Текст книги "Молчание Сабрины 2 (СИ)"

Автор книги: Владимир Торин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц)

Глава 3. Заплата и Проныра… и мелок.

Окончание всякого ливня в Габене – это совершенно самодостаточное погодное явление. И даже к упомянутому ливню оно, по сути, имеет лишь косвенное отношение.

Предположим, вы где-то прячетесь, чтобы не текло за шиворот, подтянув коленки к самому подбородку. В полушаге от вас все та же стена грязно-серо-сине-зеленой воды, что и час назад. И тут вдруг происходит кое-что такое, что не оставляет сомнений: ну наконец-то ливень закончился! Его уже нет, хотя еще минут пятнадцать вода будет течь, и выбираться из укрытия пока рано.

Если подняться в воздух на воздушном шаре и отлететь на достаточное расстояние, взять подзорную трубу и запастись терпением, то можно увидеть, как высоко в небе дождь уже прекратил идти, а внизу, у самой земли, еще льет как из ведра. Словно кто-то закрутил в облаках краны, но еще пройдет достаточно времени, пока все, что осталось, дотечет.

И вот, к примеру, в том же Фли, в тупике Гро, где разместился «Балаганчик Талли Брекенбока», дождь пока еще шел, как и минуту назад, но все, кто там в тот миг были, сразу же почувствовали, что погода взяла и изменилась, словно капризная красотка Осень вдруг передумала и надела другое платье.

Крики и вопли, возмущенные всхлипы и оскорбленные визги, как тот ливень, уже затихли, но эхо от них еще жило в тупике, отбиваясь от бурых и зеленых стен домов, расползаясь меж потертых фургончиков и по-прежнему звеня в ушах.

В итоге голодная тетка Тишина все же схарчила их. Последний отзвук сгинул. С тем и последняя капля ливня упала на землю – в выбоину между камней старой брусчатки. Круг на луже разошелся, и на этом все – ливень закончился.

Незнакомец глянул в небо, улыбнулся и сложил зонтик.

– Я уж думал, ты будешь идти еще неделю, – пробормотал он.

– Эй ты! Да – ты! – Талли Брекенбок покинул навес и угрожающе двинулся к незнакомцу. – Унылый бормотун с зонтом! Как ты сюда забрел? И кто ты вообще такой?

Чужак без страха посмотрел снизу-вверх на подошедшего хозяина балагана.

– Мое имя Тибсен Несбит, – сказал он и протянул руку.

– Странное имя. С какой стороны ни посмотри. – Брекенбок с подозрением уставился на ладонь чужака: «Что этот незнакомец хочет от меня? Он тянется к часикам в жилетном кармане?»

– Можете называть меня мистером Несбитом. – Догадавшись, что рукопожатия он так и не дождется, чужак, как ни в чем не бывало, опустил руку. – И все будет проще и очевиднее.

– Вы заблудились… гм… мистер Несбит?

Актеры сгрудились, напоминая зевак, наблюдающих за уличной экипажной катастрофой – их любопытные лица выглядывали из-под навеса.

Интерес членов труппы был понятен: если не считать зрителей на постановках уличного театра, чужаки забредали в тупик Гро нечасто – в Фли все знали, что место это дурное, и к нему лучше не приближаться.

Между тем обладатель черного зонтика выглядел весьма примечательно. И хоть он был перепачкан с головы до ног (видимо, вымакал собой все без исключения лужи в Блошином районе), его костюм и цилиндр напоминали костюмы и цилиндры, какие носят по ту сторону канала. Труппа Брекенбока сразу же это поняла, невзирая на толстый слой грязи. Ко всему прочему, на незнакомце были неплохие туфли, еще у него имелся похожий на докторский кожаный саквояж, но самое поразительное заключалось в том, что он курил папиретку марки «Осенний табак» – такие папиретки, как до сего момента полагали актеры, во всем Габене курил лишь Брекенбок.

Чужак с улыбкой оглядел всех присутствующих, отметил стонущую на столе куклу и валяющегося у стола старика. Эта его улыбка была настолько воздушной, что казалось, подуй – улетит, но что-то в ней все же крылось. Неприятное…

– Я пришел наниматься в ваш… «Балаганчик Талли Брекенбока». – Он поднял взгляд на хмурящегося и гневно кусающего нижнюю губу хозяина балагана. – Вам ведь нужны актеры?

– Нет! – воскликнул Манера Улыбаться. – Нам никто не нужен!

– Да! – сказал, в свою очередь, Талли Брекенбок, недовольно покосившись на шута в зеленом пальто. – Нам нужны актеры. Вероятно.

Манера Улыбаться, крутя раскрытый зонтик в руке и разбрызгивая дождевые капли кругом (Гуффин, видимо, не заметил, что ливень закончился), крадущейся походкой подошел к мистеру Несбиту и принялся беззастенчиво разглядывать его лицо, поднеся свое почти вплотную. Мистер Несбит ощутил несвежее дыхание шута и даже разглядел прожилки в серых гуффиновских глазах – настолько тот был близко.

– Знакомый нос. – Гуффин с подозрением прищурился. – Мы с вами прежде не встречались?

– Полагаю, что нет. – Мистер Несбит отодвинул настырного шута зонтиком. – Вы часто бываете в Старом центре?

– Нечасто.

– А я – постоянно. Вот видите: мы с вами определенно не могли встречаться.

– Странно все это как-то…

– Так! – решительно сказал Брекенбок. – С меня хватит этой возни. Мадам Бджи! – Он повернулся к кухарке. – Доделывайте ужин. Проныра, – хозяин балагана хмуро поглядел на бывшего адвоката, – только попробуй еще раз сунуть нос в котел, иначе следующий ужин будет уже из тебя. Эй вы! Сломанные Пальцы и Шишковатые Головешки! Молотки в руки, и дальше сколачивать сцену!

– Но у нас пальцы болят…

– Но у нас шишки… болят…

– В «Семь дубов» резаться они вам не мешают? Я все сказал. Заплата! – Брекенбок брезгливо поджал губы. – Открутишь куклу от стола и оттащишь Бульдога на сцену – пусть там валяется. Я еще с ним поговорю. Мадам Шмыга! – Хозяин балагана глянул на гадалку. – Отправляйтесь в свой фургон и примите сонный порошок, а то вы своим унылым видом уже всех в сон вогнали. Я разрешаю вам немного поспать перед ужином. Сабрина, – наконец, он повернулся к кукле, которую Заплата, кривясь и про себя ругаясь, как раз поспешно освобождал, – продолжай учить роль.

Раздав труппе указания, Брекенбок развернулся и потопал от навеса прочь.

– Но куда вы? – удивленно глядя ему вслед, спросил мистер Несбит.

Брекенбок обернулся.

– В свой фургончик. Ах да, я ведь забыл вам сказать, чтобы вы шли за мной. – Он выдержал паузу. – Идите за мной.

Приложив два пальца к грязному цилиндру и широко улыбнувшись актерам балагана, чужак последовал за Брекенбоком. Но не один: Гуффин приклеился к нему, словно тень.

Вскоре они втроем уже были в фургончике.

Мистер Несбит с любопытством принялся разглядывать обстановку дома на колесах – его лисьи глазки быстро обшарили все уголки, а кончик носа заходил ходуном. Отдельного его внимания удостоились разлитые чернила рядом с вешалкой и обломки лежащих там же часов.

Хозяин балагана поворошил длинной кочергой угли в камине и устроился в своем кресле, а Манера Улыбаться, которого никто не звал, сложил зонтик и закрыл дверь.

В фургончике поселилась тишина…

Брекенбок поправил колпак и, закурив папиретку, вцепился взглядом в человека, забредшего в его тупик:

– Значит, вы набиваетесь в «Балаганчик Талли Брекенбока», мистер Несбит?

– Нанимаюсь, вернее, – с неизменной улыбкой уточнил чужак. – Я прочитал в газете объявление – в нем было сказано, что вы ищете актеров.

– В какой газете?

– В «Габенской Крысе».

– Вы давали объявление, сэр? – удивленно подняв брови, спросил Гуффин.

– Да. Пять лет назад.

Мистер Несбит покивал.

– Так уж вышло, – сказал он, – что я как раз добрался до номера пятилетней давности. Понимаете ли, я читаю в основном только старые газеты: нафталиновые новости, в отличие от свежих, не пугают – они ведь уже давно случились.

Гуффин прошаркал по лежащему на полу фургончика тонкому коврику, оставляя на нем грязные следы, и застыл за спиной чужака. Брекенбок с удовольствием отметил, как Манеру Улыбаться злит сам факт существования этого неизвестно откуда и зачем свалившегося на его голову Несбита. Весь вид Гуффина говорил о том, что появление чужака не входило в его планы. Это хозяина балагана не могло не радовать.

– Что побудило вас ответить на объявление, мистер Несбит? – спросил он.

– Наличие толстого красного карандаша под рукой. Я просто взял и обвел объявление.

Брекенбок хмыкнул. Гуффин возмущенно принялся топтаться на ковре – ответ Несбита остроумным ему не показался.

– Играете на каком-либо инструменте? – спросил хозяин балагана.

– На молотке. И клещах. Кое-что могу исполнить на шиле. Начинал учиться на пиле, но забросил – слишком сентиментально и лирично.

– Вы поете?

– Чуть хуже, чем танцую.

– Вы танцуете?

– Едва ли.

– Кувыркаетесь? Вертитесь?

– Только в переносном смысле.

– Жонглируете?

– Словами.

– Декламируете поэзию?

– Нахожу ее бессмысленной и стараюсь избегать.

– Читаете наизусть прозу?

– Только про себя и отнюдь не наизусть.

– Вы имеете какое-либо отношение к сцене?

– Только лишь косвенное.

– Что это значит?

– Как-то проходил мимо.

– Мимо чего?

– Сцены.

– Вы наняты.

– Что?! – Гуффин, казалось, вот-вот грохнется в обморок от неожиданности.

– Он сказал: «Вы наняты», почтенный, – любезно подсказал мистер Несбит.

Гуффин скорчил гримасу – он все прекрасно расслышал, но мириться с происходящим не собирался:

– Сэр, вы нанимаете его только потому, что он курит такие же папиретки, как и вы!

Брекенбок широко улыбнулся:

– Это одно из достоинств мистера Несбита, несомненно…

– О, благодарю, сэр.

– Ео, блягядялю, сель, – передразнил Гуффин. – Мерзость! Такого лизоблюдства, мистер Подхалим, даже я себе не позволяю!

Гуффин считал, что раскусил этого чужака: по улыбке, ответам и манерам Несбита, можно было решить, что он – весьма легкомысленная особа, но шут понимал, что это лишь маска. Его острое лисье лицо вызывало у шута тошноту.

– Что тебе не нравится, Манера Улыбаться? – ехидно спросил Брекенбок.

– Да вы поглядите на него, сэр! Он же скользкий… – Гуффин выдал, как ему казалось, наинеопровержимейший аргумент из всех возможных, – и липкий… и мрачный! Прямо как пудинг.

– Что же в пудинге мрачного? – спросил мистер Несбит.

– Да все! – ответил Гуффин. – Я-то, ясное дело, его никогда не ел, но Пустое Место говорил, что это весьма мрачная штуковина.

– Хватит молоть чушь, Манера Улыбаться, – прервал своего главного актера Брекенбок. – Как по мне, мистер Несбит идеально нам подходит.

– О, благодарю, сэр, – поспешил в очередной раз блеснуть манерами мистер Несбит.

– Ео, блягядялю, сель! – поспешил снова передразнить его Гуффин и тут же повернулся к хозяину балагана. – Вам не следует его нанимать! Не делайте этого!

– Почему? – искренне удивился Талли Брекенбок.

– Но он ведь ничего не умеет!

– Я бы так не сказал.

– А как бы вы сказали?

Брекенбок прищурился и сложил на лице одно из своих «зловещих» выражений. Он улыбался холодно-холодно, а от его немигающего взгляда Гуффина посетило неприятное ощущение: это походило на неожиданное прикосновение чьей-то незнакомой ноги под одеялом.

– Ну, я бы сказал, – процедил хозяин балагана, – что это не твое треклятое дело, Манера Улыбаться, кого мне следует или не следует нанимать. Но ты, вероятно, ждешь более… гм… конкретный ответ.

– Да.

– Тогда вот тебе ответ, Манера Улыбаться: заткнулся, развернулся и пошел вон из моего фургончика!

Гуффин смерил сперва босса, а затем и нового актера презрительным уничижительным взглядом, от которого каждый из них, без сомнения, должен был превратиться в мерзких уродливых жуков, и, к своему разочарованию, не дождавшись упомянутой трансформации, направился к выходу.

– Вы еще пожалеете, – пробормотал он.

– Что ты сказал, Манера Улыбаться?

– Ничего, сэр, – сжав зубы, ответил шут и так крепко схватился за дверную ручку, словно пытался ее задушить. – Я все думаю, не прогадали ли вы с этим… этим Несбитом. Или прогадали. Как всегда.

Он открыл дверь и уже собрался с гордым видом удалиться, когда Брекенбок его остановил:

– Ты ничего не забыл?

– Что еще?!

– Башмаки.

Мистер Несбит удивленно глянул на ноги шута в зеленом пальто – тот был грязно, нестриженно-ногтево бос. Его башмаки стояли на ковре.

– Зачем вы сняли обувь? – спросил новый актер «Балаганчика».

– Не твое дело! – огрызнулся Манера Улыбаться. – Что хочу, то и делаю!

Шут вернулся, вдел ноги в башмаки, пару раз топнул, стукнул друг о друга каблуками, после чего наконец покинул фургончик.

Дверь за Гуффином с грохотом захлопнулась, прошло еще несколько намеренно выжданных мгновений (чтобы удостовериться, что некое шутовское ухо не подпирает ее с той стороны), и Брекенбока прорвало, словно канализационный люк после продолжительной грозы:

– Что ты здесь делаешь, Мэйхью? – сквозь зубы проговорил хозяин балагана.

– Я тоже рад тебя видеть, дружище, – ответил «мистер Несбит».

Хозяин балагана весьма шумно заскрежетал зубами: глядя на этого человека, которого здесь совершенно точно не должно было быть, Брекенбок явственно ощутил мерзкие происки коварной и мстительной судьбы.

Талли Брекенбок ненавидел то, что люди называют «судьбой». Он плевал этой интриганке в лицо: то есть, отрицал любую предопределенность, ни за что не соглашался быть ведомым и всегда поступал по-своему, без оглядки и наперекор всяческим «знакам» и «намекам», посланным высшими силами. К слову, судьба периодически платила Талли Брекенбоку той же монетой. Вот и сейчас появление Мэйхью в жизни хозяина балагана спустя столько лет походило на весьма грязный и подлый плевок исподтишка.

– Мы не друзья, проклятый ты проходимец, – зарычал Брекенбок. – И я спросил, что ты здесь делаешь?

Мистер Несбит – он же мистер Мэйхью – совершенно не боялся гнева этого пугающего человека в шутовском колпаке и страшном гриме, ходившего повсюду на своих длинных ходулях и хранившего семихвостую плеть на письменном столе.

И все же он больше не улыбался.

– Что я здесь делаю? Вышел, знаешь ли, прогуляться после второго завтрака, – сказал Мэйхью, – собрался купить газету в будке, жареных каштанов – у торговки с перекрестка, да и просто проветриться. Оглянулся – а я уже в Фли – стою и наблюдаю преуморительную сцену под названием «Пансион для непослушных детей мадам Лаппэн».

Услышав это название, Брекенбок поперхнулся дымом и закашлялся.

– И вовсе не похоже, – буркнул он.

– Ну да. – Не дожидаясь приглашения (он знал, что его в принципе может и не последовать), Мэйхью опустился на стул; черный саквояж, весь в грязных брызгах, он поставил себе на колени. – А я будто вернулся в славные деньки нашего детства: мы с тобой, как всегда, что-то учудили – должно быть, украли папиретки из портсигара мадам Лаппэн, а она нас за это наказывает и лупит ротанговой тростью.

– И вовсе не похоже, – повторил Брекенбок.

При этом сам он понимал, что сцена под кухонным навесом, чего душой кривить, слегка походила на то, как мадам Лаппэн, чтоб ей подавиться собственной ненавистью к детям, привязывала к «Доске Наказания» очередного провинившегося бедолагу и била его тростью по спине, пока остальные дети топтались кругом. Одни молчаливо сопереживали, другие подзуживали, но все боялись, что скоро может настать и их черед.

Проклятые воспоминания. Проклятые люди из прошлого… Хуже того – из детства! Брекенбок был неимоверно зол.

Он сунул руку в карман фрака и принялся лихорадочно искать платок, чтобы вытереть лицо: ему казалось, будто оно все заплевано треклятой мерзавкой судьбой. И его сейчас не беспокоило, что он сотрет грим – ничего, потом обновит, главное стереть эту слизь воспоминаний о худших годах его жизни, о наивном и глупом коротконогом мальчишке, каким он был когда-то… Где же проклятый платок?!

Мэйхью пристально наблюдал за суетой в кресле.

Ему было жалко этого человека. Совершенно и бесповоротно безумного… Это ведь был его лучший друг (когда-то), самый важный для него человек (когда-то). Тот, кто всегда был рядом и защищал его от злобных мальчишек и не менее злобных воспитателей из пансиона (когда-то). Мэйхью ненавидел это «когда-то». В «когда-то» был виноват он сам – по большей части, да еще кое-какие не зависевшие от него обстоятельства. Но уж точно не этот спятивший человек, который никак не мог что-то найти в своих карманах и при этом бормотал себе под нос, полагая, что монолог происходит у него в голове.

Талли Брекенбок сильно изменился за годы, что они не виделись. Безумие не просто оставило на нем свои отпечатки – хозяин балагана являлся настоящим воплощением безумия. Он постоянно ходил на ходулях, как будто неимоверно боялся коснуться земли собственными ногами – боялся снова стать маленьким и неприметным. Он никогда не смывал этот отвратительный клоунский (или вернее, шутовской) грим, прячась за ним, как за ширмой – и не столько от людей и мира, сколько от себя и своего отражения в зеркале.

Во время их последней встречи Талли Брекенбок был не таким – тогда он еще… не сошел с ума.

– В любом случае меня привело к тебе дело, Талли, – начал Мэйхью. – Очень важное дело, и я надеюсь…

– Тра-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла! – заголосил Брекенбок на весь фургон, засунув указательные пальцы в уши. – Тра-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла!

– Что ты делаешь? – Мэйхью и правда не понимал: у Талли припадок сумасшествия или просто эпизод чудаческого поведения, которое было его отличительной чертой еще с детства.

– Я тебя не слушаю, – пояснил Брекенбок.

– Думаешь, это смешно?

– Мне вот смешно. – Хозяин балагана и сам не заметил, как выдал, что на самом деле он все слушает и все слышит, что бы ни говорил и что бы ни «тра-ла-лакал». – Я – шут. А шуты так себя ведут постоянно. Это тебе хватит прикидываться почтенным джентльменом.

– А я и не прикидываюсь, Талли. Времена изменились. Теперь я почтенный…

– Ты не почтенный! – перебил Брекенбок. – Ты почтовый! Ха! Почтовый голубь! Который по ошибке залетел в чужую форточку, потому что его треснули по башке палкой.

– Талли, прекрати! – строго сказал Мэйхью. Таким голосом он не позволял Талли плакать, когда оставлял его в пансионе. Таким голосом он отказал ему в помощи в самом важном деле в жизни Талли. Таким голосом он отговаривал его от совершения глупостей, когда тот впал в ярость из-за отказа.

Впрочем, Брекенбок и в лучшие годы не был склонен к осмысленному диалогу. Уже тогда выслушивать кого бы то ни было он стал разве что с кляпом во рту, связанный по рукам и ногам. Теперь же все стало хуже: он позволил бы кому-нибудь выговориться, только будучи мертвым. Да еще, если уши его при этом будут отрезаны и разложены в разные коробочки.

– Мне нужна твоя помощь…

– Любопытненько! Но кто сказал, что мне не должно быть наплевать? Ты ошибся балаганом, Мэйхью, – помогать тебе я не стану.

Шут демонстративно сложил руки на груди – будто поставил этим жестом некий только ему одному ведомый знак препинания. Учитывая, что перед Мэйхью сидел не кто-нибудь, а Брекенбок, то вряд ли знаком этим была точка – скорее, либо вопросительный знак, либо многоточие.

– Почему?

– Не желаю иметь дел с теми, кто предает друзей…

– Я тебя не предавал, Талли. Просто отказал… по очевидным причинам.

– Это и было предательство. Ты должен был мне помочь!

– Я не мог.

– О, разумеется, не мог!

– Я был заперт в камере в тюрьме Хайд!

– Я предлагал тебе сбежать! Но ты отказался…

– Ты прекрасно знаешь, почему.

– Да! – Брекенбок сорвался на крик. Не услышать его возможно было разве что на другом берегу Пыльного моря, где-нибудь в Гамлине. – Потому что ты у нас весь из себя такой раскаявшийся! Весь из себя такой…

– Я не мог иначе.

– Да уж, мистер Совестливый… Где была твоя совесть, когда я пришел к тебе? Когда я умолял тебя мне помочь?

– Талли, ты же знаешь…

– Нет! Это ты знаешь, насколько это было для меня важно! Только ты и знал! Я должен был найти свою семью, а ты должен был мне помочь! Но ты просто взял и отказал мне!

Мэйхью промолчал. Само собой, он ожидал, что при встрече с Брекенбоком его ждут обвинения и упреки, и все равно выслушивать их было горько: он и правда знал, как его друг мечтал отыскать пропавшую семью.

– Ты мне не друг, – сказал Брекенбок, словно подслушав мысли Мэйхью. – У меня нет друзей. У меня они были когда-то: Головастик, мой самый первый друг из «Пансиона мадам Лаппэн», еще Нос и Уилли-Прищепка из сиротского приюта мадам Гроттеморт. Их всех больше нет, они мертвы, а их могилки засыпаны осенними листьями.

Мэйхью покачал головой. Головастик… подумать только, а он и забыл свое детское прозвище.

– Нос и Уилли-Прищепка тоже, полагаю, как-то тебя обидели, раз ты и их записал в мертвецы…

– Прищепка на самом деле умер. Еще ребенком. А Нос… Этот пройдоха не так давно почтил своим визитом Габен: ограбил банк, попал в газеты и даже не удосужился навестить меня.

Мэйхью не поверил своим ушам.

– Постой-ка! Фиш?! Человек-из-Льотомна, который ограбил «Ригсберг-банк», – это твой друг Нос из сиротского приюта?!

– Да-да, тогда еще черный дом на площади Неми-Дрё назывался «Ригсберг-банком», но ты меня не слушаешь! Нос был здесь, но он даже не заглянул! Я пытался его найти после того, как его имя попало во все газеты, но он уже сбежал. Вот такие они, мои друзья…

– Талли, послушай, – Мэйхью попытался призвать сумасшедшего друга к голосу разума. Что само по себе напоминало сумасшествие. – Я понимаю, что ты затаил на меня смертельную обиду и, вероятно, даже планируешь какую-то месть…

– Месть давно остыла.

– Тем не менее, – продолжил Мэйхью, – я бы не пришел к тебе, если бы это не было важно. Намного важнее твоей обиды и моих сожалений.

Брекенбок фыркнул.

– Ха! Еще раз – Ха! И напоследок – Ха в третий раз!

Мэйхью нахмурился – он больше не был намерен тратить время на препирательства:

– Этот человек, – сказал он, – который здесь только что был. С зеленым зонтом…

Брекенбок одарил собеседника показными аплодисментами.

– О, ну конечно, переведи тему на кого-то, кто раздражает меня еще сильнее, чем ты. Это так… в твоем духе!

– Талли…

– Зачем ты пришел? – спросил хозяин балагана.

– Убийца, – сказал Мэйхью. – Я иду по следу убийцы.

– Ох, уж эти убийцы и их следы… – проворчал шут. – Вот не могут они не пачкать башмаки.

Мэйхью проигнорировал «шутку».

– След привел меня сюда, в твой балаган.

– Гуффин кого-то убил?

– Возможно, это был он.

– Возможно?

– У меня пока нет доказательств. Но кукла… та кукла, которая была на столе, она как-то с этим всем связана.

– Как-то?

– У меня пока очень мало сведений.

– «Возможно», «как-то», – с презрением в голосе бросил Брекенбок. – Что вообще ты знаешь?

– Двое, – сказал Мэйхью поспешно, пока у хозяина балагана не случился очередной приступ безумия. – Манера Улыбаться и Пустое Место пришли к кукольнику Гудвину в переулок Фейр. Они забрали из лавки куклу, сели на трамвай, но трамвай не поехал в Фли…

– На мосту была поломка.

– Поломки не было. Они вышли у старой аптеки и отправились на улицу Пчел. Там они сели на воздушный шар некоего мистера Баллуни, и на нем отправились в Фли.

Слушая Мэйхью, хозяин балагана заметно скучал. Он даже демонстративно зевнул.

– Я нашел мастера Баллуни, – сказал Мэйхью. – Его засунули в шкаф с перерезанным горлом.

На Брекенбока это не произвело никакого впечатления.

– Шкаф с перерезанным горлом? Я знаю шкафы с ящичками, дверцами и такими миленькими бронзовыми ручками. Но перерезанное горло… это что-то новенькое.

– Ты прекрасно понял, что я имел в виду, – раздраженно сказал Мэйхью – его друг все, что угодно, даже жестокое кровавое убийство, мог превратить в шутку.

– Может, понял, а может, нет, – сморщил лицо Брекенбок. – Ну да ладно. Что было дальше? Куда Манера Улыбаться и Пустое Место отправились следом?

– Они улетели на шаре – полагаю, сюда. Я знаю, что Манера Улыбаться вернулся в балаган один. Если не считать куклу…

– И?

– Мне нужна твоя помощь. Расскажи, что знаешь.

– Что мне за это будет?

– Талли…

– Ладно! – Брекенбок поморщился, съел папиретный докурок и зажег новую папиретку. – Я отправил Манеру Улыбаться и Пустое Место к кукольнику Гудвину за старым долгом. Манера Улыбаться притащился один с куклой. Больше наше шутовское сиятельство ничего не знает.

Это была очевидная ложь, но Мэйхью не стал ничего говорить, опасаясь, как бы не разрушить хрупкое, словно нить паутины, здравомыслие Брекенбока.

– Ты ведь заявился в мой тупик, чтобы разнюхивать, подсматривать и подслушивать, верно я все понимаю?

Мэйхью подобрал бы другие формулировки, но промолчал и лишь кивнул.

– Хорошо, – сказал Брекенбок. На его губах появилась злая улыбка. – Я позволю тебе остаться в балагане, но с одним условием – если подтвердится, что Манера Улыбаться и есть твой убийца, ты схватишь его только после премьеры моей пьесы.

Мэйхью вынужденно кивнул – это уже было хоть что-то. Признаться, его удивило то, как быстро Брекенбок согласился. Уговорить его оказалось довольно просто и…

И тут хозяин балагана коварно прищурился, что дало Мэйхью понять: «просто» не будет.

– Ты ведь не думал, что я позволю тебе здесь разнюхивать, и ничего не попрошу взамен, верно? – спросил Брекенбок. – Для начала тебе придется кое-что сделать и для меня.

Мэйхью тяжело вздохнул:

– Прямо как в старые времена в «Пансионе для непослушных детей мадам Лаппэн».

– И вовсе не похоже! – гневно воскликнул Брекенбок.

***

После прошедшего ливня ночной Фли напоминал холодный и сырой погреб.

Капало с обломанных водостоков и ржавых, давно неработающих труб пневмопочты. С карнизов крыш тут и там время от времени снова начинало лить, как будто кто-то решил смести остатки дождя с желобов метлой. Грязная вода бурлила в переполненных канавах.

Хлюпанье да всплески были сейчас едва ли не единственными звуками во всем Блошином районе.

«Едва ли не единственными», потому что в глубине Фли, в тупике Гро, еще раздавался стук молотков.

Тупик Гро, также известный, как «Балаганный тупик» напоминал скорее слишком широкую щель между двумя домами, нежели полноценный переулок. Следуя по улице Сонников, его можно было бы и вовсе не заметить, если бы не ржавая табличка «Гро*****», где «*****» было настолько неразличимым, что для всех давно означало просто «что-то там». Поэтому тупик и называли прямо и без затей: «Гро».

Весь Блошиный район сейчас не подавал признаков жизни, но только не переулок, в котором размещался уличный театр. Актеры труппы Талли Брекенбока, изо всех сил прикидываясь, что заняты чем-то важным для постановки, на деле изо всех сил ждали ужина, а ложиться спать без ужина – то всякий знает! – худшая участь на свете.

По всему тупику были развешаны фонари. Они висели над дверями фургончиков и навесами, но больше всего их располагалось возле сцены.

Одному из членов труппы в голову вдруг прокралась гадкая мысль:

«Может, просто перевернуть один из фонарей? Словно ненароком, как будто нечаянно, и тогда сцена загорится. Так ярко запылает, что костер увидят со всех концов Фли… Нет, нельзя. Не сейчас… Позже…»

Само собой, мысль эта принадлежала обладателю зеленого пальто и горбатого зонтика.

Гуффин сидел на сундуке под фонарем напротив фургончика Брекенбока. Он пристально следил за труппой, вслушивался в перебранки, подмечал взгляды и пытался расшифровать многозначительное молчание.

Он все видел. Все слышал.

Перед ужином Брекенбок решил провести небольшую репетицию с Сабриной, и сейчас его раздраженные возгласы разлетались по переулку:

– Отвратительно! В плохом смысле, отвратительно! Ты недостаточно хорошо учишь роль и ужасно играешь, Сабрина! Мне тебя совсем не жалко, а должно быть, ведь Бедняжка из пьесы – жалкая! Не нужно было тебя чинить – поломанная, ты лучше подходила для роли! Я не могу на тебя смотреть! Возвращайся, когда научишься быть достаточно жалкой! Ты наказана!

Кукла выслушивала его, опустив голову, а затем, когда Брекенбок выдал ей какой-то крошечный предмет (видимо, для наказания), скрылась за стоявшими возле сцены сундуками – очевидно, пошла плакать…

Ужин был почти готов, и мадам Бджи позвала мадам Шмыгу, постучав ей в окошко фургончика поварешкой. Та проснулась и принялась ворчать:

– Зачем? Ну зачем ты меня разбудила? Я так хотела больше никогда не просыпаться…

Бенджи и Бонти лениво стучали молотками на сцене, тоскливо поглядывая под кухонный навес. Брекенбок наорал на них и сказал, что пока сам не позовет, ужина им не видать, а все потому что те в очередной раз провинились: гвоздей и без того было не очень много, так братья-болваны решили их и вовсе выбросить – мол, гвозди вышли – работа сделана.

– Вообще-то, – бурчал Бенджи, – это гнусно и нечестно заставлять творческую личность, которая играет на скриппенхарме, заколачивать гвозди…

– То же, что и с личностью, играющей на виолонтубе, – добавил его брат, с грустью глядя на два потертых футляра, прислоненных к стене: эх, не скоро их с Бенджи сломанные пальцы снова возьмутся за смычки. – Как же низко мы пали! Видела бы нас сейчас мама…

– Тссс, Бонти! – шикнул на брата Бенджи, бросив испуганный взгляд на бродившего неподалеку на своих ходулях по сцене Брекенбока.

Бонти кивнул, и они продолжили забивать гвозди, бурча себе под нос, что всем этим, мол, должны заниматься Бульдог Джим, Проныра и Заплата, но уж точно не они.

Заплата их услышать не мог – он где-то прятался: должно быть, искал сейчас достаточно глубокую лужу, чтобы утолить жажду, или ловил крыс, чтобы перекусить перед ужином. Проныра, казалось, смирился с тем, что до того, как в тарелку будет налита его порция, ему ничего не попробовать, посему сидел за столом совсем угрюмый…

Впрочем, угрюмее человека, чем Бульдог Джим, сейчас в тупике Гро было не найти. Брекенбок, как и обещал, потолковал с ним о том, у кого следует, а у кого не следует отламывать пальцы. О чем они говорили, никто не слышал, но после «беседы» старик, казалось, поседел еще сильнее.

Ко всему прочему, хозяин балагана лишил его ужина, и сейчас Бульдог сидел на стульчике у выхода из переулка в похожей на собачью будочке. Втягивал носом долетающий до него запах из котла мадам Бджи, глотал слюни и пытался придумать, из чего можно сделать шарнир для вала каллиопы, раз кукольный палец ему трогать строго-настрого запретили…

Вот, собственно, и все, кто был сейчас в «Балаганчике Талли Брекенбока», если не считать нового актера.

И если за прочими Гуффин следил вполглаза да вчетвертьуха, то на этого подозрительного типа Несбита он тратил львиную долю своего внимания.

Новый актер стоял возле двери фургончика хозяина балагана и чистил щеткой костюм от грязи. На ступеньках рядом с ним стоял саквояж, с которым упомянутый подозрительный тип Несбит и заявился.

«Хочу туда заглянуть, – думал Гуффин. – Нет, мне это просто необходимо!»

Мистер Несбит между тем явно не собирался утолять любопытство каких-то шутов. Он хмурился, и, судя по виду, его сейчас посещали совершенно не радужные мысли: что бы Брекенбок ему ни сказал, это вряд ли так уж пришлось ему по вкусу.

Шурх-х-х, шур-шурх-х-х – проходилась по одежде щетка, а мистер Несбит так глубоко задумался, что не замечал, как из-под фургончика к нему потянулись чьи-то грязные руки.