Текст книги "Сыщик"

Автор книги: Владимир Сисикин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 8 страниц)

Смертный приговор

Пришли в каждый дом. – «Теперь я хорошо вижу!» – Сила и слабость. – «Буду казнить и миловать». – Несправедливость! – Два поворота ключа.

На экране телевизора в кабинете Добермана-Пинчера, блеснув очками, появился Крот.

Он по-хозяйски уселся за стол радом с дикторшей и махнул лапой.

– Иди, не бойся!

Возник Крыс с нахально-застенчивой улыбкой.

– Подвинься, ты! – свистящим шепотом сказал он Лани, плюхнулся на принесенный с собой стул и ойкнул. Болело от лопаты.

Лань посмотрела налево, направо и начала сползать со стула.

Крыс галантно подхватил ее и унес. Через несколько секунд он вернулся, ухмыляясь. Из кармана его свисал кончик янтарных бус.

– Ну что же, уважаемые телезрители, – начал Крот, – фотография вам вроде бы ни к чему. – Он взял со стола, аккуратно сложил и порвал снимки.

– Мы здесь собственной персоной, прошу любить и жаловать. Ваша попытка упрятать нас за решетку, увы, не увенчалась успехом. Наоборот, мы пришли в каждый дом. Советую в дальнейшем не посягать на нашу свободу. Любой, кто задумает это, поплатится, и поплатится жестоко. Чтобы утверждение мое не было голословным, я обещаю в ближайшее время привести в исполнение смертный приговор, который я вынес так называемому сыщику Шарику. Он знает, за что. Шарик, может, ты меня слышишь?

– Слышу, – машинально сказал Шарик в экран.

Так вот, – продолжал Крот, – считай, что ты уже покойник. Это, как видишь, я заявляю при тысячах свидетелей, а мое слово твердое. Не обойду я своим вниманием и жителей дома № 1 на улице Дружбы. Теперь я не тот жалкий полуслепой инвалид, которого вы толпой загнали в угол. У меня теперь есть очки, и я очень хорошо вижу. Во всяком случае, я сумею разглядеть такую крупную фигуру, как Иван Иванович Слон. Слышишь, ты, устроитель воскресников?!

– Ну, Слона я на себя беру, – вставил Крыс, – у меня с ним старые счеты. Слышь, лопоухий?

– Я требую беспрекословного повиновения от жителей города, – заявил Крот. – Мое требование на первый взгляд может показаться смешным. Но я знаю, что говорю. Я уничтожил все аптеки и медицинские склады, но часть лекарств взял себе. И вот смотрите, что получается. В каждом доме есть тот, кому необходимо лекарство. Может, это бабушка. Может, дедушка. Может, ребенок. Вы, конечно, не захотите, чтобы болезнь у них обострилась и они умерли. Поэтому вы приползете ко мне на коленях и будете клянчить таблеточку. И если среди ваших близких нет больных, то они обязательно есть среди ваших соседей и знакомых. А вы ведь не захотите, чтобы несчастье постигло даже и незнакомого вам! Конечно, конечно, не захотите, я вас знаю!

Ваша слабость в том, что вас много и вы любите друг друга.

Моя сила в том, что я один и никого не люблю. – Крот усмехнулся. – Кроме себя, разумеется…

А если вы откажетесь от моих условий, в городе, лишенном лекарств, начнутся страшные эпидемии. Тиф, чума, холера скосят вас поголовно, и вы умрете в страшных мучениях.

Поэтому вам не остается ничего, кроме беспрекословного повиновения. – Глазки Крота загорелись за мощными линзами очков, он вдруг вскочил и закричал: – Я буду раздавать жизнь и смерть! Я! Вы сами свяжете и приведете ко мне моих врагов! Я! Я буду казнить и миловать! Я! Я!

Доберман-Пинчер, Шарик и Овчаренко смотрели на экран словно загипнотизированные: так поражало в Кроте сочетание опасного глубокого расчета с дикой ненавистью и самовлюбленностью.

– Овчаренко, – скомандовал начальник, – поднимай Школу по тревоге! Пока он распинается, доберемся до телецентра!

Руслан выскочил из комнаты.

– Шарик, ты остаешься здесь. Шарик остолбенел.

Ему показалось, что он не расслышал или неправильно понял распоряжение. Он остается? Он, который выследил преступников и боролся с ними под землей еще тогда, когда об их существовании никто не знал? Нет, это такая несправедливость, это такое… такое…

– Я не могу остаться, Рекс Бураныч. Понимаете, не могу. Кто же тогда, если не я-то?

– Да пойми ты, – рявкнул Доберман-Пинчер, – я себе никогда не прошу, если с тобой что-нибудь случится!

– А вы прямо взяли и испугались, да?

– Противника надо трезво оценивать. Короче, разговор окончен, давай держи хвост…

Наклонив голову, Шарик ринулся к двери.

Но Рекс Буранович молниеносным движением перехватил его и мягким толчком отбросил к окну. Всё произошло ошеломительно быстро, словно Шарик и с места не трогался. Только плечо побаливало.

– Дисциплинка, – сказал Доберман-Пинчер, – ой, дисциплинка…

– А меня ваша дисциплинка не касается, – закричал Шарик. – Овчаренке своему приказывайте, а я вам никакой не ученик даже!

Рекс Буранович не ответил, только укоризненно посмотрел на сыщика и вышел.

Побег, погоня, полет

Чувство долга и кашель. – Прекрасная компания. – Маша. – Бальзам на раны. – Облава. – Сыщик мчится по следу. – Бандитский аэростат. – Шарик улетает в туман.

С той стороны два раза повернулся ключ.

Неукротимый сыщик вскочил на подоконник и прыгнул на мокрую ветвь. Дерево слегка содрогнулось и с шелестом окатило Шарика с ног до головы. Посыпались на асфальт каштаны. Некоторые лопнули и открыли влажные коричневые глаза.

По зыбкой ветви Шарик добрался до ствола.

На мотоцикле проехал Овчаренко и остановился неподалеку, возле ворот, где наготове уже стояла грузовая машина.

На плацу перед строем энергично говорил Доберман-Пинчер.

– Овчаренко, – вполголоса позвал Шарик, – эй, Руслан!

Овчаренко насторожился и стал озираться. Шарик сорвал каштан и кинул в Руслана.

– Сейчас я кому-то кину, – пообещал Руслан.

– Я здесь, на дереве.

– От жук березовый! Ты чего там?

– Слышь, Руслан, меня Рекс Буранович не хочет на операцию брать, запер.

– Значит, сиди.

– Не могу я сидеть. Слышишь, Руслан, если я в машине спрячусь? Бураныча ты повезешь?

– Ну я.

– А я в машине вместе со всеми. Тип-топ?

– Лезь. Только Бураныч тебя всё равно снимет.

– Откуда он узнает, что я там?

– А я ему скажу.

– Такой, да? Тебе что, больше всех надо?

– Как же я ему скажу, что не видел, когда видел?

– Он тебя и спрашивать-то не будет!

– Всё одно: если видел, обязан доложить.

Доложить, доложить! Вон солнце выглянуло, ты тоже докладывать будешь: «Рекс Бураныч, солнышко появилось!». Не смеши, а то упаду.

– То солнышко, а то ты. Если видел, обязан доложить как штык.

– Слушай, ты вообще-то мне помочь хочешь? Что ты как этот… Ну, Русланчик…

– Вообще-то, конечно… Ты полное право имеешь… Только не можу я. Если видел, обязан…

– Ну, заладил! Слушай, ты уйди на минутку!

– Не можу технику бросать. Не положено.

– Ну, отвернись.

– Та я ж услышу! У меня уши знаешь какие?

– Заткни!

– Та не можу, – страдая, сказал Овчаренко. – При исполнении не положено.

– Что же делать, Русланчик? Я тебя не выдал, что ты меня допрашивал, а ты…

– Ладно, слухай сюда. Кашлять при исполнении можно? Не воспрещается. Я вон туда отвернусь, буду кашлять, ничего не увижу и не услышу. Только ты тихо, а то услышу – всё пропало. Кхе-кхе-кхе-кхе-кхе-кхе-кхе-кхе…

Спускаясь с дерева, Шарик тряхнул ветку, и опять посыпались эти проклятые каштаны: тра-та-та-та!

– Шо такое? – в отчаянии воскликнул Овчаренко. – Шо я слышу? Каштаны сыплются отчего-то…

– Это ветер налетел, – сказал Шарик, – ш-ш-ш-ш… у-уу-у…

– Правильно! Это же ветер! Холодно… кхе-кхе-хе…

Шарик забрался в кузов машины; спрятался за бортом и сказал:

– Всё, ветер ушел. Овчаренко осторожно обернулся.

– Да. Вроде ушел. Ветер ушел, а все идут сюда. А мне нужно заводить мотоцикл…

Шарик услышал, как рыкнул стартер, и мотор затарахтел.

В кузов лавиной посыпались возбужденные предстоящим делом ученики. Кого здесь только не было! Эрдельтерьер! Ротвейлер! Сенбернар! Дог! Пудель! Колли! Ризеншнауцер! Ньюфаундленд!

Какие это все были красавцы! Мощные лапы, широкие груди, громовые голоса!

Сколько раз Шарик с завистью наблюдал за ними сквозь щель в заборе, которым была огорожена тренировочная площадка! И вот теперь Шарик среди них, этих героев, мчится сквозь дождь и ветер! Конечно, если говорить абсолютно точно, то в суматохе сыщик оказался не среди них, а скорее под ними, где-то в углу под лавкой, придавленный и полузадушенный. Раздалась команда Доберман-Пинчера, и грузовик сорвался с места.

– Смотрите, что у нас завелось! – раздался чей-то бас, и Шарик вознесся на воздух. Сыщика держал за шиворот огромный Дог по имени Данила.

Раздались возгласы:

– Ух ты, гигант! Красавец и здоровяк! А Данила спросил:

– Ты кто такой?

– Что вы всё за шиворот хватаетесь? – взбеленился сыщик, болтая лапами. – Ну Шарик я! Шарик! Сыщик!

– Который Шарик? Это тебе, что-ли, Крот смертный приговор вынес?

– Мне!

– Братцы, – воскликнул Данила, все еще держа сыщика на весу, – это тот самый Шарик! Чем же ты Кроту насолил?

– Это длинная история, – свысока ответил Шарик. – Может, вы меня все-таки отпустите?

– Извини, – сказал Дог, опуская сыщика на лавку.

– Может все-таки не «ты», а «вы»? – продолжал задираться разозленный сыщик. – Я с вами под забором не ночевал!

– Ого, – просипел сзади Сенбернар. – Шарик, ну-ка выдай ему как следует, не стесняйся!

А кто-то протянул:

– Всё, Данила, тебе конец! Пиши оттуда письма…

– А что, могу и выдать! – огрызнулся Шарик. Раздался дружный хохот.

– Оставьте его в покое! – раздался вдруг тоненький повелительный голосок. – Не видите, он весь израненный!

Появилось существо, которого Шарик раньше не заметил по причине его малого роста. На длинноухой головке синий берет, кокетливо сдвинутый на ухо. На боку большущая сумка с красным крестом. Звали это доброе существо Маша. Она была Такса.

– Вот лбы здоровые, – сказала Маша, пробираясь к Шарику. – Ты их не бойся, они добрые. Только очень громадные, а, в сущности, щенки еще.

Маша начала смазывать Шариковы ожоги приятно холодящей мазью.

– Шарик, – раздался ехидный голос Ризеншнауцера, – вы знаете, очень странно… Она к вашей светлости на «ты» обращается, а «вы» терпите…

Машина резко затормозила, все попадали друг на друга, а потом начали выпрыгивать. Сыщик осторожно выглянул из-за борта и увидел здание телецентра, а за ним громадную вышку, уходящую в облака. У входа панически извивающийся Уж что-то рассказывал Доберман-Пинчеру.

Начальник и Овчаренко вошли в подъезд. Чуть помедлив. Шарик выбрался из машины и помчался следом.

Из двери студии выносили мертвецки спящих телевизионных журналистов. От них разило хлороформом. Всхлипывающая Лань лежала на диванчике, и ей давали нюхать нашатырный спирт.

И Шарик учуял знакомый запах! Его забивали хлороформ и нашатырь, но сыщик мгновенно узнал его, этот запах подземелья!

И помчался по следу.

Шарик бежал по лестницам, по коридорам, он подпрыгивал, припадал к полу, и запах становился сильнее. Вдруг сыщик столкнулся с Доберман-Пинчером и Овчаренко, которые методично осматривали кабинеты.

– Шарик, ты как сюда… – грозно начал Доберман-Пинчер.

– Потом, потом, – крикнул Шарик. – Я след взял, я помню их запах! За мной!

Преследователи выскочили во двор и увидели, что Крот и Крыс, шлепая по лужам, бегут к вышке, стоящей в центре огороженного двора.

– Они в ловушке, – сказал Доберман-Пинчер. Над забором, окружающим телебашню, показались курсанты, которые по приказу начальника рассыпались цепью.

Но убегающие не растерялись. Нет, Крот и Крыс все так же неслись к вышке, словно в ней было их единственное спасение. Крот задрал голову и закричал на бегу:

– Нюрка, раздува-ай!

И загадочный приказ полетел вверх, на макушку телебашни, где Нюрка Муха дежурила около воздушного шара. Да, да, этот бешеный выдумщик Крот соорудил летательный аппарат из материалов, найденных в мусорном ящике.

Прежде всего он раскопал множество полиэтиленовых пакетов и мешочков – ну, знаете, в которых продают продукты и разные там рубашечки, носочки. Из всего этого Крот с помощью Крыса и Нюрки склеил один большой-пребольшой мешок. Затем в куче мусора была найдена старая, но вполне еще крепкая бельевая корзина. Ее привязали к горловине мешка шпагатиками, кусочками проволоки, тесемочками, обрывками веревки. Потом в центре корзины поставили облупленную кастрюлю с оборванной ручкой, в нее накидали щепок, палок, стружек, опилок и подожгли. Теплый воздух из жаровни пошел в отверстие мешка, и он стал надуваться. Когда воздушный шар приобрел свои окончательные очертания, оказалось, что шар – это одно название. На самом деле аэростат походил на латаный-перелатаный полупрозрачный и кривой чемодан, облепленный картофельными очистками и помидорными шкурками. К тому же от сооружения несло какой-то дрянью. Но Крот был очень доволен. Воздушные пираты взлетели – ветер был попутный – и причалили к телебашне. Крот и Крыс, как мы уже знаем, под видом рабочих спустились вниз, а Нюрка была оставлена на башне, чтобы держать летательный аппарат в боевой готовности.

Услышав вопль Крота, Муха, словно живой вентилятор, стала метаться над углями, крыльями гоня воздух. Пламя мало-помалу занялось, сморщенный мешок снова надулся, возвращая себе подъемную силу. Канат, которым воздушный шар был привязан к башне, то натягивался, то ложился баранками на площадку.

Снизу, из тумана, выскочил Крыс и шмыгнул в корзину.

За ним появился пыхтящий Крот и стал отвязывать канат.

Башня гудела от топота ног, возбужденных голосов погони, и Крыс повизгивал от страха.

Крот неторопливо забрался в корзину, взял со дна ее кирпич и замер, чего-то ожидая.

– Бросай груз! – взвизгнул Крыс. – Не взлетим же!

На площадку выпрыгнул Доберман-Пинчер и на секунду остановился, пораженный зрелищем невиданного аппарата.

Крот, сладострастно застонав, метнул кирпич в Доберман-Пинчера. Тот упал.

Воздушный шар, освобожденный от груза, пошел вверх и вбок, а за ним побежал в небо канат. Перепрыгнув через Рекса Бурановича, в канат вцепился Шарик. Его сорвало с площадки, и он полетел в туман.

Собрание

Бой барабана. – Выступление воробья с высокой трибуны. – Хитрый Козел перед лицом коллектива. – Меры самообороны. – Единогласное решение. – «Какая смена растет!»

Тихо было во дворе дома № 1.

Козел Тимофей вытащил во двор свой старый диван и лениво выколачивал его. Пружины в недрах дивана лязгали и стреляли. Стукнув несколько раз скалкой, Тимофей ложился на бугристую подушку и, глядя в хмурое небо, думал, не выкинуть ли эту рухлядь на помойку.

Вдруг раздался тревожный барабанный бой.

Лев Львович Заяц из пятой квартиры, профессиональный цирковой барабанщик, установив свой гулкий инструмент посреди детской площадки, бил в него мозолистыми лапами.

– Дзинь-дзинь-дзинь-дзинь! – звенели стекла в квартирах.

– Трах! Бух! Бах! Бумм! – отзывались двери. Это близнецы Катя, Кетя, Кутя и Котя бегали по этажам, созывая жильцов.

– На собрание, на собрание, – пищали котята, – все на собрание!

Активный общественник Иван Иванович Слон, нервно прохаживаясь возле барабана, время от времени поднимал хобот и могуче трубил:

– На собра-а-ание!!!

Загудели, зашумели, загомонили, завизжали, покатились по лестницам голоса:

– Что такое?

– Что случилось?

– Кто барабанит?

– Ой, дверь захлопнулась, оладьи сгорят!

Митька, запасай лекарства! И соль!

– А вы не смотрели?

– Что не смотрели?

– Телевизор!

– Крот же, Крот!

– Выступал Крот!

– Из тюрьмы?

– Ой, придавили!

– Митька, говорят, в аптеке мука кончилась.

– Тише вы своими копытами!

Наконец жильцы выкатились из подъездов и стали кричать друг другу «тише, тише», отчего становилось всё громче и громче. Активный общественник поднял над толпой председательский колокольчик и оглушительно позвонил. Вообще-то колокольчик больше походил на колокол, потому что был сделан Слоном из чугунной урны. Слегка контуженное собрание угомонилось.

– Все присутствуют? – вопросил Иван Иванович.

– Все, все!

Мама Муркина на балконе подняла лапку и спросила:

– Можно, я буду отсюда присутствовать? У меня Захарка болеет.

Слон обратился к жильцам:

– Поставим вопрос на голосование? В толпе раздались возгласы:

– Дело давайте, Иван Иваныч!

– Что ты как этот!

Слон внушительно пробасил:

– Даже в чрезвычайных обстоятельствах необходимо соблюдать порядок. Но если собрание не возражает, пусть Муркина присутствует из дома. Слово для доклада…

Воробей Николай вспорхнул на обширную голову председателя собрания и чирикнул:

– Кончай, Иван Иванович, резину тянуть, понял? Давай я в двух словах скажу, я всё видел!

Председатель шевельнул ушами, поозирался и беспокойно спросил:

– Ты где, Николай? В толпе засмеялись.

Воробей изо всех сил топнул ногой в лоб председателя:

– Вот он я! Доходит?

– А-а… – успокоился Иван Иванович. – Ну, если собрание не возражает…

– Не возражаем!

– Давай, Колька! Выступай с лобного места!

– С высокой трибуны говори, так виднее! Председатель грохнул в колокольную урну и объявил:

– Слово для экстренного сообщения предоставляется Николаю Воробью.

Многие тут телек сегодня не смотрели, так я расскажу, что видел собственными глазами, – скороговоркой начал Николай.

Он коротко и энергично описал нахальное выступление Крота, рассказал, что облетел с утра весь город и сам видел аптеку и медицинские склады, сгоревшие дотла.

Уже к середине Воробьиной речи Тимофей Козел, панически тряся бородой, начал проталкиваться к своему подъезду.

– Пустите-ка меня, – блеял он, – ну-ка быстренько, пустите-ка меня…

Когда Николай закончил, толпа ошеломленно молчала.

Донесся нервный всхлип артиста Попугай-Амазонского:

– Господи, что же это такое творится, то копают под тебя, то чуму обещают! Просто невозможно творчески работать в такой обстановке! Что это такое, я вас спрашиваю?

Ему никто не ответил.

– Переходим к прениям, – сказал Слон.

Хлопнула дверь подъезда. Возле него стояла ручная тележка с горой коллекционного мыла. А возле тележки стоял Тимофей с громадной авоськой, набитой продуктами.

– Ты куда это намылился, Тимоша? – насмешливо осведомился Федя Медведь, слесарь-водопроводчик дома № 1.

Я? – Козел покосился на Федю хитрым желтым глазом и беспечно мотнул бородой. – Так… за город. Погулять.

– А с телегой не тяжело гулять, Тимоша?

– Не-а. До речки дойду – помоюсь.

– Вот Козел! А продуктов зачем столько нахватал?

– Пройдусь, искупаюсь, проголодаюсь – поем немножко.

– Не лопнешь?

– Не-е. Да ну вас всех, – внезапно обозлился Козел.

Закряхтев, он тронул тележку с места и покатил по дорожке. Но Медведь остановил его мощной рабочей лапищей, которая без инструмента гнула водопроводные трубы.

– Нет, борода, постой! Вы чуете, – обратился Федя к жильцам, – что он замышляет?

– Чуем, чуем, – чирикнул Николай, – упорхнуть задумал.

– Ай-й-яй-яй! Неужели это правда? – сказал Слон. – Мне стыдно за вас, Тимофей! Перед лицом общей беды вы задумали отколоться от коллектива!

– Прикажешь помирать коллективно? – огрызнулся Козел.

Собрание возмущенно загудело. Федя поднял лапу:

– Тихо! Все знают, от чего бывают болезни и эпидемии?

Собрание дружно грохнуло:

– От грязи!

– А грязь бывает от чего?

– От без мыла! – крикнули близнецы.

– Соображаете, – похвалил их Медведь. – Ребенку понятно: есть мыло – нет грязи, нет мыла – есть грязь, болезнь, эпидемия…

Поняв, куда клонит Федя, Козел заблеял:

– Это же м-мое м-мыло, м-мое!

– В трудные времена – всё общее, – отрезал Медведь. – Вношу предложение: мыло отобрать, а когда угроза эпидемии пройдет – возместить.

– Кто за это предложение? – спросил Слон. – Единогласно!

– Дальше, – продолжал Федя. – Перед лицом болезненной угрозы как слесарь-водопроводчик обещаю бесперебойную подачу воды в каждую квартиру нашего славного дома.

Он сел под бурные аплодисменты. Близнецы вытолкнули вперед Катю.

– Мы, – волнуясь, начала она звонким голоском, – от коллектива близнецов предлагаем умываться три раза в день: утром, перед обедом и вечером.

– Четыре раза! – крикнул Китя.

– Пять! – крикнул Кетя.

– Шесть! – крикнул Китя.

– Шестнадцать! – крикнул Котя. – Нам, котятам, нетрудно!

Это, пожалуй, многовато, – заметил председатель, – а вот хотя бы два раза в день – обязательно. Кто за предложение близнецов, прошу голосовать.

Все проголосовали единогласно и хором крикнули:

– Близнецы – молодцы!

– Какая нам смена растет, – прошептал Слон, растроганно глядя на котят. – Чистые лица, чистые помыслы…

И все вдруг заметили, что тучи рассеялись. Что выглянуло солнышко. Что ветер утих.

Доблестный слесарь сокрушает диван

Кто кого поймал? – Федя спешит на помощь. – Подвиг Воробья. – Находчивый Иван Иванович. – Два удара могучего слесаря. – «Деньги? Не надо!» – Артист воспаряет – но поздно.

На присутствующих пала мутная тень. Над двором висел полупрозрачный кривой чемодан. Из корзины летательного аппарата свешивалась веревка, на конце которой болтался героический сыщик Шарик. Держась из последних сил, он висел над бездной двора, и с неба донесся его голос:

– Здесь бандиты! Я их поймал!

Шарик сделал попытку зацепиться за верхушку дерева, но веревка качнулась, и в когтях у сыщика остались лишь обрывки тополиных листьев.

Еще раз. Безуспешно.

Обессиленный Шарик сползал по веревке всё ниже. Толпа стояла, закаменев.

– О ужас! Ужас! Ужас! – прошептал артист Попугай-Амазонский.

Шарик крикнул:

– Они не могут улететь, потому что ветер утих!

Бесстрашный слесарь Федя Медведь кинулся к тополю, могучими лапами обхватил могучий ствол, крякнул и полез. Очень быстро он стал невидим в густой листве. Все разбежались в стороны и напряженно наблюдали за деревом, к подножию которого осыпались кусочки коры. Иногда вздрагивала ветка, и только поэтому можно было определить, где находится Федя. Вот еще одна шевельнулась. Еще одна – повыше.

…Шарик висел, стиснув челюсти, закрыв глаза. Мало того, что сыщик раскачивался как маятник, его еще вертело вокруг собственной оси. Шарика замутило. Там, на вершине телевизионной башни, вцепившись в убегающую веревку и ухнув в серые тучи, он подумал: «Ага, попались!». Но когда каждая шерстинка Шариковой шкурки намокла и его стала бить дрожь, когда в нескольких сантиметрах от него пронеслась теплая тень заводской трубы, когда, наконец, в разрыве облаков, в немыслимой дали, он увидел крохотные прямоугольнички крыш, Шарик начал понимать, что, скорее, не преступники попались, а он, сыщик… Шарик воспрянул духом, когда увидел знакомый двор, полный друзей. Но за тополь уцепиться не удалось, а последние силы уходили…

«Может, бросить веревку? – подумал Шарик. – Две секунды – и всё…».

– Слышь, – раздался рядом густой задыхающийся бас, – слышь, друг, дай лапу!

«Это кажется, – подумал Шарик, не открывая глаз. – Бред».

– Дай лапу, слышь, ч-черт лохматый! – рявкнуло так, что глаза Шарика сами собой открылись.

На тонкой ветви тополя – просто чудо, как она выдерживала, – балансировал доблестный слесарь Федя Медведь!

Шарик потянулся к спасителю, но в этот момент сыщика повернуло к нему спиной. Федя цапнул, но только репей содрал с Шарикового хвоста.

– Эх-х! – шумнул слесарь, и под ним опасно захрустело.

А Шарика с бешеной скоростью завертело волчком.

– Не вертись ты! – осердился Медведь.

– Как же я могу не вертеться, если вы меня сами завертели! Вы палочку сломайте, палочку, и меня доставайте!

Молоток! – одобрительно проворчал Федя и, пятясь, пополз к стволу, но в этот момент – фр-р – в воздухе рядом с Шариком очутился Воробей. Он вцепился клювом в многострадальный хвост Шарика и, усиленно работая крыльями, остановил вращение.

– Брось дрова ломать, понял! – крикнул Николай Медведю, который выламывал громадный сук. – Я сыщика раскачаю и к тебе подтолкну. Раз-два, взяли, раз-два, взяли, раз-два…

– Н-на! – раздался сверху злорадный возглас, и что-то просвистело мимо Воробья.

Внизу раздался жуткий волчий вой. Это не своим голосом взвыл Козел, которому пуля, выпущенная Крысом из рогатки, угодила в спину.

Тимофей ринулся под дерево.

Иван Иванович ударил в набат и объявил:

– Воздушная тревога! Всем в укрытие!

Население перешло под густую крону тополя. Только активный общественник бесстрашно остался на прежнем месте, чтобы наблюдать развитие военных действий.

Над краем корзины свесилась морда Крыса, который снова заряжал рогатку.

– Ах ты ж, кр-рыса ты летучая! – воскликнул пылкий Николай, бросаясь вверх.

Крыс успел выстрелить. Кувыркаясь, Николай полетел вниз. Плавной спиралью опустилось мимо Шарика серое перышко…

Снизу донеслось стоголосое «ах»…

Плохо пришлось бы храброму Воробью, если бы не Иван Иванович. Только он мог совершить такое.

Мог бы, конечно, кое-что предпринять артист Попугай-Амазонский. Он мог бы стрелой взмыть в воздух навстречу Николаю и задержать его падение. Но артист не сделал этого, так как со страху забыл, что у него есть крылья.

Зачем, зачем некоторым даны крылья? Непонятно…

А Иван Иванович поступил просто и гениально.

Он подсунул под Николая диван, выставленный Козлом для выколачивания!

И когда Шарик посмотрел вниз, Николай, охромевший, если можно так сказать, на одно крыло, ругался, лежа на диване.

…Что-то больно кольнуло сыщика в бок. Это Медведь пытался подцепить Шарика здоровенным суком.

Шарик вцепился зубами в деревяшку, и слесарь, затаив дыхание, чтобы не потерять равновесия, потянул Шарика к себе. Ветвь под Медведем, согнутая в дугу, мелко дрожала, готовая каждую секунду обломиться или вывернуться из-под ног. Это было так похоже на смертельный цирковой номер, что Лев Заяц по привычке рассыпал длинную зловещую барабанную дробь.

Иван Иванович на всякий случай подтащил диван.

– Опять мой диван хватают! – всполошился Козел. – Свой выносите и подставляйте! Это вам не сетка, это диван, совсем новый, не видите, что ли?

В это время подлая Нюрка, татуированная Муха, ринулась в пике из корзины аэростата. Нюрка вжикнула в ухо Феди и заметалась там, как в гулкой раковине, панически вопя:

– Упад ежжжжжж!

Медведь дернул ухом и едва не потерял равновесие. Однако палку, за которую держался Шарик, не отпустил.

Муха шмыгнула в другое ухо Феди, и, как показалось Медведю, прямо в мозгах у него заверещало:

– Раззззобьежжжжжжся в лепежжжжжку! Слесарь прижал ухо, но в голове всё равно орало:

– Раззззможжжижжжжся!

Тогда рассвирепевший Федя свободной лапой нанес себе сокрушительный удар по уху. Медведь не рассчитал силы удара. В голове помутилось, и слесарь с ужасным шумом и ревом, ломая ветви, сверзился с тополя. Медведь рухнул на диван, который мгновенно превратился в груду щепок, тряпок и проволоки.

Несколько секунд с дерева сыпались рваные листья.

По двору непредсказуемыми зигзагами прыгала диванная пружина. Козел поймал ее и прижал к груди.

– Как же так, – пролепетал он, – мой диван… совсем новый…

Из кучи того, что совсем недавно было диваном, вылетела Муха и уселась на правый рог Тимофея. Она довольно потирала лапки.

Куча зашевелилась, и показалась голова слесаря. Глаза его блуждали.

– Где? – спросил он. – Где эта… Где она? Я ее сейчас…

– Жжжжмякнулся? – сказала Муха, перелетая на левый рог Тимофея. – Я предупрежжжждала!

– Ты живой, Феденька! – обрадовался Козел. – Отдавай за диван деньги.

И здесь Медведь увидел Нюрку и влепил ей изо всех сил. Вернее, Муха-то упорхнула, а Тимофей получил по рогам. С тех пор до конца своих дней Тимофей, услышав слово «деньги», бежал куда глаза глядят с воплем: «Не надо!»

– Еще разок! – подзадоривала Муха, виясь над головой Попугай-Амазонского.

Слесарь схватил громадный сук и с рычанием погнался за Мухой.

Жильцы дома № 1 бросились врассыпную.

В опустевшем дворе, по-петушиному задирая ноги, бестолково метался артист. Он опять забыл, что у него есть крылья. По пятам за артистом с трехметровым дрыном мчался яростный слесарь, а подлая Нюрка азартно визжала над Амазонским:

– Бей своих, чтоб чужжжие боялиззззз!

– Уйди, Амазонский! – надрывался Федя, размахивая своей страшной палицей. – Уйди с-под Мухи!

Неизвестно, чем бы кончилась погоня, если бы с небес не грянуло приказание Крота:

– Нюрка, сюда!

Федя метнул ей вслед свое оружие. Едва не задев Шарика, палица провалилась в небо, а через семнадцать минут с грохотом свалилась на крышу дома № 1, где и лежит до сих пор.

– Смотрите, смотрите! – закричали глазастые близнецы.

Конец веревки, свободно болтавшийся под сыщиком, вдруг загнулся крючком и, словно кобра, покачиваясь, стал подниматься! Веревка, как живая, несколько раз обернулась вокруг Шарика. Это Нюрка, уцепившись за конец каната и летая кругами, связала сыщика!

Крот и Крыс начали втягивать беспомощного Шарика в корзину.

Волоча подбитое крыло, Воробей подскочил к Амазонскому:

– Слышь, артист, продырявь ты этот шар!

– Кто, я? – пролепетал артист, еще не пришедший в себя от погони.

– Ты, кто ж еще! – напирал Воробей. – Делов-то! Будь у меня крыло…

– Видите ли, – забормотал Амазонский, – у меня, как всем известно, очень тонкая нервная система, и если я оттуда… гм-гм… упаду в обморок, искусство понесет невосполнимую потерю. Этого мне никто не простит. Извините, мне нужно идти работать над собой!

Так и ускользнул бы Попугай-Амазонский, если бы не Иван Иванович, который понимал душу артистов. Активный общественник подмигнул жильцам дома № 1, воскликнул: «Просим! Просим!» – и начал аплодировать.

Со всех сторон раздались дружные аплодисменты, переходящие в овацию, и возгласы:

– Просим! Браво! Бис! Просим!

У любого артиста от этих волшебных звуков исчезают волнения и страхи, а душа просится в полет. Блистающие крылья раскрылись сами собой. Амазонский поклонился публике, разбежался и взмыл в воздух, как сверкающая ракета! Увы!

Воздушного шара уже не было над двором. Тянул ветерок, тополь тревожно шелестел. На солнце снова надвигались тучи.