Текст книги "... В среду на будущей неделе"

Автор книги: Владимир Клименко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)

Новая неприятность

Павлик взбежал на крышу палубной надстройки по короткому трапу, натертому ногами до блеска. Спардек со всех сторон был огражден железными поручнями, с которых свисали серебристые гирлянды вяленой кефали. У большой скошенной к корме трубы, опоясанной широкой красной полосой, стоял пожарный ящик. За ним на возвышении мальчуган увидел колесо с множеством рукояток. Колесо, будто живое, вращалось то вправо, то влево. Рядом поблескивала бронзой неуклюжая тумба с колпаком, похожим на водолазный скафандр. Павлик поднялся на капитанский мостик, любовно потрогал штурвал – мечту всех мальчишек, и в груди его сладко заныло. Забыв обо всем на свете, он устремил горячий взгляд вперед, к манящему и никогда не досягаемому горизонту. Он перестал ощущать себя, стал легким, невесомым, точно мгновенно превратился в облачко или вон в ту чайку, зависшую над сияющей морской бирюзой.

Это длилось несколько мгновений. Вдруг с обеих сторон «Альбатроса» раздались шумные всплески, вслед за этим протяжное, гулкое чих-пах, чих-пах… и Павлик вернулся к действительности. Он ухватился руками за поручень и принялся внимательно вглядываться в нежно-голубую, с солнечными прожилками воду. Под самым бортом сейнера, пузыря глубину, метались три черные продолговатые тени. Тени скользили так стремительно, что за ними трудно было уследить. Но вот они начали разрастаться, выходить из глубины, и в воздухе блеснули смолистые спины огромных рыбин. «Ухх!» – невольно вырвалось у Павлика. Он наклонился, чтобы лучше рассмотреть морских акробатов, но успел лишь заметить хвосты, мелькнувшие в пенных султанах.

Кто-то крикнул снизу, с палубы:

– Пашок! Беги сюда, тут лучше видно!

За спасательной шлюпкой Павлик заметил рослого рыбака, который махал ему книгой. Рыбак был крепкий, жилистый, может быть, только чуть слабее Глыбина. На его добродушном открытом лице лучились большие глаза.

Павлик бросился к трапу и… с ходу оседлал чью-то шею. Карандаш и тетрадь выпали из рук и остались лежать на спардеке.

Брага в горячке просеменил по палубе, неся съехавшего ему на спину мальчика. Потом опомнился, затряс плечами. Павлик оказался у ног боцмана и не успел подняться, как его ухо стиснули цепкие пальцы.

– Ой, больно! – застонал Павлик, дернул головой и почувствовал, что ухо свободно. Хотел юркнуть в сторону, но споткнулся о мичманку и растянулся у борта.

– Ну постой же, – зашипел боцман, протягивая волосатую руку.

Но из-за надстройки выскочил рыбак, на лету перехватил руку боцмана и отвел ее за спину.

– Не смей! – выкрикнул он запальчиво.

На шум прибежали Митрофан Ильич, радист и смуглый, как араб, механик Чернобров. Старый рыбак и радист подхватили Павлика под мышки, поставили на ноги, а механик забегал перед Брагой, повторяя:

– В чем дело? В чем дело? В чем дело?

Павлик приложил к горящему уху ладонь и опустил голову. «Как же это я, раззява? – ругнул он себя. – Боцман подумает, что нарочно… Теперь он мне проходу не даст…»

– В чем дело? – еще раз повторил механик.

Брага поднял мичманку, хлопнул по ней рукой, стряхивая пыль.

– Растяпа! – процедил он сквозь зубы, бросил фуражку на голову и ушел за угол надстройки.

Когда боцман скрылся, Чернобров строго поглядел на Павлика и сказал:

– Извинился бы, раз так получилось.

Брагу Павлик нашел в штурвальной рубке. Он сидел на раскладном табурете, вытирая большим клетчатым платком красную лысину. Боцман, видимо, немного «отошел», потому что при виде Павлика только с укором покачал головой. Впереди него, держась обеими руками за штурвал, стоял молоденький, может, лет на пять старше Павлика, чернобровый рыбак. Глыбин облокотился на треугольный столик у противоположной двери и шагал циркулем по карте, разбитой на квадраты. Он мельком поглядел на Павлика, ухмыльнулся чему-то и снова углубился в вычисления.

Павлику было стыдно при всех обращаться с извинениями к Браге, и он робким голоском попросил его выйти «на минуточку».

Боцман поднялся с табурета, ворча и охая. На палубе, около брашпиля (якорной лебедки), остановился и принялся молча созерцать морскую даль. Клетчатый платок выглядывал уголком из кармана темно-синих брюк, будто дразнящий язычок.

Павлик, вспотевший не столько от жары, сколько от волнения, тоже молча смотрел на море.

Брага нетерпеливо поморщился:

– Это и все? Постояли, помолчали и разошлись добрыми друзьями?

Еще помявшись, Павлик наконец сказал:

– Простите, Фрол Антонович, я не нарочно… Так получилось. Хотел дельфинов посмотреть…

Слова прозвучали настолько жалобно, что способны, кажется, были растопить айсберг. Брага подобрел, глазки его заулыбались.

– Ладно, что так обошлось, – сказал он и ушел в рубку.

У Павлика будто гора с плеч свалилась.

Курс остается прежним

Павлик вспомнил о своей самодельной тетради и карандаше, оброненных на спардеке. «Сегодняшние события нужно записать», – решил он и направился к трапу. Однако наверху ни карандаша, ни тетради не оказалось. А под площадкой он увидал листки, изорванные в мелкие клочья; тут же, у кнехта, валялся изгрызенный карандаш. Павлик сообразил, что его «журналистские принадлежности» сдуло со спардека и они угодили в зубы маленькому злодею с черной метелочкой на самом кончике остриженного хвоста. Он нашел щенка под площадкой. Малек кончал терзать последний листок и продолжал это занятие даже тогда, когда Павлик схватил его за заднюю лапу. Щенок виновато зажмурил глаза, ласкаясь, потянулся сиреневатым язычком к Павликову носу.

– Три злодейства в один день – это чересчур! – сказал Павлик нарочито строго. Засмеялся и принялся почесывать шею песика. – Но ты не бойся, – продолжал он ласково. – Разве стану я обижать кроху? А дневник… Все равно завтра меня высадят на берег.

Малек почувствовал в Павлике друга и стал играть с ним, притворно рыча и хватая мелкими белыми зубами майку, трусы. Павлик охотно принимал участие в веселой возне. За этим занятием и застал их чернобровый рыбак, которого Павлик видел в штурманской рубке.

– Иди, кэп-бриг зовет, – с хорошей улыбкой сказал посыльный.

Павлик абсолютно ничего не понял. Что за кэп-бриг?

Чернобровый пояснил:

– Кэп-бриг – это сокращенно капитан-бригадир. Так мы привыкли называть Егора Ивановича, твоего дядю. А теперь этого приходится.

Павлик опустил щенка на палубу. «Кажется, гроза только начинается», – подумал он.

На этот раз ему пришлось удивиться.

Глыбин встретил Павлика улыбкой. В огромном, точно боксерская перчатка, кулаке синели два точно таких листка, из каких была сшита Павликова тетрадка. Он усадил его на табурет, на котором недавно сидел боцман. Сейчас Брага отсутствовал.

– Можешь радоваться! – сказал Глыбин и пошуршал перед носом у Павлика бланками радиограмм. – Тут про твою милость написано. Скоро матушку увидишь. Мда-а. Покатался по морю, а теперь и домой можно вертаться. Ну, чего молчишь? Или тебя это не трогает?

Глыбин взял Павлика за плечо и наклонился, заглядывая, ему в лицо. Павлик опасливо отпрянул. Чернобровый рыбак, который позвал его сюда, заговорщицки подмигнул.

– Струхнул? А почему струхнул? – заметив пугливое движение мальчугана, прогудел Глыбин. – Понимаешь, что виноват, вот почему. Напрасно, не такой я человек, чтобы… Ты – дитя, а ради вашего брата я могу на стомильную прогулку катер сгонять… Вот тебя сейчас катаю. Верно, что ли, я говорю?

Павлик промолчал. Он старался понять: что нужно от него Глыбину?

– Почему молчишь? Может, его стесняешься? – кивнул кэп-бриг на рыбака, который стоял перед штурвалом.

Павлик опять ничего не ответил.

– Ступай, Никита! – сказал Глыбин рыбаку. – Пока без тебя обойдемся. Я потом позову.

Чернобровый, пожав плечами, вышел из рубки. Глыбин прикрыл дверь и занял его место.

– Ну, теперь нас двое, – сказал он. – Давай спокойно покалякаем. Видишь, какое дело… – Глыбин передохнул и продолжал, тыча поочередно указательным пальцем в бланки, которые рядышком разложил на столике. – Вот тут написано, чтобы я твою милость домой отправил, так как от твоей родительницы никому там покоя нету. А эта радиограмма от самолета рыбразведки… В общем, скажу короче: одна бумажка прямым курсом идти предлагает к рыбе, а другая вправо тянет, от рыбы. Какую же из них во внимание взять, а какую отбросить? Как бы ты поступил на моем месте? Пока еще мы прежним курсом идем, на рыбу. Как по-твоему, правильное у нас направление?

– Правильное! – убежденно сказал Павлик.

Глыбин, не ожидавший, видимо, такого ответа, резко поднял голову.

– Правильное, говоришь? Ишь ты! Почему же правильное?

– Из-за меня вам незачем время терять, – поспешно ответил Павлик. – Лучше по пути высадите в каком-нибудь порту, а оттуда я и сам доберусь до поселка. Маманя потерпит…

Глыбин взглянул на компас, крутнул штурвал вправо, влево и неуверенно проговорил:

– А по-моему, курс надо менять. Нет по пути таких портов, куда нужные теплоходы заходили бы.

Павлик продолжал горячо возражать:

– Не надо менять курс. Из-за меня курс менять! Я же виноват, а не вы…

– Вина то твоя, – согласился Глыбин, – а взгреют меня, если что.

– А вы скажите… – пролепетал Павлик и запнулся: кто его знает, что же сказать Глыбину в свое оправдание?

– Что говорить?

Павлик молчал, напряженно думая.

– Нечем будет оправдываться.

Павлик вдруг выпалил:

– Да вы к тому времени что-нибудь придумаете!

– Вот как! – изумился Глыбин. – Тебе охота по морю покататься, а я за тебя должен мозгами ворочать. Хитрован ты, как я на тебя погляжу!

– И ничуть не хитрован. Я же для пользы дела.

– Для пользы дела… – задумчиво повторил Глыбин. Он немного помолчал, вздохнул и спросил: – А что я рыбакам скажу? Радиограммы все читали. Будут настаивать.

– Рыбаков я сам уговорю, – сказал Павлик.

Глыбин посмотрел на него внимательно, качнул головой:

– Ну уж ладно… Ладно… Уговаривай.

Павлик хотел уйти, думая, что разговор окончен.

– Погоди, – остановил его Глыбин. – А ты знаешь, сколько времени тебе придется обходиться без мамаши? Думал об этом?

– А чего тут думать? Я не маленький, по два месяца в тайге бывал. Тут хоть людей полно, а там…

– Ишь ты! Людей полно. Взрослые – это тебе не пацаны, быстро наскучат. Ваш брат любит побегать, а тут – палуба: не разгуляешься. Потом ныть начнешь. Самая работа пойдет, а тебе вдруг домой приспичит.

– Не беспокойтесь!

– Я нытья не люблю. Сорвешь нам путину…

– Не сорву! Я вам слово даю.

– А что мне твое слово – так, пустой звук.

– Не сомневайтесь. Я вас очень прошу, очень! Вы увидите, какой я…

– Вот положение, – развел руками Глыбин. – С берега приказ есть…

– А вы пообещайте, что, как только можно будет, отправите…

– От мамаши обещаниями не отделаешься.

– Вы дяде Егору. А он…

– Разве что с ним? – повел бровями Глыбин. – Ладно, попробую. – Он посидел немного в раздумье, усмехнулся и мотнул головой: – Ну и настойчивый ты! Никому еще не удавалось уломать меня, а ты… а вот ты… – Кэп-бриг опять помолчал и добавил уже строгим тоном: – Теперь заруби у себя на носу вот что: поскольку вся ответственность за твою милость легла на меня, ты должен подчиняться мне беспрекословно. Словом, делать все только с моего ведома и согласия. Ясно? И когда бываешь на палубе, не разевай рот. Не ротозейничай! – намекнул он на случай с боцманом. – Можешь шагать.

Павлик не знал – то ли ему радоваться, то ли горевать. Жаль, конечно, маманю… А впрочем, сам же на это шел, когда забирался в спасательную шлюпку. Он даже почувствовал какую-то гордость: один, без помощи дяди не только проник на «Альбатрос», но и будет участвовать в путине. Хорошо, что все так кончилось!

Павлик весело оглядел палубу и наткнулся глазами на прикрытую тентом шлюпку. Вот тебе раз! С этими переживаниями он совсем забыл о заговорщиках! Но теперь у него будет достаточно времени выследить их. Все идет как надо.

«Якоимение»

Вечерело. С наступлением сумерек стало прохладней. Митрофан Ильич дал Павлику свой пиджак, и, запахнувшись в него, мальчик стоял около борта, глядя на вечернее море. Такого заката Павлик еще никогда не видел.

Солнце нырнуло в море, оставив на поверхности веер живых, двигающихся лучей, переливающихся всеми цветами. Водную ширь пересекали черные складки вперемежку с серебристыми бликами. В синих сумерках сонно перекликались чайки. Крики птиц, замирая, как бы торопили темноту. Медленно затягивала она небосвод, гася последние отблески на одинокой далекой тучке.

Где-то там, может быть, под той тучкой, – твердая земля. Так дорога́ вдруг стала она Павлику сейчас, когда вокруг него – шуршащие солоноватые сумерки и вода, вода без конца и края. Недаром дядя Егор говорил: «Если ты настоящий моряк, не можешь, любя море, не мечтать о береге». Но вспомнились и другие его слова: для настоящего моряка стоянка в порту не Что иное, как нудное времяпрепровождение, гнетущее безделье. Сердце, наполненное ветром, рвется на простор!

Задумавшись, Павлик не заметил, как кто-то остановился позади него. Это был Митрофан Ильич. Старый рыбак не хотел мешать, он понимал состояние мальчугана. Однако Павлик скоро почувствовал присутствие человека.

– Помешал? – тихо спросил Митрофан Ильич.

– Нет, что вы!

– О береге затосковал, Павлуша?

– Да… с непривычки. Но я скоро привыкну, вот посмотрите! – добавил Павлик, спохватясь. – Я… Мне… Знаете, мне эта бунация не нравится.

– Чего-чего?

– Бунация, – повторил тихо Павлик и запоздало подумал: «Зря я ляпнул про бунацию. Митрофан Ильич, кажется, этого слова не знает, а рыбак ведь. Игорь, наверно, подшутил надо мной».

Старый рыбак заглянул Павлику в лицо.

– Ты не тушуйся, – добродушно сказал кок. Правильно, есть у нас такое словечко – бунация. И к этой погоде оно впопад. Так почему тебе бунация не по душе? Никакой тебе качки, тихо, приятно…

– В сон клонит, – вяло потянулся Павлик.

– А ты иди и спи.

– Я не то хотел сказать. От этой тишины как-то, знаете… Вот если бы шторм! – вдруг выпалил он.

– Хм. Шторм… Это еще успеется.

– Как успеется? На этом море, говорят, летом шторма не бывает.

– Бывает, – заверил Митрофан Ильич. – Реже, чем зимой или осенью, но бывает.

– Эх, меня бы застал! – мечтательно произнес Павлик.

– Не приведи-помилуй! – замахал руками Митрофан Ильич. – Ты не знаешь, что это такое. Все нутро наизнанку воротит. В голове гул, как в котле.

– Неужели вы не привыкли? Столько лет на море, – разочарованно произнес Павлик.

– Я не о себе беспокоюсь. Я привыкший. Мои внутренности уже устоялись. Угу. А тебе не дай бог в крутоверти очутиться!

– Не-ет, дедушка! – возразил Павлик. – Я очень хочу! Очень! А знаете, почему? Вот я с вами буду рыбу ловить, плавать. Так по тихому морю любой поплывет. Что тут такого? Как в автобусе по асфальту. Еще хуже – не трясет, не качает…

– Хм.

– А что, не так? Точно! – убежденно воскликнул Павлик и продолжал: – Конечно, не плохо, что я настоящую морскую путину увижу. Еще никому из наших ребят не было такого счастья. Хотя нет, – признался Павлик, – там у нас один Тарас появился, с Байкала он, этот Тарас… У него отец рыбак. Ох и чудес он нам нарассказал! Знаете, как все Тараса слушали?!

– Ну-ну. Продолжай.

– Только он про Байкал рассказывал, про озеро. А я вот с моря вернусь, с настоящего моря. Меня тоже будут расспрашивать: как да что? Ну, про путину я расскажу, об этом и Тарас рассказывал, ну, про морских чаек еще… Может, теплоходы большущие увижу…

– Увидишь, – заверил Митрофан Ильич. – Много их по нашему морю сновает.

– Это не плохо, – согласился Павлик. – Только меня сразу вот о чем спросят: «Ты в открытом море плавал? Плавал. А скажи: как себя во время шторма чувствовал? Как себя вел?». Что я отвечу? Извините, мол, на том море летом штормов не бывает. Кто мне поверит? Засмеют! Море – и вдруг без штормов? А я ведь председатель отряда. Меня ребята уважать перестанут…

– Стоп! – остановил Павлика Митрофан Ильич. – Ишь куда понесло! У тебя, оказывается, хвастливая струнка бренчит. За авторитет беспокоишься. Ради этого и шторм тебе подавай, и всякие страхи… Эге-ге! Все это, Павлуша, словечки, а словечки не конях, далеко не ускачешь. Угу. – Он секунду помолчал и спросил с лукавинкой в голосе: – Ты мне вот что окажи: как по-школьному «я» называется?

– «Я»? – переспросил Павлик недоуменно. – Так и называется – «Я». Буква «я».

– Эге, да я не о том речь веду, – усмехнулся Митрофан Ильич. – Мне и самому ведомо, что «я» – это буква. А как она, эта буква, еще называется? Ну, к показу, есть там у вас глаголы, подставки, предлагательные всяческие…

Павлик едва не расхохотался, но сдержался, чтобы не обидеть старика.

– Вы неправильно выражаетесь, – сказал он. – Подставок в грамматике нет, есть приставки. Это части слов, стоящие перед корнями. Предлагательные – тоже неверно. Прилагательные. При-ла-га-тель-ны-е! – произнес он значительно. – А еще есть существительные, числительные, местоимения… А вам зачем все это? Вы разве русский язык изучаете?

– Ух ты ж, куда хватил! – покачал головой Митрофан Ильич. – С моими мозгами стариковскими – да в грамматику! – Он хитро прищурился. – А ты на мой вопрос так толком и не ответил, вокруг да около крутишься… Про какие штуки ты только что говорил? Еще разок повтори.

Павлик пожал плечами и принялся перечислять:

– Ну, существительные… числительные… местоимения…

– А якоимений нету? – перебил его Митрофан Ильич.

Павлик осекся. Он понял подвох кока.

– Ну, бывают якоимения? – настаивал Митрофан Ильич. – Говори, не стесняйся. Это для пользы дела…

– Нету, – смущенно ответил Павлик.

– То-то и оно! – воскликнул, торжествуя, Митрофан Ильич. – Я это к чему? Ты вот давеча: я бы да я бы! Зачем это? Человека по делам узнают, Павлуша. А то зачастую так случается: на язык – акула, а на деле – захудалый пескарь. Угу. Зря, Павлуша, не надо якоименничать. Пока еще мал, слезай с рысачка яковой масти, а не то он тебя с правильной дороги унесет, на дремучие тропки затащит… Ты меня понимаешь, Павлуша? Я хочу тебе помочь.

– Я все понял, – прямодушно сказал Павлик.

– Вот и хорошо! – обрадовался Митрофан Ильич.

На корму пришел высокий худой рыбак. Он зажег переносную лампочку, свисавшую со стрелы мачты над самой площадкой, взял ведро и зачерпнул за бортом воды. Павлик и Митрофан Ильич молча за ним наблюдали.

– А переноску ты, Мо́ченый, зря запалил, – сказал кок рыбаку. – Неужто тебе плафона мало, чтобы ноги помыть? Она много тока пожирает, а у механика аккумуляторы чахлые. Мотор нечем будет пустить.

– Я слеповат, ты же знаешь, – ответил рыбак.

– Прости, Ван Ваныч, – извинился Митрофан Ильич. – Я совсем запамятовал.

Рыбак помыл ноги, протер их какой-то пестрой тряпкой, надел шлепанцы, погасил переноску и ушел.

Павлик проводил его взглядом, потом обратился к старому рыбаку:

– Дедушка Митрофан! А почему этого рыбака Мо́ченым называют? У него такая нехорошая фамилия?

– Ну и любопытства у тебя! – усмехнулся кок добродушно. – Ну да хорошее любопытство только на пользу. А фамилия у Ивана Ивановича не Моченый, а Гундера. Гундера – это чисто рыбацкое название.

– А что оно обозначает?

– Гундера – по-нашему столб. Ты, небось, заприметил в поселке среди моря столбы, а на них сетка держится?

– Видел.

– Так вот, сетка как раз на гундерах и держится. Невода ставные без гундер не могут стоять. А Ван Ванычу еще в давние времена фамилию Гундера дали. Он еще малолетним парнишкой к нам попал, беспризорник был, без всякой фамилии проживал. Попервах, пока маленький был, просто Ванюшкой называли, а подрос, вытянулся, ему и присвоили эту Гундеру за высокий рост.

– А Вы что же его Моченым прозвали?

– Как раз якоименничал много. Правда, на другой манер, чем ты, но было. Угу. Помнишь, я тебе случай обещал рассказать? Так вот, это про нашего Ван Паныча. Слухай же. Только наперед тебя хочу предупредить: теперешний Ван Ваныч на прежнего ничуть не смахивает. Чтобы ты на него не того, не поглядывал кособоко… Ладно?

– Хорошо.

Митрофан Ильич крякнул и начал:

– Было это давненько-давно. Доверили мы тогда Ван Ванычу пойманную рыбеху сдавать, деньжонки за нее получать. Уполномочили. Так он наше доверие возьми да на свой манер и перекувырни: загордился. Только и слышно: «Я – уполномоченный! Я – уполномоченный!» До того дошел, что перед нами, своими товарищами по работе, стал гусаком ходить. Голову по-начальнически задрал и сорочит: мо́ченый да мо́ченый. Что-либо спроси у него, так он губы скривит: «Некогда, мол, мне советничать, дел у меня много, потому как я уполномоченный». Решили мы тогда все сообща норов ему остудить. Угу. Собрали бригадное собрание и ну его чехвостить. А покойный Руковеров, прямой души человек был, говорит: «Эх, Ванюха! Подмочил ты свою репутацию дальше некуда. Сам твердишь, что моченый. Так вот я и предлагаю: посуши ты эту мокроту в рядовых рыбаках, а там поглядим-увидим…» После разжалования Ван Ваныч сперва дичился всех, переживал. Потом постепенно привыкать стал. Пригляделись мы – совсем другой человек: скромности набрался, не якает и советы наши во внимание берет. Года через четыре после разжалования мы его опять уполномоченным назначили. Теперь худого слова о нем не скажешь. А вот кличка так и осталась за ним навечно.

Старый рыбак умолк. А у Павлика, находившегося под впечатлением его рассказа, перед глазами встал высокий мокрый столб, на котором четко выделялась большая буква «Я».

На баке вдруг разразился хохот. Тишина мгновенно отпрянула в сумрак моря. Кто-то из рыбаков, перекрывая всех, вывел фальшивым тенором слова веселой песенки. Незадачливому певцу не дали закончить. Вскинулся насмешливый свист, и вслед за этим раздался сердитый окрик. Шум моментально схлынул.

– Кто свистел? – услышал Павлик знакомый бас Глыбина.

Молчание.

– Кто свистел? – повторил кэп-бриг еще строже.

В ответ виноватое:

– Я-а.

«Чернобровый», – узнал по голосу Павлик.

– Печерица? – пренебрежительно удивился кэп-бриг. – Ты разве не знаешь, что на катере свистеть не полагается?

– Забыл.

– Смотри у меня! Я тебе не Крабов.

Рыбаки зашумели, вступаясь за товарища.

– Почему на судне свистеть нельзя? – спросил недоуменно Павлик у Митрофана Ильича.

– Гм, – помялся старый рыбак, – ну, толки такие есть… Издавна толки эти. Ну, чтобы яснее, свистеть – значит ветер вызывать… А кому он нужен, ветер? Кто ему рад?

Этого объяснения Павлику было мало. Он снова спросил:

– А почему тогда боцманам разрешается в дудки свистеть?

– Так то в дудки, не губами. И у них получается не свистение, а свиристение. Угу.

– Какая разница? – пожал плечами Павлик. Ему действительно было трудно понять: как это может быть, чтобы в наше время, в пору космических полетов, на советском судне могли верить в какие-то древние приметы?

– Это же просто выдумки, – после короткой паузы сказал Павлик.

– Выдумки? Гм, – нахмурился кок. – Ну, выдумки или не выдумки, а оно лучше, конечно, не свистеть. Нехорошо это, некультурно.

В проходе появилась темная фигура. Вблизи Павлик узнал Мыркина.

– Айда к трюму! – сказал радист. – Сейчас кое-что увидишь. Между прочим, твой земляк, – шепнул он в самое ухо Павлику. – Какой «земляк»?

– Узнаешь. Беги!

Земляком оказался телевизор. Павлик только взглянул на коричневый квадратный ящик с рукоятками и светло-голубым окошком, сразу узнал: «Енисей». Правда, земляк! Вот здорово! Посреди моря – и вдруг телевизор.

Аппарат стоял возле трюмной горловины, совершенно новый, сверкающий полировкой. Его недавно приобрели на бригадные деньги. Мыркин не мог дождаться минуты, когда вспыхнет голубой экран. Как только телевизор перенесли на сейнер, радист сразу же начал мастерить антенну: паял, пилил, гнул медную трубку в петлю. И только сегодня утром он закончил монтаж антенны, которую приспособил на высокой носовой мачте. Испытать телевизор и антенну в работе Мыркин не успел, так как бригада собиралась в долгий и далекий путь и дела были более срочные и необходимые. Радист решил испытать телевизор во время движения сейнера.

Мыркин долго возился около «Енисея», крутил ручки, поглядывая на экран. Изображение было, но его перекрывала широкая пляшущая помеха, звук прерывался. Сколько ни бился Мыркин, ничего не получалось. Наконец, Лобогрей подсказал ему: помеха, очевидно, возникла от электрогенераторов машины.

– Ладно, на стоянке где-нибудь передачу посмотрим, – пообещал радист, выключая телевизор. А механика упрекнул: – Коллекторы тебе надо почистить, искрят.

На том и разошлись, не солоно хлебавши.