Текст книги "Песни китов"

Автор книги: Владимир Шпаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Часть II. В пасти «Кашалота»

1

Новая жизнь началась со спирта. Его количество было устрашающим, что называется, море разливанное. И пусть «море» имело скромное обличье двух пластиковых канистр емкостью двадцать литров каждая, убойная сила содержащейся жидкости не подлежала сомнению. Начальник отдела Хромченко сомневался в другом: хватит ли «горючего» на ходовые, да плюс к тому государственные испытания? Лоб начальника прорезали складки, говорящие о мучительной работе мысли, рука же замерла над бланком с надписью «Расходные материалы». То был последний бланк, дающий возможность выписать специальную амуницию, приборы, ну и, понятно, C₂H₅OH.

– Эх, гори все огнем!

Быстрый росчерк пера, и к имеющемуся количеству добавилось два десятка литров.

– Куда столько? – пожал плечами Рогов. Во взгляде начальника отразилось даже не удивление, Хромченко будто ужалили.

– Думаешь, что говоришь?! Это ж живая вода! Это валюта! Знаешь, сколько на «Дельфин» было выписано?! А на «Косатку»?!

– Понятия не имею.

– Вот именно! А это не «Косатка» какая-нибудь, это «Кашалот»! Если б не занятость, сам бы отправился… – Хромченко замахал руками: – Короче, беги на склад, пока не передумал!

О новом заказе с придыханием говорили на всех уровнях, вплоть до Министерства. Мощь турбин, вооружений, сумасшедшая скорость летающего корабля поражали воображение, заставляя скептиков недоверчиво крутить головой, а разработчиков с пеной у рта доказывать, мол, приведенные цифры не блеф, а чистейшая, как очищенный спирт, правда! Рогов и сам порой делался скептиком, хотя лично участвовал в разработке важнейших узлов. Он влился в проект поздно, когда «Кашалот» обрел виртуальные очертания, обзавелся нарисованными ракетами-торпедами-артустановками, да и системы управления были проработаны. Внесенные Роговым предложения оценили, внедрили, но сути это не меняло – корабль, как идея, уже существовал. И надо сказать, идея была смелая. Кто ее породил, теперь уже не выяснишь, говорили, маршал Устинов, приглашенный на маневры с участием «Косаток». Десантные корабли на воздушной подушке очаровали маршала: тот не верил своим глазам, глядя на то, как морские громадины с легкостью выползают на берег. А эффектная высадка из чрева кораблей БМП с морской пехотой на броне потрясла министра до глубины души.

– А тяжелые танки эти корабли могут доставлять? – поинтересовался Устинов. – На потенциальный плацдарм?

– Эти – не могут, – отрапортовал генеральный конструктор. – Но если разработать новый проект…

– Разрабатывайте. Эскадра таких кораблей Швецию за два дня завоюет! А Японию – за три!

Сказано – сделано, причем с перебором (на всякий пожарный). Подумаешь, тяжелые танки! В недрах «Кашалота» еще и парочка вертолетов помещалась, правда, со сложенными лопастями; и ракетно-бомбометные установки имелись, и суперскоростные торпеды, на которые можно было монтировать ядерные боеголовки. Там вообще имелось столько всего, что Рогов, впервые попав на стенд, буквально обалдел (почти как маршал Устинов). На стенде «Кашалот» был всего лишь контуром, изображенным на стене, но мощь корабля и сложность его конструкции ощущались даже в масштабе один к двадцати. Многочисленным пультам было тесно в стендовом зале, а под ногами змеились сотни (если не тысячи) кабелей, за которые то и дело цеплялись сдатчики систем.

«Кабелевоз» – иронически именовали подобные корабли, но в отношении «Кашалота» ирония не срабатывала, тут речь шла, скорее, о скрытом благоговении. И Рогов благоговел в числе других, поскольку столкнулся с чем-то, превышающим возможности его разума. Не то чтобы он вообще не представлял нюансов функционирования корабля – в общих чертах представлял. Однако тут имелось множество белых пятен, темных мест, сливавшихся в область тайны, а тайна, как известно, и привлекает, и пугает.

«Чудо, тайна, авторитет…» – всплыло в голове Рогова нечто чуждое и в то же время знакомое. Вроде об этом говорил Мятлин во время их последней встречи. А может, раньше говорил; или вообще говорил не он. Какая, в сущности, разница? Это всего лишь слова; а тут – нечто невиданное, порождение рук и мозгов человеческих, плод коллективного усилия (и какого усилия!). Слова меркли на таком фоне, теряли вес и ценность; и Мятлин мерк, а их встреча полгода назад представлялась чем-то нелепым и случайным. Рогову вдруг остро захотелось увидеть «Кашалота», что называется, во плоти. Так хотят видеть явленную мечту, воплощенное божество, которое представлял долгие годы, грезил встречей с ним, и вот, протяни лишь руку…

Сокращая расстояние до мечты, Рогов метался по этажам НИИ, подписывал бумаги, прощался со знакомыми и в глазах большинства прочитывал затаенную (а когда и явную) зависть. Прощайте, сидельцы душных комнат, рабы кульманов и пленники планерок! Вы остаетесь скучать с девяти до шести, перекидываться в шахматишки, бегать в обед в пивную, я же отправляюсь в морские дали на таком плавсредстве, о каком вы и не мечтали! Он был еще незнаком со сдаточной командой, но уже чувствовал свою принадлежность к тайному ордену – к тем, кто шагнул за пределы унылых диссертаций, воплотив дерзкую теорию в невиданную практику.

Получая на складе спирт, он еще раз ощутил принадлежность к ордену.

– Ты это… Правда «Кашалота» будешь сдавать?

Вопрос задал Выхин, м.н.с., переведенный завскладом. То ли захотел быть поближе к спирту (его нос, во всяком случае, по цвету приближался к недозрелой сливе), то ли его умственные способности не соответствовали родной оборонке.

– Правда.

Выхин крутанул головой.

– Везет тебе! Охрененный, говорят, корабль; и бабок заплатят немерено…

– Вроде обещают, – ответил Рогов.

– На таких заказах не экономят. В срок уложитесь – озолотят. Может, медаль на грудь повесят…

Рогов оглядел свою грудь, вроде как подыскивая место для медали. В сущности, неважно, получит он награду или нет; главное, сама командировка. Жаль, отец не дожил, он бы оценил его достижение. «Государственные испытания» – эти слова не раз звучали в их доме, и тогда все менялось: отца не трогали, не обращали внимания на его круглосуточное отсутствие, случалось, мать даже обеды-ужины носила на завод (если отец, конечно, был на заводе, а не в какой-нибудь глуши). Тому тоже обещали орден за какой-то проект, но так и не удосужились дать обещанную награду. Впрочем, награда моментально улеглась бы пылиться в сервант, отца интересовало другое. Рогов не смог бы сформулировать, что им двигало, какой мотор, на каком горючем тащил его по жизни, но сейчас чувствовал эту энергию, бившуюся в груди торжественным метрономом…

Микроавтобус свернул с Тучкова моста, вырулил на Смоленку, чтобы вскоре еще раз свернуть и остановиться перед массивными железными воротами с табличкой: НПО «Алмаз». Грузный краснолицый охранник долго проверял документы, осматривал спрессованную в плотные кипы амуницию, а особенно канистры. Ноздри жадно втягивали сочившийся из-под пластиковых пробок запах, рот же кривила ухмылка.

– Спиртяга? – подмигнул охранник. Рогов кивнул. – Что ж, тогда будем дружить.

– В каком смысле? – вежливо осведомился Рогов.

– В любом. Мало ли чего захочется: выйти раньше времени, к примеру. Гаечку вынести для дома, для семьи…

– У меня нет семьи, – сухо ответил Рогов, решив (пока, во всяком случае) не налаживать шатких мостков. Первый отдел не дремлет, а вылететь с «Кашалота», не успев его даже увидеть, было бы непростительной глупостью.

Когда зашли на проходную, в застекленной будке раздался телефонный звонок. Трубку поднял второй охранник.

– Чего?! – донеслось сквозь полуоткрытую «амбразуру». – Ах, «скорую»… Пропустим, хорошо!

Охранник высунул голову.

– Михалыч, ЧП на «Кашалоте»!

– Опять?!

– Не опять, а снова. Жмурик на этот раз…

– А «скорая» тогда зачем? Лучше сразу труповозку вызвать.

– Положено так…

Поставленные рядом, слова «Кашалот» и «труповозка» неприятно резанули. Находясь в соседстве, они не лезли ни в какие ворота: корабль все-таки был возвышенной грезой, а тут «жмурики» какие-то!

– Как проехать к стапелю «Кашалота»? – спросил Рогов, запрыгивая в машину.

– Прямо до Невки, потом направо. Только ваша бытовка в другом месте, налево…

Носовая часть корабля вылезала из ангара на четверть корпуса. Сходня была откинута, отчего «Кашалот» напоминал огромное существо, что высунулось наружу из убежища, раззявив пасть. Зацепившись взглядом за корабль, Рогов лишь потом обнаружил у ангара людей – на фоне могучего серого корпуса они смотрелись несерьезно, если не сказать жалко. Рогов попросил водителя подвезти ближе, вылез и направился к группе.

Обтянутые робами спины мешали обзору, он разглядел лишь край светлой ткани, покрытой бурыми пятнами.

– … да хватит уже! – донеслось. – Унести его надо!

– Но «скорая»…

– Приедут – разберутся! Короче, подхватили!

Мужчины в рабочей одежде подняли тело, ткань отвалилась, под ней мелькнула окровавленная плоть. Но Рогов, сглотнув комок, почему-то устремился со всеми к дверям ангара. Ловя обрывки реплик, он уяснил: рабочего накрыло куском обшивки, соскользнувшим с корабля. На палубе проводились сварочные работы, бедолага стоял внизу, и тут сверху огромный кусище дюралюминия!

– Родным-то сообщили? – спросил кто-то вполголоса.

– Сообщат, куда денутся…

Бездыханное тело потащили в каптерку, Рогов же приотстал, чтобы еще раз взглянуть на корабль, теперь уже вблизи. Корпус серел буквально в двух шагах, убегая влево и вправо ладным округлым массивом. Вблизи «Кашалот» казался невероятно огромным, натуральный «Титаник» военного назначения! И хотя полагалось переживать (все же человек погиб), Рогов не мог не восхититься совершенными обводами серой громадины. «Кашалоту» было тесно в этом загоне, его турбинные мышцы желали сокращаться, а просыпающийся мозг (часть которого создал Рогов) хотел полноценно мыслить, чтобы управлять сотнями механизмов и устройств, распиханных в его чреве. Впрочем, когда метафора почти оформилась, Рогов опустил взгляд на цементный пол, где обнаружил свеженькое бурое пятно. И, ощутив рвотный позыв, заспешил прочь.

Возле микроавтобуса топтался некто в тельняшке, длинный и небритый.

– Ты, что ли, из ЭРЫ? – мрачно спросили Рогова (в лице «матроса» проглядывала похмельная тоска).

– Допустим.

– Хрен ли тогда не показываешься? У нас трубы горят, ясно? Он бесцеремонно забрался на место рядом с водителем. – Поехали!

Человек в тельняшке указывал дорогу, подгонял водителя, приказав остановиться возле спаренных вагончиков.

– Пришли на базу… – он обернулся. – У тебя три емкости? Тогда две тебе, одна мне!

Рогов ввалился в вагончик, пыхтя под тяжестью двух двадцатилитровых канистр. Бытовка была пустой, только на подоконнике, забравшись туда с ногами, дымил худой чернявый сотрудник.

– А мы уже все глаза проглядели… – проговорил он насмешливо. – Где там, думаем, наше шило застряло?

– Какое шило? – настороженно спросил Рогов.

– Так на флоте спирт называют. Что ж, теперь затарились, это хорошо…

Когда чернявый спрыгнул с подоконника, то оказался на полголовы ниже Рогова.

– Жарский, – он протянул узкую ладонь. – Ответственный сдатчик систем движения. Это Гусев, он по монтажу главный. С остальными познакомишься, когда твой нектар будем пробовать. Выпьем на брудершафт, задружимся…

А Гусев уже сливал содержимое канистры в трехлитровую банку. Заполнил на две трети, сыпанул туда что-то из крошечного пузырька, и жидкость тут же сделалась багрово-лиловой.

– Первая стадия очистки, – пояснил Жарский. – Нектар, увы, содержит технические примеси, поэтому марганцовочка, активированный уголек… О-о, ты и униформу привез?!

Он достал из кипы форменную куртку.

– Вы посмотрите на эту кичливую надпись! ЭРА! Мы-то знаем смысл, но что подумают окружающие?! Эра чего? Светлых годов? Так их не было и не будет. Эра Водолея? Фигня полная, астрологическая обманка. Может, эра технических монстров? Вроде нашего «Кашалота»? Видел, кстати, монстра?

– Видел, – кашлянув, сказал Рогов.

– И впечатление, надо полагать, незабываемое?

– Еще бы! – отозвался Гусев. – Сегодня первый трупешник – работягу прихлопнуло!

– Ну, первый – не последний… – пробормотал Жарский. Он внимательно вгляделся в лицо Рогова.

– Что, зацепило? Ну-у, так не пойдет! Если на каждого жмурика реагировать, даже ходовые испытания не пройдешь, не говоря о государственных. Привыкай, родной. На каждом таком заказе – несколько трупов, такова статистика.

Он обернулся к Гусеву.

– Сколько на «Косатке» гикнулось?

– Пятеро, кажется…

– Ага! На «Дельфине» было три, то есть тенденция налицо.

– Какая тенденция?! – ошарашенно спросил Рогов.

– Увеличения смертности. Если угодно, это можно расценить, как определенное количество жертв, которое требует каждый морской монстр. Одному достаточно трех, другому и пяти мало. Количество определяется водоизмещением и мощью вооружений…

– Не гони, а? – проговорил Гусев. – А то молодой сбежит, не взойдя на борт… Ну вот, кажется, оседает.

Когда багровая муть улеглась на дно, Гусев вставил в другую банку воронку, насыпал в горловину черных таблеток (уголь?), после чего взялся осторожно, тонкой струйкой переливать жидкость.

– В общем, все узнаешь по ходу… Как, к вечеру справишься?

Вопрос был обращен к «алхимику» в тельняшке.

– Обижаешь. Напиток будет – высший класс!

Вечером на стол был торжественно водружен трехлитровый «пузырь», в котором плескалась янтарная жидкость и плавали какие-то растения. Цвет, пояснил Гусев, обеспечил корень чаги, а плавающая флора гарантировала вкусовые качества. Народу набилась куча, рука Рогова даже устала от рукопожатий, жаль, имена тут же выскакивали из головы. Вон тот, в сером свитере, вроде бы сдаточный капитан Булыгин. Как объяснили Рогову, на время испытаний главный тут не военный командир, а гражданский, потому, наверное, и физиономия у того мрачная (первый трупешник, за него надо отвечать!). А вон тот военный, судя по звездам россыпью, каплей, военпред по фамилии…

– Деркач, – напомнил Жарский, сидевший слева. – Зверь, защищает интересы оборонного ведомства, как цепной пес! Но имеет слабое место: любит бухнуть. Заметил, он первый сегодня прибежал? У Деркача нюх на шило, как только оно объявляется у подрядчиков – буквально несется на запах. Поэтому используй эту зависимость.

Справа толкал локтем Гусев, исполнявший роль разливальщика, а за Жарским высился громила Зыков, тоже из ЭРЫ, ответственный за навигацию. Он единственный напялил на себя униформу, и новенькая куртка, похоже, готова была разойтись по швам. Когда он наваливался на соседа, Жарский вскрикивал:

– Эй, нечего меня плющить! Даже молодой норовит придавить ответственного сдатчика! А у меня только тело маленькое, а душа – очень даже большая!

Рогов не обижался на «молодого»: это и возрасту соответствовало, и опыту. Он в очередной раз повернулся влево.

– А точно на каждом проекте… Короче, про жертвы – это правда?

Жарский усмехнулся.

– Испугался?

– Просто много нового, с толку сбивает. Я думал, что ЭРА означает: НИИ «Электро-Радио-Автоматика». Что спирт – это спирт, а шилом дырки прокалывают. Что…

Рогова похлопали по плечу.

– Есть многое на свете, друг Горацио, чего не понимает наше рацио. Ты еще белого мичмана не видел, а это, брат, покруче шила будет!

– Хватит, а? – встрял в разговор Гусев. – Язык у тебя, как помело. Может, и не увидит он никакого мичмана. То есть обычных мичманов тут – завались, а белый раз в год по обещанию появляется.

Жарский уже тянул руку за банкой.

– Что-то я действительно базарю много… Ты давай, пей да закусывай. Знаешь флотский афоризм? Если б шило было твердым, я бы его грыз!

Под занавес, когда за окном основательно стемнело, в дверях возникла женщина.

– О-о, какие люди! – оживилось застолье. – Алка, садись со мной! Нет, со мной! Да ты что – Гусев же убьет!

Рогов почувствовал, как сосед справа напрягается, устремив глаза на позднюю гостью. Вроде в той не было ничего особенного – невысокая, круглолицая, разве что вырез платья нагловат, полгруди наружу. Особенность заключалась, скорее, в уверенной манере, когда женщина может кого-то погладить по голове, кого-то потрепать по щеке или легко отбить шаловливую руку, обхватившую талию. Она двигалась по кругу, быстро производя все эти действия, и Рогов вскоре почувствовал ее ладонь на своем плече.

– В нашем полку прибыло? – склонилась она к уху, обдав запахом терпких духов.

– Да, сегодня только… – смутился Рогов.

– Вижу, вижу, вчера тебя не было. Что ж, вливайся в коллектив. Только знай: шило – не самое главное в жизни.

– Что же главное, Аллочка? – игриво спросил Жарский.

– Сами знаете что.

Гусеву досталась главная ласка – поцелуй в губы, но присела Алка не рядом, а напротив Гусева, чтобы упереть в него взгляд блестящих, чуть навыкате глаз. Всколыхнувшееся застолье входило в прежнее русло, только справа по-прежнему чувствовался напряг. Эта парочка ни слова не говорила, диалог был молчаливый, но за этим молчанием чувствовалось столько!

Неожиданно Рогов почуял, как по ноге что-то скользит, вроде как чья-то ступня. Настал его черед напрягаться, однако ногу быстро оставили в покое, возможно, перепутали. Скосив глаза, Рогов увидел, как в промежность Гусева уперлась светло-коричневая, обтянутая капроном ступня. Она шевелилась, живя между гусевских ног своей жизнью и порождая на лице главного по монтажу непередаваемую мимическую игру. Рогов отвернулся, чувствуя, как багровеет (хотя с чего бы?). Застольная болтовня, казавшаяся крайне интересной (и даже познавательной), утратила смысл. Рогова опять захватывала в плен стихия, разрушавшая выстроенную картину мира, повергавшая в непонятную тоску – на него накатывало то, чего он всегда боялся, и к чему все равно стремился…

Он не поехал домой, остался ночевать в плавучей гостинице, как и большинство сдаточной команды. В доме на воде имелись пусть крошечные, зато отдельные номера, в один из которых втиснулись Гусев с Алкой. Рогова хотели разместить в соседнем номере, но он предпочел удалиться подальше от парочки – ближе к корме.

Несмотря на изрядное количество употребленного шила долго не спалось. В борт плавучки била легкая невская волна, немного покачивало, и под этот водяной ритм наплывали воспоминания о жизни, которая вроде бы исчезла. Он появился в этом северном городе семь лет назад, можно сказать, юношей, и вот уже заведует частью мозга новейшего и секретнейшего корабля, выпивает с коллегами, готовится к испытаниям… Или Рогов всего лишь хотел, чтобы та жизнь исчезла, а на самом деле ничто никуда не исчезает и догоняет тебя при любой попытке утратить контроль над ситуацией?

2

Перемещение из Пряжска в Питер оказалось на удивление быстрым: суток не прошло, а поезд уже подползал к перрону Московского вокзала. Еще полчаса, и вот уже беседа в приемной комиссии, направление в общагу, подготовительные курсы, лихорадочная зубрежка, экзамены и ступеньки института, на которых сидит Рогов, прикуривая одну сигарету от другой и не веря, что поступил. Только что пыхтел над дополнительной задачкой на расчет электромагнетизма, но с получением финальных пяти баллов судьба сделала крутой зигзаг. Рогов еще не знал, что преподаватель, отметивший блестящее решение, порекомендует его в СНО[1]1
  СНО – студенческое научное общество (примеч. ред.).


[Закрыть]; и первыми успехами на выставках студенческих изобретений он тоже будет обязан этому странному существу с сизым носом и всклокоченной шевелюрой. Доцент Рудольф Карлович Зуппе внешне более походил на бомжа, а не на автора трех монографий и сотен научных статей, являясь воплощенным противоречием между внешностью и сущностью. Хотя важнее было другое – он почуял в Рогове нечто родственное и одновременно другое. Карлович блистал на научных симпозиумах, прозревая новые горизонты электроники еще тогда, когда в ходу были «Фортран» и «Кобол». Рогов же буквально видел приборы насквозь, чуял их нутро и распознавал принцип работы на ощупь. На первых порах, правда, он предпочитал проверять интуицию практикой и на лабораторных нередко влезал внутрь какого-нибудь устройства.

– Рогов! – хватался за торчащие вихры Зуппе. – Ты опять сломал прибор! Вон из лаборатории!

– Да я же сам и починю, Рудольф Карлович…

– Завтра починишь! А сегодня – вон!

От доцента постоянно пахло водочкой, на что начальство закрывало глаза – голова-то оставалась светлой даже подшофе. Одно время он и Рогова пытался приохотить к застольям в ресторане «Приморский» (который Зуппе называл «Чванов»), только юнец оказался неважным собутыльником: употреблял горькую без пафоса.

– Специалист подобен флюсу… – вздохнул как-то Зуппе после очередной рюмашки. – Но тебе, Рогов, можно быть похожим на флюс. В каком-то смысле ты – гений.

– Это вы гений, Рудольф Карлович. В институте все так говорят.

– Я теоретик. Можно сказать, пишу письмена на песке, и когда они станут скрижалями – одному богу известно. А ты можешь двинуть нашу область вперед в практическом смысле. Не поверишь, но иногда так хочется пощупать руками то, что мы представляем лишь в воображении…

Все это, впрочем, произойдет позже. А тогда Рогов отправился на Университетскую набережную, где тоже висели списки поступивших, только на филологию. Возле списков, как и положено, толпились возбужденные абитуриенты, издавая то радостные визги, то горестные вздохи. Когда Рогов пробился к стене с прикнопленными листами, сердце судорожно застучало. Не найдя поначалу нужной фамилии, он с облегчением перевел дух, но, как выяснилось, рано. Внизу стояло несколько фамилий под шапкой «Прошли вне конкурса», и «Мятлин Евгений» тоже был среди этих счастливчиков. Рогов напрочь забыл о какой-то работе, посланной Женькой еще в десятом классе и отмеченной приемной комиссией (таких «вундеркиндов» принимали по двум экзаменам). Вообще было трудно представить, чтобы Женька не поступил – кому тогда учиться на этом идиотском филфаке?! И все же охватило разочарование: он-то рассчитывал, что начинается новая жизнь, без прежнего постоянного соперничества, а тут опять «заклятый друг»! Да, это был другой вуз, с иным кругом общения, но сам факт, что Мятлин будет топтать те же гранитные набережные, шататься по тем же улицам, раздражал. Самое же главное, что он будет пребывать вблизи той, которая и вытащила их обоих в этот бесприютный Питер.

Географически Пряжск отстоял от северной и южной столиц на равном расстоянии. Но Москва, конечно, была приоритетом, именно туда направляли стопы самые башковитые уроженцы провинции, и Рогов с Мятлиным тоже собирались в главный город страны.

– Тебе нужно в Бауманку! – наставлял Рогова физик Гром. – Можно, конечно, в МФТИ, но они книжные черви, это не твое. А в Бауманке ты выдающимся конструктором станешь!

Мятлину прочили легкое поступление в МГУ, и он поначалу был однозначно настроен на Воробьевы горы. Планы изменились, когда стало известно, что Лариса переезжает в Питер. Не просто едет поступать куда-то, а переезжает на ПМЖ, вслед за матерью, которую перевели на работу в медицинский комитет при Смольном. Мать, понятно, была довольна, переезд уничтожал шлейф нехорошей славы, тянувшийся за семейством, а Лорке вроде как было все равно. Она не рвалась ни в какой вуз, планировала вначале поработать, возможно, в ветеринарной клинике, но самое главное – она уезжала в Ленинград. И хотя оба соперника могли бы на этом успокоиться, пребывая на равноудаленном расстоянии от объекта желания, они не успокоились. Первым поменял решение Мятлин, проговорившись во время выпускного насчет работы, посланной в питерский университет. И Рогов, проведя бессонную ночь, наутро объявил, мол, еду поступать в ЛЭТИ. Там есть классный факультет корабельной радиотехники и автоматики, образован всего несколько лет назад, и все самое передовое и современное – именно там! В семье возражать не стали, и спустя месяц Рогов с чемоданом учебников и справочников оказался на перроне Московского вокзала.

Дальнейшая жизнь не развела троицу, хотя могла бы. И Рогов, и Мятлин в своих вузах были на хорошем счету, их выдвигали и продвигали, ну и, естественно, на перспективных кадров (а перспективы им сулили блестящие) обращали внимание сокурсницы. Когда Рогова однажды зазвала в гости Фаина Глазкова, блондинка с румяными щечками, он даже не сразу сообразил, откуда ветер дует. Обычно блондинка просила списать лекции – забирала на день-другой, после чего возвращала. А тут – приглашение домой, шикарный стол с выпивкой, хлопотливая улыбчивая мама, папа-полковник, разговоры о работе в Генштабе на Дворцовой… Сидевшая рядом Фаина прижималась бедром, обдавая жаром, проникавшим через его джинсы и ее кримплен. А Рогов, слегка отодвигаясь, обдумывал пути отступления. Он хлопал коньячок рюмка за рюмкой, кивал в такт басовитой папиной речи, пока не вспомнил о заседании СНО, дескать, через час собираемся под знамена доцента Зуппе, пора откланиваться!

В этот же вечер он оказался под окнами старого дома на улице Чайковского, подойдя к нему со стороны Таврического сада. И еще издали увидел, как от Летнего сада движется знакомая фигура Мятлина. Их вроде как специально сталкивала судьба, одновременно приводя туда, где на третьем этаже, в квартире с изящным балконом жила та, из-за кого они оказались в мрачном северном городе. В окнах не было света, что означало – и Лариса, и ее мать отсутствуют. Они разыграли неожиданную встречу старых знакомых, отправились в бар «Медведь», где под пиво и раков беззастенчиво хвастались своими достижениями. У метро «Чернышевская» они расстались, и каждый наверняка отправился искать телефон-автомат, чтобы сделать звонок в квартиру, где, возможно, уже зажегся свет. Вряд ли их обоих пригласили бы на чай (только по одному!), однако метку в отношениях оставить хотелось. Изредка появляясь в гостях у Ларисы, Рогов всегда судорожно шарил глазами по квартире, ища «метки» соперника, который тоже здесь бывал. И, не находя очевидных следов присутствия, мучился от неведения и неопределенности.

Иногда встречались в присутствии матери. В Питере Светлана Никитична расправила крылья, зачастила в театры и рестораны и даже (судя по репликам Ларисы) завела роман. Домой она приходила поздно, распространяя вокруг аромат дорогих духов и элитного алкоголя и, по своему обыкновению, насмешничая.

– О-о, у нас гости! – восклицала, появляясь в комнате. Тут же дым коромыслом («БТ», правда, сменили на «Мальборо»), а дальше мелкие, но болезненные уколы, причем не жалели ни гостя, ни родную дочь. – У тебя та же свита! – пыхала сигаретой Светлана Никитична. – Неизменные два кавалера, такое ощущение, что никуда не уезжали!

– Мама, не лезь в мою жизнь!

– Я и не лезу. Просто пора выбрать, хотя… Лучше вообще с этим не торопиться.

– Почему же не торопиться? – напрягался Рогов.

– Потому что ничем хорошим это не кончается. Я поторопилась в свое время, и что? Считай, воспитывала дочь одна! Только сейчас жизнь почувствовала, свободу…

Заканчивалось это, как правило, побегом из дому. Они гуляли то в Летнем саду, то в Таврическом, болтали о студенческой жизни, однако посеянные Светланой Никитичной зерна не гибли, напротив, прорастали в душе ядовитыми ростками, не давая покоя. Казалось, она специально устраивала некие качели, качавшиеся то в одну сторону, то в другую. Если в твою – сразу виделся шанс, ты выпячивал грудь колесом, для упрочения успеха устроив какую-нибудь эффектную авантюру. Допустим, истратив последние деньги, чтобы достать билеты в Кировский театр.

– У Колпаковой премьера… – вздыхала она, глядя на афишу «Баядерки» и давая понять, мол, видит око, да зуб… А вот и нет! Институтские фарцовщики, не блиставшие в учебе, нередко обращались к Рогову за помощью, в обмен поставляя любой дефицит, включая театральные билеты. Он выкладывал козырь на стол, уже видя, как срывает банк, только куда там! Спустя месяц он мог узнать (спасибо ехидной мамочке), что она умотала с Женькой в какие-нибудь Пушкинские горы, значит, банк сорвать предстояло сопернику.

И тут начинался скрежет зубовный вперемешку с безумствами. Мотоцикл он продал еще в Пряжске, но однажды ночью завел чужой «Ковровец» и помчал по Приморскому шоссе куда-то в сторону Финляндии. За ним гнались гаишники, на одном из виражей он едва не улетел в кювет, однако вышел сухим из воды. Оставив мотоцикл возле станции Зеленогорск, вернулся на электричке, чтобы спустя месяц-другой совершить что-то не менее абсурдное.

Он устраивал разборки, как без этого? Даже изменял ей, хотя другие девчонки были как портвейн после элитного коньяка: ты из принципа совершаешь дежурные телодвижения, распалив себя алкоголем и не получив в итоге никакой отдачи. Партнерши были машинами для секса, средствами удовлетворения мстительного чувства, которое требовалось чем-то заглушить. Представляя, что совокупляется с Ларисой, он, бывало, проявлял грубость, мучил и истязал ни в чем не повинную партнершу, отчего у той глаза лезли на лоб.

– Садист какой-то… – бормотала неповинная, лихорадочно натягивая белье. – Мы любовью пришли заниматься, а это что?! Пыточная камера?!

С Ларисой такое было невозможно. Все вдруг исчезало, когда она обвивала руки вокруг шеи: упреки забывались, месть испарялась, и казалось: это только для тебя, причем навсегда. И умения твои побоку, она их разрушала, меняя позы, впиваясь губами в живот ли, в пах или оставляя красные полоски вдоль спины. Мозг (его гордость!) беспомощно останавливался в эти моменты, и мысли замирали, будто многочисленные беспомощные бандерлоги под взглядом грозного и безжалостного Каа. Его обволакивало что-то пахучее, скользкое, источающее жар – то, что существовало задолго до Рогова, некий первобульон, откуда все мы появились в незапамятные времена. А самое странное, что из этого бульона не очень-то хотелось выбираться. Слабые попытки упорядочить их неистовство заканчивались ничем, он погружался обратно в царство бездумья, словно в материнское лоно, где не пропадешь.

Не имея языка для описания этого, он довольствовался «пиджин-инглишем», на котором студиозусы разговаривали о телках. Посиделки за пивом не обходились без перченых историй, когда на арену выходил очередной Казанова, бахвалясь количеством «палок». Цифры назывались разные, порой вполне фантастические, но Рогова это не сильно интересовало. Он и рад был бы сосчитать, только никогда этого не делал, не до того было. Гораздо больше он интересовался поведением женщин в постели, о чем тоже не умалчивали. Оказалось, одна кончала, другая имитировала оргазм, а третья вовсе была фригидной, вроде как отбывала дежурство. Иногда он задавал уточняющие вопросы, в конце концов уяснив: Лариса – особенная. Об имитации тут речи не было, о фригидности тем более, а кончала она, можно сказать, непрерывно. Это был проснувшийся вулкан, который содрогался без остановки, заливая кровать так, что простыни потом хоть выжимай. Он и сам превращался во что-то похожее, а тогда можно было лишь усмехаться подростковому бахвальству.