Текст книги "Серебряный пояс"

Автор книги: Владимир Топилин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 34 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

Тропа жизни

Куражится непогода. Тихий бес бросает на землю мохнатые снежки. Насупившиеся деревья обросли липкой ватой. Сгустившиеся сумерки превращают отдельные силуэты в сказочные чудовища. Занемевший мир тайги просквозила неприятная суровость, будто кто-то невидимый хочет сказать: «Берегись, человек!».

Наташа тревожится. Вот уже и ночь на дворе, через поляну не видно одинокой ели, а Ивана все нет. Девушка суетится, без конца бегает из избы на улицу и обратно, вглядывается в постылую черноту леса, слушает нескончаемый шорох белых мух, но все бесполезно. У девушки возникают разные мысли: «А вдруг что случилось? Конь ногу подвернул или с тропы сбились… Всякое бывает…»

Мать сердится на дочь:

– Что мечешься, как игла без нитки? Всю хату выстудила. Придут, никуда не денутся.

Наташа ее не слушает, войдет в дом, сядет на нары, через три минуты опять на ногах – собака залаяла. Девушка опять бежит на улицу, слушает ночь. Но нет, опять обман. Может, в тайге ветка под тяжелым снегом обломилась или пухляк просел от собственной тяжести.

Однако нет! Вдруг разом под деревом насторожились самойловские кобели – эти уж точно не обманут! Вскинули острые уши, закрутили носами, обратили внимание на невидимую гору. Туман глухо бухнул хриплым голосом. Его поддержал Тихон. За ними, еще не разобравшись, где и что, сорвались со своих мест остальные приисковые лайки, заметались по узким тропинкам и, наконец-то, запрыгали по глубокому снегу в темноту.

Еще какое-то время не было слышно ничего. Потом разом, шагая по нарастающим сугробам, к избам быстро подошли залепленные павшей кухтой кони. Всадники – как привидения в белом саване. Остановившись у крайней избы, Иван и Лешка спешились, завели уставших лошадей под навес, задали животным по охапке сухой травы, потом уже пошли к избам.

Наташа – как порхающая зорянка. Девушка рада любимому, слова сказать не может. Он подошел к ней, взял озябшие ладони в свои руки:

– А ты что тут, на холоде? Замерзла совсем… – и, кротко прижав ее к себе, отпустил. – Беги в дом, у нас все нормально.

– Что так затемно? – встретил сына Григорий.

– Ждали, как побольше снегу подвалит.

– Что на хребте?

– Там пухляка больше в два раза, коню под пах. Будет так валить, к утру на перевал не выйдем.

Отец молча присел на нары, долго не мог ничего сказать, потом покачал головой:

– Ну и дела! Попали, как рябчики под наст!

Ночью никто не спал. Во всех домах горели лучины. Женщины в десятый раз перебирали баулы с немудреной хозяйственной утварью, стараясь ничего не забыть. Одежда, посуда, чашки, ложки, кружки – все дорого в тайге! Старатели, собравшись в небольшие группы, стараясь казаться спокойными, пускали по кругу трубочку, дымили, разговаривали, пили крепкий чай. Кто-то из них, не выдержав, выходил на улицу, недовольно скривив губы:

– Валит, как из мешка!

Товарищи на некоторое время умолкали, тишину нарушал хозяин дома. Сорвавшись от нервного напряжения, муж ругался на свою жену:

– Ну и куда ты столько набрала? Кто твое барахло потащит? Я, что ли?

– Дык, жалко бросать, все покупное, из лавки, – пускала слезу женщина, – где же потом наберешься?

– Ты лучше думай, как свою задницу отсюда вытащить, а не ложки с кружками!

Жена плакала, супруг еще раз срывал на ней свою злобу, мужики его осаживали, успокаивали, опять пускали по кругу трубочку. Через некоторое время все повторялось сначала.

Собираться в дорогу старатели стали задолго до рассвета. Предчувствуя час, старатели гурьбой вывалили на улицу, зажгли смолистый факел. Яркий свет смолья едва пробил плотную стену падавшего снега до близстоящего кедра. Иван шагнул в сторону, провалился по пояс, едва выбрался назад:

– Эх, глубь твою! Все сровняло, вечерней тропы не видно. Как идти-то?

Мужики закрутились на месте, ругаясь и проклиная непогоду:

– Во попали! Откуда же столько?

– Ей-богу, проклятое место! – перекрестился Мамаев Иван.

За спинами послышались недовольные, приглушенные голоса:

– Говорили, надо было раньше выбираться…

– Кто сказал? – резко повернувшись, грубо спросил Григорий Феоктистович. – Ну же мне! – И уже в приказном порядке: – Молчать! Вместе решали остаться, нечего с больной головы на здоровую валить! Кто панику наводить будет, тому, – он грозно сверкнул глазами, сжал кулак, поднял его перед собой, – дух враз вышибу! Нечего мне тут бабьи сопли по бороде мазать! Как попали, так и выбираться будем!

Притихли промысловики. Никогда еще мужики своего старшего артельщика в ярости не видели. Уместные угрозы – лучше удара хлыста. Умеешь руководить людьми – всегда умей вовремя показать силу и место слабому. Иначе потеряешь контроль над подчиненными. А как пройдет слабина да волнение, сразу потеряешь веру и уважение.

Еще раз сурово посмотрев на мужиков, Григорий Феоктистович разжал кулак и уже спокойно продолжил:

– Покуда я тут старшой, распоряжения давать буду тоже я! Раз ситуация такая, что конь не пойдет, тропу на перевал лопатами бить будем. Главное – на хребет выбраться. Там под гору легче будет. А за горой, в Козе, снегу в два раза меньше, – и, определяя дальнейшие действия старателей, заговорил спокойно, как это было всегда на утренних планерках. – Пока лошадей не вьючить. Михаила Самойлова из избы не трогать. Детей и баб оставить на прииске. А сами, кто в силе, лопаты из тесин рубить да друг за другом снег опахивать! На одну лопату по два человека. Разбиться парами через сто метров. Как в перевал снег разгребем, так караван собирать будем.

Сказал – отрезал. Больше труженикам говорить ничего не надо, все и так понятно. Любой знает, как топором деревянную лопату сделать. А снег разгребать сибиряка учить не надо.

Разбились товарищи на пары, взяли топоры в руки. Где тесовые доски лежат, показывать не надо. С крыш избушек посыпался снег. Затрещали навесы. Женщины заголосили: «Ой, Божечки! Дома разбирают! Как жить потом?». Мужики равнодушно отстранили заполошных: «Цыц, бабы! Не время слезы лить! По одной доске с крыши не убудет. Весной новые наколем!».

Недолго длилась плотницкая работа. Быстро откалывая до сердцевины болонь, каждый скоро изобразил подобие примитивной лопаты. Некогда произведение искусства сочинять: ручка да небольшой квадрат, вот тебе и лопата! Есть за что держать и чем пухляк разгребать.

Очень скоро все опять собрались вместе. Григорий Феоктистович пересчитал мужиков, получилось восемь пар. В каждой паре по факелу. Один светит, другой работает до первого пота. Потом напарники должны меняться. Вконец определившись с товарищем, все тронулись в черную тайгу:

– С Богом!

Освещая дорогу матовым светом, старатели двинулись друг за другом. Первому идти хуже всех. На открытом месте снега выпало по пояс. Однако таежник умен опытом и годами. Проводник идет от дерева к дереву, так как под кедрами снегу меньше. За ним, быстро меняясь, тянутся остальные. Главное – распределить силы, а потом можно пробить более ровную тропу. Через сто метров последняя пара остается на месте, начинает работу, остальные идут дальше. От прииска видно, как далеко впереди мелькают и тускнут среди стволов деревьев бледные огоньки. Расстояние скрадывает пелена бесконечного, падающего с черного неба снега.

Иван остановился в паре с Мишкой Лавреновым. Им выпал тяжелый участок. Они ушли вперед дальше всех, под первый крутяк. До невысокого прилавка, что где-то впереди, дробь от ружья долетит. Но дальше идти невозможно – высота давит, снег на грудь плывет.

Собираясь перед работой, парни осмотрелись, прикидывая, как лучше копать тропу. Ваня первый взял в руки лопату, привычно плюнул на руки, откинул в сторону первую порцию снега. Михаил сзади из-за спины светит, а сам на месте топчется, тропу отаптывает.

Снег перед парнем сырой, тяжелый, но еще не облежавшийся пухляк. Взмахнет юноша лопатой справа налево, уберет верх в сторону, а на это место снежная волна наплывает, с горы по крутому уклону будто речка бежит, тело со всех сторон обволакивает. Сколько ни убирай, а все одно – дело на месте стоит. Десять, двадцать взмахов лопатой, а парень с места сдвинуться не может ни на метр. После долгих мучений юноша наконец-то образумился:

– Нет, Микишка! Не пойдет из пустого в порожнее месить! Надо по-другому дело воротить.

– Как это? – удивился товарищ.

– А вот как! Тропу надо не вверх копать, а вниз, чтобы снег по сторонам легче раскидывать было.

Развернулся Иван, пошел навстречу прииску. Вправо, влево лопатой кидает. И сразу работа заспорилась! Разлетается пухляк по сторонам. Раз, два, три взмаха делает и сразу под гору на шаг продвигается. Немного времени прошло, а парень уже небольшую поляну преодолел. Сзади Микишка подпирает с факелом:

– Однако, Ваньша, ты взмок! Дай сюда лопату, отдохни!

Поменялись местами. Товарищ факелом сзади светит, Микишка что есть силы снег месит по сторонам.

– Уж ты и силен, брат! – подбодрил друга Ваня. – Лопату не сломай!

– А нам что, старателям? Снег – не земля, легче подается! Сколько за сезон приходится супеси перебуторить, одному черту известно. А здесь бы хоть на перевал за день выбраться.

Запарился Мишка раньше Ивана, остановился, посмотрел назад. Подается работа! За короткий срок метров тридцать прошли. За ними – не тропа, траншея в глубоком снегу прокопана. Конь с любым грузом легко пройдет.

Впереди, в метрах шестидесяти, факел мелькает. В матовых бликах кто-то из старателей снег кидает им навстречу. Присмотрелись парни, разом спросили:

– Эй! Кто там впереди?

– Дык, я, Васька Веретенников, а Тишка Косолапов со мной.

– В гору копаете?

– А то!

– Воротитесь вниз, перед собой снег кидайте! Так много легче!

– Вы нам встречу идете?

– Да.

– Воно как… И ладно получается?

– Много легче!

– Воно как… – сконфуженно повторил Васька и, ругаясь на свою несообразительность, – а мы-то полчаса топчемся на одном месте, никакого толку, – и товарищу: – Тишка! Разворачивай оглобли! Вниз копать будем. Люди, вон, умнее нас оказались, прут, аж лопата трещит!

А по цепочке уже передалось: «Мужики! Вниз копайте! Так легче! Вон, Ванька с Мишкой уже свою сотню пробили…»

Напарники очень скоро соединили тропу с другим отрезком пути, но долго не задержались на месте, поспешили назад. Передвигаясь по пояс в снегу, от дерева к дереву, ребята вырезали следующую сотню метров целика, опять стали копать вниз. Некогда ум тешить славой. Время торопит. Общая беда еще не прошла мимо промысловиков стороной.

Спустя немного времени мимо них, также утопая в снегу, прошли Василий и Тишка. За ними Иван Мамаев с Лешкой Воеводиным. Потом потянулись остальные. Из Таежного Сисима на снежный перевал медленно, но верно, потянулась глубокая, надежная тропа жизни.

Переход

Хмурый день не принес облегчения. Тяжелые, черные снеговые тучи заполонили окружающий мир тайги. Ограниченная видимость придавила уверенность людей непосильной, свинцовой ношей. Густые хлопья снега, падавшие из ниоткуда, угрожающим шелестом торопили старателей: «Спеши! Спеши, человек! Завтра будет еще хуже». Нахохлившиеся, облепленные холодной солью деревья равнодушно смотрели на происходящее: «Здесь вам не теплая печка. Тут дикий мир, в котором свои законы. Здесь каждый борется сам за себя!». Понимая это, промысловики боролись.

Тропа жизни – тропа спасения – будто связующая ниточка двух границ бытия стараниями отчаянных рабочих упорно тянулась на невидимый перевал. Она походила на глубокую, пробитую в метровом снегу канаву, в которой могла свободно пройти лошадь. Резко взметнувшись в гору от артельского поселка, она не имела послаблений. Вероятно, умный математик без труда смог бы определить приблизительный угол подъема и удивиться представленной картине. Однако привычные к трудностям и лишениям люди тайги смотрели на свое творение спокойно: «Перевалы и хребты не выбирают. На снег соломки не положишь. Лишь бы лошадь взад не скользила».

Общими усилиями, без перекуров и отдыха, из последних сил, до дрожи в руках старатели наконец-то вышли на желанный хребет. Несколько километров пути с лопатами в руках оказались для жителей непредсказуемым этапом завершающегося сезона.

– Лучше пару шурфов пробить, – говорили одни.

– Легче десять кубов на горбу перенести, – вторили другие.

На минуту сгрудившись под сводами заснеженных, низкорослых кедров, мужики молча смотрели назад, вниз, откуда они пришли. Возможно, каждый из них хотел посмотреть на то роковое место, откуда они спешили выбраться. Как будто в подтверждение этого на короткую минуту разорвалось небо, очистился кусок горизонта, заснеженные горы и хребты, а вместе с ними и злосчастная золотая долина. Сверху было хорошо видно слияние двух таежных ручьев: Степного и Таежного Сисима. Неподалеку от устья ютились маленькие квадратики строений Ивановского прииска – небольшого поселения, где они с семьями прожили долгий трудовой сезон на промывке золота. Рядом с избушками суетились фигурки людей, стояли под грузом готовые в дорогу лошади. В одном силуэте можно было различить неповторимую, строгую стать Григория Феоктистовича, дававшего женщинам последние распоряжения. Вон Филя Ямской и Степан Егоров осторожно выносят из низкого дома Михаила Самойлова, бережно укладывают больного на носилки между лошадьми. Рядом суетится бабка Петричиха. Чуть дальше из пригона ребятишки выгоняют единственную корову. На глаз до прииска расстояние кажется не больше трех километров или даже меньше. Однако как велик этот отрезок пути между жизнью и смертью! Стоит еще на одну ночь задержаться там, в долине, утром вряд ли кто-то поднимется на перевал. Из злосчастного места надо выбираться, не задерживаясь ни на час. Иначе исход жизни людей может быть непредсказуем.

– Да, действительно, долина смерти, – хмуро протянул Павел Казанцев. – Скоко до нас тутака народу полегло. За золото… По вине непогоды… Али еще по каким причинам.

– И еще поляжет… – в тон ему подтвердил Василий Веретенников.

Без сомнения, оба опытных бергало были правы. Неисповедимы пути твои, Господи! Золото всегда приносит людям только зло. И в этом весь смысл промысла благородного металла.

В подтверждение сказанных слов старатели сняли шапки, перекрестились. Возможно, каждый из них мысленно прочитал короткую молитву. Но замкнутость, скрытые, молчаливые характеры мужиков не дали волю горькой слезе. Такова уж участь жителей тайги: относиться к происходящему с достоинством, должным пониманием, каким бы суровым оно ни было.

Закрылось небо. С запада вновь накатились мрачные снеговые тучи. Холодный, пронизывающий ветер принес мириады сухих, мохнатых снежинок. Здесь, на высоте, температура воздуха на несколько градусов ниже, чем в долине. А значит, людям стоило как можно быстрее преодолеть перевал.

На прииске – последние минуты перед тяжелой дорогой. Пять лошадей выстроились в одну цепочку. На первой – самые маленькие дети, от трех до пяти лет. Их трое: двухлетний Егорка Васильев и две девочки, четырех и пяти лет, Нюра Егорова и Маша Веретенникова. Егорку посадили между девочками, чтобы не упал при подъеме. Детей укутали суконной попоной: «Не дай бог подует!». Под ребятишек поставили самого спокойного старого мерина Мишку, чтобы «дорогу чувствовал и драгоценную поклажу не сбросил». Остальные, более взрослые ребятишки, за неимением вьючных животных, пойдут пешком.

Следом за ними, спаренные в ряд носилками, стоят конь Михаила Самойлова Карька и гнедая, сильная кобыла Верба. Михаил уже лежит на носилках, стыдясь своей немощности, недовольно кряхтит: «Дожился… Из тайги домой на лошадях вывозят. Обузой стал…» Рядом суетится знахарка. Все внимание целительницы обращено к больному. Она накрывает мужчину до ушей одеялом, укутывает ноги, тело, чтобы тот, не дай бог, не остыл. Медвежатник тяжело сопит, но действиям Петричихи не противится: назвался груздем, полезай в кузов.

На две оставшиеся лошади женщины увязывают немудреные пожитки, посуду, какие-то вещи. Лошадей мало, а вещей так много, что представительницы слабого пола начинают спорить, что важнее: чашки, ложки, кружки или подушки с одеялами. Жена Василия Веретенникова Варвара пытается водрузить на спину животного чугунный чан на два ведра. Соломея Казанцева с другой стороны лошади наваливает объемистый баул с подушками и периной. Другие не забыли посуду. Хозяйская утварь явно не умещается на спине кобылы. Между жительницами снова назревает ссора, сопровождающаяся изысканной бранью в адрес любой из сторон. Через минуту вся тайга уже слышит о прошлых грехопадениях, смешивании в грязи родовых уз до седьмого колена и прочих недостатках соседей. Яростная перепалка напоминает собачий лай приисковых собак, которые не в состоянии догнать мчащегося по кругу зайца. Мужики злятся на своих жен, пытаются образумить зарвавшихся баб, однако все без толку. Ссора набирает обороты. Возможно, еще минута, и соседки вцепятся друг другу в волосы.

Решение всех проблем ограничилось действиями старшего артельщика. Григорий Феоктистович схватил топор, откинул чугунный казан на снег, что есть силы ударил его обухом, расколол на три части. Не обращая внимания на шокированную Веретенничиху, мужчина так же сорвал пуховую постель и приложился к ней острым жалом. К пушистому снегу прибавилось черное перо глухаря.

– Ох! Горе-то какое! – взвизгнула Соломея. – Семь лет! Пушинка к пушинке собирала! Григорий, побойся Бога!

– Сама побойся! – гневно ответил старатель. – У смерти в руках сидим, а они барахло свое спасают! Вон со спин всю утварь долой! Детей на лошадей! Они наше богатство! Ради них живем!

Притихли бабы, образумились. И верно, правду Григорий говорит. Как по снегу ребятишек через перевалы выводить? Самим бы подняться.

Быстро сообразив, соседки потащили хозяйское богатство по избушкам: может, придется вернуться на будущий год. Мужики тут же посадили детей на спины лошадей. Последнюю кобылу Липу предложили беременной Клаве Поздняковой, но она отказалась:

– Сама потихоньку пешком пойду…

На Липу посадили детей, сзади на веревку привязали корову. Мужики взвалили на спины котомки с продуктами, раскиданное артельное золото, заткнули топоры за пояс, взяли лопаты в руки, выжидающе посмотрели на Григория. Тот не стал надолго тормозить движение, снял шапку, перекрестил лоб, избушки, в которых они прожили долгий старательский сезон, дорогу на перевал и громко скомандовал:

– С Богом в путь шествовать!

Тронулся караван. Впереди всех, взбивая клубы снежной пыли, обгоняя друг друга, побежали собаки. И то дело, как-то тропу мнут! За ними пошли молодые парни с лопатами. Между ними девчата с шутками да прибаутками: молодость не знает горя! За молодежью зашагали лошади с детьми. Рядом мужики идут, за ребятишками приглядывают, чтобы не упали. Бабка Петричиха за повод спарку лошадей с носилками ведет, не доверяет никому больного. Следом еще две кобылы с детьми на спинах, корова на веревке. Сзади скотину бабы подгоняют. Еще женщины с узелками за спинами и мужики согнулись под тяжелыми котомками. Последними, замыкая шествие, пошли Григорий Панов и дед Павел Казанцев. На повороте у густого пихтача последние остановились. Будто прощаясь с прииском, оба посмотрели назад, вздохнули тяжело, сбрасывая с себя груз бремени, шагнули в пихтач.

Сразу за поляной дорога пошла круто в гору. Кованые лошади, несмотря на сыпучий, неслежавшийся снег, идут хорошо. Им не привыкать к кочевой жизни. Невелик груз для вьючного животного – дети на спинах. Каждой из них приходилось таскать тяжелые сани, телеги, котомки до центнера весом. Однако любая сейчас понимает, что души ребятишек – большая ценность! Поэтому каждая из них идет осторожно, ступает мягко, плавно, без рывков, будто танцует. Бабка Петричиха то и дело поворачивает голову назад:

– Как, Михайло? Не трясет?

– Нет, – довольно отвечает медвежатник, и процессия следует дальше.

С коровой сложнее. На ее копытах нет подков. Буренка то и дело скользит, падает, катится назад, и это сильно тормозит народ. Мужики помогают скотине подняться, толкают ее в гору со всех сторон, придерживают. Но бедное животное, будто нарочито, упрямится, мычит, крутит головой. Мужики негодуют:

– Ух, упрямая какая! Прирезать ее, и дело с концом!

– Времени нет! – кричит сзади Григорий. – Пока свежевать будем, ночь грянет!

– Ну, дык, бросить ее тутака…

– Не брошу, сама с ней останусь! – запричитала Варвара.

– Вот и оставайся с ней тут зимовать! – сердится дед Павел Казанцев.

– А вы ей шкуру медвежью покажите! – подал голос Михаил Самойлов.

Мужики поняли намек, позвали Тишку Косолапова. Тихон шел в конце каравана, нес за плечами шкуру убитой медведицы. Филя Сухарев накинул на себя шкуру, заревел зверем. Услышав грозный рык, буренка от страха выкатила глаза, подняла рогатую голову, хвост трубой – и бегом по тропе в гору! Лешка Воеводин едва успел отхватить ножом веревку. Утопая по грудь в снегу, животина обогнала всех идущих и, разгоняя по сторонам собак, лихим аллюром поспешила на перевал.

Мужики смеются. Хозяйка коровы плачет:

– Загоните скотину, она стельная!

– От кого стельная? – продолжают смеяться мужики. – От Святого Духа? За лето на прииске ни одного быка не было.

– Все одно стельная, я у нее бока прощупывала! – не унимается Варвара.

Старатели усмехаются. Хозяйку не переубедишь, пусть свое талдычит, лишь бы быстрее на перевал выйти.

Поднимается караван в гору медленно, но уверенно. Прокопанная тропа мечется по густому пихтачу, петляет вдоль полян, вершит крутые прилавки. С неба падает густой снег. Задним не видно идущих впереди. Короткие команды передаются по цепочке. Причины недолгих остановок обоснованны: где постромки развязались на упряжи, или мать детей плотнее в одежду кутает. От коней пар валит, разогрелись на подъеме. Люди тяжело дышат, жарко от крутого перевала. Впереди корова мычит, хозяйку ищет.

– Варвара! – шутят старатели. – Торопись, буренка телиться собралась.

Хозяйка коровы сурово хмурит брови: посмотрим, кто зимой молока просить будет.

Вот уже половину горы вышли, но не видно вершины хребта, рясный снег глаза застит. Чем выше к вершине, тем гуще, чаще снежинки. На пробитой тропе, впереди идущим толщина покрова до колена поднялась. Задним легче, по натоптанному идут. Однако шествие от этого не быстрее. Клава Позднякова отстает. Тяжело женщине на девятом месяце беременности. Женщина часто останавливается, тяжело дышит, охает, держится за живот, как бы преждевременные роды не начались.

– Садись, Клава, на коня! Что мучаться? Караван быстрее пойдет, да и тебе помочь! – нервничают мужики.

– Сама дойду! – отказывается та.

Несколько помощниц поддерживают Клавдию под локти, но это плохо получается. Тропа узкая, рядом втроем не пройти. Приходится будущей матери как-то двигаться одной.

– Ох, не дойдет Клава, однако, до Кузьмовки, – негромко переговариваются между собой бабы. – Как по дороге приспичит рожать, что делать будем?

День быстро тает светом. Густые тучи перекатываются по увалам хребта. Где-то вверху слышно, как шумит ветер: перевал недалеко. Вероятно, молодежь уже на вершине хребта. Замыкающие еще тянутся на середине горы.

– Кто первый на гору выйдет, на хребте не задерживайтесь, сразу вниз! – командует по цепочке Григорий Панов. – Как бы девок до ребятишек не застудить на ветру.

Команда старшего уходит вперед. Очень скоро назад до ушей долетает едва слышный крик:

– Вышли! Начали копать тропу дальше, вниз!

– Слава те, Господи! – крестятся бабы. – Хучь бы к ночи в пойму Козы спуститься…

Все понимают, что ночевать сегодня придется у костра. Однако никто не сетует: лишь бы уйти из долины Сисима!

Клаве Поздняковой совсем плохо. Медленно переступая ногами, женщина едва продвигается вперед. Напряжение сказалось на причинах срока.

– Ой, бабоньки, одначесь, подпирает, дитя на свет просится! – кусая посиневшие губы, стонет Клава и садится тут же, в снег.

Женщины хватают ее под руки. Мужики рядом, с округлившимися глазами заломили на затылки шапки:

– Вот те на! Еще одна оказия! Что делать-то?

Всеобщую растерянность прогнала Анна Панова. Понимая, что надо торопиться, она спокойно дала указание всем, кто находился рядом:

– Что рты раскрыли? Вон, под кедром место готовьте, снег разгребайте, лапок пихтовых накидайте, а поверх шкуру медвежью! Костер большой запалите! Одежку давайте, какая у кого есть, тряпок разных! Воду кипятите в котле да бабку Петричиху кликните!

Что кому делать – учить не надо. Муж роженицы, Федор Поздняков, и его товарищ Василий Веретенников лопатами до земли раскидали снег. Другие, торопливо размахивая топорами, рубили лапник, сухостой на костер. Прошло несколько минут. Общими усилиями были выполнены наказы Анны. Клаву посадили на шкуру, ногами к костру. Женщины сгрудились над роженицей, мужиков прогнали дальше, в сторону:

– Нечего вам тут зенки пялить!

С горы прибежала бабка Петричиха:

– Что тутака стряслось? Приспичило? Ну, это не беда, бывает… Ох уж, как хорошо голубушку положили… Воды нагрели… Тряпки у огня держите, чтобы теплые были… Мы это быстро, не успеешь крикнуть…

Клава не может удержаться, стоны перерастают в крики. Бабка Петричиха подбадривает:

– Давай, милая, тужься! Я тутака, уже руки подставила!

Мужики в стороне, в густом пихтаче стоят, трубочку одну на всех табаком забили, дымят, затылки чешут:

– Вот оказия! Ни раньше, ни позже. Надо было хучь на коня посадить, может бы, дотянула… – пробормотал Иван Мамаев.

– Угу, чтобы дитя по дороге выпало? – развел руками дед Павел.

– А если помрет, – предположил Федор Поздняков.

– Не помрет! – твердо заверил дед Павел. – Меня, вон, рассказывают, на Святки в холодной бане породили! И ничего, не помер же, до сих пор живой!

– Ну ты, дед, хватил! То в холодной бане, а то в тайге, на ветру! – усмехнулся Васька Веретенников.

– И что? – распаляется дед Павел. – Подумаешь, снег валит! А на Святки, говорят, мороз под пятьдесят был! Ить как при рождении? Чем хуже условия, тем крепше здоровие! Я вон до сих пор не болею, потому как сразу закалился!

– Ну, ты, дед, и заливать, смеется Григорий Панов. – При чем здесь время рождения? У кого что на роду написано, что родители заложили, так и будет по всей жизни. У родителей хорошее здоровье – и у тебя хорошее. А коли ты гнилой по зубам, так и будешь всю жизнь чахнуть!

– А у меня все зубы целые, хучь мне уже седьмой десяток пошел! А все потому, что на морозе родился! Время надо уметь подгадывать.

Вот ты, Федька, время не подгадал, ребенок должен на Покрова появиться, а тут вон как получилось. Сплоховал ты, брат! – важно поучал дед Павел молодого старателя.

– Как тут подгадывать? – сконфуженно чесал ухо Федор. – Как получилось, так и есть!

– Надо было с женой в бане грешить, тогда дитя летом явится, по теплу. А коли на черемше, так это зимой получится, – не унимался дед Павел.

– Так, а мы, это… И в бане с Клавой тоже грешили, и на черемше, и на покосе, – округлив глаза, лопочет будущий отец. – Где придется, где приспичит…

– Вот и нагрешили! – подливает дегтя в костер дед Павел. – Говорят, еще на спине мерина тоже пробовать надо, тогда мальчонка будет! А как на корове с бабой согрешишь, так точно девка! – и к Тишке Косолапову: – Вот ты, Тишка, где с Лушкой грешишь?

– Дык везде, где придется, – не раздумывая, ответил тот.

– А на спине коня пробовал?

– Нет еще, – принимая хохму за чистую монету, лопочет Тишка. – А что, надо?

– А то! Вот те и враз ребенок получится! – испытывая удовольствие, взвизгивает дед Павел. – А как под кустами да на кровати, енто никак с первого раза не будет.

– Правда? – не понимая шутки, стонет Филя.

– Правда! – топчет от удовольствия ногами дед Павел.

Мужики хохочут. Филя в недоумении смотрит на окружающих. Григорий Панов, укрывая улыбку в густую бороду, обрывает хохмача:

– Не слушай его, Филя. Наговорит он тебе, врет с три короба!

Шутят старатели, громкими разговорами стараются приглушить крики Клавдии. Кто-то задумал разжечь костер: холодно ждать! Быстро развели огонь, сгрудились над ярким пламенем, опять вспомнили, как Филя с Лушкой от медведя без нижнего белья прибежали. Потом еще какие-то байки в ход пошли. Заговорились старатели, забылись на минутку, а потом кто-то головой закрутил:

– Слышишь, как под кедром мыши пищат?

– Да нет, не слышу…

– Да вон же!

– Какие вам мыши? – притопнул ногами дед Павел. – Дитя народилось! Вон, как голос подает! Знать, живой! – И под гору, к женскому костру: – Бабы! Что там у вас?

Какое-то время там молчали, потом до ушей долетел веселый, успокаивающий голос Соломеи:

– Нож неси, пуповину резать! Мальчонка родился!

…Последним с перевала уходил Григорий Панов. Оглянувшись назад в беспросветную кить (густой, мокрый снег), старший артельщик троекратно перекрестился, опять благодарил Бога:

– Спасибо те, Всевышний! Дал благой день на выход!

– Да уж, – подтвердил стоявший с ним рядом дед Павел. – Завтра бы сюда не вышли, ишь как валит! Ни в жисть такого снега не видывал! Верно, сам черт лопатой облака подчищает.

Мужики посмотрели на свой след, молча качнули головами. И то верно. За предстоящую ночь перевалу грозит такая выпадка, что утром тропу вряд ли прокопаешь. Григорий вышел на хребет последним. Прошло не более пяти минут, а на его след упал густой налет пухляка в половину бродней (обувь). А что здесь будет утром?

Дед Павел и Григорий повернулись, пошли дальше. Тропа жизни недолго тянулась по горбу хребта. Выбрав нужную ложбинку, она круто свалила вниз, налево, в исток зарождавшегося ручья. Тут трудно ошибиться: вода с перевала бежит в глубокий, широкий лог Колбинской поймы. Чтобы выбрать правильный путь, надо брать правее, уходить в соседний ключ, который течет в долину реки Козы. Там – спасение! Там – жизнь!

А сумерки давят! Короток снежный осенний день, как палка о двух концах. Хмурая тайга чернит ограниченный мир. Снеговые тучи давят небо к земле. Крутая тропа петляет по густому пихтачу, скользит крутым уклоном. Люди едва сдерживают лошадей. Выдерживая равновесие, кони садятся на хвост. Детей сняли со спин животных, чтобы не упали, понесли на руках. Лошадей с носилками, на которых лежит Михаил Самойлов, придерживают за веревки. Однако это мало помогает. На крутом спуске в рыхлом снегу подковы не держат. Кони скользят, катятся, сгребая перед собой кучи снега, бьются, наезжают на стволы деревьев. Сверху с веток осыпается снежная кухта. Михаила закрыли с головой попоной, чтобы не задохнулся, крепко привязали к носилкам. Медвежатник молча переносил невзгоды таежной дороги. Передвигаться с такими сложностями ему приходилось впервые. Бабка Петричиха с больным рядом, не бросает ни на минуту. Когда кони, скатившись вниз, останавливаются, выправляются из сугроба, целительница тут как тут: