Текст книги "Молчание Сабрины 2 (СИ)"

Автор книги: Владимир Торин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 14 страниц)

– Эй, Феерверочник… – прошептала Марго, схватив старика за плечо, но тот никак не отреагировал.

В углу кто-то зашевелился. Марго вздрогнула и отползла.

– Они спят, мадам Треппл, – услышала она знакомый голос. – Усыплены. Они все усыплены…

– Грегор? – Марго прищурилась и различила в темноте фигуру в форменном мундире и высоком шлеме с кокардой.

Это был Грегор Брум, полицейский сержант из Саквояжни, которого фликовские прихвостни называли «Всё-по-полочкам» из-за его занудного следования всем существующим правилам, а в балагане величали не иначе, как «Дуболомом», поскольку второго подобного неотесанного увальня было еще поискать. Тип, укравший сердце мадам Шмыги… Тип, которому в балагане доверяли, как своему, и который всех предал, вторгшись в переулок Гро со своими фликами и учинивший там погром.

К удивлению Марго, она увидела и самих фликов – все шестеро констеблей, участвовавших в рейде, лежали вповалку чуть в стороне.

Грегор Брум, переступая через неподвижные тела подчиненных, подошел к Марго и протянул ей руку, предлагая помощь, но та оттолкнула ее в сторону и вскочила на ноги.

Сжав кулаки, Марго набросилась на сержанта.

– Ах ты, флик проклятущий! – Она попыталась ударить его в нос, но тот увернулся. Тогда Марго наступила ему на ногу – сержант в своем будто бы деревянном башмаке этого даже не почувствовал. – Подлый предатель! Мы тебе верили! Берта всегда угощала тебя ужином, когда ты приходил! А малышка Лизбет! Она же связала тебе шарфик! А ты… ты нас предал!

Высоченный сержант ничего не мог противопоставить напору хрупкой с виду женщины. Он прикрывался руками и изо всех сил пытался убрать голову, уворачиваясь от кулачков главной брекенбоковской актрисы.

– Мадам Треппл, прошу вас! Не нужно!

– А Клэри! Бедная Клэри! Ты вонзил нож ей в спину! А Брекенбок! Он же считал тебя своим другом! Ты и ему нож в спину всадил!

– Это Брекенбок! Брекенбок все подстроил…

Марго замерла и потрясенно распахнула рот – она решила, что ослышалась.

– Что ты сказал?

– Это Брекенбок организовал рейд.

– Ты лжешь!

– Нет, мадам! Клянусь своим шлемом!

Марго скривила губы в презрительной усмешке.

– То есть ты хочешь сказать, Грегор, что Талли Брекенбок сам устроил так, что в его балаган незадолго до премьеры прибыл фургон, полный жирных потных фликов, и эти жирные потные флики устроили погром, сожгли занавес, избили половину труппы, а другую схватили и уволокли? Ты об этом толкуешь?

Сержант на миг задумался, а потом кивнул, мол, все верно: об этом.

– Это бред какой-то!

– Нет, мадам. Это был спектакль.

– Что? Спектакль? Но для кого?

Не в силах выдержать пронзительный взгляд Марго Треппл, сержант опустил глаза.

– Для вас, мадам, – пробурчал он. – Брекенбок… как бы это сказать?.. попал в затруднительное положение: пьеса была почти готова, но он нашел на главную роль новую актрису – более подходящую…

Марго была настолько поражена услышанным, что даже не нашла, что сказать. Она просто не верила своим ушам.

Грегор Брум продолжал:

– Брекенбок боялся сообщить вам об этом: он ведь лыс – вдруг вы бы от гнева решили подковать еще и его лысину. И придумал план. Поддельный рейд. Мол, в полиции решили устроить облаву. Все это был спектакль – маленькая пьеска Брекенбока. Мы должны были сыграть разгневанных полицейских, учинить погром для вида и забрать вас… Я должен был привезти вас в Дом-с-синей-крышей и продержать всего лишь до премьеры, а потом отпустить. И когда вы бы вернулись, Брекенбок с сожалением развел бы руками и сказал бы что-то, вроде: «У меня не оставалось выбора. Пьеса ведь уже была объявлена, мы продали билеты… Пришлось быстро искать новую актрису… Вот если бы не облава…»

Марго была в ярости. В худшем ее проявлении: в ледяной. Мадам Треппл видела по лицу этого остолопа, что он не лжет, и хуже всего было то, что… Проклятье! Брекенбок был способен на подобную подлость. Марго ощутила гадкое покалывание ножа в собственной спине.

– Избавиться от меня? – процедила она. – Потому что он кого-то там нашел на роль Бедняжки? Да что он себе думает! Я! Я – лучшая актриса по эту сторону канала… нет! Вообще в Габене! Как он посмел? Ну, только доберусь до этого ходульного мерзавца! Уж я как следует подкую ему лысину и возьму для этого самые длинные гвозди, можешь мне поверить, Грегор!

– Я вам верю, мадам. Я знаю, что вы очень страшны в гневе.

– Не пытайся меня заболтать, Грегор! – она топнула ножкой. – Рассказывай все, как было! Я – понятно, но зачем вы схватили остальных?

– Во-первых, для отвода глаз – было бы странно, если бы забрали вас одну, а во-вторых, они тоже для пьесы Брекенбоку были не нужны – он решил сократить число исполнителей.

Марго открыла было рот, чтобы выдать оставленные «на сладкое» самые едкие, самые оскорбительные ругательства, но тут же его закрыла. И задумалась. Вот это было уже очень странно, ведь Брекенбок – и это все знают – известен своей непреодолимой тягой к размаху и масштабности постановок. Для него чем больше актеров – тем лучше: да будь его воля, он бы весь город переодел в костюмы, намазал гримом и загнал на подмостки в какую-нибудь из своих пьес.

– На Брекенбока это непохоже, – сказала она. – Я ни за что не поверю в то, что он тебе сказал, будто хочет сократить количество исполнителей. Повтори: слово в слово, Грегор! Что именно он сказал?

Сержант Брум замялся.

– Ну, сам я с ним не говорил.

– Не зли меня, Грегор! – прошипела Марго.

– Я бы не посмел, мадам… Лично план с Брекенбоком я не обсуждал. Наши с ним беседы вызвали бы ненужные подозрения раньше времени. Весь план передал мне дядюшка.

– Твой дядюшка? – удивилась Марго Треппл. – И когда это он вдруг стал доверенным лицом Брекенбока?

– Не могу о том судить, мадам. Мне дали список констеблей, которых я должен взять с собой, описали все в точности, что я должен делать и даже текст… ну, слова, которые я должен буду говорить, и…

– Зачем ты согласился? – с подозрением прищурилась Марго. – Ведь не просто так?

Грегор Брум глянул на нее, а потом снова опустил взгляд и смущенно покраснел.

– Брекенбок передал, что, если я помогу ему, он отпустит Клариссу и позволит мне сделать ей предложение руки и сердца.

– Провались ты пропадом, Грегор! Со своей треклятой рукой и своим треклятым сердцем! Из-за них мы теперь не пойми где и не пойми, во что встряли. Ты ведь понимаешь, дурья твоя башка, что никакой это не план Брекенбока, да?

– Эм-м… ну да, – пробормотал сержант Брум. – Когда вы об этом сказали, мадам, я тоже начинаю подозревать, что тут что-то нечисто…

– «Что-то нечисто»! Вот ведь Дуболом! Где мы находимся, я тебя спрашиваю?!

– Не знаю, мадам. Этого не было в плане и…

И тут железная комната, в которой они находились, качнулась. Откуда-то донесся натужный лязг, из-под пола раздался скрежет – судя по всему, там включились какие-то механизмы. Втянув носом воздух, Марго различила едкий запах химрастопки и дымную вонь.

– Мы движемся! – озвучил свои очевидные наблюдения сержант Брум.

– Неужели? Да у нас тут самый наблюдательный флик в Габене! Отсыпьте ему аплодисментов или киньте в шлем тренгель.

Брум нахмурился. Он знал, что такое «тренгель», поскольку лично сыпал в шляпы актеров чаевые после каждого спектакля – больше всего этого тренгеля он давал, само собой, прекрасной Клариссе. Сержант понимал, что заслужил оскорбления и насмешки, и все же сейчас его больше волновало то, где он оказался.

– Думаю, мы на подводной лодке, – сказал Брум. – Ну, или на борту дирижабля. Это место смахивает на трюм.

– Скорее уж на карцер. Там дверь.

– Она заперта, мадам. Колесо не поворачивается. Я проверил сразу, как пришел в себя.

Марго сморщила лоб, пытаясь вспомнить хоть что-то. В памяти всплыли громыхающий по разбитой мостовой Фли полицейский фургон, его зловонное заплеванное нутро и кандалы на запястьях.

– Что последнее ты помнишь? – спросила она.

– После рейда мы прибыли в тупик в Грязных кварталах, где должна была состояться встреча с дядюшкой, наступил назначенный час, но дядюшка не явился…

И тут Марго с Грегором вспомнили одновременно: человек в костюме-футляре и с серым лицом. Он появился будто из-под земли. А потом темнота…

Откуда-то сверху вдруг раздались шипение и треск. В темноте под потолком проглядывали очертания рупора вещателя. К помехам добавился голос. Ни Марго, ни Грегор не поняли ни слова из того, что он говорил. И неудивительно, ведь говорил обладатель голоса на незнакомом языке.

Колесо на двери со скрипом провернулось, и дверь открылась.

Марго храбро встала перед Грегором, готовая драться, кусаться и выдирать волосы любому, кто зайдет.

Переступив металлический порог, в карцер вошел высокий человек в застегнутом по самое горло длинном пальто-футляре и цилиндре на голове. Серое лицо незнакомца не выражало ни одной эмоции – более того, в нем, казалось, не было ни одной черты, за которую мог бы уцепиться взгляд.

Глянув на Марго и Грегора, серолицый поднял руку и завел ее за голову. Нащупав там что-то, он убрал руку, а затем…

Костюм вместе с кожей распались и рухнули вниз грудой тряпья, и наружу вылезли черные лоснящиеся щупальца.

Марго и Грегор закричали.

Глава 5. Приправы. По вкусу.

Наступило утро. Приятное… слишком приятное для Габена утро. Было свежо, но не настолько, чтобы ежиться от холода, вовсе не душно и даже – что удивительно – слегка солнечно.

Талли открыл глаза и улыбнулся. Он чувствовал себя просто превосходно. Он выспался. Дурные сны его не тревожили, будто разбежались по своим шкатулкам и всю ночь в страхе в них прятались. У него ничего не болело, он ничего не отлежал и даже не успел протрезветь. Просто чудеса!

Откинув лоскутное одеяло, Талли стащил ходульные ноги на пол, потянулся, похрустывая всеми возможными косточками. Казалось, даже один позвонок – этот мерзкий застарелый дезертир – вернулся на место. Приятное тепло растеклось по телу. В голове не было ни одной нехорошей мысли, словно, кругом все не тонуло в обычной для хозяина балагана безнадежности и беспросветности! И то верно, ведь как беспросветность может сочетаться с этим чудным солнечным зайчиком, прыгающим по столу и коврику. О! Он снова на столе!

Утро было похоже на старого доброго приятеля, почтенного джентльмена со свежей газетой подмышкой и с запахом горячего шоколада из чашки.

Талли Брекенбок вскочил на ноги и принялся вытанцовывать на своих ходулях по фургону. Внутри был необычный порядок: все подметено и вычищено, никакого чернильного пятна в углу и никаких разломанных часов… Он давно не был в таком чудесном расположении духа. Что и говорить – он и вовсе полагал, что с ним подобное больше не случится. Все эти людишки, которые постоянно выводят его из себя, все эти напасти, которые просто берут и сменяют друг друга, как часовые у тюрьмы в квартале Хайд. Все эти козни кукольников Гудвинов, Смоукимиррорбримов и чужаков из… Нет! Хватит о них думать! Только не сейчас! Они не должны омрачить это чудесное утро.

Талли кружил по фургону. Ходулины выстукивали: топ-топ-татоп. Откуда-то из-за окна звучала приятная музыка – вальс, или нет – неважно! – просто красивый набор звуков, негромкий, как дуновение ветерка.

И тут Талли заметил, что стол уже накрыт. Кто-то сделал оладьи – и как же они пахли! Подумать только! Ууу! Рядом стояла чашка кофе, а молочник блестел полированным боком. Три яйца всмятку замерли на своих подставочках и кто-то даже приготовил парочку кружевных салфеток.

Талли сунул нос в чашку, едва не вымочив его в кофе.

– А-ах! – Он шумно втянул ноздрями этот дивный аромат пряного черного напитка. И корица тут же! Как чудесно!

Поспешно опустившись на стул, Талли повязал салфеточку и взял крошечную блестящую ложечку.

– Какая приятная кроха, – похвалил он ложечку и пару раз стукнул по острому концу ближайшего яйца. Даже скорлупа сегодня отшелушивалась как надо.

Талли храбро попробовал яйцо. И оно оказалось…

– Просто великолепным! – радостно воскликнул он и взялся за молочник.

В кофе отправился кубик сахара. Ах, как же все это чудесно!

Рядом лежала газета. Газета была еще теплой, она пахла краской, будто ее отпечатали каких-то десять минут назад. «Утренний Льотомн».

Надев на нос пенсне, Талли взял газету и впился взглядом в передовицу.

– Что у нас там сегодня пишут? Хм… Как приятно…

«НИКАКИХ НОВОСТЕЙ

Уважаемые читатели, мы рады сообщить, что сегодня в нашем славном Льотомне не произошло ничего интересного и животрепещущего, все хорошо и спокойно, все идет своим чередом. Поэтому мы рекомендуем вам сразу же открыть рубрику “Роман-с-продолжением” и оценить новую главу истории “Взгляд в подзорную трубу”, повествующую о странствиях мистера Суона, дирижабля “Агата” и о подвигах его храброго экипажа. В этой главе вас ждут схватки с огромными акулами, неприятности с гремлинами и, разумеется, внезапное романтическое происшествие, связанное с… А с кем связанное – читайте и узнаете!»

Торопясь узнать, Талли нашел указанную страницу. Ему было до колики интересно, что же там новенького в этом романе…

История мгновенно поглотила его. Шуршали страницы, кофе отсербывалось, ложечка раз за разом ныряла в яичную скорлупу, а оладьи кусочек за кусочком отправлялись в рот. Талли с замиранием сердца следил за тем, как храбрый мистер Суон отвоевывает у гигантской акулы обручальное кольцо, которое он приготовил для своей невесты, ждущей его дома, и которое подлая акула коварно украла. В шутку негодовал, наблюдая за тем, как нелепый и доверчивый помощник мистера Суона снова попал в переделку – на этот раз с гремлинами. И все же в итоге тот хитроумно выманил у их вожака сведения о тайном гремлинском проходе, ведущем в подземный город, полный сокровищ.

Талли просто не мог оторваться от чтения, но все же что-то пыталось его отвлечь, какая-то назойливая мысль. Даже не мысль – много меньше… оттенок мысли не давал покоя. «Агата»… Дирижабль «Агата»… Тесный трюм дирижабля «Агата», бледная покачивающаяся лампа и жуткий мистер Фоггин, сидящий на ящике. Мистер Фоггин с плетью в руке и злобной усмешкой на лице. Дюжина связанных детей сидит на полу, и среди них десятилетний мальчишка по имени Талли. Дирижабль «Агата» заходит на посадку возле ветхого особняка-приюта мадам Гроттеморт…

Заныла шея. Она словно бы затекла.

Талли оторвал взгляд от газеты. Проклятье! Все ведь было так чудесно. Шея ныла, как приютская сирота, выпрашивающая краюху хлеба.

В голове вдруг появился голос. Тоненький пищащий мальчишеский голос: «Я… мне страшно, сэр… я не хочу… что со мной?»

Губы Талли шевельнулись, отвечая ему:

– Все хорошо… все будет хорошо…

Голос в голове продолжил: «Помогите мне! Сэр! Помогите! Мне так больно! Эти часы…»

– Я помогу… помогу… ты ни в чем не виноват. Мне так жаль… Проклятая Осень, мне так жаль…

«Нет! Что вы…»

Талли дернулся и стукнул себя по голове, изгоняя оттуда голос. Черная слеза потекла по щеке…

И тут вдруг начал стучать колокол. Отвратительный, неприятно знакомый колокол. И вся его неприятность заключалась в том, что он будто бы намекал на то, что утро не такое уж и хорошее, на то, что все не так уж и радужно, он напоминал, что это не Льотомн, а Габен, а здесь всегда все «не так», а еще он вызывал зубную боль и… будил.

Брекенбок потянулся и приоткрыл глаза. Он проснулся.

Кухонный колокол мадам Бджи стучал. Скоро завтрак…

– Ну, разумеется, – проворчал Брекенбок. – Как иначе…

Наступило утро. Неприятное… Вполне обычное габенское утро. Сырость лезла в щели фургончика, было настолько душно, что казалось, будто известный душегуб Джером Шейный Платок сбежал из тюрьмы и взялся за хозяина балагана как следует, да и на солнце с его зайчиками не было никакого намека – и то верно: откуда ему взяться осенью в Габене?

Шея предательски затекла, как пролитый сироп от кашля в щель. Вот такое странное, но с тем липкое ощущение. Конечно! А как иначе. Чтобы ничего не болело, не ныло и не тянуло? Это было бы не старое знакомое брекенбоковское тело. Проклятое утро! Как же тяжело просыпаться! Разлипать глаза, отрывать голову от подушки, вылезать из-под одеяла. Но дольше валяться нельзя – шея начала ныть сильнее, да и в голове появился знакомый зуд.

Брекенбок не выспался. А еще он глубоко разочаровался. Еще бы – после таких-то снов! В голове клубились одни нехорошие мысли. Кругом все было определенно так же бессмысленно, безнадежно и просто уныло, как и вчера, как и за день до этого, как и неделю назад.

Фургончик тонул в темноте и затхлости. Здесь было настолько пыльно, что на ковре даже отпечатались чьи-то босые ноги.

Утро походило на старого недоброго знакомого, который постоянно тебя злит и выводит из себя, который заявляется с какими-то там своими важными и неотложными делами, и его не выгнать, от него не избавиться, потому что он мастерски владеет навыками пиявки. А еще от него пахнет потом и старыми вещами, если их еще как следует провялить.

Настроение Брекенбока можно было бы сравнить с застарелым комом грязного белья – лучше к нему не прикасаться, ведь кто знает, что там может жить. Так и в голове сейчас жили одни лишь нехорошие совершенно утренние мысли, подозрения, презрения, чувства, ощущения и предчувствия.

И никакого тебе вальса. Вместо вальса из-за окна доносилась привычная ругань. Мадам Бджи уже что-то не поделила с Заплатой, и тот верещал, как резаный и сыпал проклятиями – не настолько дерзкими, чтобы мадам утопила его в кухонном котле с завтраком, но достаточно, чтобы та оскорбилась.

– Я не буду тебе готовить только за твои красивые глаза, Заплата! – пыхтела кухарка. – Я сказала, чисть репу!

– Я не буду! – отвечал Заплата. –Репа и я! Да где это видано?! И еще с утра пораньше! Да и то, что вы готовите, милая мадам Бджи, отвратная гадость! Тьфу на вас и вашу стряпню! Сами чистите свою репу!

– Все при деле, а он, понимаешь, увиливает, как грязный поток вдоль по улице!

– Заставьте Проныру!

– Но я и так, смею заметить, уважаемый мистер Заплата, – раздался голос Проныры, – как бы так помягче выразиться, занят неподъемным делом, весьма важным и ответственным. Перебираю черный перец, и извлекаю из него крысиный помет. А это… а это… А-апчхи! Ох, этот черный перец… А-апчхи! А-апчхи!

– Ленивая скотина, – продолжала мадам Бджи. – Даже кукла вон выглаживает утюгом дубовые листья, а мы у нас, видите ли, благородных кровей, мы не работаем!

– Заставьте Бенджи и Бонти! – гнул свое Заплата.

– Но у нас пальцы перебинтованы! – гневно воскликнули в один голос братья-музыканты. – Они сломаны!

– Ну вот, тогда и я работать не могу! Мой палец тоже сломан!

– Где?

– Вот!

И тут раздался истошный Заплатовский крик. Видимо, этот болван только что сам сломал себе палец. Только, чтобы не работать.

Брекенбок просто утомленно покачал головой. У него не было сил (особенно с утра) воспринимать весь этот безумный кавардак и его абсурдных отпрысков. У него не было сил даже удивляться или злиться на Заплату.

– Вот же ж дурак! – Судя по всему, мадам Бджи и сама не могла решить, что ей делать: смеяться или злиться на Заплату.

Тот же выл в голос. И продолжал выть, пока его не заткнули кляпом и не отволокли в сторону, валяться и скулить у дамского фургончика.

Брекенбок с горечью вспомнил свой чудесный завтрак из сна и бросил короткий взгляд на письменный стол. Там были лишь сухие корки на тарелке, да парочка мух, осуждающе на него глядевших: мол, тебе самому не стыдно?

Брекенбок нехотя напялил на голову колпак. После непродолжительной борьбы с рукавами, вполз во фрак и, широко зевая, направился к двери. Впрочем, стоило ему ее распахнуть, как утро стало еще хуже. Хотя казалось бы: куда уж хуже…

В некотором отдалении от фургона стоял Финн Гуффин по прозвищу «Манера Улыбаться».

…Утро Финна Гуффина началось ненамного лучше, чем у Талли Брекенбока. Такое часто бывает, когда утро является прямым продолжением ночи и, грубо говоря, и вовсе не «начинается», а «плавно проистекает» из нее.

Всю ночь шут глотал пилюли «Драже Бессонница доктора Трогморгроббурггрубвортона», и, не смотря на вгоняющую в сон фамилию их изготовителя, нужно признать, действовали они превосходно: стоило закрыть глаза на мгновение чуть более продолжительное, чем нужно для моргания, как голову пронизывала острая, как игла, и столь же тонкая боль. Поди попробуй с таким уснуть.

«Высплюсь после завтрака», – думал шут и продолжал мастерить.

Брекенбок со своим «Хватит сверлить посреди ночи!» лишь ненамного замедлил процесс. Когда хозяин балагана, разбуженный Заплатой, покинул тупик Гро, Гуффин досверлил все, что ему было нужно, а затем пробрался в фургон самого Брекенбока. Ночь оказалась плодотворной. Особенно, если учесть, что теперь у Манеры Улыбаться было все нужное для продолжения его работы – для ее завершения ему не хватало лишь старого потертого дневника с тиснением «БРЕКЕНБОК» на обложке, и вот он был в его руках.

Бессонница и все эти нервы вперемешку со страхами стоили того: Гуффин не просто обнаружил искомый им прямой рецепт, или, если угодно, инструкцию, но и открыл для себя в дневнике не только то, что ему требовалось, но и нечто совершенно поразительное. И это при том, что он перелистывал страниц на скорую руку, окидывая их поверхностным взглядом. Чтобы изучить все подробно, нужно было лишь выкроить парочку лет на вдумчивое изучение. К сожалению, сейчас у него не было не то что парочки лет, но и недели. Все должно быть готово к намеченной Брекенбоком премьере, а сделать предстояло еще много чего. Любой несчастный сиротка на месте Гуффина, лишь увидев список предстоящих ему «заданий на день», в ужасе умер бы от инфаркта. Мгновенно. Но Гуффин не мог позволить себе инфаркт. Особенно сейчас. Вот он и изучал, как мог, в спешке содержимое украденного дневника вплоть до того, как услышал кухонный колокол мадам Бджи. Ложка на проволоке застучала о казанок, и шут закрыл тетрадь в черной кожаной обложке. Ему было, о чем подумать…

Зевая и потирая отсиженный зад, он встал со стула. Гуффина качало из стороны в сторону, затылок чесался и требовал подушку, но шут сейчас не мог позволить себе заснуть. Начать с того, что пилюли будут действовать еще около получаса и главное – ключевая часть всего замысла должна была вот-вот осуществиться.

«Высплюсь после завтрака!»

Неимоверным усилием воли, за которую Гуффин себя одновременно и обожал, и ненавидел, он влез в пальто, взял зонт и выбрался на улицу. Где оказался наедине, словно с опасным проходимцем в вонючем тупике, ни с кем иным, как с этим отвратным габенским утром.

– Как-то это подозрительно, – пробормотал Манера Улыбаться. – Мерзость…

Согнувшись пополам, он уставился на изумрудную лужу, обнаружившуюся у стены зеленого фургончика и навеса Проныры. Лужа не выглядела обычной грязной лужей. Она выглядела, как чудаческая лужа. Франт среди прочих луж. Пижонская лужа.

– Кхм, – Гуффин разглядывал воду и грязь, по необъяснимой причине приобретшие странный цвет. – Что бы это значило?

Тем временем к шуту подошла сперва длинноногая рогатая тень, а за ней и ее хозяин Талли Брекенбок в колпаке. Брекенбок хмурился, пытаясь понять, что же Гуффин разглядывает. Лужу под ногами? Совсем, видать, уже спятил.

– Что это ты там сверлил ночью? – ни в коем случае не добродушно спросил Брекенбок.

– Зуб болел, – солгал Гуффин, не поднимая глаз. Он продолжил свои изыскания: опустил в лужу палец, после чего быстро извлек его обратно – палец позеленел и покрылся тонкой вязкой пленкой. Манера Улыбаться не любил зеленый цвет, поэтому подумал: «Фу, мерзость!» – и тут же вытер палец сперва о свое зеленое пальто, а после о свой горбатый зеленый зонтик.

– Ты попытался просверлить зуб? – удивился Брекенбок. – Как сверление и всякие там дрели могут вылечить зубы?

– Я слышал, в Саквояжне есть доктор, который врачует зубы. Так он постоянно их сверлит. Да мне сам Пустое Место и рассказывал. Он караулил пациентов, выходящих от доктора, и обчищал их карманы – а тех вообще ничего не волновало, кроме собственных опухших щек и гула от дрели в голове.

– Странно все это… – Брекенбок имел в виду метод лечения, а не поведение своего бывшего актера. – Ну и как, помогло тебе?

– Нет, только продырявил зуб. Стало еще хуже, пришлось дырку воском замазать.

Мадам Бджи снова ударила в колокол. Она молотила ложкой по казанку с такой силой и остервенением, словно собиралась разбудить парочку ближайших кварталов. При этом она хмуро глядела на хозяина балагана и его главного актера.

Те, под укоризненным взглядом кухарки, поспешили под кухонный навес. Почти все уже собрались за столом.

– У-у-у, – заскулил Гуффин, усаживаясь на свою стопку чемоданов и держась за щеку.

– Что такое, милый? – с ложной заботой справилась кухарка, продолжая стучать, словно не заметив появления оставшихся членов «Балаганчика». – У нас что-то болит?

– Вы стучите, и в з-зубе все отдается…

– Тебе просто кажется, – расхохоталась женщина. – Вот стукну тебя поварешкой как следует по головешке – тогда по-настоящему отдастся.

Утро мадам Бджи, в отличие от окружающих, началось вполне себе замечательно. Всю ночь она проспала мертвым сном, и снились ей танцующие на зеленом лугу белоснежные кружевные панталоны. Панталоны так задорно вскидывали штанинки, что хотелось пуститься в пляс следом за ними. В какой-то момент с травянистого луга они перекочевали в город и заскакали по карнизам да по крышам домов, стали выкидывать коленца на водосточных желобах и выписывать пируэты на дымоходах. Закончилось все тем, что они повисли как флаг на одном из флюгеров. На флюгере было написано: «Пора просыпаться. Слышишь треск? Эта сработал силок. Кто-то попался».

В силке действительно оказался недурной улов. Там были: довольно упитанный глот, парочка пучеглазых жмыхов и шелкопряд Мо.

Глоты представляли собой весьма прожорливых и мерзких видом животных, водившихся в Габене и некоторых других местах. Обитали они в канализациях и сточных канавах и были весьма похожи на всегда мокрых котов, только уши у них торчали не кверху, а назад. Также они обладали крысиным хвостом, игольчатыми зубами и просто отвратительным мяуканьем. Что касается жмыхов, то это была порода городских бурых мух. Обычно они не вырастали больше человеческого кулака. Ну а шелкопряды Мо, или квартирные шелкопряды, как их еще называли, то это были те же шелкопряды, только не в пример больше – с детскую руку. Если в квартире завелся шелкопряд Мо (названный в честь профессора Абелиуса Мо, первого человека которого съели квартирные шелкопряды), то это грозило жильцам определенными несчастьями.

Как и говорилось, улов мадам Бджи выдался крайне удачным, и завтрак обещал выйти просто изумительным. Все складывалось как никогда чудесно, а тут этот наглый лентяй! До самого момента, как ленивый проходимец Заплата испортил мадам Бджи настроение, утро было не таким уж и дурным.

Упомянутый Заплата, к слову, как обычно, грыз свою тарелку. Указательный палец на его правой руке торчал как-то странно, но Заплата сам уже о нем, кажется, забыл. Он горбился и кутался в дырявое пальто, а еще с тоской глядел в общий котел и пускал слюни. Во всех смыслах: он был очень голоден, и при этом желтоватая пенная слизь текла по его губам на подбородок, капая в тарелку и на стол.

– Что это ты делаешь, Заплата? – поморщился Брекенбок.

– Что, не видно? – уныло протянул Заплата. – Пускаю слю-ю-юни…

– Заплата сегодня не завтракает, – пояснила мадам Бджи. – Кто не работает, тот – не ест.

Заплата ответил на это злобным взглядом.

Брекенбок достал из кармана жилетки ключик и, выключив капкан, стащил его со стула, после чего уселся во главе стола.

– Унылого всем утра, – сказал он.

– Унылого утра, – раздался нестройный хор голосов в ответ.

– Мадам Шмыга! – Брекенбок глянул на гадалку. – Вы нас всех решили своим видом вогнать в еще большую обреченность и беспросветность? Благодарим, но мы и сами знаем, что хуже утра быть ничего не может. Разве что раннее утро… Но это вообще кошмар из кошмаров!

Мадам Шмыга, и правда, выглядела больной. Еще больше, чем обычно. Под ее глазами залегли черные круги, как будто кто-то долго и монотонно рисовал их тушью, наводя линии раз за разом; волосы были взлохмачены и перепутались – они торчали во все стороны, и на них сидела и умывалась большая зеленая муха. Тонкие сухие кисти гадалки безвольно лежали на столе, она сгорбилась так, словно больше не могла удерживать спину, да и вообще походила в своей комковатой шали на мышь, слегка показавшуюся из норы.

Ее утро началось просто ужасно. Незадолго до рассвета кто-то отворил окошко дамского фургончика, пролез в него (очевидно, не зная про открытую дверь) и засунул ей в руку записку. С весьма неприятным, нужно отметить, содержанием записку. А потом исчез. Проделать все это было несложно, так как окошко располагается прямо над кроватью мадам Шмыги, а под воздействием порошка «Сонный сон доктора Слиппинга» рядом с гадалкой можно было устроить артиллерийскую канонаду, а она и ухом не повела бы. И именно из-за этого (неприятного содержания записки) она сейчас была в еще худшем состоянии, чем обычно. Кажется, ее тошнило.

Когда стучание в кухонный колокол мадам Бджи наскучило, она вернулась котлу. Завтрак был почти готов.

– А что это за мебельная свалка возле сцены? – спросила кухарка, посыпая кипящее варево каким-то пурпурным крошевом. – Мы что, обокрали какой-то настоящий театр?

– Что значит «настоящий»? – до глубины своей шутовской души оскорбился Брекенбок. – А мы, выходит, поддельный?

– Да не дуйтесь вы так, сэр, – ответила кухарка; в котел перевернулась корзинка, полная дубовых листов с алыми прожилками. – А то у вас легкие лопнут, как перекачанные воздушные шарики. Вы представляете, какой глупый звук тогда будет? Так что это за стулья?

– Добытые нами ночью стулья, – хмуро пояснил Брекенбок. Ну вот, она снова над ним потешается, негодная женщина! – Разве не ясно?

Да, ночь для «Балаганчика Талли Брекенбока», можно сказать, удалась. Заплата привел хозяина театра и его подручных к зеленому дому на аллее Ффру.

«Тот дом», – сказал он.

«То окно», – тыкнул он пальцем.

Указывал прихвостень хозяина балагана на третий этаж, рядом с ним располагались весьма тонкие и не выглядящие надежными ветки – вряд ли такие выдержали бы и котенка – не то, что обрюзгшего неуклюжего Заплату. Но Брекенбок был слишком взволнован и слишком разбужен, чтобы это заметить.

Они замолотили в дверь указанного дома. Все вместе. Грохот стоял неимоверный, но окна соседних домов остались черны, никто и не подумал высунуться, чтобы поинтересоваться, кому там шею свернуть за такой шум посреди ночи. Это ведь Фли – здесь по ночам и не такое случается.