрепление интернациональных связей. Образно он назвал Первомаем пролетарской молодежи Международный юношеский день (МЮД) и вошел с представлением во ВЦИК РСФСР – считать этот день (первое воскресенье сентября каждого года) государственным революционным праздником молодежи Советской России. Такое постановление было опубликовано 3 сентября 1922 года.

Да и много других дел было у Цекамола, который укреплял интернациональную работу комсомола и получал широкий отклик за рубежом.

Открылся Коммунистический университет трудящихся Востока (КУТВ). В нем готовились кадры партийных и комсомольских работников шестидесяти семи национальностей Востока. Смородин не раз выступал в молодежной аудитории университета, рассказывая о многообразных боевых делах РКСМ.

Оживилась воспитательная работа среди эмигрантского населения в России. При ЦК РКСМ создали Польское бюро, а в некоторых городах Польбюро при губкомах комсомола.

Цекамол всячески поддерживал переписку советской молодежи и пионеров с молодыми рабочими и пролетарскими детьми капиталистических стран. Ребята стали обмениваться фотографиями, стенными газетами, планами работы ячеек и отрядов. Затем итальянские ячейки комсомола были прикреплены к заводским коллективам РКСМ и к школам фабричного ученичества. Этот почин оказался удачным: итальянские комсомольцы оказывали ФЗУ техническую помощь, а на родине рассказывали, как эти училища готовят новые кадры квалифицированных рабочих в Советской России.

Владимир Ильич указывал, что «Советская Россия считает величайшей гордостью помогать рабочим всего мира в их трудной борьбе за низвержение капитализма». [24]24
  В. И. Ленин, Поли. собр. соч., т. 45, стр. 277. 170


[Закрыть]К Осенью 1923 года, в дни восстания, у немецких товарищей стало трудно с продовольствием. Цекамол немедленно пришел на помощь: в Германию были направлены вагоны с хлебом и переведено немецким комсомольцам двенадцать тысяч рублей золотом. А за два года перед этим, когда был голод в Поволжье, молодые рабочие капиталистических стран собрали средства для открытия в России ста детских домов для голодающих детей. Партия призвала оказывать поддержку Международной организации помощи борцам революции (МОПР). Все комсомольцы были членами МОПРа, и их трудовая копейка помогла многим товарищам пережить лишения в тюрьме, поддержала тех, у кого не стало кормильца, и дала возможность некоторым узникам капитала найти пристанище в СССР…

«ВСЕМУ СВОЕ ВРЕМЯ»

Да, тяжела была для Петра нагрузка в Цекамоле, – он жил там: руководил Бюро и пленумами, писал директивы, потоком принимал ходоков со всей страны, нередко спал в кабинете на диване. О нем говорили шутя: «Петя всегда в ЦК – днем и ночью!»

Иногда выдавалась полоса разъездов. Был он на Тульском и Нижегородском губернских съездах, на съезде в Тифлисе, на пленуме ЦК комсомола Украины, где очень близко сошелся с Михаилом Васильевичем Фрунзе.

Сергей Николаевич Белоусов, член ЦК РКСМ в те дни, помнит, как они ездили со Смородиным в Тулу. Ночевали у Белоусова, в доме № 6 по Растеряевой улице, блестяще описанной Глебом Успенским: «Я ему показывал изделия тульских умельцев. И он еще больше расположился ко мне, когда узнал, что в нашей потомственной семье оружейников я был старшим среди двенадцати детей.

– И ты их пестовал, Серега?

– Всех вывел в люди и сам вступил в комсомол в 1918 году.

Мне было очень приятно, что Смородин прожил у нас Два дня. О нем я заботился, как о лучшем друге, не скрывая, что по-юношески влюблен в него!..»

Шли и такие очередные кампании, как передача моряков-комсомольцев в партию и мобилизация членов союза в РККА.

Цекамол все больше занимался флотом. И высказал такую мысль: принять в партию тех моряков-комсомольцев, которые вышли из рабочей среды и вступили в союз до ноября 1920 года. Остальных – по индивидуальному отбору, с кандидатским стажем. Партия одобрила этот шаг.

В армию мобилизовали тысячу членов РКСМ рождения 1902 года. Подобрали лучших людей. Из них вскоре вышли толковые командиры и политработники.

Летом 1922 года началась подготовка к V Всероссийскому съезду комсомола. Петр готовил отчетный доклад в ЦК, работал в комиссии по детскому движению, искан формы новых отношений комсомола с Военно-Морским Флотом. Да и по другим вопросам повестки съезда он должен был держать слово.

Одновременно в августе 1922 года он съездил в Петроград: там отмечали пятилетний юбилей комсомола, потому что днем рождения его считали I общегородскую конференцию ССРМ в 1917 году.

И можно было понять Петра, когда он говаривал в кругу друзей: «Спросили бы меня года два назад, где я буду сегодня? Вот уж не думал, что буду в Москве, где так мало часов в сутках: иной раз просто нет времени, чтобы вправить вам мозги!..»

Через несколько лет, когда стали появляться первые книжки комсомольских мемуаристов, не раз шла дискуссия о книге Всеволода Сорокина «Первые батальоны». Автора поругивали за то, что Петр Смородин получился у него плакатным большевиком, в котором воплощены лишь одни добродетели, заложенные самой природой. Особенно настораживала фраза Сорокина: «Крепким, стопроцентным комсомольцем надо родиться, таким и родился Смородин».

Конечно, это была крайность, досужая выдумка автора. Петра, как и его товарищей, воспитала партия. Но в нем и в них были какие-то, только им присущие качества: они били в одну точку, умели подчинить все личное интересам своего класса, превыше всего ставили честь рабочего человека и его идейную целеустремленность. И, не задумываясь, готовы были отдать жизнь за дело пролетарской революции. Аркадий Гайдар писал: «Это не биография у меня необыкновенная, а время было необыкновенное. Это просто обыкновенная биография в необыкновенное время!» Мысль интересная, она многое объясняет в судьбе поколения, выросшего при гражданской войне. Но писатель Гайдар был одним из первых среди сверстников. Одним из первых был и Смородин как наиболее яркий вожак комсомолии. Так что Сорокина можно извинить за его горячую юношескую влюбленность в Петра, который в самые трудные годы революции был его наставником…

Петр был стойким коммунистом. Но ничто человеческое не было ему чуждо. Больше того, он мог в кругу друзей и подурачиться. Однако в границах, в крепких шорах.

Жил он сначала в Лоскутной гостинице, на углу Охотного ряда и Обжорного переулка. Жил, как и все его товарищи, по-походному: комната, постель, умывальник. И никакого обременяющего барахла: фанерный баул со сменой белья, запасная рубаха и кусок мыла. Работал на Воздвиженке, в здании теперешнего Военторга, на третьем этаже, где было отвоевано для Цекамола восемь хороших комнат. Питались обычно в кафе «Люкс», в нижнем этаже гостиницы Коминтерна, наискосок от Моссовета.

В полдень Смородин глядел украдкой на фронтовые дарственные часы, складывал бумаги.

– Пойдем, братцы, подрубаем на скорую руку!

Шумной компанией быстро добирались до кафе. Обеды по тем временам были приличные. Полагалась даже бутылка вина на человека в месяц.

Адрес общежития вскоре переменился. Сергей Белоусов перебрался в «Метрополь», а Смородин с группой товарищей – в «Париж», в Охотный ряд, где теперь высится огромный красивый дом Госплана СССР.

По субботам вырывались иногда в Горки. Там обычно отдыхал Ленин, там был и дом отдыха МК РКП (б). В этом доме и ночевали до понедельничного утра…

Как вспоминают и Зинаида Немцова и Сергей Белоусов, в одно из воскресений цекамольцы шумно разгулялись в парке: чехарда, мяч, песни. Потом с громкой песней отправились по аллее парка. Вдруг на дорожку вышел Владимир Ильич. Ребята мигом схоронились в кустах, остался один Петр. Ленин спросил с удивлением, куда подевались остальные.

– Застеснялись! Вы отдыхаете, а мы тут подняли такой шум, что даже птицы умолкли.

Ленин улыбнулся:

– Какая же молодежь без шумного выражения чувств? Да вы мне и не мешаете, я люблю песни. Так и передайте товарищам. А захочу уединиться, так в парке есть глухие, тихие аллеи…

Смородин неустанно делал все, чтоб молодежь горела на работе, отдавала силы борьбе за светлое будущее. Не терпел он рутины, застоя, был подлинным новатором в молодежном движении, всегда старался увидеть и подчеркнуть романтическое начало в любом будничном деле. Оценивал все трезво и не относился к разряду пустых мечтателей. Он осаживал слишком торопливых.

«Всему свое время, – говаривал он. – Не шумите и не давайте бродить через край молодой крови, каждый день делайте простое, ясное, нужное для партии дело. Партия крепко держит штурвал, она совесть, ум и честь народа. Ставит она великие, но посильные цели на каждом отрезке исторического пути. А ее старая гвардия – гранит нашей стройки, прекрасный образец революционной стойкости. Равняться по этой гвардии – наша коренная задача во всех делах».

Сам он был достойным образцом в этом смысле: всегда брал пример у старой большевистской гвардии; в отношениях с нею отличал его большой внутренний такт. Старые большевики, особенно близкие Смородину, – Калинин, Крупская, Серго, Ярославский, Киров, Фрунзе – любили его, звали Петром и обращались к нему на «ты». Будучи человеком озорным, он позволял себе с некоторыми «стариками» безобидно пошучивать, особенно со спокойным, мудрым Калининым.

Михаил Иванович – «всероссийский староста» – в погожие вечера выходил из Кремля на прогулку, нередко брал с собой Петра. «Двое в косоворотках», – говорили по их адресу друзья. У Михаила Ивановича была старая деревенская привычка: он задерживался на минутку у Троицких ворот, где сидели старухи с семечками. Они насыпали ему в карман два стакана – по пятаку. И он уходил гулять в Александровский сад.

Однажды бабка потребовала с Калинина лишний гривенник. Он посетовал:

– Ну разорение! Почему ж так дорого?

– Не сезон, Михаил Иванович! Да и с кого же взять, как не с вас – глава государства!

Петр хохотал от души в тот вечер:

– Вот это президент, – нагрела бабка на гривенник! И Калинин любил поддеть Петра. Однажды он заметил, что Смородин не подал пальто девушке.

– Почему ты не подаешь пальто? – глянул он сурово поверх очков. – Питерские рабочие всегда были обходительны с женским полом, вежливы. Они люди воспитанные, ты же, Петр, из их числа!

Петр готов был провалиться сквозь землю. Пробурчал:

– Ладно уж, Михаил Иванович! – и подал пальто.

Наука пошла впрок. С тех пор стал он подавать пальто девушкам и женщинам. Но словно бы стеснялся этой услуги и говорил с грубоватой лукавинкой: «Ну давай, курносая, помогу!» Или: «Помогу уж, а то ты коротышка, сама с вешалки не достанешь!..»

К ВОПРОСУ О ДРУЗЬЯХ

Мало-помалу определился на работе тесный круг московских товарищей.

Появились и новые друзья. Они платили Петру любовью за любовь. Это прежде всего Николай Чаплин. К сожалению, его со Смородиным разделяли большие расстояния. Николай работал в Тифлисе и не часто наезжал в Москву на пленумы ЦК, а заодно и всласть наговориться с Петром, которого ценил безмерно.

И Петру был очень близок Чаплин. Судьбы их сложились по-разному, но характеры были очень схожи. Обоих отличала неукротимость революционного духа и влюбленность в комсомольскую работу. Да и духовным богатством Чаплин подкупал Смородина. Он умел быстро и гибко схватывать суть разговора или спора и всегда блестяще аргументировал свою точку зрения. И отличали его такая близкая Смородину партийная честность и подлинная скромность в быту. И после каждой беседы с Николаем, иногда сумбурной, но всегда душевной и умной, Петр ловил себя на мысли: вот растет отличный вожак комсомола!..

Были и другие друзья: они находились рядом, и Петр мог видеть их всякий день. Это Зина Немцова и Сережа Белоусов. Были они очень разные: Зина – девушка культурная, из семьи старых большевиков; экспансивная, с тонким вкусом, музыкальная. Серега – тульский мастеровой, с Оружейного завода. Он потомственный пролетарий, старший в нищей семье. Учился, как и Петр, немного, мальчиком пошел работать в мастерскую; Петр познакомился с Сергеем на III съезде РКСМ – тот был гостем на съезде. А еще ближе сошелся с ними в дни «волынки». Серега приехал на подавление Кронштадтского мятежа, заболел воспалением легких. Смородин выходил друга. Потом они долго были вместе в Бюро Цекамола: Белоусов ведал военно-спортивным отделом. И очень импонировал Петру мягкой добротой и крепкой рабочей хваткой.

И Зина и Серега относились к Петру с глубокой личной симпатией.

Устные воспоминания Зинаиды и Сергея дополняют картину жизни Петра в те дни. Вместе с друзьями он добивался того, что надо назвать внутренним усовершенствованием.

Отец Зинаиды Николаевны, старый большевик-подпольщик, хорошо был наслышан, что многие в комсомоле начисто отрицают балет, равнодушно обходят концертные залы, где звучит классическая музыка, и старался внушить:

– Прежде чем отрицать или критиковать что-то, это надо знать досконально. Вот вам билеты в консерваторию на Скрябина. Там исполняют его «Поэму Экстаза».

Скрябин тоже был в немилости. Но слушали с восторгом. А когда вышли на улицу, Петр сказал с интересом:

– А ведь здорово забирает!..

Так было и с балетом. Пока не ходили, отрицали начисто. Но зачастили в Большой театр и помалу примирились с этим «буржуазным искусством»…

Зинаида Николаевна как-то сказала:

– Вот перечитала недавно Мариенгофа «Роман без вранья» и заново пережила те вечера, когда мы с Петром ходили на имажинистов и футуристов в «Стойло Пегаса», слушали Сергея Есенина и других поэтов. Петр частенько повторял мысль моего отца: «Действительно, чтобы бороться с кем-то, надо того знать!» И уж старался узнать полнее – он не терпел верхоглядства, требовал от товарищей такой самостоятельной оценки человека, факта, явления, которые были бы результатом подлинного знания и глубоких раздумий… И при этом во всем он оставался питерским рабочим парнем. Простой, внешне грубоватый, костюм всегда одинаков: черная или синяя косоворотка с пиджаком или русская рубаха с широким кожаным поясом. В душе человек мягкий, лиричный, чистый…

Сергей Николаевич Белоусов рассказывал, что Петр много читал, действительно «сам себя делал» без университетов и курсов. Среди русских писателей особенно выделял Льва Толстого, чуть меньше Ивана Тургенева. Среди иностранных писателей – Теодора Драйзера и Бернхарда Келлермана.

– Его очень восхищали «гении», «титаны», инженеры, творческие люди, переделывающие мир.

Помнит Сергей Николаевич, как они были на оперном спектакле в Большом театре, когда Шаляпин перед отъездом за рубеж пел партию Бориса Годунова.

Сам Смородин не играл ни на каком музыкальном инструменте, но слух у него был хороший. И после прощального шаляпинского представления весьма недурно повторял два монолога: старца Пимена и царя Бориса.

В кинематограф ходили редко: уж очень несовершенно показывали картины. Да и не сходили с экранов душераздирающие мелодрамы, а их Петр не высиживал. Зато в театрах бывали частенько. Смородин не пропускал ни одного спектакля в театре Всеволода Мейерхольда, с которым встречался дружески. Видели «Лес» Островского, «Мистерию Буфф» Маяковского. Ломка старых театральных канонов, смелые поиски нового захватывали дух. Но вызывали и настороженность, особенно при постановке «Мистерии», где по ходу дела вывешивался в полсцены земной шар с красным флагом, а чуть ли не на головы зрителей спускался по веревке актер.

Петр тонко чувствовал поэзию, долго не расставался с поэмой Блока «Двенадцать» и с удовольствием цитировал строки, посвященные любимому им Питеру. Иногда он вставлял кое-что из Блока в свои речи. У Есенина признавал только лирические стихи, но с неприязнью относился к циклу «Москва кабацкая».

Бывал Сергей Николаевич со Смородиным и в «Стойле Пегаса» – на углу Тверской и Гнездниковского переулка.

– Он хотел мне показать, почему туда стремится поэтическая и театральная молодежь. Однажды Петру захотелось послушать Маяковского, и мы пошли на его вечер в Центральном клубе профсоюзов на Цветном бульваре. Честно говоря, были ошеломлены антуражем: поэт вышел к публике в каком-то странном наряде. Читал Владимир Владимирович здорово: под «ура!» и неугомонный свист. Петр поеживался и приговаривал: «Штукарство ни к чему. А вообще-то, в нем что-то есть, ей-богу!..»

И еще вспомнил Белоусов о лыжных прогулках поздней осени и зимы 1923 года. Трамваем добирались до Воробьевых гор, дальше – пешком или на попутной подводе – до лыжной базы, где был весь необходимый инвентарь.

Особенно запомнился день 20 января 1924 года. Тревожно было в стране: газеты крупно печатали бюллетени о состоянии здоровья Владимира Ильича. Сначала даже не хотели идти – смутно было на сердце. Потом все же пошли – никто не верил в плохой исход.

В тот день встречали на базе четырех красных командиров – Балхаша, Скалкина, Хитрова и Гребенщикова. Они совершали рекордный лыжный переход из Архангельска: тысячу триста километров за двадцать шесть суток.

Цекамольцев было двое: Петр Смородин и Сергей Белоусов. Да еще Николай Чаплин, который на несколько дней приехал из Тифлиса и хотел провести этот день вместе со своим другом Смородиным. Очень сердечно встретили лыжников. Петр сказал краткую речь. Нагулялись на лыжах вволю – домой вернулись по-темному. Увлечение лыжным спортом продолжалось и позднее, когда Смородин и Белоусов ушли учиться на курсы.