Текст книги "Немтырь"

Автор книги: Владимир Топилин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц)

До обеда, выбившись из сил, удалось пройти около двух километров. После этого вернулся назад, на зимовье. Чтобы снег осел, стал плотным и держал на поверхности, надо было подождать еще ночь. Неотступно следовавшая за ним по лыжне, Елка держалась на расстоянии. Бегать по тайге не могла, тонула в снегу по уши.

На второй день удалось подняться на перевал, но спуститься в пойму Березовой реки, где промышляли Кужеватовы, Янис не решился. До зимовья оставалось еще около двадцати километров, по глубокому снегу за день не успеть. Ночевать в тайге у костра не хотелось.

Третьи сутки были решающими. Сегодня к вечеру надеялся первый раз за месяц увидеть людей. Пусть не родных, не близких, но единых духом и стремлением промысловиков, хорошо знавших их. Дядька Егор должен рассказать ему, что творится у них в Каменно-Горновке, ведь они живут неподалеку, всего в сорока километрах, в соседней деревне.

Шлось легко. Хорошее настроение от надежды на встречу гнало вперед. Сильные ноги без труда толкали легкие лыжи по поверхности зимнего покрывала. По вчерашней лыжне Янис за три меры вышел на гору. Здесь проходила незримая граница соседнего участка. Впереди, в долине, находилась вотчина Кужеватовых.

Недолго задержавшись, подождал собаку. Следовавшая по следам, Елка отставала, проваливаясь, теряла силы. Янис хотел оставить ее на зимовье, но до сих пор обиженная лайка в руки не давалась.

За третьим от перевала ручьем у соседей начинались ловушки. Свернул к ним, знал, что если Кужеватовы проверяют кулемки, значит, есть лыжня, а по ней он быстро доберется до их избушки.

Самоловы Янис нашел быстро, они виднелись издалека. Вот только никто их в этом сезоне не настораживал. Предчувствуя недоброе, парень все же пошел по чужому путику, надеялся, что может быть по какой-то причине дядька Егор забросил его. Эти ловушки у Кужеватовых были самыми ходовыми, то есть рабочими, продуктивными, в них они ловили треть всей добытой пушнины. Так говорил дядька Егор.

Во второй половине дня, ближе к вечеру, Янис добрался до знакомого распадка. Вон там, на пригорке у ручья, должна стоять изба, а на тех трех спиленных деревьях возвышаться лабаз.

Нет ничего. Прошел вдоль берега вверх, потом вниз. Наконец-то наткнулся на останки сгоревшего лабаза. Вспомнив место, раскопал лыжей снег. На месте избы – обуглившийся сруб. Кто-то сжег зимовье. Неужели дядька Егор решился на этот поступок? Но почему? Он начинал догадываться.

Ночевал под елью у костра. Утром, едва рассвело, пошел назад. Прожив несколько дней в своем зимовье, решился на новый поход. Стараясь держаться глухой тайги, направился вниз по течению Безымянки, к вечеру вышел на берег реки Рыбной. Как в случае с Кужеватовыми, откопал обуглившиеся останки избушки Вербицких.

К Дальним горам, где промышляли дядька Айвар Снигур с зятем, пришел на третий день. Изба осталась целой, но пустой. Холодные стены, нетопленая с прошлого года печь, подвешенные от мышей постели, чистая, перевернутая посуда, остатки продуктов на лабазе давали знак, что осенью сюда никто не приходил.

Возвращение назад было тяжелым. Едва переставлял лыжи в снегу, по глухим просторам тайги, в которой не отмечено чужой лыжни. Знал, что вернется в пустые стены, там никто не ждет, отец и братья не придут. Так же и он не сможет вернуться к людям, в родной дом, к любимой девушке.

Единственная живая душа, друг и помощница – собака. Чувствуя его настроение, с опущенным хвостом Елка понуро плелась сзади по лыжне, а придя в зимовье, тихо проскользнула под нары. Когда он, усевшись на чурку напротив печи, горько плакал, осторожно вышла к нему слизывать языком катившиеся слезы.

* * *

…С веселым посвистом встревоженной синицы пришла весна. Необычным голосом, подобным ширканью двуручной пилы, заиграли на осиновой горке краснобровые глухари. Будто упавшая на пол кастрюля, кликнул гортанным призывом черный ворон. В недалеком распадке по ночам затявкала лисица. Тяжело ступая по крепкому насту, в поисках молодой зелени, не таясь, прошагал старый медведь. Ухнул на реке просевший от тепла снег, заскрипела на ветру за избой старая, оттаявшая пихта. На проталине у ручья проклюнулся первый подснежник. Воздух наполнился свежестью таявшего снега, соком земли, сырым деревом на крыше избушки, смольем деревьев.

С переменой времени года постепенно изменилось в лучшую сторону и настроение Яниса. Ушли в прошлое длинные, зимние ночи, морозные и метельные дни. За плечами остались сотни километров лыжни по путикам. Сплошными мозолями загрубели от топора и лопаты ладони. Стали притупляться неприятные воспоминания от того, как, схватив себя за волосы, выл волком от тоски и одиночества.

Проснувшись однажды утром, посмотрел в окно, увидел оттаявший клочок земли. Небольшая поляна между деревьев на солнцепеке подтолкнула к действиям. Длинными, долгими зимними вечерами, думая о том, как ему дальше жить, понимал, что очень скоро запасам продовольствия придет конец. Как ни старался урезать норму круп, сахара, соли, они исчезали с неумолимым постоянством. В большой котомке, куда матушка и сестра накладывали продукты, оставалось всего понемногу, пятая часть. На лабазе со старых времен лежало много припасов, но парень их не трогал, оставляя на будущее. В основном питался мясом и рыбой. Знал, что без муки, круп и картошки жить тяжело.

Когда осенью его второпях собирали в дорогу, Зента накидала в котомку ведро картошки. Тогда брат был сердит на сестру, теперь – благодарен. Осенью, в ожидании отца и братьев, Янис не жалел клубни, ел вволю, думал, что привезут на лошади столько, что, как всегда останется, придется выкидывать. Сейчас от тех запасов осталось всего три картофелины, что случайно закатились под нарами в угол, не замерзли. Он обнаружил их зимой, хранил в тепле и теперь хотел посадить на поляне за избушкой.

Сложнее было с крупами. Как ни старался экономить муку, она была не бесконечна. Пересмотрев продукты на лабазе, Янис подсчитал, что если будет печь в неделю по три лепешки, в лучшем случае, муки хватит до осени.

Пшеницы не было. Перебирая мешки, нашел в одном из них несколько горстей овса: отец брал для лошадей в тайгу. Внимательно просматривая его, Янис заметил несколько пшеничных зерен. Это были первые семена, которые могли хоть немного разнообразить стол таежного отшельника. Землей для посадки послужила поляна за зимовьем.

Две недели ушло на то, чтобы свалить заслоняющие свет деревья, выкорчевать пеньки и корни, убрать камни и перекопать участок. Старался перебрать руками каждую горсть земли, отделяя лишнюю траву и сорняки. В итоге остался доволен работой, но с посадкой не торопился, дождался полного схода снега и тепла.

Огород получился небольшой – десять шагов в длину и пятнадцать в ширину. На нем поместились двенадцать лунок картошки: каждый из трех клубней разрезал на четыре части. Остальное место занял овес. Сбоку, на самом светлом, доступном солнечным лучам месте, посеял двадцать три зерна пшеницы. Довольный работой, парнишка стал ждать результата своей деятельности.

Теперь Янису приходилось экономить во всем. Прежде всего, на спичках и керосине. Чтобы не разводить огонь в печи лишний раз, оставшиеся угли накрывал глиняной чашкой. Без доступа воздуха они долго тлели, поэтому разжечь глинобитку было легко. Для дальних походов использовался небольшой толстостенный горшок: охотник накладывал в него угли, плотно закрывал крышкой и носил с собой в котомке. На привале развести костер не составляло труда.

Керосина осталось мало – на две заправки в лампу. Первая бутылка, которую он принес из дома, опустела. Во второй, на лабазе, оставалась треть топлива. Янис зажигал керосинку в редких, исключительных случаях. Освещением в зимовье служили березовые лучины.

Третьим и, возможно, главным недостатком, являлось отсутствие соли. Ее на лабазе осталось около десяти килограммов. Осенью Янис не пожалел посолить рыбу и мясо. Надеясь на отца и братьев, он использовал половину запасов и теперь был недоволен своей щедростью. Добычу можно было хранить в леднике без нее, позволяла минусовая температура. Снова пообещав себе быть еще экономнее, парень решил не подсаливать на Рогатой седловине солонец, как это делал отец в прошлом году. Каждую весну они привозили на лошадях два-три пуда: один забивали в землю, привлекая лосей, остатки уходили на рыбу и добытого зверя.

Добывать весной сохатого на солонце Янис не стал, незачем. В леднике хранилось еще половина туши прошлогоднего зверя и около тридцати килограммов рыбы. Сходив однажды на Рогатую седловину, юноша убедился, насколько активно лоси ходят на солонец. Ему не стоило труда в тот же вечер добыть одного из них, но решил оставить охоту до осени.

Больше всего думал о хлебе. Муки оставалось не так много – килограммов пять-шесть, полмешка сухарей. Он пек на сковороде три большие лепешки раз в неделю. Этого не хватало для полного насыщения, но делать нечего. При таком пайке муки едва ли могло хватить до осени. Чтобы как-то растянуть запасы, с начала лета стал печь по две лепешки. Надеялся на урожай зерновых и что посаженого овса хватит на долгую, холодную зиму.

Кончались жир и сало. Стоило подумать, чем их заменить. Рыбий жир заменял домашние продукты, но все же этого было недостаточно. Сожалел, что когда осенью свежевал лося, внутреннее сало отдавал собаке.

Жалкие остатки круп в мешочках брал и добавлял в супы редко, да и то понемногу – две-три ложки. Рис, пшено и перловка таяли на глазах и взять их негде.

Все же Янис не сетовал на судьбу. Он мог продолжать свое существование, несмотря ни на что. Ежедневные заботы в некоторой степени притупили чувство одиночества. Увлекая себя работой с утра до вечера, старался не думать о том, что происходит дома, не томился ожиданием, что кто-то придет к нему. Уходя из зимовья надолго, не оставлял записки родным. Понимал, что это ни к чему.

Он много, часто, надолго и далеко ходил по тайге. На отдельные путешествия затрачивал по пять-шесть дней. Излазил всю округу, стараясь найти людей, но поиски не дали результата. Было несколько случаев, когда на берегу Рыбной реки молодой охотник находил свежие кострища. Кто-то из рыбаков на лодках останавливался для ночевки или трапезы. Однако увидеть их воочию не представлялся случай. Выйти в деревню так и не решался – боялся.

Когда-то отец рассказывал, что на правом берегу Рыбной реки в тайге живут старообрядцы. Он сталкивался с ними, разговаривал, но недолго. Староверы на контакт с мирскими шли неохотно, увидев незнакомого человека, старались скрыться и место своего проживания держали в строгом секрете. Янис понимал, что для встречи с ними надо переправиться на ту сторону, приготовился к исполнению задуманного, собирался сделать плот. На поиски выделил две недели конца августа. И, возможно, нашел бы старообрядческое поселение в этом году, если бы не непредвиденные обстоятельства.

В тот день Янис ходил на осиновый хребет. Там, на старом пожарище, находились богатые плантации малины. Он заготавливал таежную ягоду на зиму, сушил под крышей в сенях зимовья на стеллажах, потом добавлял в чай. Малина в некоторой степени заменяла сахар и одновременно служила лекарством от простудных заболеваний.

Возвращаясь под вечер домой, склонившись под тяжестью торбы, он отвлекся на дорогу, смотрел под ноги и не сразу заметил перемены. Когда оказался неподалеку от избушки, вдруг почувствовал запах дыма. Испугавшись, остановился, поднял голову, увидел костер, а рядом – большой, бесформенный пень. Сорвал с плеча ружье, хотел броситься назад, в спасительную чащу, но, шокированный спокойным, властным голосом, задержался.

– Што встал, как сутунок? Ходи сюда! – махнул рукой он, подзывая к себе.

Большим пнем оказался здоровенный, заросший скомкавшимися волосами дядя. Спокойно восседая на кедровой чурке напротив двери с ножом в руке, он поедал из его котелка мясо.

– Не робей, я не кусаюсь, – продолжил незнакомец, и позвал второй раз: – Айда, садись подле.

Янис не мог противиться, шагнул к нему. В голове бултыхались кисельные мысли: кто это? Зачем он здесь? Как случилось, что не заметил издалека? Как назло, Елка где-то отстала позади…

Гость был высокого, около двух метров, роста. Широк в плечах. Сильные, длинные, жилистые руки напоминали корни лиственницы, корявые пальцы подобны картофельным царапкам. Толстые, мясистые пальцы, похожи на рябиновые сучки. Суровое, с кривой ухмылкой, лицо. Черные, сквозившие тяжестью, глубокие глаза, прямой, с горбинкой, нос, густая шевелюра и длинная, до груди, борода. Изрядно потрепанная, наспех залатанная суровыми нитками, одежда, и в частых заплатках бродни. Небольшая, тощая котомка около него, избитый от долгих переходов посох подсказывали, что мужик провел в тайге далеко не один день. Приставленный на расстоянии вытянутой руки справа к дереву карабин давал понять, что незнакомец готов к быстрым, решительным действиям. От голоса, поведения и настроения исходило видимое превосходство. Это Янис почувствовал сразу, когда подошел к нему.

Вместо приветствия мужик неторопливо встал с чурки, протянул к нему руку, быстро, с силой вырвал ружье, убрал за спину:

– Пущай покуда тут полежит, – и указал глазами напротив. – Што обомлел? Садись.

Как ни в чем ни бывало мужик грузно опустился назад и, накалывая ножом мясо, продолжил трапезу.

Янис снял со спины торбу, приставил к сеням, сел напротив. Мгновенно обезоруженный и угнетенный, он находился в оцепенении. Не зная, что сказать, с белым, как снег, лицом ждал.

– А ты тут, одначесь, неплохо пристроился! – неторопливо пережевывая мясо, заговорил незнакомец. – Изба вон ладная, продуктишки на лабазе, мясо-рыба в леднике. На первое время хватит, – усмехнулся, – сам ладил али как?

– Нет, – похолодевшим нутром наконец-то сказал первое слово Янис. – С отцом и братьями.

– Где они?

– На подходе… Сзади идут.

– А вот брехать нехорошо! – злобно сузив глаза, прошипел тот. – Один ты тут, я уже все просмотрел. Постеля одна, ложка. Мясо вон на одного. Давно проживаешь?

– С осени… – косо осматриваясь по сторонам, ответил Янис.

Только сейчас заметил, что мужик побывал в леднике, залез на лабаз и, вероятно, проверил все в зимовье. Его наглость вызывала бурю эмоций: таежники так не делают. Никто не имеет права проверять в тайге хозяйство охотника без разрешения хозяина. Однако и в этот раз промолчал.

– Прячешься, что ли? – равнодушно спросил чужак, нанизывая на конец ножа очередной кусок мяса и отправляя его в рот.

– Нет. Так просто, живу.

– У-у… – промычал в ответ мужик и усмехнулся. – Оно заметно. Кабы не рожь, – махнул головой в сторону посадок, – может, и поверил бы. Сразу видно, зимовать собираешься. Как зовут-то?

– Янис.

– У-у… – в удивлении поднял совиные брови тот. – Латыш, что ли? – И, дождавшись утвердительного ответа, в свою очередь представился: – А меня Климом зовут. Коли быть точнее – Клим-гора. Так меня везде кличут, кто знает. Слышал обо мне?

– Нет, – отрицательно покачал головой Янис.

– Ну и хорошо, что не слышал. Знать, до ваших мест слава еще не докатилась. Я ж ведь совсем не отсюда, а издалека… Пришел сюда старателям перышки пощипать. Золотишко умыкнуть, кого-то жизни лишить, – громко, зло засмеялся и дополнил. – Разбойник я. Душегуб!..

После признания Янис понял все. Нашлось объяснение своевольному, надменному поведению Клима-горы. Как полноправный хозяин он проверил запасы продуктов на лабазе, без спроса залез в ледник, просмотрел избушку. Парню стало страшно. Сердце забилось так медленно, будто хотело остановиться раньше времени.

Отец рассказывал истории гибели золотарей в тайге: ушли и не вернулись, редко кто находил тела убиенных. Старатели – народ угрюмый и молчаливый, тщательно скрывают от посторонних ушей богатые золотом места. Разыскать их в глухих дебрях непросто, но можно. По грязной воде в ручье или дыму костра с горы. А потом из кустов убить всех ради наживы. Вероятно, так и поступал Клим-гора и нисколько не скрывал от Яниса своих злодеяний.

– Што, спужался? – продолжал он и захохотал так, что откликнулось эхо из дальнего лога. – Вижу, побелел. Затряслись кишки-то. Вот так и мужички под ножом да стволом дрожат. В таку минуту родну бабу с детишками отдать могут, а уж самородки тем более. Да ты не бойся! Я тебя не больно убью, не заметишь. Ножичком меж ребер раз – и все тут. Только и успеешь увидеть, как ручка от ножа дрожит.

Доставая следующий кусок мяса, Клим ненадолго замолчал. Неторопливо просунул его на кончике ножа подальше в рот, прикрыв от удовольствия глаза, прожевав, продолжил:

– Давно я хорошо не кушал. Вторая неделя пошла, как от последних бергало тушенка кончилась, а тут ты на пути встретился, как раз вовремя. Задержусь я у тебя тут до осени. Думаю, продуктов хватит покуда, а потом дальше пойду. Посему сам посуди: зачем мне лишний рот нужен? К тому же рассказал я тебе про себя много, – усмехнулся, – а тебе этого слышать не надобно.

Янис – ни жив, ни мертв. Не знает, как поступить: броситься в тайгу, побежать – догонит; остаться на месте – зарежет. Как быть?

– А ты што же о пощаде не молишь? – продолжал издеваться тот. – Другие вон в таку минуту в грязи ползают, ноги целуют. Видно, ты не из той хлипкой закваски. Или не понимаешь своей кончины? Ну да ладно, нечего тут рассусоливать. Сейчас вот поем сытно, да потом буду тебя потихонечку убивать. Не люблю на пустой желудок резать. Уж больно на нервы крики действуют. А так поешь, и вроде легче, силы больше, ножичек сам в нутро лезет…

Клим-гора растянул губы в противной усмешке, будто прикидывая вес ножа, покрутил им в воздухе:

– Смотри какой: как воткнешь, так с той стороны всяко выходит, – довольно покачал головой. – Этот тесак мне от деда остался. Скоко он душ загубил – неведомо. Потом тятя промышлял с ним, теперь вот мне приходится. У нас вся семейка по крови такова. Зачем в земле ковыряться, руки-ноги морозить в студеной воде, спину горбатить, когда можно и так все взять?

С этими словами он запустил нож в котелок за мясом, долго выбирал кусок, наколол на кончик, потянул в широко открытый рот.

Непонятно, что послужило Янису толчком к спасению. Но он вдруг понял: жизнь или смерть! Сейчас или никогда.

Будто освобожденный из-под растаявшего снега упругий куст черемухи, он вскочил на ноги и на извороте, выпрямляясь в полный рост, что есть силы пнул правой ногой по рукояти ножа. Все произошло так неожиданно и быстро, что Клим-гора не успел поднять на него изумленного взгляда. Удерживаемый рукой нож от удара залетел ему в рот до середины.

Теряя равновесие, Клим, что раненый ворон, отчаянно замахал руками, повалился с чурки на спину. Задыхаясь, харкнул кровью, заревел диким зверем от боли. Торчавший изо рта нож мешал ему выдать полный крик ненависти. С окровавленных губ слетали гортанные хрюканья. Поняв, что случилось, он выдернул холодное оружие, собрался вскочить, но поздно, Янис оказался быстрее. Парень вырвал из чурки топор, размахнувшись, наотмашь ударил поднимавшегося врага острием в голову, вырубив кусок черепа.

Так и не поднявшись, Клим-гора осел назад, на землю, тупо уставился перед собой. Руки потянулись к голове, пальцы впились в открытый мозг. Издав страшный, хлюпающий рык, выплевывая изо рта глотки крови, он забился в судорогах, закатил глаза, вытянулся и, так и не выпустив пальцы из головы, затих. Янис еще какое-то время стоял над поверженным разбойником с занесенным топором. Потом осторожно опустил окровавленное оружие, понял, что Клим-гора мертв.

Не в силах стоять на слабых ногах, Янис присел на чурку. Со страхом смотрел, как с губ и головы стекает, слабея, алая кровь. Он еще не мог осознать, как все получилось. Когда понял, стало тошнить.

Прибежала Елка. Вздыбив на загривке шерсть, начала обнюхивать мертвеца, негромко зарычала. Он укорил ее:

– Где ж ты раньше была? Может, этого бы и не случилось…

Хотя сам не верил своим словам. Все могло быть гораздо хуже. Вряд ли Клим-гора оставил бы его в покое. Мог догнать в тайге или подкараулить где-то на тропе. Так или иначе, встреча все равно бы состоялась, и не факт, что в другой раз Янис остался бы жив. В таких случаях тайга не прощает ошибок: кто кого!

Хозяин вырыл неглубокую (мешал камень плитняк), по пояс, могилу метрах в двадцати наискосок от избушки, под большим кедром у ручья, подальше от посторонних глаз. Потом, взяв за ноги, перетащил закоченевшее тело, закопал вровень с землей, присыпал дерном. Вырезать крест не стал, на ноги накатил большой валун. Кто знает, может, у него есть сообщники, которые могут прийти в любой момент.

Похороны, если их таковыми можно было назвать, закончил поздно, начинало темнеть. Как будто помогая ему скрыть все следы, собрались черные тучи, пошел проливной дождь. Янис обрадовался, что смоет кровь и поднимет траву. Все еще находясь под впечатлением пережитого, сидя в темной избушке, с дрожью в теле прислушивался к каждому шороху за стенами зимовья. Ночь не спал, думал, что вот откроется дверь и в избу ввалится Клим-гора. Задремал, когда за окном начало отбеливать, а в лесу, под звуки утихающего дождя запели ранние птахи.

Проснулся поздно. В сумеречном лесу по листьям перезревшей травы едва слышно шелестел дождь. В такую погоду бродить по тайге не с руки: сыро, промозгло. Наскоро позавтракав, решил посмотреть вещи убитого. Вчера этого делать не стал, было поздно, да и не соответствовало состояние.

Прежде всего, при свете дня рассмотрел нож. Он был длинным и широким, закален из хорошего, прочного железа. Острое лезвие хорошо резало дерево, с одного взмаха можно перерубить сырую пихту толщиной с руку. По всем качествам это было отличное оружие для защиты от зверя, удобное в обращении. Его можно брать в дальние походы без топора, однако Янис не взял его себе в постоянное пользование. Во-первых, нож был слишком заметным и напоминал о его хозяине, во-вторых, по нему стекала кровь безвинно убитых старателей. Позже юноша закинул нож в реку и больше о нем никогда не вспоминал.

Другое дело – ружье Клим-горы. Кавалерийский карабин Янис видел у дядьки Михаила Вербицкого несколько раз, умел с ним обращаться и даже стрелял. В силу большой редкости и ценности, в их семье нарезного оружия не было. Хотя отец и старался приобрести через знакомых охотников, но не получалось. Теперь ему представился случай иметь его в наличии.

Сначала хотел выкинуть ствол в Безымянку так же как нож, но, подумав, отменил решение. Более скорострельный и дальнобойный, чем простое ружье, карабин мог пригодиться как в охоте, так и при защите. После вчерашнего случая Янис не был уверен, что вновь не явятся бродяги или разбойники. А то, что оружие ему досталось через смерть другого человека, старался не думать. Кто знал, что так случится? Возможно, наоборот, сегодня бы он лежал там, под кедром.

Осмотрев котомку убитого, нашел мешочек с патронами. Насчитал двадцать восемь штук россыпью и три полных обоймы. Еще пять патронов были в карабине: четыре в магазине и один в стволе. В общем счете получилось сорок восемь. Отбиться хватит.

Прежде чем брать и носить карабин с собой, тщательно соскоблил ножом все зарубки и насечки на прикладе, а потом обжег его над костром. Напильником сточил номер и метки на казне и стволе, после чего насек зубилом в незаметном месте на металле две буквы: ЯВ.

Вечером, прибирая котомку Клим-горы, обратил внимание, насколько она тяжела, но удовлетворил любопытство только утром. Когда вытряхнул содержимое на пол в зимовье, среди прочих вещей вывалился плотно завязанный мешок с песком. От увиденного Янис испытал прилив закипевшей крови к щеками и ладоням: там оказалось россыпное золото.

Его было много. Или это так ему казалось. Попробовав на вес, прикинул: около пуда или чуть больше: небольшие рыжеватые крупинки разнообразной формы. Самая большая из них – не больше ногтя, но и ее можно смело назвать маленьким самородком.

Янис никогда ранее не видел золото. В их семье занимались сельским хозяйством и таежным промыслом. Добывать благородный металл Вереды не умели, но много слышали о старательских методах. В Каменно-Горновке были люди, которые ранним летом исчезали в тайге и возвращались только к осени. О них гуляла слава как о золотоискателях. Он знал их в лицо. Это были обыкновенные мужики, носившие бороды, старые сапоги и заношенные одежды. Никто из них не славился достатком. Возвращаясь, они кутили пару недель, а потом, утихомирившись, становились угрюмыми и молчаливыми. Видно, не такой щедрой оказалась их добыча, как хотелось. Ходили слухи, что в лучшем случае удачливый золотарь-одиночка добывал за сезон около килограмма золота, не более. Вспоминая это, Янис со скорбью смотрел на добычу Клим-горы: сколько же надо загубить человеческих жизней, чтобы собрать такое количество крупинок?

Перебирая пальцами золото, парень не знал, что с ним делать. Понимал, что в его руках находится большое богатство, но определить его было некуда. Пока что решил спрятать до лучших времен – вдруг пригодится!

– Карауль!

Оставшиеся от убитого вещи охотник сжег на костре вместе с котомкой. Чтобы не осталось и следа от преступления, отдал бы многое, чтобы стереть из памяти это убийство.

Случай с Клим-горой как будто отрезвил Яниса. Все время скрываясь, проживая в тайге, он ждал возможного появления чужих людей, но не представлял, как будет защищать себя, если вдруг возникнет необходимость. Победив в схватке убийцу, парень задумался, как будет поступать в том или ином случае. Прежде всего, обдумал, что будет, если застанут в зимовье врасплох: его без труда арестуют милиционеры, убьют подобные Климу бандиты, или, что еще страшнее, подопрут дверь и сожгут живьем в избе. Чтобы этого не случилось, стараясь как-то обезопасить себя, он решил вывести из зимовья подземный ход.

На работу ушло больше месяца. Выкопав выше пояса канаву, Янис закрыл ее кругляком, сверху закложил дерном. Подземный ход начинался под нарами, в дальнем углу и заканчивался за пригорком в густых зарослях пихтача. Общая протяженность составила около семидесяти шагов. Этого было достаточно, чтобы незаметно скрыться от тех, кто пришел бы за его жизнью. Чтобы не застали врасплох или спящим, на двери зимовья закрепил прочный черемуховый засов, на ночь закрывал окно деревянной доской. На случай, если кто-то придет в избушку в его отсутствие, на крыше соорудил палку с вешкой. Уходя в тайгу, закрывал дверь, поднимал вешку. Если дверь открывалась, веревочка срывала ее из пазов, и та падала. Это был своеобразный условный знак, который можно видеть издалека как предупреждение об опасности.

С этого дня по тайге Янис стал ходить с карабином. Ружье держал в дупле кедра неподалеку от выхода из подземного хода и брал его только осенью, во время промысла пушного зверя.

В тот год так и не пошел на поиски старообрядцев – не хватило времени. Пока обустраивал средства защиты, созрел овес, подошла картошка. После уборки надо было ловить рыбу, добывать мясо, а потом поднимать ловушки, начинать охоту.

Однажды пересматривая записи и учет дней, с грустью заметил, что прошел год с того дня, как пришел сюда по наказу отца. Сколько оставалось жить здесь, не мог представить.

Следующие полгода прошли в обычных заботах. Янис охотился, готовил дрова, убирал снег, молол в ступе овес, выделывал шкурки добытых зверьков. Днем старался загрузить себя работой, чтобы сократить ночь. Это получалось неплохо. Вставая рано и укладываясь спать поздно, он не страдал бессонницей. Смирился с положением, относился ко всему спокойно, как будто жил так с младенческих лет. И все бы было ладно, если бы не сны.

Память периодически ворошила прошлое. Ему снились родной дом, отец, мать, братья и сестра, любимая девушка. От этого никуда не спрятаться, он был среди них: жил, работал, любил. Просыпаясь утром, он долго не мог собраться с мыслями.

Однажды заметил, что с каждым прожитым днем в тайге, все реже снилась деревня, родные, любимая девушка. Их заменили обычные переживания и проблемы, происходившие с ним здесь. Вот он ходит по лесу, проверяет ловушки, досадует на то, что сохатый порвал веревку и убежал от выстрела. Или возмущается, что на осиновой горке живут ранее невиданные, незнакомые птицы и животные, которых он никак не может выследить. Поймал себя на мысли, что дичает, становится подобен лесному зверю. Испугался этого, но изменить что-то было невозможно.

Убитый Клим-гора не снился ни разу. В первый вечер после случившегося Янис думал, что разбойник теперь не оставит его никогда, будет мучить кошмарами. Однако варнак всего лишь раз привиделся в другом образе: не страшным и агрессивным, а понурым и спокойным. Посмотрев на него усталыми, виноватыми глазами, он опустил голову, повернулся и ушел в тайгу. От этого видения Янис проснулся утром уверенным. Его не мучили угрызения совести за убийство человека. Понял, что Клим-гора не считает его виновным в содеянном преступлении, значит, за ним не было греха.

Весна тысяча девятьсот тридцать девятого года постучалась в дверь приятными хлопотами. В апреле Янис начал вырубку леса вокруг участка. Урожай прошлого года позволял увеличить площадь посевов в два раза. Из двенадцати лунок накопал в сентябре шесть ведер картошки. Клубни были на удивление большими и ядреными, сказывалась новая земля и тщательный уход. Не жалея себя, Янис часто полол огород, вырывая сорняки и траву. В лунках находилось по десять-двенадцать картофелин, самая маленькая – размером с кулак. Зимой Янис хранил его в зимовье в ямке под нарами, ревниво оберегая от мышей. За все время до весны позволил съесть около ведра картошки, понемногу добавляя ее в суп и мясо. В этот раз решил посадить имевшиеся пять ведер, для чего требовалось увеличить посадочные земли.

Двадцать три зернышка пшеницы дали полкружки семян. Он сохранил их все, хотел посадить, а осенью собрать уже не меньше литра ядреных зерен. Если так будет дальше, через два года можно есть свой хлеб.

Перетирая овес на камнях, парень позволял себе печь одну лепешку в неделю. Замешивал ее на воде, поджаривал в сковороде на внутреннем жиру добытого осенью сохатого. Мука кончилась в декабре, крупы еще раньше. Ржаные сухари вспоминались с наслаждением. Основной пищей служили мясо и рыба.

Сходить к Дальним горам, взять хоть часть муки и соли с лабаза Айвара Снигура думал давно, у него было для этого достаточно времени зимой, но он не хотел лыжами на снегу показывать дорогу к чужому зимовью. К тому же не пускала совесть: нельзя брать в тайге чужие продукты! Этот неписаный закон ему постоянно твердил отец: