Текст книги "Песни китов"

Автор книги: Владимир Шпаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

– Чего прощать-то? – кривился Женька. – Не понимаю, о чем вы говорите…

– Обращайся ко мне на «ты». Да, я виноват. Наверное… Давай в этом разберемся?

С каждой следующей рюмкой, однако, шансов разобраться становилось меньше. И рассказывать, в итоге, пришлось матери, уральский гость в это время храпел на Женькином диване. Отец не всегда был таким, говорила она, он действительно ездил в экспедиции, занимался фольклором, вот только пробиться не получалось. Диссертацию защитить не дали, а потом и вовсе закрыли Пряжский филиал института, в котором тот работал. Уехал в Каменск-Уральский, где филиал оставили, но там тоже не сложилось; с той поры и начал опускаться. Он мог бы вернуться, только мать ставила условие – брось пить. А бросить не получалось, отсюда и вся эта партизанщина с поездками якобы к родственнице…

По идее, следовало полюбить храпящего на диване. А он испытывал лишь неловкость. Тот, кто называл себя отцом, воплощал неудачный жизненный сценарий, и Женька не хотел быть тут второстепенным персонажем. Они с матерью не пропали, он встал на крыло и готов к вылету из гнезда, чтобы писать свою, более звездную биографию.

Отец прогостил три дня, несколько раз пытался говорить с сыном, но без особого успеха. Когда простились на вокзале, Женька испытал облегчение. А мать, глядя вслед поезду «Пряжск – Свердловск», тихо проговорила:

– Не получилось воссоединения…

После чего внимательно посмотрела на сына.

– А ты жестокий, Евгений.

– Почему это? – пробормотал он.

– Не понимаешь? Тогда объяснять не буду.

Вскоре тот эпизод стерся из памяти. Жизненный небосклон освещала заря новой жизни, и на этом фоне неудачливый научный работник из заштатного городишка выглядел тенью, каковую можно не брать в расчет.

К Ларисе тянуло по-прежнему, что Женька обнаружил с некоторой тревогой. Тяга была не порывом, не сиюминутным желанием, а чем-то глубинным и горячим, как торфяной пожар. В окрестностях Пряжска находилось немало торфяников, они частенько загорались, и военрук на занятиях по гражданской обороне подробно говорил о том, что глубоко под землей тлеют многометровые горючие пласты, и как их трудно тушить. Вот и внутри Женьки что-то такое тлело – мощно и необоримо, с чем и десяток пожарных расчетов вряд ли справились бы. Или это Лариса напоминала горящий торфяник? Перебирая в памяти подробности той поездки, он припоминал теплоту, в которую погрузился, будто под ним была печка. Жаль, быстро отскочил, боясь обжечься. Но теперь что-то подсказывало: это тепло могло греть и греть, он и на процент не взял (и не дал, опять же) того, что можно было взять.

В эти дни у него состоялся странный разговор с Германом Валерьевичем, возглавлявшим балетную студию в центральном Дворце культуры. Прознав, что туда мотается на своем драндулете Рогов, Женька в приступе ревности явился однажды к концу занятий, но никого, кроме руководителя студии, не застал.

– Ларисы не было на занятии. Почему? Возможно, заболела. Или… – Герман Валерьевич, хитро на него взглянув, рассмеялся. – Или амурные дела не позволили!

– Какие еще амурные?! – растерялся Женька.

– Самые обыкновенные. Вы ведь Евгений?

– Евгений…

– Она про вас говорила. Хорошо говорила, не бойтесь. Но это не значит, что вы ее понимаете. Лариса – это, знаете ли…

Он закатил глаза в потолок, покрытый лепниной.

– У нее совершенное тело. И развитое не по возрасту, поверьте, я в этом понимаю.

– И что? – напрягся Женька.

– У тела свой язык. И своя логика, мы ее тут, собственно, и пытаемся разгадать. Но иногда этот язык становится совсем непонятен, и тогда… Понимаете, о чем я?

– Не очень, если честно…

– Ничего, с возрастом поймете, – он опять рассмеялся. – Эх, где мои юные годы!

Женька тоже пытался разгадать эту логику, да получалось не очень. Просто язык – понятен, им Женька владел в совершенстве. А что такое – язык тела? Если с ним и пытались говорить на этом языке, то он ни черта не понял, тут требовался переводчик. Или нужно было кропотливо его учить, как язык древних египтян или майя.

Он сдавал экзамены без особого рвения – знал, что «уд.» по поведению (завуч настояла) все равно испортит аттестат. Он больше переживал за Ларису, чья выходка на биологии сделала ее первейшим врагом преподавателя. Наверное, дура-биологичка тоже не понимала язык тела. Или вообще никогда им не владела, уродина, потому и завидовала той, на кого даже учителя мужского пола заглядываются.

Сдав биологию раньше, Женька вышел на улицу, где увидел «Яву», припаркованную у школьных ступеней. Надо же, выпендрился! А доволен-то как, что его окружила мелюзга и уговаривает покатать. Вскоре показалась Лариса, взглянула на Женьку, но направилась почему-то к мотоциклу. Они поговорили с Севкой, после чего та уселась на заднее сиденье, и «Ява» с треском выкатилась со двора.

И как такой язык расценивать? С какого боку подступаться к его освоению? Ясное дело, захлестнула обида, а еще мысли разные полезли… Женька ведь не самец бабочки, «запечатать» ничего не может, а значит, сопернику ничего не мешает проделать то же самое, может, даже с большим успехом.

Оставалось уповать на свои необычные способности, которые еще оценят в будущем. В эти дни Женька внимательно присматривался к блатному вожаку, что таскался по двору в сопровождении очередной «шмары».

– Че зенки пялишь, очкастый? – сказал Зема, заметив эти взгляды. – Нинка понравилась? Нин, на тебя вылупился, точно!

К тому времени Женька уже не стеснялся «линз», даже щеголял ими, достав по знакомству стильную металлическую оправу а ля Джон Леннон. Ржущего вожака он тоже разглядывал без стеснения, скорее, с интересом антрополога, наблюдающего угасание неандертальского человека. Ты обречен, неандерталец, тебя вытеснит человек разумный, обладающий другими возможностями. Несовершенное существо, ты подохнешь, и смерть твоя будет ужасна. Какая смерть? Никто не знает, знаю только я, Женька Мятлин, прописавший ее черным по белому…

Само будущее, наконец-то, определилось. Пришлось выдержать слезы матери, которая уже договорилась с московской приятельницей, а затем взять билет на ленинградский поезд. Светлана Никитична уже отправляла контейнеры в Ленинград и однажды попросила Женьку забрать часть книг и журналов, что не влезли.

– Да куда нам?! – вяло возражал он. – У нас с матерью и так полквартиры книгами забито…

– Бери, бери! – нагружали его. – Глянь, какие журналы интересные!

Она совала в руки журналы «Вокруг света», один упал, раскрывшись на какой-то статье.

– Песни китов… – прочел он заглавие, подняв журнал. – Ну и зачем мне эти песни?

– Тебе – незачем! – неожиданно проговорила Лариса. Она забрала у него журнал и запихнула в свою сумочку. – Это мне нужно, ясно?

Еще не отпустив, здешняя жизнь уже отдалялась, становилась не всамделишной, как в мультике. Люди, двор, школа – превращались во что-то ненастоящее; подлинная жизнь, как думалось, начнется за линией горизонта. И уйдут они за эту линию, конечно же, вместе…

13

Ее отъезд на гастроли не прибавил спокойствия, наоборот, Севка будто сошел с ума и гонял так, что автоинспекторы не успевали засечь номер. «Ява» был отдушиной, настоящим железным другом, позволявшим не чувствовать себя дерьмом на палочке. Как здорово, когда выжимаешь сто сорок! Севка сам форсировал движок, поэтому его мотоцикл летел стрелой, обгоняя «Волги» с «Жигулями» и давая возможность выйти за привычные пределы бытия. Утратив всякий страх, в эти дни он залезал в приборы, не дожидаясь отключения от сети, будто нарочно хватался за оголенные провода. Он был богом техники, королем электронных устройств, и фиг ли ему песни каких-то китов? Эти плавучие монстры были всего лишь кусками мяса, обреченными на смерть и разложение, техника же сулила то самое бессмертие, о котором нередко думал.

В один из вечеров он гнал по Бродвею, как обычно, вставая на заднее колесо. Накануне он снял глушитель, поэтому прохожие шарахались, заслышав вдали треск мотора: когда же видели вздыбленный мотоцикл, вообще отбегали с обочины на тротуар.

Он пропустил момент, когда переднее колесо задралось выше допустимого угла – дальше двухколесная машина заваливалась на седока, калеча или унося жизнь. И хотя шансов удержаться в седле не осталось, и «Ява» по всем расчетам должна была накрыть мотоциклиста, этого не случилось. Позже Севка вспоминал, что увидел сбоку черный силуэт, вроде как человек в шинели. Он, похоже, и помог мотоциклу опуститься на переднее колесо, как положено, а потом закрутил волчком, когда ударил по тормозам…

– Эй, придурок, ты цел?! – послышался голос сквозь треск мотора.

– Да цел он, цел, – ответили. – Дуги спасли…

Очнувшись, Севка обнаружил, что лежит на боку, с прижатой к земле ногой. Если бы не хромированные дуги, приваренные неделю назад, левую ногу расплющило бы или оторвало при ударе о землю, а тут – повезло!

– Дуй отсюда, идиот! – сказал тот же голос, и Севка, увидав вдали мигающий синий огонек, быстро вскочил. Поднял машину, включил передачу и, пригнувшись, помчал в ту сторону, где кончались фонари Бродвея.

Ночью его буквально трясло, видимо, что-то нервное приключилось. Он должен был разбиться в лепешку, а остался без единой царапины! И от ментов ускользнул! Наверное, и впрямь его поддерживала невидимая сила, прикрывая, будто зонтиком от дождя. Что за сила? Можно было гадать сколько угодно, только она была, к бабке не ходи…

Лариса вернулась из Крыма, полная впечатлений (посетила дельфинарий!). А Севка поглядывал на загорелые лодыжки, торчавшие из-под платья, и представлял ее на пляже. А там как? «Здрасьте, девушка, хотите мороженого?» Слово за слово, и вот уже кафешка, теплое шампанское и предложение свалить «на хату». Она рассказывала про умных морских львов, дельфинов, он же думал о том, что опять все пойдет по кругу. На этом фоне его геройство – ребячья шалость, яйца выеденного не стоит. Вот появилась она – и что? Опять он мучается, переживает, и никакой темный не в силах ему помочь.

Телефон уже работал, Севка даже пробовал звонить Ларисе из автоматов, но раскованной болтовни не получалось. Когда находились лицом к лицу, слова выскакивали без особых усилий; а вот когда вместо Ларисы говорила пластмассовая трубка, язык деревенел. «Как дела? Хорошо. Готовишься к экзаменам? Готовлюсь, хотя и не хочется…» Почему-то он был уверен, что Мятлин тоже ей названивает – наверняка ему сказали номер, присвоенный, между прочим, Севкой. Ни в одном телефонном справочнике Пряжска номер не значился, но работал, обеспечивая бесперебойную связь и давая возможность трепачу Женьке ездить Ларисе по ушам!

Проверить не составляло труда – нужно было всего лишь подсоединить клеммы к проводу, ползущему вдоль стены. Севка понимал, что за такое по рылу дают в нормальных компаниях, но ревность била в мозг, как местная самогонка крепостью пятьдесят градусов…

Подсоединение произошло, когда соперник направился к телефонной будке (Севка специально его пас).

– Моя маман тоже мечтает о телефоне, – похрипывала трубка голосом Мятлина, в мыслях не державшего, что его слышит повелевающий техникой человек-невидимка. – А зачем он? Ее же в школу, чуть что, выдергивать начнут!

– Все равно с телефоном удобнее… – отзывалась Лариса. – У нас в Ленинграде квартира, между прочим, уже с телефоном будет, даже в очереди не надо стоять.

– Да? А номер ты не знаешь?

– Пока нет. Я и адреса не знаю, сказали только – в центре где-то.

– Да уж, скорей бы закончить эту бурсу идиотскую и уехать отсюда.

Вроде ничего особенного не говорилось, никаких тебе «сю-сю-сю», а внутри все переворачивалось. Иногда просто подмывало сделать «щелк» кусачками, чтобы заткнуть этого пряжского соловья. Номер телефона его интересует! Неизвестно еще, кто чаще будет звонить по этому номеру!

Майский воздух ударил в легкие, словно веселящий газ: деревья покрылись клейкой листвой, и в лесной массив опять потянулись парочки. В эти дни Севка не раз проносился по лесной грунтовке – этот путь до аэродрома ДОСААФ, где устраивали гонки мотоциклисты, был самым коротким. Заслышав стрекот мотора, из травы поднималась голова (или две головы), и всадника на железном коне провожали недовольным взглядом, матерясь вдогонку. А всаднику вовсе не хотелось гонок. Будь его воля, он соскочил бы с мотоцикла, нырнул в заросли и тоже слился бы с чьим-нибудь телом. С кем зря, правда, не хотелось, а с кем хотелось – пока не получалось.

И тут удача – авиационный праздник на аэродроме, куда направился весь Новый Городок. Пригородные электрички были забиты народом, Ларисе же было предложено заднее сиденье.

– Там с парашютами будут прыгать, высший пилотаж показывать… Поехали?

Она на секунду задумалась.

– Хорошо, только переодеться надо.

Для поездки были выбраны обтягивающие синие брюки и легкий свитер в полоску. Мини-юбку оставили дома, хотя Севке было без разницы – обнажены самые стройные ноги Городка или скрыты материей. Главное не выказать возбуждения, что рвалось из него, заставляя непотребно суетиться: он долго застегивал шлем, не попадая на кнопку, а потом (тоже мне, гонщик!) дважды промазал мимо педали стартера.

В себя он пришел, когда разогнался. Квартал, еще квартал, а там и до леса рукой подать. Минута езды, поворот, и вот уже зелень мелькает с обеих сторон, причем так быстро, что не успеваешь разглядеть отдельные деревья. За рулем он был король, знал: они поедут туда, куда повернет колесо его мотоцикла. И на знакомой развилке свернул направо, хотя табличка со стрелкой и надписью «Аэродром ДОСААФ» указывала в другую сторону.

Вряд ли Лариса это заметила. А может, и заметила, да не подала виду: как и прежде, она прижималась к его кожанке, буквально прилипла к нему, так что жгло лопатки. Он же никак не мог остановиться, выискивая подходящее местечко. Тут слишком открыто, там – бурелом…

Он затормозил возле небольшой поляны. Когда звук мотора заглох, в уши ударила тишина.

– Куда мы приехали? – прозвучал вопрос.

– На кудыкину гору… – пробормотал Севка. Сняв шлем, он огляделся.

– Похоже, заблудились.

– Вот как? Тогда надо выбираться!

– Да ладно, передохни…

Когда Лариса соскользнула с сиденья, он откинул подножку, не без сожаления оставив стального друга. Кто он без него? Тихоход, который отсюда будет полдня до города тащиться…

Лариса тем временем спокойно шла по поляне, поросшей травой и цветами. Наблюдая за ней, Севка перевел взгляд на «Яву», и вдруг мысль: вскочить в седло, и по газам! Как она выберется из леса? Как-нибудь, не маленькая; зато поймет, как с другими крутить!

Тут же устыдившись, Севка сглотнул комок. Нет, не для того заехал в лесную глушь, чтобы позорно сбежать! Он двинулся по полянке вслед за Ларисой, ощупывая в кармане кожанки бумажный пакетик с резиновым кругляком внутри. Необходимая вещь, как утверждали опытные товарищи, без нее баба может залететь, чего нормальному мужику на фиг не надо. И пусть слова «баба» и «мужик» абсолютно не подходили к ситуации, пакетик грел ладонь, будучи чем-то предметным, частью отработанного процесса, каковой должен пройти по инструкции. Слово «инструкция» тоже не подходило, зато было понятно, поэтому Севка надорвал по ходу пакетик (необходимую вещь нужно натягивать в одну секунду, говорили опытные!).

Остановившись за два шага до Ларисы, он зачем-то сунул руку в другой карман, нащупав прямоугольный предмет с округлыми ручками. Это был портативный приемник, сделанный год назад; его Севка и достал.

– Вот что у меня есть… – проговорил, сглотнув комок. – Если хочешь, включу.

– Включи, – пожала она плечами, и Севка щелкнул тумблером. Раздался эфирный шум, и тут же голос диктора с новостями. В лесу все это звучало дико, чужеродно, разрушая звенящую тишину, но почему-то успокаивало.

Они двинулись ближе к деревьям. Лариса глядела под ноги, Севка же искоса поглядывал на округлости под полосатым свитером, каковые (согласно инструкции) требовалось теребить, мять и лишь затем приступить к главному. Но для этого нужно, во-первых, стащить свитерок, во-вторых, расцепить застежку на лифчике. Есть ли у нее лифчик? Наверняка; а застежки, по словам опытных, бывают очень заморочные. Главное же, это надо будет проделать под взглядом зеленых глаз, что смотрят на него с непонятным прищуром…

Когда приблизились к березовому пню, что торчал в центре полянки, Лариса в очередной раз посмотрела под ноги.

– Мать-и-мачеха… – пробормотала задумчиво.

– Что?! – отозвался он хрипло.

– Я говорю: интересное название у растения.

Наклонившись, она сорвала желтый цветок вместе с листьями.

– Знаешь, почему его так называют?

– Понятия не имею.

– Потому что лист снизу теплый и пушистый. А сверху – жесткий и холодный. Потрогай!

Севка проделал это без всякого удовольствия. На миг показалось: она издевается, чуя нерешительность, а тогда…

Он правильно сделал, что не смотрел в глаза. Резко развернул ее спиной и, схватив за грудь, принялся тискать. Раз, другой, затем руки вниз, к пуговице, расстегнуть ее, стянуть брючки до колен и дать понять, что нужно упереть руки в пень (кстати подвернулся!). Теперь свитер вверх, шелковые трусики вниз; да и себя не забыть: ремень, джинсы, на которых всегда заедала молния, а тут расстегнулась на раз!

Запомнилась родинка на пояснице: она двигалась, как живая, пока Севка совершал ритмичные движения, и перед глазами всплывало что-то далекое, кажется, они лазили на завод, где и увидел впервые этот коричневый овал…

Все было сделано по инструкции. Или почти по инструкции: с молнией-то он справился, а вот достать резинку забыл! И приемник не выключил, поэтому в наступившей тишине слышалось лишь учащенное дыхание и голос диктора: «Вы слушаете радиостанцию „Маяк“. На нашей волне прозвучит передача…»

Отвернувшись, он быстро натянул брюки и удалился к мотоциклу. Когда бросил взгляд назад, Лариса тоже была одета: сидя на пеньке, она прятала лицо в ладонях, так что волосы свешивались почти до желтых цветков мать-и-мачехи. «Вот незадача…» – подумалось. Может, она плакала, может, стыдилась того, что произошло – в любом случае инструкций тут не было; или Севка их не знал.

Он быстрыми шагами вернулся к ней и встал, как вкопанный. Слов не находилось; и тут (о, счастье!) где-то вверху застрекотал мотор. В синем проеме неба, что виднелось между кронами деревьев, показался самолет «Кукурузник»: от него отделилась черная точка, и тут же раскрылся белый купол. Еще точка, еще купол, что означало – праздник начался.

– На аэродроме гуляют… – пробормотал он. – Поедем туда?

Лариса долго молчала.

– Нет, поедем домой.

Двигающаяся туда-сюда родинка еще долго стояла перед глазами. Удовлетворение (достиг цели!) быстро ушло, заноза же в душе осталась, потому что понял: Ларисе не нужны были инструкции. Она давно всему обучилась, иначе бы сопротивлялась и не подавалась умело навстречу, будто опытная женщина. Перебирая в памяти подробности, Севка осознавал: управляла, скорее, она, ему лишь позволялось делать то-то и то-то. А дальше, понятно, ревнивое бурление в груди и нелепые поступки.

На заседании школьного комитета комсомола (пришлось таки вступать!) он запутался в принципе демократического централизма, чем воспользовалась подлая Горюхина. Вспылив, Севка послал ее вместе со всем комитетом, так что физику Грому и трудовику Сергеичу пришлось лично ходить к директору, чтобы обеспечить юному скандалисту столь необходимую корочку. Отец по старой памяти начал было грозить ремнем, но Севка просто укатил на мотоцикле на станцию юных техников, где и заночевал в каптерке охранника. Когда же вернулся, Рогов-старший махнул рукой: живи как знаешь!

Когда в один из дней закончили сборку приемника с какой-то немыслимой чувствительностью, руководитель сказал, что такой аппарат мог бы, по идее, принимать сигналы с Марса – если бы там жили разумные существа. Но, поскольку на Марсе никого нет (как и на Луне), придется ограничиться приемом отдаленных станций планеты Земля. С этими словами он ушел, спеша по своим делам, а подопечным было разрешено остаться до позднего вечера.

Центровым был Севка, чей вклад оказался самым весомым – он и крутил ручку, выискивая в эфире то, чего никогда не ловили.

– Это обычная морзянка… – переговаривались ребята. – Это позывные кораблей… А это что?!

Из динамика донесся набор сигналов разной длительности, явно искусственных, но не совпадавших со знакомой азбукой Морзе. Рука Севки замерла на черном пластике, пальцы лишь слегка подкручивали ручку влево-вправо, обеспечивая лучший прием. Сигналы вроде несли некий смысл, только какой?

– Рог, что за фигня?!

– Подождите, подождите…

На миг показалось, что он дешифровал загадочные сигналы. Адресовались они ему, Севке Рогову, которому когда-то будет суждено оказаться на другой стороне планеты в некой долине, где будет очень кайфово. Он вслушивался в сигналы, которые складывались в его мозгу в буквы и слова, но пока не понимал: с чего он будет кайфовать на другой стороне?

– Так ты понял чего?!

– Я?! – Севка вздрогнул. – Да… То есть, нет. Наверное, это военные чего-то передают. Или просто глушилка такая, чтоб вражьи голоса забивать.

Сигнал исчез также внезапно, как и появился. Они несколько раз попытались его выловить, но из динамика раздавался лишь эфирный шум…

В том году вода в Пряже долго была холодной, и Севка, перекупавшись, заболел. Ночью в очередной смеси кошмаров и яви возник огромный, в человеческий рост приемник. Антенна тоже была, напоминая ту, что Севка установил на балконе, только раз в десять больше. Когда Севка включил питание, панель вспыхнула разноцветными огоньками, из динамиков послышалось шипение, затем голос диктора произнес с легким акцентом:

– Вы слушаете «Голос Америки». Сегодня у нашего микрофона мистер Рогофф. Хай, Всеволод!

– Хай!

– Расскажите слушателям о ваших успехах!

– С удовольствием! Для начала скажу, что всеми своими успехами я обязан черному мухобою…

– Черному мухобою?! Ху из?!

– Это долго объяснять. Он живет на свалке. Или не живет? Это неважно, главное, он помогает таким, как я.

– Таких, мистер Рогофф, больше нет!

– Ну, может быть… Зато есть другие, которые для меня непонятны.

– О, мы знаем, кого вы имеете в виду! Они вам предлагают слушать песни китов, верно?

– Да, вы правы…

– Но это же смешно! Киты не поют песен!

– Вот и я так говорю. Но меня не хотят слушать!

Севка с удивлением внимал самому себе, вроде узнавая свой голос и одновременно чувствуя, что из приемника вещает чужой человек, каковым Севка никогда не был. Когда он переключил приемник в другой диапазон, из динамика раздался голос – робкий, дрожащий: «Сынок, ты не заболел? Севочка, слышишь меня?»

Ему клали влажное полотенце на лоб, а Севка почему-то плакал…

Еще раз тесно пообщаться с Ларисой удалось, когда в пойме Пряжи отмечали последний звонок. В тот вечер на влажном песке у воды расположились оба выпускных класса и, раскупорив шампанское, принялись танцевать под музыку из переносного магнитофона. Тот постоянно жевал пленку, Севке приходилось его налаживать, хотя более всего он хотел сойтись с Ларисой в медленном танце, обнять ее, поговорить… Он мог бы рассказать о странных сигналах из приемника, например. Или о том темном, что его охранял и выручал. Причем все это будет правдой, не вычитанными байками, как у трепача Женьки, то и дело приглашавшего Ларису.

И тут Танька Завадская объявляет «белый танец». Включается Демис Руссос, Завадская сразу вешается на Мятлина, чем Севка и воспользовался.

Но стоило прикоснуться к Ларисе, как опять бросило в жар, как ночью, когда болел. Все задуманные истории моментально вылетели из башки, Севка топтался на песке, и спина у него была деревянной, а язык примерз к нёбу – ну, полный дебил.

Молчание нарушила Лариса, сказавшая, что на заводской свалке обнаружили труп странного человека. В черной шинели, в фуражке, вроде как охранник, этот человек не был в полном смысле человеком. То есть, внутри не было человеческих органов, существо обладало лишь пустой оболочкой.

– Как это – не было органов?! – опешил Севка. – Не может быть!

– Я тебе слухи пересказываю. Неужели еще не слышал?

– Не слышал, занят был… Другим.

– Странно. Ты же сам когда-то рассказывал про какого-то охранника, что эту свалку стережет.

На ее лице играла усмешка, и было непонятно: его подначивают? Или впрямь нашелся загадочный черный мухобой?

– Но без органов, сама понимаешь…

– Можно жить. То есть нельзя, но кое-кто прекрасно обходится без некоторых органов.

Потом пили шампанское, кто-то выкатил большую бутыль домашнего вина, и в вихре веселья странное известие утонуло, как монетки, что бросали в Пряжу уезжавшие поступать в другие города.

Слухи о странном существе, найденном на свалке ПЭМЗа, одно время действительно циркулировали по Городку. Но проверить их истинность было трудно, благо началась спешная ликвидация свалки – за городом открыли новый полигон для захоронения вредных отходов. Сошлись на том, что был найден бомж, живший в лесу и вышедший к людям. Понятно, что пил он всякую гадость, вплоть до антифриза, оттого печенки с селезенками и отвалились.

Как ни странно, Севку происшествие не сильно задело. Он сам – особенный! Незадолго до отъезда, оказавшись в одиночестве в мастерской СЮТ, он вдруг схватился за проводники, подключенные к сети 380 вольт. Поначалу пальцы зажгло, по телу побежали жгучие мурашки, будто его усадили на сковородку и тут же сунули в холодильник. Но вскоре он пообвыкся, даже стал получать удовольствие. Эта сеть питала станки, крутившие шпиндели со скоростью тысячи оборотов в минуту, а оказалось, она может питать и Севку, добавляя энергию, растраченную на людей. Был черный мухобой на самом деле, не был; помер он или остался жив – не очень волновало. Севка запросто мог бы встать на его место, он чувствовал силу, что-то нечеловеческое, зато надежное, почти родное…