Текст книги "Серебряный пояс"

Автор книги: Владимир Топилин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 34 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

От подобной мысли хозяйка лесов вновь и вновь бросалась на ненавистный сутунок, пытаясь освободиться как можно быстрее. Она рвала сильными когтями кряж, грызла дерево зубами, коротким рывком старалась порвать цепь, опять вытягивала на спине удавку. Но близкая, желанная свобода была где-то в стороне. Безвольный потаск холодно терпел удары и порывы зверя. Звонкая цепь надсмехалась над ее клыками. Прочная «гадюка» сдавливала шею и грудь старой медведицы все туже, с каждым рывком ограничивая ее дыхание.

Корявый сутунок подался силе, передвигался за зверем. Это дало матери цель: уйти и увести медвежат от этого места как можно дальше, в глушь, залом, густую чащу. Здесь она находилась на открытом, легкодоступном поражению месте. А вот там, спрятавшись, она неожиданно нападет на человека, когда охотник будет идти по ее следам.

Хозяйка тайги глухо рявкнула на отпрысков: «Следуйте за мной!» Испуганные дети мешками упали с дерева на землю, подскочили к матери. Медленно преодолевая тяжелые пяди леса, царская семья пораженно проследовала прочь от страшного места.

Каждый метр давался с огромным трудом. Корявый сутунок превратился в ненавистную кладь, от которой невозможно избавиться. Толстый обрубок с каждым метром становился тяжелее, был длинным, всегда за что-то цеплялся и не давал зверю хода. Обыкновенные кочки, кусты, камни, коряги, кусты стали врагами. Потаск тормозил злую мамашу. В слепой ярости жертва возвращалась назад, рвала могучими лапами предмет задержки, опять тянула за собой ненавистный чурбан. Было хуже, когда сутунок застревал между деревьев, тогда приходилось поднимать его лапами, вставать на ноги и какое-то расстояние переносить груз на чистое место. На это уходило много времени. Силы быстро покидали зверя.

Медведица часто останавливалась, отдыхала. Тяжелое, рвущееся дыхание вылетало из ее окровавленной пасти. Мутные глаза слепо смотрели на предмет ее скованного движения. Крючковатые лапы подрагивали от напряжения. Страшная гадюка-петля сдавливала плечи, шею, грудь. Звонкая цепь живым родником надсмехалась над ее бессилием. Корявый обрубок дерева словно довольный поросенок усмехался над бесполезными рывками пленницы.

Перепуганные медвежата находились рядом. Подрагивая от ужаса, они прижимались друг к другу, жалобно просили покровительства у обреченной матери. Они не понимали, что происходит, каждый из них воспринимал ее безумство, как дерзкую, смертельную борьбу с неведомым, диким существом, который был сильнее их. Детеныши надеялись, что вот сейчас все кончится. Сильная, могучая мама наконец-то победит в кровавой схватке, и они, как это было всегда, пойдут на вольные выпаса в густые кедровники, все в их семье будет хорошо, спокойно и размеренно, как вчера.

Неукротимая схватка растревожила время. Тихое, морозное утро уступило место праздному дню. Над вершиной одинокого гольца зависло яркое солнце. Чистый воздух наполнился свежим ветром воли. Живой мир тайги праздновал бал торжества жизни. Хмурый лес посвежел, наполнился многочисленным разговором пернатой братии. Где-то далеко, на вершине противоположного хребта, опять взвизгнул марал. Все шло как обычно. Только старая медведица, бесполезно путаясь в прочной паутине смерти, старалась спасти свое бренное существование.

Ответственность за своих детей придавала матери упорство и настойчивость. Невзирая на боль в теле, она вновь бросалась в жестокую схватку со смертью. Кедровый потаск крошился в щепу. Кованая цепь звенела от напряжения. Волосяная удавка натягивалась струной. Тяжелые камни с глухими ударами разлетались по сторонам. Трещали кусты и мелкая подсада. Последний путь медведицы был истерзан рваной землей, свежими метками раскрошившихся клыков на стволах деревьев, каплями крови. Было страшно представить, что будет с тем живым существом, что осмелилось встать на ее дороге.

Между тем это существо наступало на пятки. Отчаянная добыча все чаще вставала на дыбы, с шумом втягивала в себя свежий воздух, крутила головой, напрягала зрение в сторону далекой пади, слушала голос старого ворона. Все чувства подсказывали, что тот, кто устроил для нее ловушку, уже идет сюда и очень скоро будет на месте. На то, чтобы спрятаться, у хозяйки тайги оставалось слишком мало времени. Плотное нагромождение поваленных деревьев от шквального ветра было слишком далеко. Подсада молодого пихтача не спасала от взгляда человека. Надежное укрытие для нападения мог дать только тот огромный поваленный кедр. Чтобы спрятаться за ним, не оставляя следов, ей надо было идти на задних лапах, перетаскивая в передних потаск. Пусть охотник видит, что она ушла к вершине колодины. Потом умная медведица обойдет дерево, притаится в переплетениях вывернутых корней. Когда человек будет выискивать в траве отпечатки ее следов, у нее будет время и расстояние для одного верного, решающего прыжка.

Пуля для фузеи

Молочное утро разбило серую ночь. Кварцевый туман застил широкую долину непроглядной пылью. Мраморным бархатом остекленели пожухлые травы. Искристый иней сковал теплую землю колким хрусталем. Могучие кедры-великаны в ожидании предстоящей зимы склонили мохнатые шапки. Говорливый ручей притушил свою звонкую речь густыми водами. Холодный воздух задышал отрицательной температурой. Испуганная тишина нахохлилась на вершине невидимого хребта. Колкое эхо запуталось в сетях ранней осени.

Спит старательский прииск. После тяжелого трудового дня уставшие люди досматривают последние, тревожные сны. Суровым назиданием неизбежности молчат убогие, ветхие домики. Покатые крыши густо посыпаны соленой изморозью. Толстые стены полуземлянок надежно хранят хрупкое торжество жизни. Рядом, в примитивных, тесовых пристройках тяжело вздыхают домашние животные. Едва слышно пережевывает жвачку корова. Отгоняя покладистый сон, храпит лошадь.

В стороне от хозяйского двора, на границе тайги, под могучим кедром запоздало курится догорающий костерок. За ним лохматым комом бугрится медвежья шуба. С обеих сторон от дерева свернулись клубками остроухие собаки. Неподалеку, на полянке, приложив голову на согнутые колени, лежит гнедой конь.

Непонятно откуда, из глубины тумана, едва слышно заскрипел тягучий, визгливый голос. Чуткие лайки задергали ушами, разом вскинули головы. Каждая из них долго, напряженно втягивала носом воздух, крутила головой, ожидая повторного крика марала. Не дождавшись ответа, собаки успокоились, широко зевнули, высунув красные языки, вновь ткнулись носами себе в хвосты.

Гнедой жеребец медленно приподнял голову, встряхнул ушами, вытянул шею. Светлое утро пробудило в таежном иноходце легкий голод. Далекий предок диких гор – марал – подсказал собрату по копытам о перемене суток. Наступил час трапезы. Подчинившись природному инстинкту, конь подобрал под себя копыта, напружинился, легко подскочил на передних ногах, встал во весь рост, отряхнулся от росы, потянулся губами к траве. Зверовые лайки не придали его движениям должного внимания. Они привыкли к знакомым звукам. Только одна из них вздрогнула ушами, но тут же успокоилась.

Прошло еще немного времени. Неожиданно для всех послышался глухой стук. Скрипнула дверь. На улицу вышла хозяйка приземистой избы. Немолодая, средних лет женщина остановилась за порогом своего жилища, стала поправлять на голове волосы. Ее светлое, еще сонное лицо выражало тень предстоящей заботы: хозяйство, работа, дети. Женский день длиннее мужского. Еще минуту поколебавшись, прогоняя сон и дрему, сладко потянувшись, женщина пошла к поленнице с дровами.

Гнедой мерин, приветствуя человека, с шумом всхрапнул бархатными губами, прыгнул вперед стреноженными ногами, вновь опустил к земле голову. Собаки разом повернули головы в сторону человека, внимательно наблюдая за ее действиями.

За дымящимся костром зашевелилась медвежья шуба. Из глубины спальника налимом выскользнула сухая, жилистая рука, откинула полог обшлага. Вслед за этим, спонтанно раздирая заспанные веки, на свет выглянуло бородатое, серое, загрубевшее на ветрах и солнце лицо мужчины. Круто приподнявшись на локте, мужик смутно осмотрел окружающий мир, коротко удостоил вниманием собак, кормившегося мерина, женщину, разводившую костер, стат выбираться из теплого места.

– Доброго вам утречка, Анна Семеновна! – поприветствовал он женщину издали. – Что так не спится на зорьке ранней?

– И вам того же, Михаил Северьянович, – ответила хозяйка зимовья и опять горько вздохнула: – Так вот же, все привычка: коровушку доить, – и вдруг прислонила края платка к глазам. – А где же она, милая кормилица? Попала на когти зверю лютому! Нет моей Зореньки, задавил медведь окаянный… Такая уж кормилица была, ведерница! Как теперь жить, скажи, пожалуйста?!

– Это так, – поддерживая Анну, с горечью в голосе ответил Михаил. – Корову не вернешь. Все одно, как-то надо на золотишко другую покупать. А зверя, хозяюшка, мы накажем! Не переживай, теперь знаю, где он проживает! Спроворил я на него удавку. Ладно будет, день-два – и попадется. По одной тропе зверь ходит каждый день. Только вот…

– Что ж такое? – насторожилась Анна.

– Так не один он: матка с ребятишками. Придется грех на душу брать, иного выбора нет.

– Ты уж, Михаил, помоги горю нашему! А мы грех тот всем миром за тебя отмолим! Нет сил терпеть боле! Третью корову на прииске за лето задавил: как жить?! А коров-то всего пять было…

Скорбящая женщина говорила что-то еще, а сама тем временем разводила костер. Опытный медвежатник, краем уха прослушивая речь хозяйки, смотрел и слушал по сторонам, определяя погоду. К этому времени в природе произошли некоторые изменения. Обволакивающий туман над головой начал рассеиваться. Где-то в вышине проявились первые блики бирюзового, чистого, без единого облачка, неба. На невидимых хребтах зашумели деревья: первые лучи солнца прогоняли на запад холодный воздух. Со всех сторон слышались мягкие переливы пернатой братии. В недалеком кедровнике скрипели кедровки. Михаил Северьянович удовлетворенно потянулся: сегодня будет хороший день – «последние вздохи бабьего лета!». Скоро все изменится. На отрогах Таежного Сисима постоянный снег ложится в конце сентября. Надо торопиться. Как бы скорая зима не испортила карты.

Медвежатник глянул на собак. Те приподняли головы, приветствуя хозяина. Их поведение спокойно. Значит, там, на хребте, пока все нормально. Или восточный ветер уносит запахи в обратном направлении.

Михаил бодро выскочил из спальника, притопывая босыми ногами по ледяному зазимку, стал разводить свой костер. Хозяйка дома внимательно посмотрела в его сторону, недоуменно пожала плечами: зачем жечь два огня рядом? Впрочем, кто поймет Самойловых? Никто из их рода никогда ничего не попросит у других. Однако всегда выручат просящего. Три дня прошло, как Михаил приехал на лошади из Кузьмовки. Его приглашали жить в доме, он отказался: живет и спит под кедром. Звали обедать – у него свои продукты. Предлагали какую-то помощь, а он противится: «Что будет надо, сам спрошу». Вроде бы не старовер, обыкновенный промышленник, знаменитый на всю округу медвежатник, а в семье ведет свои законы, известные только тем, кто носит уважаемую фамилию Самойловых.

Михаил схватил котелок, босиком побежал по стеклянной от инея тропинке к речке, отбил забереги, набрал воды. Возвращаясь назад, он приостановил шаг, косо посмотрел на проголызину в тумане. Где-то там, над мутной вершиной кедрового хребта, одиноко завис черный ворон. Охотник удовлетворенно качнул головой: дело сделано!

Таежный прииск просыпался. В недалеких избах хлопали двери, стучали топоры, гремели котелки и ведра. Призывая хозяек к дойке, мычали оставшиеся в живых две коровы.

Встающее солнце растопило туман. Резкие горы оголили свои просторы девственной чистотой. С невысоких хребтов потянуло душистой нежностью первозданного утра. Аромат загулявшей осени застил долину головокружительной негой. Душистый, пьянящий кедровым орехом воздух, закуражился с прелью мокрых трав. Соленая роса превратилась в девичьи слезы. Пробудившаяся ото сна речка заговорила настойчивостью далеких странствий.

Из дома Шафрановых, что дальше к речке, вышла Наташа. На ходу заправляя под платок толстую, с девичью руку косу, схватила ведро, побежала за водой. Из-под длинной, ниже колен юбки засверкали пятки босых ног. Со стороны казалось, что Наташа не идет, а плывет над землей. Это было настолько необычно и впечатлительно, что Михаил под своим кедром, обалдев от красоты девушки, отставил в сторону кружку с чаем, вытянул шею гусем. Наталья, не замечая на себе пристального взгляда мужчины, быстро присела у воды, набрызгала на лицо и шею воды, умылась, вытерлась уголком платка. Несколько струй холодной воды просочились девушке на грудь. Вздыхая от резких ощущений, Наташа скрестила на упругой кофточке руки, присела на корточки, посмотрела себе под одежду, чему-то улыбнулась. В костре Михаила выстрелила головешка. Девушка повернулась и встретилась прямо со взглядом наблюдателя. Испуганные глаза стыдливо метнулись на землю. Лицо напиталось вечерним закатом. Наташа схватила ведро, быстро зачерпнула воды и, на ходу поприветствовав охотника, поспешила за угол дома.

Медвежатник довольно распушил бороду пятерней: хороша девка! Сок ягоды-малины! Как талина у воды, как береза на пригорке – красивая, гибкая, стройная! Больше шестидесяти лет прожил на свете Михаил Северьянович, многих женщин видел, но хозяйская Наташка привлекла его внимание. Эх, кабы сыны не были женаты, можно было и породниться с Пановыми. А младший, сорванец, еще не дорос: ныне тринадцать лет только стукнуло. Считай, на три года Натальи младше. Пока вырастет да дозреет, девка уже троих детей родить успеет. Что пусто говорить да думать? Она девка на выданье, гляди, не сегодня-завтра кто-то сватов зашлет. И на это у охотника есть свои доказательства.

Три ночи прожил Михаил Северьянович на Ивановском прииске. Не мог охотник отказать людскому горю, приехал по просьбе старателей выручить от зверя. Одолел медведь пакостный жителей Таежного Сисима. Три коровы задавил. По ночам около отвалов ходит. Собаки в тайгу боятся выйти, того и гляди, на людей начнет кидаться.

Для Михаила Самойлова медвежий промысел – дело всей жизни. С малых лет на берлоге да на падали с отцом зверя промышлял. К настоящему времени свой счет добытых медведей перевалил за седьмой десяток. Из них три шатуна. Охота на хозяина тайги всегда имела хороший доход: тут тебе и мясо, жир, желчь и шкура, за которую минусинские купцы давали неплохие деньги. В добавление к старательскому промыслу, золоту, соболям, кедровому ореху это выглядит более чем пристойно. Кедровый дом Самойловых на Кузьмовке люди знают далеко за границами уезда.

Много медведей перевидал мужчина на своем веку, хорошо знает повадки, привычки, характер зверя. Больше половины медвежатник добыл один. Однако был твердо уверен, что ходить всегда надо вдвоем. Нет, не имеет страха перед хищником опытный таежник, он остался где-то далеко позади, на втором десятке лет. Михаил Северьянович убежден в другом: как трудно ему придется в смертельном поединке, если в критическую минуту рядом не будет надежного, отважного товарища. А это мгновение, как упавшая кухта, может случиться в любой момент. И чаще всего тогда, когда ты его ждешь меньше всего.

В этот раз у Михаила нет надежного товарища. Так уж случилось, что в тот день, когда к нему с дурной вестью приехал нарочный из Сисима, сыны уехали в город с обозом. Кузьмовские мужики заняты на своих работах. У людей тайги сентябрь занят до последнего дня. Никто из надежных промысловиков не решился ехать за пятьдесят верст в тайгу, неизвестно на сколько дней. Сейчас любой час на учете. Пришлось охотнику седлать коня в одиночку. Не мог мужик отказать людям в лихой беде. Он надеялся найти помощника в опасном деле на прииске, в худшем случае бить зверя придется одному.

Найти пакостного медведя не составило большого труда. От места последней потаржнины, где десять дней назад была задавлена и съедена третья корова, Михаил быстро нашел жилище медведицы, которая постоянно ходила по одной тропе и ставила когтями метки на старой пихте. В остальном оставалось ожидать результата. Труднее было найти хорошего, надежного напарника.

Пока охотник готовил петлю на добычу, внимательно изучат людей небольшого старательского прииска. В артели пятнадцать домов, чуть больше сорока жителей. Из них семнадцать рабочих-старателей, остальные – женщины и дети. Половина всех мужиков – молодежь. Четверо не женатые. И все они ухлестывают за Шафрановой Наташкой. Да это и понятно. Наталья – девка видная, проворная, работящая, застенчивая. В старательских семьях есть еще четыре молодки, но на них никто из парней не смотрит. Идет борьба за совершенство. С мордобоем. Не далее как позавчера Михаил Северьянович наблюдал, как Ванька Панов с Лешкой Воеводиным кулаки друг о друга чесали.

Ивану Панову двадцать пять лет: кряжист, высок, вынослив, правдолюб. Всегда постоит за себя и за дело. В своем кругу парень достаточно смел. Только вот настолько ли, чтобы можно было взять его с собой в товарищи, бить зверя и не обмануться? Михаил повстречал на своем веку достаточно людей, которые на словах «пускали пыль», хорохорились, били себя в грудь, а потом, как медведь первый раз рыкнет, от страха не могли ноги передвинуть. Всякое бывает. У каждого человека свой характер. Выбрать хорошего напарника на охоту – дело сложное. Ошибиться в таком деле равносильно смерти.

Третий день присматривается Михаил к Ивану Панову. В работе на колоде (приспособление для промывки золота), с лопатой в руках, в шурфах и под крепежным лесом парню цены нет. Однако не работой проверяется смелость характера. Здоровые, сильные, работящие мужики иной раз оказываются такими трусами, которым нет доброго слова памяти. А вот в отношении к своей любви все и проявляется. Лешка Воеводин – конь-голова, считай, на четверть Ваньки выше, кулаком оглоблю перешибает. А вот посмотри, не испугался Ванька своего соперника, выстоял кулачный бой за Наташку, хотя и получил неплохо, носит незрелую шишку под глазом. Но все едино, не отступается от девки. Здесь можно и поверить парню, взять его с собой зверя промышлять. И все же неплохо бы сделать еще одну проверку: спросить у Наташки, верит ли она парню?

Михаил Северьянович допил чай, проглотил последний кусок вяленой медвежатины, довольный потянулся за трубочкой. Хорошо добрым утром после вкусного завтрака выкурить три понюшки табака! Язык вяжется, поговорить охота. Да и как раз надо. Затянулся мужик крепким самосадом до слез в глазах, растянул на губах блаженную улыбку: самое время пришло! Поймал момент промышленник, когда рядом не осталось лишних ушей, негромко позвал:

– Слухай, Наташка! Подойди, дочка, на минутку!

У девушки от неожиданности из рук выпала чашка.

– Что такое, дядя Михаил? Может, кружку молока парного налить?

А у самой – сердечко в груди синичкой бьется. Покраснела перезревшей кислицей. Поняла, что Михаил про Ивана спрашивать будет.

Да и вообще Самойловы люди тихие, неразговорчивые, знаменитые, уважаемые. Один лишь прямой, строгий взгляд медвежатника приводит любую женщину в робость. А что говорить про девушку?

Налила Наташа из крынки в берестяную кружку молока, запахнула плотнее на груди телогрейку, осторожно пошла к зовущему под кедр. Михаил встретил ее с довольной улыбкой. Однако в глазах его виделось напряжение. Понятно, что хотел спросить о чем-то серьезном.

Встала Наташа рядом, протянула кружку и тут же хотела убежать назад. Чувствует девушка, что боится Михаила. В груди воздуха не хватает, руки подрагивают мелкой дрожью. Но медвежатник невозмутимо остановил ее, пыхнул дымом в костер, указал глазами:

– Сядь подле, спросить что хочу.

Собеседница робко присела на край медвежьего спальника, опустила глаза на кедровый корень, от волнения закрутила в руках косу.

– Что, душегрейка-то не с твоего плеча? – продолжил Михаил.

– Моя… – не понимая, к чему он клонит, удивилась Наташа. – Сама шила. Специально на зиму. Больше – всегда теплее, в морозы можно еще одну кофточку надеть.

– Это правильно, – довольно подтвердил промысловик и тут же неожиданно, как будто одним взмахом топора срубив застоявшуюся сушину, спросил: – А что, Ваньку-то крепко любишь?!

– Что это вы, дядя Миша? – вздрогнула девушка и еще больше покраснела. – Какого такого Ваньку? Не люблю я его вовсе… так-просто…

– Ладно, успокойся, – довольно улыбнулся Михаил. – Мне до вашей любви дела нет. Любовь – это дело хорошее, когда по сердцу, любитесь себе на здоровье! Ты мне вот про что скажи, другое интересно, – здесь медвежатник сделал многозначительную паузу, выдержал момент, а когда понял, что Наташа готова высказать самое сокровенное, негромко продолжил: – Веришь ли ты Ваньке, как самой себе?

Наташа – ни жива ни мертва! Затаила дыхание, сердечко приостановилось. Девушка еще ниже опустила голову, потом вдруг выпрямилась:

– Верю!

– Думаешь, что не бросит, когда плохо будет?!

– Да.

– А что, вынесет он тебя из тайги на руках, когда хворая будешь? – пробивая узким взглядом глаза девушки, задел за живое Михаил.

– Вынесет! – без тени сомнения ответила девушка.

– Вот и ладно, – довольно затягиваясь дымом, отклонился охотник. – Теперича можешь идти. Только нет, постой, – повелительным тоном, от которого Наташа никак не могла отказаться, приказал Михаил. – Сымай душегрейку. Она мне надень сгодится. А ты до вечера у костра не замерзнешь. Вон, солнышко опростоволосилось, тепло будет.

Наташа послушно сняла с плеч одежку, протянула Михаилу. Тот бережно принял телогрейку, положил себе за спину, равнодушно махнул рукой:

– Шагай!

Прежде чем уйти, Наташа какое-то время колебалась, потом спросила:

– Зачем все это, дядя Михаил?

– Нудыть твою… Не женское это дело – все знать. Потом увидишь, – понизил голос медвежатник и отвернулся в сторону.

Наташа ушла к своему костру. Михаил выбил трубочку о корень кедра, стал обувать на ноги походные чуни: пора! Рядом зачихали носами взволнованные собаки. В какой-то момент зверовые кобели взвизгивали, выпрашивая волю, однако Михаил осадил своих верных помощников:

– Сидите пока, не время.

Послушные лайки, недовольно вытягивая поводки, закрутились, но тут же, присмирев, присели.

Анна Семеновна разбудила мужиков на завтрак. Первым из дома вскочил Иван. Припрыгивая по холодной росе босыми ногами, парень закрутил головой, увидел Наташу, сделал едва заметный знак приветствия. Затем, изображая ретивого иноходца, высоко поднимая колени, убежал в тайгу, потом – на речку. Назад он вернулся через несколько минут, бодрый, здоровый, умытый. Ожидая, пока глава семейства Пановых, Григорий Феоктистович, первым сядет за летний стол, Иван присел на чурку около костра.

Завтрак Пановых был недолгим, но сытным. Тяжела старательская доля. Целый день с кайлом да лопатой: не полопаешь – не потопаешь. Самая лучшая еда с утра – густая каша с мясом. Иначе до обеда не доживешь. Звали и Михаила, но тот скромно отказался, ожидая, когда закончится трапеза.

После завтрака все мужики собрались под кедром на пятиминутную планерку. Кто-то собирался выкурить понюшку табака. Другие просто с интересом ждали, что сегодня будет делать медвежатник. От соседних домов пришли соседи-старатели (женщинам присутствовать в мужских разговорах возбранялось). Когда все расселись по кругу, Михаил не полез за словом в карман. Хитро прищурив глаза, он пошел в открытую:

– Григорий! Мне сегодня на день твой Ванька нужен. С конем.

– Что, думаешь медведя бить?

– Думаю.

– А попался ли? А как зря парня в хребет сгоняешь? Ныне каждый час на учете. В Сдвиженье постоянный снег выпадет, не растает, а мы только что на жилку наткнулись.

– Это не беда. Отработает Ванька завтра за двоих.

– Может, кого другого, кто норовистее? Мой Иван всего двух медведев убил. И то случайно, да маленьких. А тут дело такое… Вон, Микишка Лавренов пять штук в петельку спроворил. Ныне за лето двух зверей поймал, весь прииск кормил. Его возьми! А мой сынка не способен на это дело.

– Способен! Еще как способен! – не отступал от своего Михаил. – А что Микишка? Он специально таких медведев ловит: на шкуру ляжешь, ноги и голова не укладываются. Не медведи, а собаки. Он ить специально, муравьятников по следам ищет, которые за пряслами по помойкам шастают. А тут, друг ты мой, у медведицы след, как сковородка. Может так расчесать – голова отлетит. Ну, так что? Каков твой ответ?

– Что спрашиваешь? Знаешь, что не откажу: что попросишь, все будет! Пусть идет и коня берет, – сурово заверил Григорий Феоктистович и почесал пушистую бороду. – Может, еще что надо? Говори, пока мы все здесь.

– Ну, это понятно. Пусть нож возьмет, топор.

– Нож есть. Топор пусть мой возьмет. Тот, что средний, с длинной ручкой.

– Ружье надо. Так, на всякий случай, – наморщил лоб Михаил.

– А вот с ружьем-то накладка будет.

– Что так?

– Ружье-то есть! Не такое, как у тебя, – Григорий Феоктистович с уважением посмотрел на двухствольный штуцер медвежатника. – Но все же… Одноствольное, шомпольное, старое. На весь прииск – одна фузея. Да вот беда, порох есть, свинчатки нет. Две недели назад Ванька последнего глухаря из-под собаки снял. Ни дроби, ни пуль.

– Эх, тоже мне проблему нашел! – усмехнулся Михаил. – Что, не знаешь, как пулю сотворить?

– Как сотворить? – не понял Григорий. – Только что из твоих пуль новые налить? У тебя, однако, шестнадцатый калибр будет. А наша-то фузея восьмого! В нашу одну как раз две твоих войдут.

– Зачем переливать? – загадочно смеется Михаил. – Вы-то здесь, в Сисиме, чем занимаетесь?

– Так, золотишко моем, – не понимая, к чему клонит медвежатник, за всех ответил дед Павел Казанцев.

– Во! – Михаил торжественно поднял палец вверх. Золото моете! Небось самородки попадаются?!

Среди старателей воцарилась тишина. Мужики еще не поняли причины расспросов, переглянулись.

– Дык, как без них-то? – смущаясь, за всех ответил отец Натальи, Шафранов Павел. – Попадаются иногда.

– Нежли под пулю подходящего самородка не будет? – прищурив глаза, засмеялся Михаил.

– Это же какой самородок на одну пулю надо? – наморщил лоб Мамаев Иван.

– Ни много ни мало – десять золотников[1]1
  1 золотник – 4,12 грамма.


[Закрыть]. В самый раз будет! – тут же ответил Михаил. – Или чуток меньше.

Товарищи опять переглянулись: ну и дела! Это же сорок граммов с лишним! Найти подходящий самородок можно, в общей суме что-то есть, за лето много земли перемыто. Для общего дела ничего не жалко, лишь бы медведя убить. А зверя убить обязательно надо. Иначе скоро в тайгу не выйдешь, людей жрать будет, бабы за дровами ходить боятся. Шафранов Павел задвинул шапку на затылок:

– А что, если несколько малых кусков в ствол забить, как картечь? Ладно ли будет?

– Может, и ладно, – приглаживая бороду, ответил Михаил. – Да только общим куском, одной пулькой останавливающий эффект сильнее. Здесь еще надо прикинуть: болевой шок от удара надежнее. Да и кости ломать надо. Пуля-то, она любую кость разломает. А картечь не всякую!

– Что, мужики? – переглядываясь между собой, наперебой заговорили старатели. – Однако надо посмотреть в общем котле подходящий самородок, – и к Григорию Феоктистовичу: – Что, старшина, есть у нас такой кусок?

– Смотреть надо! – на правах главного на прииске степенно ответил Григорий Панов и закрутил головой по сторонам. – Ванька! Ходи сюда, дело есть!

Иван в это время запрягал коня: не в его правах участвовать в разговорах старших. Тем не менее на зов отца отреагировал быстро, привязал Гнедка к пряслам, поспешил под кедр.

– Пойдешь сегодня с Михаилом Северьяновичем медмедя бить, – сказал, как отрезал, отец.

– А кто на бутаре будет? – удивленно развел руками сын.

– Не твое дело, – в приказном порядке загремел властный начальник артели. – Собирайся! Гнедка под седло! Да сначала принеси из колбы тот самородок. Ну, что на той неделе отмыли.

Иван ушел, но вернулся очень быстро. Он принес в своей ладони продолговатый, корявой формы камень тусклого цвета поздних жаркое – золотой самородок, передал его отцу. Тот, в свою очередь приподняв его на всеобщее обозрение, подержал на открытой руке, передал Михаилу:

– Хватит ли?

– Не знаю, – осматривая камень со всех сторон, ответил медвежатник. – Надыть сначала на обушке обстучать… подправить.

Кто-то из мужиков принес топор, горный молоток. Михаил воткнул жало в чурку, положил золото на железный затылок, стал стучать по нему молоточком, придавая округлую форму. По его спокойствию на лице, равнодушию, уверенности, с какой он выкатывал золотую пулю, можно было догадаться, что подобное изделие мастеру уже приходилось делать. Возможно, не единожды.

Очень скоро под ударами молотка отталкивающего вида камень принял правильную форму увесистого шарика желтого цвета. Медвежатник сделал еще несколько осторожных, правильных ударов, взял золотую пулю пальцами, показал всем и, передавая Григорию, удовлетворенно заключил:

– Готово! Может, немного больше, чем надо, но это даже лучше, с натягом по стволу пойдет!

– Эхма! Хороша котлетка! Однако зверю урон немалый предоставит, если ладно направить, – соглашаясь с ним, подтвердил Григорий и, нахмурив брови, наказал сыну: – Бей по костям, чтобы навылет не прошла. Потом спрошу! Не будет золота – вдвойне отработаешь. Ночью!

Иван согласно кивнул головой: понял! А сам подумал: «Куда лучше стрелять? Ладно, потом у дядьки Михаила по дороге спрошу».

Тут же принесли фузею: старое, длинное, курковое, с граненым стволом, ружье. Возможно, с ним сам Кутузов гонял французов в 1812 году под Москвой. Но для своего ветхого, преклонно-досточтимого возраста фузея выглядела очень даже неплохо. Потому что находилось в хороших руках. Григорий высыпал из мешочка на ладонь горсть черного пороха, прикинул взглядом, посмотрел на мужиков:

– Хватит ли?

– Зело борзо! – подхватил Тишка Косолапов. – Добавь еще жменьку, чтоб с пулей зараз душа вылетела!

– У тебя все так. Сам мал, как заяц, а баба Лушка – конь на телеге не увезет! – урезонил его Григорий.

Старатели засмеялись. Тишка вспыхнул:

– Завидуешь? Зато все мое!

Засыпали в ствол порох. Сверху шомполом затрамбовали пучок еловой бороды. На нее забили пулю. На пенек шептала намазали липкой, пихтовой смолы, налепили капсюль. Григорий потянул ремень ружья – крепкий, не порвется, передал фузею сыну:

– Смотри у меня, не подведи!

Анна Семеновна, узнав, что сына собирают на медвежью охоту, тут же побелела:

– Как так? Да он только два раза медмедя видел…

– Но! Ты мне еще! – загремел грозным голосом Григорий. – Мужику двадцать пять годов, картошка в штанах переросла! А ты ему – указ! Соску в дорогу дай!