Текст книги "... В среду на будущей неделе"

Автор книги: Владимир Клименко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 9 страниц)

Кэп-бриг выдает себя

И вот для бригады наступила жаркая трудовая пора. Желанная пора! Рыбаки в этот день успели сделать четыре замета, и каждый раз улов радовал душу. Работали быстро, с азартом. Мыркин носился, как заводной. Он успевал всюду: то в акваланге метался под килем судна, отпугивая рыбу, то вместе со всеми тащил из воды невод, то орудовал киталлом [14]14
  Киталл – большой сак, которым вычерпывают из сетей рыбу.


[Закрыть]. До самого вечера он даже не заходил в радиорубку.

Бригада «паслась» на рыбе одна, никто ей не мешал. Скумбрию теперь сдавали на Гнездиловский промысел, где рыбаков встречали радушно, как дорогих гостей. За один день альбатросцы выполнили недельное задание. У всех были восторженные лица.

Под вечер, когда произвели последний замет и можно было несколько расслабить гудящие мышцы, рыбаки принялись обсуждать события прошедшего дня. Удачному лову радовались все. Все, кроме радиста. Мыркину сейчас было не до того. Появилась такая уймища скумбрии, а он не имел возможности сообщить об этом другим колхозным бригадам, потому что испортилась радиостанция. Вернее, она не испортилась. Приемник работал нормально, в наушниках раздавался характерный шум, треск, только все эти звуки были почему-то слабые, глухие, будто цедились сквозь фильтр из ваты. На передатчике мигала красная лампочка, дрожали стрелки приборов, но никто не слышал «Альбатроса». От досады Мыркин терзал волосы на голове.

– Два сеанса в запасе было, – нервничал он. – Один уже насмарку… В чем же закавыка? Вчера рация работала, как часы. С гнездиловской радисткой переговаривался.

В радиорубку пришел Лобогрей. По виду Мыркина он понял, что у того что-то не ладится.

– Что случилось, Юрчик? – спросил рыбак.

– Рация заартачилась. Последний сеанс проходит.

– Завтра сообщишь, утречком, – успокоил Лобогрей.

– Надо же наладить!

– Это верно, – согласился рыбак и предложил: – Давай вместе покопаемся. Как-никак я в армии три года по связи работал, кое-что в радиоделе смыслю. Не возражаешь?

– Не возражаю! Только тебе отдыхать надо…

– Это дело важнее…

Вдвоем они быстро нашли причину неисправности радиостанции. И обнаружили ее не в радиорубке, где искал Мыркин, а наверху, на спардеке.

– Давай антенный ввод проверим, – предложил Лобогрей, проследив за работой передатчика. – Вводной штырь медный, мог окислиться, и рация работает вхолостую, без антенны. Видишь, как старается передатчик, а радиоволны дальше рубки не идут. У меня когда-то был такой случай.

– Я перед отходом сюда выдраил все контакты, – сказал Мыркин.

– Все же давай проверим. Не помешает. Для успокоения души, так сказать.

И предположения Лобогрея оправдались. Однако оправдались частично. Причина была именно в антенном вводе, но…

Когда отвинтили гайку, зажимавшую ушко антенного канатика, Мыркин и Лобогрей ахнули. Радист от удивления даже языком прищелкнул. Антенный ввод был обмотан тонкой резинкой, а значит, изолирован от антенны, и радиостанция как бы сразу оглохла и онемела.

– Вот так окисление! – воскликнул Лобогрей, выпучив и без того большие глаза.

– Ловко сработано, – зло прошептал радист, нервно сдирая изоляцию. – Но для чего сработано и кем? Чьих рук это дело? Что за шуточки!

Назавтра вся бригада знала о происшествии, все негодовали, возмущались, но искать виновного не было времени – рыба шла как по заказу.

По Павликовым подсчетам бригада сделала восьмой замет. Рыбаки, как обычно, шумно, с шутками выбирали из воды невод и укладывали его на площадку. Под бортом «Альбатроса» огромным золотисто-серебряным шаром вздулась дель с рыбой. Улов был редкостный или, как выразился Мыркин, рекордный. Все чувствовали себя на седьмом небе. Брата с благоговением поглядывал на Глыбина, который восседал на мостике, лениво дымя папироской.

Павлик оглядел крепкие загорелые плечи, широкие ладони кэп-брига. «Сидит себе и курит, – думал мальчуган. – Рыбаки надрываются, а он сидит. И как только совести хватает! Почему никто ему не говорит, чтобы шел работать?».

Рядом с Павликом кряхтел Митрофан Ильич, удерживая и руками и коленями дель, которая под тяжестью рыбы сползала за борт. На худых, высохших руках старого рыбака синими веточками вздулись жилы, обнаженная спина блестела от пота. Павлик вцепился в ячею, помогая Митрофану Ильичу. Даже вдвоем они не могли справиться. На помощь подоспел Лобогрей. Кок и «заглазник» собрали натянутую дель в жгуты, закрепили эти жгуты тоненькими капроновыми шворками с внутренней стороны борта.

Митрофан Ильич отдышался и с благодарностью сказал мальчугану:

– Спасибо, что подсобил, Павлуша! Староват уж я. Силенка не та, что прежде была.

Павлик кивнул на мостик:

– А почему он не помогает? У него-то силища какая!

– Бригадир! – с иронией ответил старый рыбак. – Его дело обловить рыбу, а тянуть сетку – наша обязанность. Оно, конечно, ежели человек с совестью, – добавил кок, – не утерпит, сложа руки сидеть не будет. Егор Иванович в такие моменты с нами мотался. Угу.

Рыбаки продолжали подбирать натянутое полотно, подсушивая рыбу. Под тяжестью улова баркас накренился настолько, что в любую минуту мог зачерпнуть бортом воду.

– Хватит подсушивать! – крикнул Глыбин. – Как бы не перестарались! Вычерпывайте рыбу!

Рыбаки спрыгнули с площадки и выстроились шеренгой вдоль борта. Мыркин принес плетеную корзину, к ручкам которой были привязаны два прочных конца. Один конец оставался в руке радиста, а за другой ухватился механик Чернобров. Они встали на планшир и бросили корзину в шумную гущу скумбрии. Тягун притопил корзину шестом.

– Давай тяни!

Радист и механик подняли корзину на борт. Рыба хлынула на палубу сверкающей струей. Печерица отгребал ее хваткой под стену надстройки. Ему то и дело приходилось отплевываться, закрывать ладонью лицо от мелких брызг, тучей повисших в воздухе.

– Из-под ног отгребай! – прикрикнул на него Глыбин. – Топчешься! Так от рыбы один форшмак останется.

В это время со стороны открытого моря донесся тяжелый гул. Под самым солнцем сверкнула серебристая точка самолета.

Глыбин встревоженно оглядел морской простор, потом успокоенно усмехнулся:

– Пусть летит, горе-разведчик! Рыбешка, на счастье, спряталась на глубину.

Но иначе повел себя Мыркин. Он передал конец Ивану Ивановичу, соскочил на палубу и направился в радиорубку.

Глыбин встревоженно закричал ему сверху:

– Не включай рацию! Слышишь, Юра?

– Почему? – растерянно спросил радист.

Глыбин мигом очутился на палубе и преградил ему дорогу.

– На кой он тебе нужен? – мягко сказал он. – Не включай рацию. Понимаешь, этого делать не следует.

Мыркин кивнул на самолет:

– Разве не видишь, крыльями качает?

– Ну и пусть качает! Может, ему поиграть захотелось.

– Летчик на связь зовет. Я обязан ему ответить.

– ТЫ лучше о своем заработке болей, – вкрадчиво сказал Глыбин. – Сейчас никто не должен знать, что мы на рыбе. Понимаешь, набегут, как шакалы, все море взбудоражат. А так никто рыбу не пугает. Наловимся вдоволь, а потом можно и звон поднять.

– Меня же ругать будут!

– За что?

– За то, что утаил. Сами план…

– Не беспокойся, – перебил Глыбин и самодовольно изрек: – За перевыполнение плана не судят, а возносят!

Двухмоторный самолет-разведчик пролетел над самой мачтой «Альбатроса», оглушив всех могучим гулом моторов. Удалившись в сторону косы, он сделал крутой разворот над маяком. Потом пролетел еще раз, еще. Минут десять рокотал над головой. Наконец от него отделилась белая ракета, лопнула в воздухе, брызнув множеством огненных капель.

– Зовет, на связь зовет! – простонал радист, ища поддержки у товарищей, слышавших его разговор с Глыбиным. Но те выжидательно молчали, отводя глаза в сторону. Мыркин понял, что желание больше заработать заглушило у них все остальные чувства. Глыбин как раз и рассчитывал на это.

Мыркин страдальчески морщился, следя за самолетом нетерпеливыми глазами.

– Уже третью ракету бросает! – снова вскрикнул он.

– Пусть себе потешится! – с издевкой прогудел кэп-бриг.

Заручившись молчаливой поддержкой рыбаков, Глыбин решил, что теперь можно приструнить радиста. Он хмуро поглядел на него и строго сказал:

– А ты перестань сознательность свою показывать! Подумаешь! Жалею, что лампы из передатчика не выдернул!

Мыркин ахнул. Из-за надстройки вышел Лобогрей. Он услыхал последние слова Глыбина и шагнул к нему.

– Это, значит, твоя работа – с антенной? Мы тебе руки выдернем, если еще раз сунешься к рации! – гневно сказал рыбак. – Жулик ты! Нащупал в сознании людей слабую струнку и уцепился за нее: заработок! заработок! Это тебе так не пройдет!

Глыбин весь напрягся, качнулся вперед, но сдержал себя. Пожав плечами, притворно тяжко вздохнул:

– Не для себя стараюсь. Для всех. В том числе и для вас с радистом.

– Это не старания, а жульничество! – Лобогрей прямо посмотрел в глаза кэп-бригу. – Сидеть на рыбе и никому об этом ни звука. Что может быть подлее? Что? Не знаю, как Юрка, а я бы тебя растерзал за то, что рацию глушил. Но ты все равно за это ответишь! Мы твои проделки без последствий не оставим! Вернемся в поселок, все Николаю Тимофеевичу расскажем. Пусть тебя на правлении колхоза пропесочат. Ишь, жульническими махинациями хочет себе славу нажить!

– Не стращай! – скрипнул зубами Глыбин. – Ты пока что не инженер, а всего-навсего захудалый студент. Кроме того – рыбак. А над рыбаками – даже если они и комсомольские главари – командую сейчас я. Да – я! А комсомольских нахлобучек я не боюсь, вышел из того возраста.

Самолет улетел в сторону заходящего солнца. Мыркин пошел в радиорубку, но связь установить не смог – его уже не слушали. Когда он вернулся, Глыбин встретил его словами:

– Погоди, я на тебе отыграюсь!

…Наутро Мыркин сунулся в радиорубку, но она оказалась заперта. Рядом с замком радиста висел другой крепкий замок.

Этот поступок Глыбина открыл глаза всем рыбакам, даже тем, которые еще вчера молчаливо поддерживали его. Возмущенные Иван Иванович, Чернобров, Лобогрей и Митрофан Ильич ворвались в капитанскую каюту. Глыбин лежал на койке, отвернувшись к переборке. Рыбаки растолкали его. Кэп-бриг сонно зевал, щурился. Разговор был горяч и краток.

– Ты зарвался, Макар! – гневно кричал Гундера. Рыбак, волнуясь, махал руками, с его горячих губ слова сыпались, как горох. Таким Ивана Ивановича еще никогда никто не видел. – Зарвался окончательно! Больно много себе позволяешь! Ишь, развел старомодные времена, когда капитаны делали, что им вздумается! У нас артель. И рация – это тебе не личный телефон: хочу – звоню, не желаю – пускай помалкивает!

Глыбин держался невозмутимо. Он слушал, ехидно скривив губы. Когда рыбак выпалил все, что считал нужным, кэп-бриг сказал спокойно и вразумительно:

– Не кипятись, Моченый! Успокой свои нервы. Ты просто не понял моих действий. Я же хочу, чтобы нам никто не мешал. Дадим…

– Рыба не теленок, она к колышку не привязана, – сказал Митрофан Ильич. – Ждать не будет, покедова ты трюм напихаешь. Угу.

– …дадим два плана, – продолжал кэп-бриг, не обращая внимания на замечание кока, – а тогда пускай этот болтун хоть на все море шум поднимает… Разве вы не болеете за бригадный план? Или это вас не касается?

– Егор Иванович больше твоего болел за бригадный план, – сказал Лобогрей, – да так не поступал.

– Что вы мне все время своего Егора Ивановича тычете? Чем он вас так околдовал? – Глыбин вздохнул. – Впрочем, покойники, как говорится, все хороши…

– Отпирай рацию! – потребовал Митрофан Ильич.

– Какой грозный! – усмехнулся кэп-бриг.

– Снимай замок, Макар! – взмахнул рукой Чернобров. – А то мы его ломом сорвем!

Под дружным натиском возмущенных рыбаков Глыбин вынужден был снять свой замок с двери радиорубки.

Слепой лов

«Альбатрос» переменным курсом до полудня бороздил залив. Рыбы было много, но она держалась осторожно, и окружить ее неводом никак не удавалось. Как только сейнер приближался к косяку, скумбрия; словно чувствуя опасность, уходила вглубь, оставляя на поверхности лишь чешуйчатую зыбь.

– Умная стала, – сетовал Мыркин.

Митрофан Ильич советовал прекратить «побегушки», дать рыбе успокоиться, сбиться в «гурты».

– Целыми днями балабоним на все море, – говорил старый рыбак. – А ну, ежели над нашими головами тарахтеть беспрестанно в пустое ведро или кастрюлю…

– Тебе только кастрюли и снятся, – буркнул Гундера.

Такие разговоры, разумеется, не могли помочь делу. А рыбацкая душа, чуявшая где-то неподалеку добычу, жаждала деятельности.

Что скумбрия «поумнела», понимали все. Рыба перестала даже подниматься на поверхность. Но никто не хотел верить, что она перешла в другое место, потому что вслед за ней переместились бы и чайки. А птицы не покидали участок залива, примыкающий к косе. С голодными криками они неустанно носились над морем, сквозь толщу воды видя добычу, но не в силах добраться до нее.

Не менее упрямы были и другие охотники – рыбаки. Мыркин предложил пустить в дело эхолот [15]15
  Эхолот – прибор для автоматического измерения глубин гидроакустическим способом.


[Закрыть], прибор, который был незаменимым помощником при лове нерасторопной хамсы и ставриды, но бездействовал, когда выходили на быструю кефаль или пеламиду. И рыбаки, и Глыбин сразу же уцепились за предложение радиста.

Включив прибор, Мыркин впился глазами в матовый экран. Часа два шарили по заливу безуспешно. Пугливая рыба не желала лезть под гудящий корпус сейнера. От помощи эхолота отказались.

Глыбин вывел сейнер мористей и распорядился, чтобы механик заглушил мотор. Все оставались на своих местах, готовые в любую минуту к замету. «Альбатрос» тихо дрейфовал вдоль берега.

Мыркин время безделья решил коротать по-своему. Он принес из радиорубки спиннинг, взобрался на площадку и закинул крючки под корму сейнера.

– Хоть на юшку поймаю, – говорил радист, дергая училище снизу вверх.

Павлик принес ведро с водой и умостился рядом с радистом на неводе.

Мыркин опускал крючки на разную глубину, шутливо шептал заклинания, но скумбрия не попадалась. Рыбаки посмеивались над радистом, но он не бросал своего занятия. Сидел, скрестив на восточный манер ноги, и бормотал, что на ум взбредет:

– Халды-балды, ходи рыба сюды. Ширы-широк, хватай крючок. Мы тебе солнышко будем показывать, по брюшку гладить, ножичком ладить. Аляй-валяй, сюда гуляй! Приходи в гости, унесешь кости. Ай, дорогой, почему вредный такой? Нехорошо-о, нехорошо-о… Как не стыдно меня подводить, как не совестно!

Павлика до слез смешили эти причитания. Один раз, расхохотавшись, он всплеснул руками и нечаянно задел ведро с водой. Вода брызнула на радиста, а ведро слетело с площадки. Однако Мыркин изловчился поймать его за дужку большим пальцем ноги. К счастью мальчугана, боцман был на баке и не видел ничего.

– Кончай комедию ломать! – крикнул радисту Иван Иванович.

Глыбин бросил беглый взгляд на незадачливого рыболова, но ничего не сказал.

Мыркин почесал за ухом.

– Придется сматывать удочки, – вздохнул он, намереваясь наматывать леску на барабан. И тут вдруг удилище дернулось в его руке, задрожало и начало клониться к воде. Еще бы мгновение радист помешкал, пришлось бы ему распроститься со спиннингом. Но Мыркин не растерялся. Он цепко стиснул левой рукой бамбуковую трость, а правой принялся вращать барабан. Вскоре на поверхности показалась большеголовая, пестрая, как попугай, рыбина. Радист, весь сияя, подтянул трепыхающуюся рыбу к краю площадки и осторожно перекинул ее на невод.

Павлик мигом вскочил и нерешительно топтался на месте, боясь приблизиться к незнакомому обитателю морских глубин.

– Ай да петушочек! Ай да милочек! – пел Мыркин, вцепившись обеими руками в голову своей добычи. – Послушался моих уговоров, голубочек. Эй, малец! Малец! – крикнул он Павлику, когда рыбина начала выскальзывать из его пальцев. – Да стукни ты ее чем ни то! Гляди, гляди, как выкручивается!

Но рыбина вдруг успокоилась, словно примирилась, наконец, со своей печальной участью, только поводила обмякшим хвостом.

– Вот так бы с самого начала! – радист разжал рыбине челюсти и указательным пальцем принялся извлекать из глубокой пасти крючки. – Ничего себе! Все шесть крючков как в прорву пошли.

Сошлись рыбаки поглядеть на мыркинскую добычу. Павлик наклонился, рассматривая плавники и радужный, как у настоящего петуха, хвост. Рыбина была гладкая, без чешуи.

– Эй, Кокич! – позвал Мыркин кока, не обнаружив его среди собравшихся. – Алло, Шкертик!

Митрофан Ильич выглянул из камбуза, подергал ус.

– Ходи сюда! – подмигнул радист старому рыбаку. Потом обратился к собравшимся: – Не зря я, братишки, пот мешками проливал! Супец с курятиной в награду! Уж Кок Кокич позаботится, я на него надеюсь! Принимай петуха морского. – И радист на протянутых руках преподнес рыбину улыбающемуся коку.

Митрофан Ильич унес ее в камбуз. Мыркин опять взялся за удилище.

– Эх, еще удачи попытаю! – сказал он, закидывая удочку.

На этот раз долго ждать не пришлось. Как только перестал вращаться барабан, Мыркин почувствовал, что крючки схвачены. Через минуту под кормой «Альбатроса» сверкнула на солнце золотисто-серебряная гирлянда скумбрии. Так повторилось несколько раз подряд. Видимо, сейнер дрейфовал над густым косяком скумбрии.

Лобогрей, наблюдавший за радистом, это разом смекнул. Он ринулся на спардек. Рыбак что-то горячо говорил кэп-бригу, который слушал его сперва рассеянно, но потом начал проявлять интерес. С лица Глыбина постепенно сходило ленивое выражение. Глаза ожили. Кэп-бриг взмахнул рукой, и над тихим разморенным морем, точно гудок парохода, разнесся протяжный бас:

– По места-ам! Приготовиться к замету-у!

Невод высыпали наугад, вслепую. Однако замет получался сверх всяких ожиданий: в сетях вперемежку с медузой оказалось много скумбрии. Рыбу поспешно вычерпали на палубу «Альбатроса» корзинами и до заката таким же способом успели сделать второй замет.

В этот день Гнездиловский промысел принял от рыбаков «Альбатроса» тридцать пять центнеров крупной, как на подбор, скумбрии, которую Мыркин любовно окрестил «качалочкой».

Цена неосторожности

Вечером, когда сдали улов и «Альбатрос» был поставлен на якорь с внешней стороны косы, рыбаки собрались на корме ужинать. Митрофан Ильич приготовил из морского петуха и картофеля блюдо необыкновенно аппетитный запах которого говорил сам за себя. Все рыбаки, будто сговорившись, просили добавки. Но Митрофан Ильич, хотя и был польщен лестными отзывали о его стряпне, никого не баловал. Даже Мыркину, поймавшему, как он выразился, причину для столь вкусного блюда, кок положил наравне с остальными.

– На ночь наедаться вредно, – говорил Митрофан Ильич улыбаясь. – Нельзя кишки огягощать. Угу.

Утром, чуть только над горизонтом показалось румяное лицо солнца, рыбаки уже были на ногах. Глыбин отвел «Альбатрос» мили на полторы от косы. Механик завел мотор. Решили действовать по вчерашнему методу.

До самого полудня «Альбатрос» дрейфовал по воле волн и течений, но крючья мыркинского спиннинга на скумбрию не натыкались. Несколько раз перегоняли сейнер с одного места на другое – все безуспешно.

Пока Мыркин орудовал спиннингом, Глыбин нес неослабную вахту на спардеке. Он не отводил окуляры бинокля от глаз, обшаривая море. Гонял сейнер вдоль косы, выходил мористей и снова возвращался к берегу. Рыба куда-то запропастилась, словно растворилась в воде. Исчезли и птицы.

Под вечер, разморенные жарой и бездельем, решили прекратить поиски. Гундера предложил поднять белужью и камбалью снасти, так как они «кисли» в море уже больше положенного срока. Рыбаки с ним согласились. Не возражал и Глыбин. Когда подошли к буйку от белужьей снасти, кэп-бриг, сославшись на недомогание, ушел в свою каюту. Браги среди рыбаков тоже не оказалось, он спал в носовом кубрике.

На баркас сели трое: Лобогрей, Гундера и Тягун. Павлик тоже намеревался пойти с ними, но на этот раз не разрешил Лобогрей.

– На подъем камбальных сетей возьмем, – сказал он огорченному мальчугану, – а на белужку опасно. Если эта рыбеха ненароком зацепит хвостищем, то, пожалуй, не очухаешься. Будешь с «Альбатроса» наблюдать, Пашок!

Баркас начал медленно удаляться от сейнера. Он скользил прямиком на оранжевый круг солнца, вокруг него вода сверкала, как расплавленный металл.

Павлик глядел вслед рыбакам до тех пор, пока не заслезились глаза. Печерица, который остался выполнять обязанности рулевого, перегнал «Альбатрос» в другое место с таким расчетом, чтобы солнце светило в спину. Сейнер дрейфовал метрах в тридцати от баркаса.

Тягун поймал буек с флажком. Вот он вытащил на поверхность четырехлапую «кошку» и передал ее Лобогрею, который стоял около корзины внизу. Гундера правил баркасом, гребя против течения изо всех сил.

В руках у Тягуна мелькнул первый крючок, потом второй, третий… Они вспыхивали на солнце, как искорки. Лобогрей принимал крючья и навешивал их на шворку, натянутую внутри корзины. Тягун проворно двигал руками, слегка накренясь влево. Павлик следил за ним, считая поднимаемые крючья.

Двадцать девятый крючок принес большой блестящий диск. Павлик никогда не видел такой рыбы. Она была иссиня-черная, гладкая и, вероятно, очень скользкая. От диска, точно плеть, свисал длинный, зауженный к концу хвост. Тягун поднимал рыбину, стараясь держать ее на расстоянии вытянутой руки. Мальчуган хотел спросить у Митрофана Ильича, почему так осторожничает рыбак, но кок хлопотал в камбузе, гремя кастрюлями. Возле площадки Павлик увидел механика. Чернобров лениво дымил сигаретой, следя за Тягуном.

– Знаешь, что за рыбу поймали? – спросил механик у Павлика.

– Скажите.

– Это скат. А по-рыбацки – морской кот. Приходилось тебе слышать такое название?

– Про ската слышал. А про то, что он морской кот, не знал.

– Хочешь о нем побольше узнать?

– Пожалуйста!

Механик выбросил окурок и начал:

– Морским котом ската назвали потому, что у него повадки домашнего кота: хитрый и ленивый. За добычей не гоняется, а ждет, чтобы сама к нему приблизилась. А вообще это хищная и очень опасная рыба. Любит глубоководье. Не брезгает никакой рыбьей шушвалью. Случается, и неосторожного белужонка подцепит, хотя тот в несколько раз сильнее. У ската, как и у всех глубоководных рыб, нет чешуи, нет даже шипов и колючек. Основное средство защиты и нападения – хвост. Заметил хвост? Он такой, в виде плетки. Так вот, на конце этой самой плетки имеется игла, которая начинена ядовитым веществом. Скат молниеносным ударом протыкает добычу, и та сразу затвердевает, как деревяшка.

– Он и на людей нападает?

– Нет, на человека скат напасть не может.

– Почему?

– Потому что сам никогда на поверхность носа не кажет. Света боится. Он опасен, когда его с крючка снимают. Вот тут-то не лови галок. Пырнет исподтишка иглой – и вместо ноги протез получится. Сразу тело дубенеет, будто горячим свинцом наливается. А боль – даже дохнуть невозможно.

– С вами это случалось, да?

– Было дело. Еще когда в юнгах ходил.

Пока они разговаривали, Тягун вытащил из воды коричневую рыбину с метр длиной, которая слабо шевелила дряблым хвостом.

– Это катран. Черноморская акула, так сказать, – объяснил Чернобров.

– Ну и акула! – разочарованно вырвалось у Павлика. Уж про акул он и слышал, и читал много. При слове «акула» сразу представлял себе огромную зубастую пасть и жадные острые глазища. А тут такое ничтожество – и акула! – Может, это детеныш?

– Нет, взрослый экземпляр. Катраны больше и не бывают. А на акулу катран все-таки здорово похож! В общем-то рыба никудышняя, непромысловая. Ни в какие косяки не сбивается.

От баркаса долетел голос Лобогрея:

– Опять какую-то дребедень тащишь!..

Камбалу Павлик узнал сразу: серо-зеленая, шипастая, она свисала с крючка, неуклюже трепыхая широким хвостом.

– Почему камбала – дребедень? – удивился Павлик. – Это же вкуснейшая рыба! Я ее ел.

Механик добродушно усмехнулся:

– Вкусная, не спорю, – сказал он. – Но по сравнению с белугой – сущая дребедень. Вот если выудим, заставим кока соус или котлеты сработать. Попробуешь! Ага, есть! Есть! – воскликнул механик с такой радостью, будто, потерпев кораблекрушение, вдруг неожиданно увидел спасительный берег. Чернобров показывал рукой под бок баркаса, где кипела, бушевала вода. – Видишь? Видишь? Ах, красавица! Умница ты моя!

Белуга была большая и сильная. Она металась из одной стороны в другую, то ныряла под днище, то вскидывалась за кормой или уходила вглубь, креня баркас. Тягун упирался обеими ногами в борт и водил шворкой, как вожжами. Лобогрей вскочил на бак, помогая одной рукой удерживать звенящую шворку, а другой, в которой был багор, водил вслед за рыбиной, выжидая удобного момента, чтобы зацепить ее острым стальным крюком – ганжой – на конце багра.

Спустя несколько минут белуга немного угомонилась. Тягун осторожно, сантиметр за сантиметром, подтягивал ее к поверхности.

– Цепляй! Ганжуй! – вдруг закричал он на Лобогрея.

Павлик заметил, как на мгновение мелькнула у борта широкая губастая пасть. Лобогрей резким коротким взмахом всадил крюк прямо под жабры. Белуга сильно ударила хвостом по воде, накрыв баркас тучей брызг. Иван Иванович тоже очутился на баке и заганжевал белужий хвост. Теперь, против трех взрослых людей, белуга была бессильна. Ее перевалили через борт, и она грузно ухнула на дубовую обшивку.

– Вот тебе и соленая наживка! – восторгался механик, потирал от удовольствия смуглые, блестящие от масла руки. – Удачный эксперимент! Тут уж ничего не скажешь!

Вторая белуга была спокойнее. Она, казалось, сразу поняла безнадежность своего положения и покорно шла навстречу жестокой судьбе.

Зато четвертая белуга, пойманная предпоследним крючком, оказалась коварной. Она позволила подтащить себя к самой поверхности, не подавая никаких признаков жизни. Тягун брезгливо морщился, небрежно выбивая шворку. Он стал менее осторожен к укачанной рыбе.

Это не понравилось Митрофану Ильичу. Старый рыбак выскочил из камбуза и тревожно замахал руками:

– Что ты делаешь? Шворку послабил! Она же притворяется! Хитрит же, окаянная! Гляди! Гляди-и!..

И тут произошло ужасное.

Почувствовав послабление, белуга вдруг резко вскинула над водой хвост и молнией устремилась в глубину. Крючок, который лежал на баке у ног Тягуна, от резкого движения подпрыгнул вверх и острием впился в руку рыбака выше локтя. Лобогрей испугался, отпрянул от борта, бросив на произвол судьбы корзину с крючьями. Тягун, стеная от невыносимой боли, ухватился правой рукой за впившийся в тело злополучный крючок. Белуга рванула еще раз. От этого толчка Тягун не смог удержаться на ногах. С воплем он полетел за борт и скрылся в пене.

Павлик от волнения прикусил губу. Митрофан Ильич, спрятав лицо в ладони, стонал.

На баркасе в первые мгновения тоже растерялись. Иван Иванович бросил весла, Лобогрей окаменело вцепился в корзину, которая уже переваливалась через борт.

Первым пришел в себя Митрофан Ильич. Старый рыбак закричал на баркас, чтобы немедленно выбирали шворку. Кок уверял, что хоть Никифор и захлебнулся, но он не пошел ко дну, а держится на крючке. Его необходимо как можно скорее поднять.

Иван Иванович ринулся на бак. Оттолкнув Лобогрея, он начал лихорадочно перебирать шворку, бросая ее прямо у своих ног. Рыбак спешил, и у него плохо получалось. Митрофан Ильич бранил Гундеру, в сердцах обзывая как попало, но потом понял, что этим вызывает у рыбака еще большую растерянность.

Сначала из воды показалась окровавленная рука. Лобогрей вцепился в нее и потянул на себя. Гундера резанул шворку ножом около крючка, торчащего из руки. Вторым взмахом он отсек шворку, идущую к «кошке». Тягуна вытащили на бак. Из рассеченной руки текла кровь.

Рыбака подняли на палубу «Альбатроса». Павлик с ужасом смотрел на утопленника, который так не походил на жилистого Тягуна. Сквозь смуглоту кожи проступал землистый оттенок. Механик вынул из руки пострадавшего крючок и делал искусственное дыхание. Митрофан Ильич легонько давил коленом на живот утопленника. Вскоре изо рта неподвижного Тягуна начала вытекать вода и он стал подавать признаки жизни. Кожа постепенно теряла зеленоватый оттенок. Механик обнаружил слабый пульс – включилось в работу сердце. И вот Тягун сделал первый слабый вдох. Потом он чуть приоткрыл синие веки. Спустя полчаса рыбак окончательно пришел в себя.

Митрофан Ильич тщательно забинтовал ему руку. Старик смочил скрученную жгутом марлю в растворе марганца, присыпал порошком белого стрептоцида и положил в глубокую рваную рану.

У Тягуна быстро поднялась температура. Механик дал самые высокие обороты машине. «Альбатрос» взял курс на маяк.

Впереди показался военный корабль. Он шел встречным курсом. Это обрадовало рыбаков. Они не сомневаюсь, что врач с корабля окажет необходимую помощь пострадавшему. И не ошиблись.

По сигналу с сейнера корабль сбавил ход. «Альбатрос» привалил к его крутому стального цвета борту. Через несколько минут врач был уже в капитанской каюте на «Альбатросе».

Рыбаки ожидали его выхода около двери. Врач пробыл у Тягуна минут пятнадцать. Наконец он вышел из каюты.

Митрофан Ильич бросился к нему.

– Доктор?!

Врач неторопливо скинул белый халат.

– Состояние вашего товарища неважное, – сказал он. – Я ввел ему камфару, чтобы поддержать сердце. Но пострадавшего нужно немедленно доставить в больницу. У него большая потеря крови, необходимо ее пополнить за счет донорской. Советую не медлить ни минуты.

– Мы дадим кровь! – сказал Митрофан Ильич, оглянувшись на Лобогрея и Глыбина.

– Столько дадим, сколько понадобится! – подтвердил Лобогрей.

– Это похвально, – кивнул головой врач. – Но переливание я сделать не могу. Нужно сначала установить группу крови пострадавшего и вашей. У меня же такой аппаратуры нет. Словом, спешите.

Врач направился к трапу. На ходу он о чем-то размышлял. На первой ступеньке трапа вдруг остановился и повернулся к рыбакам, провожавшим его взглядами.

– Кто капитан судна?

– Я, – выступил вперед Глыбин.

– Сколько узлов делает ваше судно?

– Семь!

Из-за спины кэп-брига выступил механик и поспешно добавил:

– Семь узлов – это промысловая, так сказать, скорость. В экстренных случаях можно дотянуть до восьми – восьми с половиной.

– А сколько миль отсюда до порта Доброславска?

Глыбин не успел ответить, так как сверху, с тральщика раздался громкий чеканный голос:

– Сорок восемь миль!

Все посмотрели туда, откуда долетел голос. У поручня стоял моряк в синем кителе и такого же цвета пилотке.

Врач немного подумал, потом сказал твердо:

– Шесть часов без квалифицированной помощи – нет, это не годится! – Он поднял глаза на офицера: – Товарищ капитан-лейтенант, такой долгий путь пострадавший не выдержит.

– Я вас понял, – ответил офицер. – Переносите пострадавшего на корабль.

Через несколько минут рыбаки с «Альбатроса» печальными взглядами провожали военный корабль, уносивший их товарища к темной черте горизонта…