Текст книги "Серебряный пояс"

Автор книги: Владимир Топилин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 34 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

В этот день Святых Покровов Пресвятой Богородицы отец Петр не изменил своему постоянству, пребывал в указанном месте в добром здравии и прекрасном расположении духа. Добравшись с караваном до прииска поздним вечером, несмотря на глубокую усталость, представитель церкви не замедлил проследовать к дому старого доброго знакомого деда Ворогова, у которого останавливался всегда, когда здесь бывал. Старый пасечник на время встречи с представителем духовного света всегда имел отменную медовуху, был рад приходу дорогого гостя, который всякий раз отпускал ему возможные грехи и освящал немудреное хозяйство.

По хлопотному состоянию и бордовому, под цвет сока малины, лицу было понятно, что праздничное утро для отца Петра началось удачно. Усугубив добрый штоф медового настоя во благо процветания приусадебного хозяйства деда Ворогова, представитель церкви степенно стоял в мезонине дома купца Подсосова. Важно оправляя длиннополую рясу, отец Петр терпеливо ожидал приближения людского шествия к маленькой площади. Во избежание несвоевременного расстройства вестибулярного аппарата в голове сибирского соловья с боку под руку его поддерживал Мишка Стелькин. Под балконом у крыльца, при параде, ровным строем замерли помощники и стрелки. На некотором расстоянии от крыльца, чтобы лучше видеть отца Петра, в уважительном поклоне склонило головы престарелое население старательского прииска. Добродушные старушки и верующие старцы то и дело осеняли себя крестами, шептали молитвы, покрикивали на неразумных ребятишек, снующих под ногами. Когда веселые толпы старателей приблизились на расстояние поучительного ворчания, пожилые люди дружно обратили строгие взгляды к идущим, угрожая, взмахнули сухими кулачками:

– Замолчь, гуляки! Ишь, расхохотались! Первым делом службу стоять надо, а потом праздник прославлять!

Разом умолкла музыка. Гармонисты, разминая замерзшие пальцы, убрали инструменты под полы полушубков. Будто по команде умолкли шутки и смех. На суровые лица старателей легла должная дань уважения. Богобоязненные люди тайги предались глубокому, благодушному настроению Единой Веры. Женщины тут же сменили пестрые платки на черные. Бородатые мужики сняли головные уборы.

Разрозненные группы образовали единую, плотную толпу. Смолкли скрипучие шаги. Слилось горячее дыхание. Вытянулись в карауле служивые люди. Игривые дети прижались к родителям. В ожидании священнодействия народ обратил все внимание на мезонин.

Ожидая полной тишины, Петр какое-то время сурово смотрел сверху вниз на страждущих. С достоинством, оценивая главную минуту, он переживал триумф своего назначения. Где-то там, в далеком, уездном Минусинске, он был простым дьячком. Здесь же его почитали как Бога. И было в этом почтении торжественное облегчение. Пусть там, в стенах святой церкви, его признавали не больше чем грешником во хмелю. Здесь же он чувствовал себя первым человеком.

Пришло время. Свершилась главная минута. Глубоко вздохнув полной грудью, дьякон Петр стал читать Заутреню. Поразительно тонкий, высокий голос взлетел к вершинам высоких гор. Мерзлая тайга, пробудившись от необычного звука, ответила скорым эхом. Заснеженная долина выстрелила волнующим душу наветом.

Побелели и тут же покраснели лица старателей. Духовная благодать наполнила их сердца. Каждому показалось, что призывный голос взлетел до небес и опустился на землю с Божьей Матерью. Томительная нега наполнила сознание верующих. Вот она, та минута, ради которой стоило жить, существовать, работать, бороться с суровыми условиями сибирской природы! Думать, представлять, ждать, верить в духовные силы! Страдать, молиться, терпеливо грезить мечтой о том, что он не забыт в этом глухом, диком краю силами свыше! И никто из них сейчас не помнит, как злой зверь загубил единственную кормилицу – коровушку. Как семья голодала зимой до черемши. Кто из мужиков не вернулся из тайги. Как теперь существовать многодетной семье без отца-кормильца. Почему на далеких, баснословно богатых золотых приисках человек живет без хлеба, спит на деревянных нарах и ходит в залатанной, перештопанной одежде и рваных чунях.

Канули в прошлое слезы о неизбежной бедности. Растворились матовой дымкой ежедневные трудности противостояния с холодом, голодом, борьбой со снегом, водой. Неизвестно, как сократилось бесконечное расстояние между миром цивилизации и дикой, глухой тайгой. Оттаяло сердце, согрелась душа, просветлел разум: вот оно, счастье земное! Нет, не забыты люди Богом! Помнит Святой Дух о детях своих! Значит, ради этого стоило терпеть, страдать и надеяться! Все было не зря! Во благо этого стоило жить!

Долго длилась служба. По-осеннему холодное солнце осветило гору напротив. Взбудораженные от незнакомого голоса дьякона Петра приисковые собаки осипли от хриплого лая. Престарелые люди устали от частых, низких поклонов. Крепкие на руку бородатые старатели все реже прилагали пальцы ко лбу. Испуганные непривычным торжеством дети разбежались по закоулкам на игрища. А дьякону Петру все нипочем! За одной молитвой следует другая, вспоминая и прославляя Святых Духов. Может, прочитал бы на память дьякон Петр весь Молитвослов от начала до конца, да Мишка Стелькин устал стоять рядом, ткнул дьякона в бок кулаком, зашептал на ухо:

– Будя! Разошелся… В церкви столько не ноют!

Петр оборвал песнопение на полуслове, перекрестил троекратно все стороны света, благословил собравшихся, призвал братьев и сестер к Единой Вере во Христа. На том и закончилась первоначальная часть церемонии.

Переставляя плохо слушающиеся ноги, в сопровождении Мишки сошел дьякон по крутой лестнице в дом, а потом на крыльцо. Народ ринулся целовать руку избраннику Господнему и отдать последние сбережения во благо процветания церкви:

– Не побрезгуй, батюшка! Прими от раба Божьего на освящение храма Господнего!

Дьякон Петр не брезговал. Подавая правую руку для поцелуя и благословения, левой собирал в суму золотой песочек, желтые самородки, серебряные кольца, сережки, царские червонцы. Было непонятно, откуда у прихожан подобные сбережения. Однако раздумывать было некогда, да и незачем. Если человек дает от сердца, значит все во благо!

Мишка Стелькин рядом стоит, хитрым взглядом все подмечает. Вон, бабка Прозариха самородок на полпальца дала. Прищурил Мишка глаза в гневе: откуда? Значит, у нее в запасниках еще золото на черный день имеется: «Хитра, старая карга! Все плачет, что есть да обуть нечего… А какой куш отвалила во искупление грехов! Лучше бы в лавку принесла. Нет, в следующий раз не дам в долг крупы и материи. Пусть хоть с голоду помирает!». И так с каждым, кто, не таясь, подает последние сбережения дьякону.

По окончании службы наступила вторая, не менее ответственная часть собрания. Столпились бородатые старатели у крыльца казенного дома. Ждут, когда начнут фамилии выкрикивать.

Вот двери широко распахнулись. В проходе появилась взъерошенная голова вестового:

– Панов Григорий, заходи!

В толпе старателей пронесся волнующий душу шепот: началось! Уважительно расступившись, мужики пропустили старшего прииска вперед:

– Давай, Григорий Феоктистович! В добрый час!

– Мешок прихватил? А у него карманы большие… – послышались вслед обязательные шутки, после чего многие полезли в карманы за трубочками.

Оправив пышную бороду, обив сапоги от снега, Григорий снял с головы картуз, распахнул дверь, вошел в дом, первым делом перекрестился на образа в углу. Перед ним в большом зале – длинный стол. За столом Мишка Стелькин. Справа от него писарь, слева расторопные вестовые.

По бокам, у стен избы, внимательно наблюдая за процессом, на лавках сидят служивые люди – казаки. Финансовый процесс – дело государственной важности! Верные присяге, Царю и Отечеству казаки имеют строгое предписание губернатора: «В случае непредвиденных обстоятельств в защиту финансовых интересов стрелять без предупреждения!». Доверенная отряду огромная сумма денег – не мешок с овсом. Каждый из них до росписи головой несет ответственность за золото и старательский расчет.

– Проходи, Григорий Феоктистович! – вставая из-за стола, с тонкой улыбкой на губах протянул руку Мишка Стелькин. – Присаживайся! – указал на стул перед столом и заискивающее: – С удачным промыслом вас, уважаемый Григорий Феоктистович!

Мужчина поправил полы полушубка, сел на указанное место, привычно закинул ногу на ногу. Знает уважаемый старатель себе цену! Сейчас он – не меньше, как министр золотопромышленности Сибири. Не будь его и сотен таких же старателей, людей тайги, быть Мишке где-нибудь конюхом в обозе. Понимает Григорий, что завтра Мишка будет разговаривать с ним по-другому, свысока, по-хозяйски. А сегодня – его день! Во все времена миром правят только деньги. У кого они есть, имеет влияние. Так хоть один раз в году стоит почувствовать себя человеком!

Стараясь задобрить бергало разговором, Мишка льстиво расспрашивает его о делах, будущих планах, просит совета. Хочет коварная росомаха выведать у старателя о настоящем положении дел насисимских приисках. Золото, что привезла старательская артель из тайги, имеет завидную стоимость и высокую пробу. Поэтому хочет прибрать хитрец золотые жилы к своим рукам.

Однако Григорий не дегтем мазан. Он в ответе за мужиков и их семьи. Не даст коварной росомахе положительный ответ. Он хорошо помнит прошлую подлость Мишки, как тот подмял под себя недалекие чибижекские прииски, а обманутых бергало разогнал по далеким, диким уголкам тайги.

Чувствует мужик: не получается разговора с Григорием. Глаза горят злостью: «Эх, напоить бы тебя, тварь, развязать язык, как это бывает!». Да только не пьет Григорий вино на людях, умеет хранить тайну в бороде. Слишком дорого, ценой человеческих жизней, лишения, голода, холода досталась большая тайна старательской артели. Значит, и знать ее проходимцам да хапугам не следует.

Еще какое-то время пообщавшись с Григорием, «хозяин» сдался, но затаил зло: «Может, удастся кого-нибудь другого напоить… Эх, стойкий ты кремень, Григорий Феоктистович. Однако запомню я этот день!».

– Что же, знать, сейчас будем расчет вести, – продолжая играть словами, наконец-то сдался Мишка и обратился к писарю: – Сколько там за сезон намыто?

Писарь негромко назвал положенную работнику сумму, дрожащими руками протянул бумагу и перо для подписи. Старатель, не раздумывая, поставил в указанном месте букву П и крестик. Так было всегда, много лет, с тех пор, как малым юнцом он впервые расписался за добытое золото. Неграмотный Григорий. Не довелось ему изучить алфавит много лет назад. Теперь, вероятно, уже и не придется.

Принял писарь бумагу назад, качнул головой: все в порядке! Мишка достал из-за стола плотный мешок, считая, стал выкладывать перед Григорием пачки денег. У писаря при виде горки желанных бумажек волосы от жадности зашевелились, а у Мишки ладони потом покрылись.

Давит делопроизводителей жаба: «Эх, прибрать бы прииск к своим рукам! Тогда можно свое небольшое дело в уездном городе открыть». Но как?! Чтобы заработать такие суммы, надо в земле ковыряться, трудом горбатиться. А сейчас как-то обмануть нельзя. Вон они, независимые лица, рядом сидят. Стоит кому-то из старателей возмутиться какому-то подвоху, Мишка Стелькин покроется потом от страха.

Казаки внимательно смотрят за расчетом. Золотоскупка – дело государственной важности, долга, чести, достоинства. Для этого мероприятия отобраны бойцы с чистой совестью. Подкупить кого-то из них невозможно. Десятник Карабаев в ответе за каждого из своих подчиненных, лично набирал в отряд достойных, сильных, отважных молодцов. Отличные стрелки, лихие наездники прошли долгую школу охранного дела. Любой из них ночью из карабина гасит пламя свечи на расстоянии пятидесяти шагов. На скаку разрубает шашкой помидор размером с кулак. И никогда не возьмет из перевозимой казны грамм золота или завалявшийся рубль.

Карабаевцы. Так зовут отряд казаков из десяти человек. В этом слове дань уважения, степень восхищения и неподдельный страх. Все, что связано с карабаевцами, опутано паутиной таинственности. Никто не знает, как и когда они передвигаются по таежным тропам. Но всегда знают, что порученное дело будет исполнено точно и в срок.

Пять дней назад казаки приняли от Мишки Стелькина старательское золото. А сегодня рано утром, как ни в чем не бывало, доставили из уездного города деньги. Так было на протяжении последних десяти лет. За все это время на карабаевцев не было нападения. А со стороны старателей ни одного упрека. В народе о карабаевцах ходят удивительные слухи и байки. Несколько лет назад на Амыльских приисках казаки едва не забили до смерти нагайками управляющего за то, что последний подсунул старателю при расчете фальшивую десятку. В другой раз в тайге казаки услышали крик женщины, которую пытались насиловать захожие бродяги. Говорят, тела несчастных висельников потом долго раскачивались на кедрах у тропы.

Боятся карабаевцев делопроизводители, как черт ладана. Боится Мишка Стелькин десятника Карабаева, как пятка огня. Прошли времена, когда при взвешивании золота на весах под чашку можно было незаметно прилепить магнит. А при выплате денег подвыпившему бергало ловко скрутить в пальцах достойную купюру. Как ни пытался приказчик стать десятнику другом и товарищем, всегда видел перед лицом своим огромный, увесистый кулак. Поэтому и крестится в страхе Мишка, когда неизвестно откуда бесшумно, будто на крыльях, у крыльца дома Подсосова появляются десять строгих, статных всадников: «Спаси, сохрани, пронеси душу мою грешную! Принесла нелегкая!».

Недолго приставал с расспросами к Григорию Панову Мишка Стелькин. Когда понял, что разговора о сисимских приисках не будет, подавленно спросил:

– А что делать с долей погибшего Тимофея Калягина?

– Не погибшего, а пропавшего, – сухо осадил его Григорий и, вставая, добавил: – Деньги отдай жене.

Вышел Григорий Феоктистович на улицу, довольно похлопал себя по карману, подмигнул товарищам:

– Неплохо ныне получилось!

За спиной раздался писклявый голос вестового:

– Следующий! Казанцев Павел, заходи!

Гуляй, старатель

Получит старатель деньги – на крыльце его ждет жена. Крепко ухватив мужа за руку, супруга тянет его в сторону: отдай деньги или пошли домой! Причина тому – Закон людей тайги. Как получил старатель барыш за золото, надо обязательно посетить питейное заведение, выпить чарку-другую вина, обсудить с товарищами прошедший сезон. Крепка старательская рука, как кремень, да слаб язык истосковавшейся души. Наскучавшись в тайге, сердце бергало требует праздника. Полгода с кайлой да лопатой делают человека молчуном: когда работаешь – не до разговоров! А когда наступят Покрова, вот где воля! Окончание работ – перелом житейских проблем. Чувствует мужик в кармане заработанные деньги, знает, что завтра не надо спускаться в шурф. Значит, можно расслабиться день, другой, третий.

Не каждый золотарь может и умеет держать себя в границах трезвости. Есть такие мужики, что в питейном заведении пропадают неделю и больше. А некоторые в короткий срок спускают всю сезонную зарплату. Пьянство среди людей тайги – бич и горе целого народа. Не знает подвыпившая душа работяги меры. Одурманенное алкоголем сознание, как разум ребенка: попроси – отдаст все. Добрая рука, словно взмах сеятеля, кидает деньги направо и налево. И изменить здесь что-то невозможно.

Караулят жены мужей своих у порога конторы. Практичный ум женщины смотрит на мир ясными, чистыми глазами. Старательская зарплата в Покрова – единственный доход семьи на целый год. Если не забрать у мужика деньги сейчас, завтра их может не быть. Подобных случаев бессчетное количество. Как потом жить зиму на одной соленой черемше?

Едва муж выходит из двери, жена тут как тут:

– А ну, дорогой, пойдем в сторону!

Трезвый старатель понимает, что от него хотят, соглашается, отдает деньги супруге. Однако не забывает положить в карман на утеху души заначку. Умная женщина соглашается с условием: когда-то надо кормильцу расслабиться. Другая, глупая да зряшная баба, опозорит мужа, обыщет карманы, залезет в сапоги да под картуз, заберет все деньги до копейки: «Нечего деньги на ветер пускать! Лучше детям леденцы купи!».

Сконфуженный муж соглашается, первым делом заходит в лавку, покупает своим и другим ребятишкам авоську сладостей и только потом бежит в знакомую дверь. Душа горит желанием! Сердце порхает рябчиком! Мужик рад, что баба не нашла две десятки, что он успел, спрятал их в нижнее белье, когда был в конторе.

А в выгребухе уже шумно! Испив достойную чарку вина, старатели раскраснелись, ведут неторопливую, но громкую беседу. За стойкой заведения суетятся лавочники. Один разливает по чаркам спиртное. Второй отвешивает на весах немудреную снедь. Выбор закуски небогат, но дефицитен. В небольшом, плоском – для удобной транспортировки на спине лошади – бочонке – ржавая селедка. На полках консервные банки с китайской тушенкой, ветчиной, какими-то просроченными деликатесами. На вешалах кольца копченой колбасы, в жестяном жбане ржаные сухари. Питейное заведение – не роскошь для гурманов. Подвыпивший старатель не смотрит на продукт: что есть, тем и закусывает. Это в лавке за углом богатый выбор товара. Там есть материя, одежда, сыпучие продукты. Поэтому когда-то кто-то из мужиков дал меткое прозвище питейному заведению – выгребуха, что означало «выгрести из карманов деньги».

Приисковая выгребуха – достаточно просторное помещение. В нем может одновременно пребывать до пятидесяти человек. Прочные, сделанные из толстых кедровых досок, столы и лавки крепки, как стены. Двери выгребухи в два раза толще обычных. Одна из них открывается на улицу, другая врублена в стену дома, чтобы лавочникам вовремя убежать. Посуда для застолья исключительно железная. На окнах кованые решетки. Все предусмотрено для кулачных боев, которые здесь случаются достаточно часто.

Силен телом и духом человек тайги! Ноги крепки, как бревна. Руки жилисты, как пружины капкана. Трезвый старатель всегда ведет себя в рамках достойного приличия. Но как попадет в кровь спиртное да вспомнятся прошлые обиды – держись! В обычном человеке просыпается медведь, способный сокрушить все, что попадется на его пути. Вот тогда в драке лопаются сухими лучинками столы и лавки. Шуршат фольгой железные кружки. От удара кулака вылетают с петель прочные двери, а лавочники бегут крысами в дом, запирая запасной вход на оглоблю. Бывали случаи, кулачный бой оканчивался кровопролитием. Однако в выгребухе на это мало кто обращает внимания. Карабаевцы в чужие дела не вмешиваются, у них другие обязанности. В тайге нет «ни Насти, ни власти». Старатели – народ тяжелый, сами разберутся. А что до Закона, так на тот случай тайга все спишет.

Гудит выгребуха! Гуляют работяги. На то имеют полное право. Один раз в год сезон заканчивается. Лавочники за стойкой суетятся, вино-закусь гостям подают. Трезвым положенную дозу чистого спирта отмеряют. Захмелевшим наливают из другой, разбавленной водой емкости. Копченая колбаса да консервы разложены кучами на столах. Люди не видят разницы между чужим и своим. Если стоишь рядом, значит, должен поддержать компанию, выпить чарку водки за успех прошедшего сезона. А не хочешь пить, так вон из выгребухи – долой!

Уважаемые промысловики, испив положенную порцию вина, расходятся компаниями по домам. Заранее договорившись, небольшие группы по семь – десять человек степенно выходят из питейного заведения, заходят в лавку с другой стороны дома, набирают спирта, продуктов и идут в чей-то дом продолжать праздник. В выгребухе остаются захмелевшие мужики, «одинокие волки» и холостяки, ожидающие появления гулящих девок. Вот старыми мехами хрюкнула гармошка. Кто-то заказал плясовую. Другие поддержали, вскочили с мест, раздвинули столы, освободили середину. Лихой гармонист взорвал кнопки, и началось! Сначала пара, потом еще несколько мужиков образовали круг, затопали каблуками, подбадривающее закричали, засвистели в такт ритму. Стены дрожат, полы трещат, воздух рвется! Лавочники в угол отскочили: не дай бог кто из старателей в пляске невзначай кулаком в лоб прилепит. Из подсобки неторопливо выглянул Мишка Стелькин, довольно усмехнулся, качнул головой: пора девок выпускать.

Прошло немного времени. Дверь, ведущая в дом, неторопливо открылась. Из нее, плавно покачивая бедрами, вышли четыре молодухи легкого поведения. Изрядно затасканные по таежным приискам, изъеденные ранними морщинами лица, прокуренные зубы и по-хамски выставленные напоказ обвисшие груди все равно вызывали у мужиков вожделение. Перед ними были женщины, пусть последнего сорта. Но они могли удовлетворить звериное желание мужчины. Увидев их, старатели взорвались довольными голосами, пропустили представительниц прекрасного пола в круг. Девки приняли приглашение, пустились в пляс, одаривая каждого мужика выстрелом волнующих глаз. Каждая из них, умело представляя себя как объект повышенного внимания, зажигала старателя: «Вот я какая, красивая и недоступная! А ну, попробуй, возьми меня!». И мужики зажигались. Каждый из них, одичавший в тайге без ласки, был готов отдать Мишке сторублевую бумажку за один час в комнате дома купца Подсосова.

Мишка Стелькин довольно ухмылялся: процесс пошел! За эту неделю он должен собрать большой куш, вывернуть загулявшим старателям карманы до копейки. Там, в уездном городе, ему надо достроить двухэтажный дом, открыть в городе еще одну лавку, прикупить десять лошадей. Четыре десятка коней для доставки товара на старательские прииски уже себя не оправдывают. Разум грезит большим размахом: «Эх, узнать бы, где находится сисимский прииск! Вот тогда можно развернуться в полную силу».

Довольно потирая влажные ладони, Мишка повернулся, пошел назад, в дом. На нижнем этаже никого нет. Служащие и помощники на рабочих местах – в выгребухе и торговой лавке. Получив подписанные расчетные листы, карабаевцы уехали назад: служба прежде всего! В соседней комнате за печкой спит Петруша. Мишка осторожно прошел к нему, чтобы растолкать. Тот игнорировал его настойчивость протяжным храпом: сказывалась тяжелая ночь у деда Ворогова. Под кроватью – тяжелая сума с христианскими подаяниями. Мишка поднял ее, дважды сунул в нее свою хищную руку, переложил две горсти того, что попалось, себе в карман, остальное поставил на место. «Что попалось» имело большой вес. Это заставило мужика покраснеть от жадности. Здесь были небольшие самородки, кольца, сережки, какая-то цепочка.

– Да прости меня, Господи! – троекратно перекрестил себя Мишка перед образами и поспешно вышел из комнаты.