Текст книги "Пешка в чужой игре"

Автор книги: Владимир Типатов

 Демобилизовавшись, Владимир пришёл в секцию бокса но, фактически потерянные три года отрицательно сказались на его технических и тактических данных. На тренировках его стали бить совсем молодые, перспективные пацаны и Владимир бросил бокс. К тому же, его тренер переехал жить и работать в Чимкент, а с новым тренером, у Владимира отношения не сложились.

 Устроившись работать экспедитором в магазин, Владимир буквально через два месяца после этого, за кражу товара был осужден на три года и отправлен в Павлодарскую ИТК-25 – колонию общего режима, строить Павлодарский тракторный завод. Работать в колонии Владимир отказался сразу и, по существу, сам себя записал в «отрицалово», и как следствие этого, получил первые свои десять суток карцера, которые потом плавно перетекли в двадцать, тридцать и так далее...

 Постепенно, с каждым новым сроком, Владимир набирался жизненного опыта и авторитета среди заключённых. В восьмидесятом году, Владимир Валетов получил статус «положенца» и право становиться «смотрящим».

  – Какой срок тебе навесили? – вернувшись из воспоминания в реальную действительность, спросил Валет.

  – Восемь лет строгого режима.

  – Не хило, – покачал головой Валет и позвал к столу кого-то из сокамерников.

  – Лука, как там Корявый?

  – Оклемался, сейчас воду хлещет.

  – Сделайте новичку козырное место рядом со мной, пацан он правильный.

 Тот, кого Валет назвал Лукой, кивнул головой и поспешил исполнять волю пахана. Затем Валет обратился ко всем обитателям камеры.

  – Слушать меня всем. В этой хате я не только смотрящий, но и третейский судья. Считаю, что новичок поступил правильно, так как, Корявый задвинул косяк, назвав новичка петухом. Никто не имеет право кидать такие предъявы, не обосновав их. Вы все знаете, что по понятиям, за свои слова надо отвечать. Такой "рамс" нельзя простить даже первоходке, а уж тем более сидельцу, который идёт на третий срок. На зоне, с него бы за это, спросили гораздо строже. Корявый, по-прежнему, остаётся козырным пацаном, но и новичка я беру в свою колоду.

 По камере пронёсся одобрительный гул и все восприняли случившееся, как должное. Все, кроме Корявого, который, по указанию смотрящего, обменялся с Виктором рукопожатиями, всё же затаил злобу на того и постоянно искал повода для ссоры...

ГЛАВА ШЕСТАЯ. ЭТАП.

 ...Этапные камеры во всех тюрьмах и следственных изоляторах России удивительно похожи одна на другую, как сёстры-близнецы и обладают одним и тем же свойством – сколько бы не насчитывала душ партия этапников, в этих камерах умещались все. Не была исключением из правил в этом плане и этапная «сборка» в СИЗО «Матросская тишина».

 Как растревоженный улей гудела камера, в которую напихали около сорока человек.

 В камере душно и тесно. Душно от скопления большого количества людей, испарений от грязной одежды и разгорячённых человеческих тел, запахов стоящей в углу камеры параши, крышку которой то и дело открывали, чтобы опорожниться, запаха ржавой подгнившей селёдки, которую выдали на этап – этот продукт входит в суточный сухой паёк этапника.

 Этапная, это единственная камера в тюрьме, где перед отправкой в дорогу содержатся вместе: и подследственные, и осужденные впервые, и осужденные неоднократно рецидивисты, и заключённые, переводимые из одной колонии в другую, и достигшие совершеннолетия малолетки, переводимые на взрослую зону.

  В общем, весь спектр разномастной толпы уголовных элементов. Изнывающие от томительного ожидания отправки на этап, обитатели камеры изыскивали всевозможные способы хоть как-то занять и уплотнить избыток времени.

  Неоднократно судимые уголовники опытным взглядом моментально и безошибочно вычисляли из разношёрстной массы этапников тех, кто впервые оказался на нарах, и начинались камерные хохмы с новичками уголовной жизни, вовлекая ничего не подозревавших новичков во всевозможные игры:

 «хитрого соседа», «паровозик», «выборы старосты» и прочие весёлые, а порой и злые игры. Взрывы хохота постоянно раздавались то в одном, то в другом углу безразмерной по своей вместимости этапной камеры.

  – Кто хочет сладко пить и есть, прошу напротив меня сесть! – в стихотворной форме весело и громко зазывал из дальнего угла камеры «катала». – У каждого есть шанс прибарахлиться на этап.

  – Пусть пьяный ёжик с тобой играет, – хмыкнул один из этапников. – Знаем мы эти примочки, «Стиры», наверняка подкованы.

  – Напрасно обижаешь человека, – возразил ему сидящий рядом на корточках этапник. – «Грек» классный «катала» и любого за пять минут до исподнего разденет, но играет честно, за «базар» отвечаю. Мы с ним в Будукане вместе зону топтали. Фамилия его – Арапиди, он грек по национальности, отсюда и кликуха.

  – А ты, дядя, за что залетел? – спросил Сабурова мужчина лет сорока, с фигурой спортсмена.

  – Я...по "хлопковому делу"...

  – И сколько тебе отвесили?

  – Пятнадцать лет, – вздохнув, тихо сказал Сабуров.

  – Солидно, – уважительно покачал головой мужчина. – Режим строгий?

  – Строгий.

  – Как тебя кличут?

  – Меня зовут Владлен Фёдорович.

  – Клёвое у тебя имя, – усмехнулся мужчина.

  – Сокращённо – Владимир Ленин. В тридцатые годы многие родители так называли своих сыновей.

  – У меня тоже строгий режим. Это – третья ходка, – с некоторой бравадой в голосе сказал мужчина. – Моё погоняло – Горби.

 Сабуров поглядел на мужчину, непроизвольно перевёл взгляд на его спину.

  – Я не горбатый, – перехватив этот взгляд, засмеялся Горби. – Фамилия моя – Горбачёв, отсюда и кликуха. А у тебя статья какая?

 Сабуров назвал статью.

  – Так ты "пчёлка"? С каждого цветка по взяточке, и к себе в улей? – усмехнулся Горби и, окинув Сабурова презрительным взглядом, отвернулся от него.

 Сзади к Сабурову подошли два здоровенных парня, и один из них, спросил: – Так  говоришь – за взятки срок получил?

 Сабуров молча утвердительно кивнул головой.

  – У меня от ржавой селёдки изжога, а душа сладенького просит. Ну-ка развязывай сидор, посмотрим, что тебе жёнушка на этап принесла.

  – Ребята, я поделюсь, только всё не забирайте, – сказал Сабуров и начал торопливо расстёгивать сумку.

  – Не бойся, оставим тебе пайку хлеба и селёдку, которую ты получил на этап, – засмеялся один из парней и вырывал из рук Сабурова сумку.

  – Шакалы, верните мужику его сидор, – сказал сидевший рядом на скамье и наблюдавший за всем происходящим, Виктор.

  – Это ещё кто тут вякает? – удивлённо спросил один из здоровяков, и медленно наклонился, словно хотел лучше рассмотреть того, кто посмел ему возразить. – Тебе, падла, жить надоело? Так я тебя сейчас...

 Договорить он не успел. Всхлипнув, и схватившись за горло, амбал рухнул на пол. Через секунду и второй шакал корчился от боли рядом со своим дружком. Никто не заметил ударов, так молниеносны они были. Сидевшие рядом с местом конфликта вскочили, отодвинулись, образовав круг, молча, но с нескрываемым интересом стали наблюдать за дальнейшим развитием событий.

  – Ни хрена себе, вот это номер. Циркач, что ли? Как это ты, не вставая, сумел вырубить двух амбалистых «шерстяных»? – с удивлением посмотрев на Виктора, спросил Горби.

  – А я их не трогал, – пожал плечами Виктор. – Наверное, споткнулись в тесноте.

 Кто-то рядом нервно хихикнул, и...взорвалась тишина.

  – Молодец, парень! Давить надо шакалов!

  – Совсем беспредельщики оборзели!

  – «Опустить» козлов, пока в отключке, чтобы другим неповадно было крысятничать! Порвать им, сукам, «тухлую вену»!

  – Или в «парашу» башкой засунуть!

 За дверями камеры зазвенели ключи, лязгнули железные задвижки, открылась дверь, и в камеру вошёл дежурный помощник начальника тюрьмы в сопровождении нескольких контролёров.

  – Встать! – крикнул старший контролёр, и этапники нехотя поднялись со своих мест.

  – Что за шум, а драки нет? – спросил дежурный помощник начальника тюрьмы, грозным взглядом окидывая камеру.

  – Драка как раз была, товарищ капитан, – уверенно сказал старший контролёр, кивком головы указав на всё ещё корчившихся от боли и лежащих на полу двоих этапников.

  – Кто это сделал? – нахмурился капитан, медленно обводя взглядом камеру. – Кто учинил драку? Кто вместо этапа в карцер хочет прогуляться?

  – Гражданин начальник, никто их не трогал, – сказал кто-то из этапников. – Тут такая теснота, что не мудрено споткнуться и упасть. А может обморок у них от духоты, в камере дышать нечем от большого скопления людей. В камере одобрительно засмеялись.

  – Вы что тут мне яйца крутите?! – закричал вышедший из себя капитан. – За дурака меня держите?!

  – Ни в коем случае, гражданин начальник, – с довольной ухмылкой возразил Горби.

  – Молчать! – криком перебил говорившего капитан. – Опять ты бузишь?! Соскучился по карцеру?! Ведь только отсидел десять суток. Могу ещё разок устроить тебе это удовольствие.

  – Прикажете его сопроводить? – тут же спросил старший контролёр и даже руки потёр от предвкушения удовольствия.

  – Не надо, – недовольно поморщился дежурный помощник начальника тюрьмы. – Пусть катится к чёртям собачьим. Надоел он мне здесь, как заноза в жопе.

 Старший контролёр молча пожал плечами и даже вздохнул с сожалением, словно его вдруг лишили большого удовольствия.

  – Приготовиться с вещами на выход, через полчаса погрузка, – раздражённым тоном бросил на ходу капитан и вышел из камеры.

 Контролёры поспешно последовали его примеру. Вновь противно заскрежетали ключи в замочной скважине и лязгнули стальные задвижки.

  – Спасибо вам, – поблагодарил Сабуров своего заступника. – Я отслужу...

  – Мне слуги не нужны, – усмехнулся Виктор.

  – Я не так выразился, – сконфузился Сабуров. – Я могу рассказывать...Я помню наизусть многие романы и повести. Например – роман Александра Дюма "Граф Монте-Кристо", я помню наизусть от первой, до последней буквы. Это мой любимый роман ещё с детства.

  – Нормальный ход, – одобрительно засмеялся Горби. – Может, в «столыпине» в одну клетку попадём, там и расскажешь.

 Звяканье ключей за дверью камеры прервали разговор этапников. Дверь распахнулась, и на пороге опять появился дежурный помощник начальника тюрьмы в сопровождении контролёров. На этот раз два контролёра держали в руках кипы папок с личными делами этапников...

 ... Погрузка, наконец, закончилась. Вагон, снаружи очень похожий на почтово-багажный и прозванный в народе «столыпиным», рывком тронулся с места и покатился, вздрагивая и покачиваясь из стороны в сторону на стрелках, резко остановился, потом опять медленно покатился к вокзальному перрону, где был подцеплен к пассажирскому поезду сообщением Москва – Владивосток.

  – А теперь, я думаю, пора бы уже и червячка заморить, – сказал Горби после того, как поезд, наконец, тронулся и все устроились на своих местах.

  – Морить-то его почти нечем, – сказал Виктор. – Кроме хлеба, сахара и селёдки ничего нет.

  – У меня есть...Берите, кушайте, – сказал Сабуров и начал торопливо вытаскивать из сумки колбасу, сыр, масло...

  – Сам ешь, – сказал Виктор. – Дорога предстоит дальняя, так что припасы тебе ещё пригодятся, а мы обойдёмся тем, что нам выдали на этап.

  – Верно сказал, пусть сам хавает свою жрачку. Может, у малолеток что-нибудь со стола упало, – буркнул Горби.

 В камере-купе засмеялись. Все знали о чудачествах малолеток и их многочисленных «подлянах».

  – Дуркуют пацаны, сигареты в красной пачке – западло, со стола пайка упала, не поднимают, колбасу не едят, – вклинился в разговор молодой этапник, который, по всей видимости, сам недавно перешёл из колонии для малолеток на «взросляк». – У них на эту тему даже стих есть:

  – «Сало, масло «западло»,

    Сигареты «Прима» тоже,

    Колбаса на *** похожа», и так далее...

  – Дети – они и в лагере дети, – усмехнулся Горби. – Наслушались рассказов о блатной романтике, напридумывали себе всякого. Ничего, на взрослую зону придут, закончатся мамины передачки и посылки, сразу все «подляны» забудут. На голой пайке долго не подуркуешь.

 ...На вечернюю оправку в туалет первыми стали выводить женщин. Как сквозь строй проходили они по узкому коридору вагона, ловя на себе жадные, голодные взгляды истосковавшихся по женским телам, мужчин. Большинство прямо прилипли к решётчатым дверям камер-купе.

  – Милая, «пульни сеанс»! – крикнул кто-то проходившей по коридору молодой женщине.

  – С картинками, в натуре! Век свободы не видать! – поддержал просителя сосед по камере.

  – Трусики покажи! – закричали в другой камере.

  – А ещё чего показать? – не поворачивая головы, спросила женщина.

  – Коблиха! Ковырялка! – звонкими голосами кричали малолетки. – Попробуешь пальчика – не захочешь потом мальчика!

  – Сопли утрите, – бросила малолеткам на ходу женщина, потом снисходительно улыбнулась и, чуть замедлив шаг, подняла подол платья до пояса, оголив не только стройные ноги, но и бёдра, поражая этапников, прильнувших к решётчатым дверям камер-купе, мимо которых она проходила, белизной и размерами своих ягодиц.

 Восторженный, одобрительный рёв одновременно вырвался из нескольких десятков мужских глоток.

  – Что за шум? – грозным голосом спросил выскочивший из своего купе начальник конвоя с погонами старшего лейтенанта на плечах.

  – Да вон, стриптиз устраивает, – кивком головы указал на женщину выводной конвоир.

  – По просьбе зрителей, – добавил второй конвоир.

  – Ну-ка прекрати мне здесь шоу устраивать! – заорал начальник конвоя на женщину. – Будешь безобразничать, до самого Комсомольская на оправку больше не выйдешь!

  – Да ладно, гражданин начальник, пусть мужики порадуются, – засмеялась женщина. – От меня, ведь, не убудет.

  – От тебя не убудет, – усмехнулся начальник конвоя. – А они сейчас начнут дрочить все разом и от качки вагон перевернётся.

 Стоявшие в коридоре солдаты дружно захохотали.

  – Вот гады, ещё издеваются! – закричал кто-то истошным голосом. – Сами по ночам шворют этих баб во все дырки, а нам даже «сеанс» словить не дают!

 Начальник конвоя с остервенением сплюнул на пол, витиевато выругался и ушёл в своё купе.

 ... – Ну, давай начинай рассказывать свой роман, а мы оценим твой талант рассказчика, – обращаясь к Сабурову, сказал Горби. – На зонах привечают того, кто умеет хорошо «тискать романы». Можешь попасть в милость к «смотрящему» не только отряда, но и к «смотрящему» зоны. Так что, мотай это себе на ус.

 Сабуров кивнул головой и тихим, но внятным голосом, начал повествование: – "Двадцать седьмого февраля 1815 года, дозорный Нотр-Дам-де-ла-Гард дал знать о приближении трёхмачтового корабля "Фараон", идущего из Смирны, Триеста и Неаполя.

 Как всегда, портовый лоцман тотчас же отбыл из гавани, миновав замок Иф и пристал к кораблю между мысом Моржи-он и островом Рион. Тотчас же, по обыкновению, площадка форта Святого Иоанна наполнилась любопытными, ибо в Марселе прибытие корабля всегда большое событие, особенно если этот корабль выстроен, оснащён, гружён на верфях древней Фокеи и принадлежит местному арматору. Между тем корабль приближался. Он благополучно прошёл пролив, который вулканическое сотрясение некогда образовало между островами Каласарень и Жарос, обогнул Помег и приближался под тремя марселями, кливером и контрбизанью, но так медленно и скорбно, что любопытные, невольно почуяв несчастье, спрашивали себя, чтобы такое могло с ним случиться?

 Однако знатоки дела видели ясно, что если что-то и случилось, то не с самим кораблём, ибо он шёл, как полагается хорошо управляемому судну – якоря были готовы к отдаче, ватербакштаги отданы, а рядом с лоцманом, который готовился ввести "Фараон" узким входом в марсельскую гавань, стоял молодой человек, проворный и зоркий, наблюдавший за каждым движением корабля и повторяющий каждую команду лоцмана. Это был юноша лет двадцати – высокий, стройный, с красивыми чёрными глазами и чёрными, как смоль, волосами. Весь его облик дышал тем спокойствием и решимостью, какие свойственны людям, с детства привыкшим бороться с опасностью. Юношу звали Эдмон Дантес и он был первым помощником капитана корабля..."

 ...Затаив дыхание сидели и слушали рассказчика этапники. Ближе к ночи в вагоне стало душно и жарко. Давало о себе знать большое скопление людей в ограниченном замкнутом пространстве.

  – Окна откройте, дышать невозможно! – раздавались истошные крики то из одной, то из другой камеры.

 Конвоиры на эти крики не обращали никакого внимания, только злобно огрызались, когда изнывающие от духоты и мокрые от пота этапники материли их на все лады.

 Постепенно крики прекратились. Да и что толку зря кричать? Горло сорвёшь да душу злобой растравишь и только.

 Сокамерники Виктора, да и он сам, уже приготовились ко сну, когда за стенкой, в соседней камере кто-то негромко запел:

 
       « Чередой за вагоном вагон,
        С мерным стуком по рельсовой стали,
        Спецэтапом идёт эшелон,
        Из Ростова, в таёжные дали.
 
 
        Не печалься, любимая,
        За разлуку прости меня,
        Я вернусь раньше времени,
        Дорогая, клянусь!
 
 
        Как бы ни был мой приговор строг,
        Я приду на родимый порог,
        И тоскуя по ласкам твоим,
        Я в окно постучусь...»
 

 Простые, незамысловатые слова песни тронули душу Виктора и, несмотря на усталость после трудного и насыщенного событиями дня, спать ему расхотелось.

 Так и пролежал он на спине, закинув руки за голову, с открытыми глазами до глубокой ночи. А поезд мчался вперёд, мерно постукивая по рельсовым стыкам колёсными парами и мягко покачивая из стороны в сторону железные вагонные ящики, увозя всё дальше и дальше от центра страны едущих в этом поезде пассажиров. Ещё в трёх пересыльных тюрьмах: в Иркутске, Красноярске и Хабаровске, пришлось погостить этапникам, прежде чем они добрались до конечного пункта назначения...

ГЛАВА СЕДЬМАЯ. ПРИБЫТИЕ НА ЗОНУ.

 ...Пассажирский поезд сообщением Хабаровск – Комсомольск-на-Амуре, прибыл в пункт назначения ранним утром.

 Минут пятнадцать тащился состав от границы станции до вокзального перрона, все, замедляя и замедляя ход пока, наконец, не остановился.

  – Приготовиться на выход с вещами! – крикнул появившийся в коридоре начальник конвоя и быстрым шагом прошёл в тамбур. Вслед за ним шёл здоровенный прапорщик с кипой папок в руках. Началась выгрузка этапников из вагона.

  – Первый пошёл! – зычным голосом крикнул конвоир, открывая одну из камер.

  – Второй пошёл!

  – Третий…

 В Комсомольске-на-Амуре произошла уже тщательная сортировка этапников и распределение их по «воронкам». Малолетки и подследственные поехали в СИЗО, осужденные – в колонии по режимам.

 Ехали долго. Дорога – врагу не пожелаешь: рытвины, ухабы, резкие подъёмы и такие же резкие спуски.

  Машину подбрасывало на ухабах, клонило то в одну, то в другую сторону на крутых виражах и каждый раз испытывающие крайние неудобства, запертые в тёмном, железном ящике зэки, поливали отборным матом и шофёра машины, и конвой, и всех начальников вместе взятых.

  А тут ещё ко всему, один из конвоиров, молодой солдат оказался любителем художественного свиста и всю дорогу от самой станции упражнялся в этом жанре искусства, насвистывая мелодии из репертуара знаменитых эстрадных исполнителей.

  – Слушай, начальники, сколько нам ещё болтаться в этом ящике? – не выдержав, спросил кто-то из этапников, обращаясь к конвоирам.

  – Долго, – коротко бросил один из конвоиров, с сержантскими лычками на погонах.

  – Ну а всё-таки? – не унимался решивший «пообщаться» с сержантом. – Столько же, сколько уже проехали?

  – Столько, полстолька и четверть столько, – ухмыльнулся сержант.

  – Козёл долбанный, – злобно огрызнулся этапник. – Сказать, что ли, трудно? Нацепил три сопли на погоны и считаешь себя большим начальником?

  – Прекратить разговоры! – повысил голос сержант. – Расшлёпался тут, смотри у меня!

  – Не гони «жуть», здесь пугливых нет, – сказал с усмешкой всё тот же голос из-за решётчатой двери. – Лучше скажи своему напарнику, чтобы прекратил свой концерт, всю душу вымотал.

  – Пусть свистит, мне не мешает, – пожал плечами сержант и, откинувшись на спинку сиденья, закрыл глаза, может, задремал, а может, притворился спящим, чтобы не вступать больше в полемику с ушлыми, острыми на слово, этапниками.

  – Один вот так же всё свистал – его поебли, и он перестал, – не в силах терпеть больше соловьиные трели конвоира, крикнул кто-то из темноты автозака. Одобрительный дружный громкий хохот поддержал остряка.

  – Кто это сказал? – прервав своё выступление, грозным голосом спросил любитель художественного свиста, услышав сказанное в свой адрес.

  – Все говорят, – отозвался из темноты всё тот же задорный голос. В «воронке» опять одобрительно засмеялись.

  – Да я вас всех тут сейчас выебу! – сорвался на крик, побелевший от злости конвоир, и угрожающе передёрнул затвор автомата.

  – Сначала ****ку отрасти, – не сдавался остряк из темноты. – И ружьишком не балуй.

  – Уроды!!! – вышел из себя уже не владеющий собой молодой конвоир. – Да я вас!... При попытке к бегству!

  – Чего ты вяжешься с ними? – лениво приоткрыв один глаз, спросил молодого конвоира сержант, которому уже порядком надоела пустопорожняя перепалка солдата с этапниками. – Подначивают тебя, салагу, а ты...

 Молодой посмотрел на него затуманенным взглядом и тут же остыл, словно вылили на него ушат холодной воды, медленно сел на своё место, поставил оружие на предохранитель и замолчал. Затихли и этапники, но ненадолго.

  – Может, на зону к ужину успеем, горячего похл***** не мешало бы, – мечтательно вздохнул кто-то.

  – Это вряд ли, – авторитетно заявил трижды побывавший на зонах, Горби. – Пока доедем, пока одно начальство договорится с другим, пока примут, пройдёт не мало времени.

  – Значит, ещё сутки давиться сухомяткой? – разочарованно протянул кто-то в темноте.

  – Не стони, – недовольно поморщился Горби. – Утром в карантинке пожрёшь.

 «Воронок» с этапниками подкатил прямо к административному корпусу колонии и остановился напротив вахты. Рядом остановился второй.

 Из проходной вышел капитан с красной повязкой на рукаве, на которой большими буквами было написано – ДПНК, что означало, дежурный помощник начальника колонии.

  Рядом широко шагал старший прапорщик с повязкой НВН на рукаве, чуть сзади шли ещё два прапорщика.

 Навстречу им поспешил начальник конвоя, сопровождающий «воронки». Следом – прапорщик с кипой папок в руках.

  – Сколько? – спросил дежурный помощник начальника колонии после короткого обмена приветствиями.

  – Тридцать три богатыря, – сказал начальник конвоя и сделал знак выглядывающему из автозака сержанту. Тот сразу же снял замок с решётчатой двери, отгораживающей арестантов от конвоя.

  – Выходи по одному! Руки назад! – крикнул сержант в открытую дверь и первым выскочил из машины.

 Молодой конвоир последовал его примеру. Автоматчики лагерной охраны, принимавшие этап, угрожающе направили стволы своего оружия на открытую дверь машины, из которой спешным порядком стали появляться вновь прибывшие заключённые.

  Выпрыгнув из «воронка», Виктор неспешно огляделся вокруг. Машина остановилась напротив двухэтажного кирпичного здания, административного корпуса колонии. Вплотную к нему было пристроено ещё одно, с проходной и высокой башней. В ней, по всей видимости, находился пункт наблюдения и контроля связи с вышками, раскиданными по всему периметру колонии.

 Колония занимала довольно обширную территорию – от ворот, вправо и влево далеко тянулся высокий деревянный забор с рядами колючей проволоки. Между рядами колючей проволоки – «запретка», вспаханная и тщательно пройденная граблями, земля. Колония расположилась в довольно большом и глубоком распадке, среди высоких, упирающихся вершинами в небо, сопок. И тайга. Вокруг, до самого горизонта. В полукилометре от жилой зоны, прямо под сопкой расположилась промзона. Жилая и промышленные зоны были соединены между собой длинным коридором из колючей проволоки. Виднелись корпуса каких-то цехов и высоких строений, построенных прямо на склоне высокой скалы.

 Новоприбывших завели в открывшиеся ворота, которые тут же закрылись за ними.

  Этапники оказались в привратке: перед ними были ещё одни ворота, ведущие на территорию колонии. Вскоре и эти ворота открылись таким же способом, как и первые.

  – Приготовиться к личному досмотру! – крикнул неожиданно звонким дискантом старший прапорщик с повязкой начальника войскового наряда на рукаве. – Мешки развязать, сумки открыть!

  – К личному досмотру, – злобно передразнил прапорщика амбал с поломанными ушами и матерно выругался. Сказал бы уж – идите на «шмон».

 Два прапорщика проводили «шмон» очень быстро и профессионально. Выворачивали мешки и сумки, трясли рюкзаки – искали запрещённое.

  Но на строгий режим шли люди опытные и запрещённое давно сплавили на этапе, проводя бартерные сделки с конвоем, променяли кожанки, модельные туфли и пуховики на плиты чая, бутылки со спиртным и наркотические «колёса».

 После того, как всех тщательно обыскали, новоприбывших по внутреннему коридору провели в административное здание.

 И пока шли, Виктор успел беглым взглядом разглядеть: и огромный плац, и десятка два двухэтажных домов кирпичной постройки, каждый обнесённый высоким забором из металлической сетки, и расположившееся точно в центре жилой зоны длинное одноэтажное кирпичное здание столовой-клуба и дома быта, и пристроенная рядом котельная с баней. Несколько на отшибе, в ближнем к «вахте» углу колонии расположилось здание штрафного изолятора...

 ...После посещения бани, этапников разместили в "карантинке"...

 ...Виктора из «карантинки», вызвал в свой кабинет «кум» – заместитель начальника колонии по режимно-оперативной работ – майор Логвиненко. Предложил чашку чая, а когда Виктор отказался, повёл разговор издалека, расспрашивал о любимой девушке, посетовал на то, что статья, по которой ему предстоит отбывать наказание, не подлежит условно-досрочному освобождению не только по половине, но даже по двум третям срока, и стал предлагать разные послабления за небольшие услуги. Так, ерунда, мелочь, разве что сообщать о тех, кто в лагере замышляет учинить беспорядки, побег или ещё чего-нибудь, что может повлиять на ужесточение режима для всех. А ужесточение режима – это и ограничение в получении посылок, «отоварки» в ларьке колонии, личных и даже общих свиданий с родственниками.

  – Начальник, ты  что, сукой меня хочешь сделать? – с презрительной усмешкой посмотрев на майора и не дослушав до конца, резко спросил Виктор.

  – А ты что, хочешь в «отрицалово» уйти? – прогнав с лица доброжелательную улыбку и уставившись на Виктора злым взглядом, спросил майор.

  – Я ещё не решил, к какой масти прибиться, но ссученым я точно не буду, – нахмурившись, сказал Виктор.

 "Кум" ещё некоторое время пытался уламывать Виктора, а потом, раздосадованный тем, что новичок оказался крепким орешком и на контакт с ним не шёл, начал угрожать. Не помогло и это.

  – Ладно, иди, – махнул рукой майор. – Но, думаю, мы ещё не раз встретимся с тобой в моём кабинете.

 Виктор поднялся и молча направился у выходу из кабинета.

 ... – Строго по одному заходить в здание! – громко, звенящим голосом, приказал старший прапорщик. – В конце коридора ждать!

 Виктор шёл по длинному, но довольно широкому, коридору и от нечего делать читал таблички на дверях кабинетов.  По обе стороны длинного коридора тянулись двери с металлическими табличками: «Оперчасть», «Нарядная», «Заместитель начальника по производству», «Заместитель начальника по ПВР», «Режимчасть», «Плановый отдел», «Бухгалтерия»…

 В конце концов, ему надоело это занятие, и он перестал обращать внимание на однотипные, рябившие в глазах, таблички.

 Наконец прапорщик идущий впереди группы остановился возле двери, на которой красовалась табличка «Смотровой кабинет», приказал ждать вызова.

 Через минуту к двери подошёл ДПНК(дежурный помощник начальника колонии), постучал, выждал паузу и вошёл в кабинет, плотно закрыв за собой дверь.

  Не прошло и пяти минут, как дверь кабинета распахнулась, и появившийся на пороге капитан приказал: – Заходить пятёрками, быстро раздеваться догола, пройти медосмотр.

 Первыми у дверей стояли: Горби, здоровенный парень с бычьей шеей и сломанными ушами – видимо занимался борьбой, ещё один кряжистый, плотного телосложения мужичок, лет сорока на вид, замыкал первую пятёрку Виктор.

 Войдя в кабинет, он огляделся. В довольно просторном кабинете стояли четыре стола. На столах таблички: «хирург», «невропатолог», «окулист», «ухо, горло, нос». За каждым из них сидели врачи в белых халатах.

 В глубине кабинета стоял ещё один стол, больших размеров и с табличкой «терапевт». За этим столом, на обтянутом кожей кресле с высокой спинкой восседала, как на троне, женщина, так же, в белом халате.

  Только под этим халатом, легко угадывалась военная форма. На столе перед ней лежали стопкой личные дела вновь прибывших в колонию заключённых.

  – Всем раздеться догола, по одному подходите ко мне и называйте свою фамилию, – властным, не терпящим возражения, голосом сказала женщина-врач, цепким взглядом окидывая группу раздетых до гола и от этого неловко чувствующих себя, мужчин. – И шевелитесь, вы не на курорте.

 Первым к столу подошёл Виктор.

  – Фамилия? – спросила женщина-врач, окидывая внимательным взглядом мускулистую фигуру Виктора.

  – Ермаков Виктор Сергеевич, шестидесятого года рождения, срок – восемь лет, статья...

  – Мне достаточно фамилии. Жалобы на здоровье есть?

  – Здоров, – пожав плечами, ответил Виктор.

  – Это прекрасно, что здоров, – сказала врач. – Пройдёшь всех врачей и с карточкой вернёшься сюда. Виктор кивнул головой и молча пошёл к столу хирурга. Женщина проводила его долгим томным взглядом.

 Капитан перехватил этот взгляд, ухмыльнулся и вышел из кабинета.

  – Следующий, – позвала врач очередного новоприбывшего.

 К столу подошёл здоровяк с поломанными ушами.

  – Алмазов Игорь Сергеевич, пятьдесят третьего года рождения. Срок десять лет.

  – Спортсмен? – бросив быстрый взгляд на стоящего перед ней атлета, спросила врач.

  – Мастер спорта, – с гордостью сказал здоровяк. – По классической борьбе.

  – Здесь не спортклуб, – едко заметила ему женщина. – Нам нужны другие мастера, а именно: проходчики, бурильщики, забойщики, дробильщики, сушильщики.

  – Могу и проходчиком, – пожал плечами борец. – Сила есть.

  – Сила есть – ума не надо. Следующий.

  – Я тоже мастер спорта, только по самбо, – усмехнулся плотный, кряжистый мужчина. – А ещё я проходчик, работал на руднике.

  – На каком руднике?

  – Комбинат «Хинганолово».

  – Хочешь работать по специальности?