Текст книги "Песни китов"

Автор книги: Владимир Шпаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

– Глянь, чего придумали! – воскликнул Севка. – Ногами отбиваться будут!

И верно: опытные участники драк, осознав перевес со стороны противника, просунули руки сквозь прутья, крепко схватились за стальную ограду, а ноги, обутые в подкованные ботинки, оставили в качестве оружия. Бах! – одному в морду. Другому – трах по яйцам! Толпа зачинщиков внезапно остановилась, наткнувшись на эффективную оборону. И что делать? Продержись кладбищенские минут пять-семь, приедут ментовские «уазики» (они всегда запаздывали), и придется драпать и тем, и другим. Но тут один из врагов заорал и отвалился от прутьев; потом второй сделал то же самое…

– Пойдем домой! – дернули за рукав Севку.

– Да подожди ты! Видишь, наши их ножами пыряют? С другой стороны клетки?!

– Не вижу и видеть этой гадости не хочу!

Она повернулась на каблуках. Севка бросил прощальный взгляд туда, где началось нещадное избиение врагов, и поплелся вслед за подружкой.

Столик под акацией, за которым обычно сидела урла, сегодня пустовал. В этом темном местечке можно было бы присесть, Севка закинул бы руку ей на плечо, как это делали взрослые, не исключено, что и поцеловал бы (он уже не столь неприязненно относился к поцелуям). Но как присядешь, если такой облом?

Лорка остановилась возле подъезда.

– Ну, до завтра?

Севка молча сопел, тянул паузу.

– Странные вы. И ты, и Женя…

– Чем же странные? – скривился он.

– Он мне книжку оставил странную… То есть интересную, только не знаю – зачем? Все ведь без книжек понятно.

– Ладно, пока… – повернулся он на деревянных ногах и пошагал к подъезду.

В ту ночь он долго не засыпал: ворочался, вставал пить воду, даже на балкон выходил и таращился на звезды. Хотелось выстроить космический корабль с фотонным двигателем и улететь куда-нибудь на Альфу Центавра. Нет, лучше к Туманности Андромеды отправиться, это все-таки два миллиона световых лет, не хухры-мухры. Вот тогда кто-то горько пожалеет об отсутствующем, да поздно будет. Другого такого корабля нет, только Севка смог бы изобрести двигатель, способный разгонять корабль до скорости света; а значит, ему одному предстоит пересекать бездонный космос, оставляя за кормой мегапарсеки и безутешную Лорку, которая будет стоять на своем балконе и со слезами озирать звездное небо…

Во сне он в очередной раз цеплялся за плавающую машину. Двигатель работал из рук вон плохо, пришлось взобраться на броню и постучать в люк: эй, козлы! Вы же сейчас заглохнете посреди озера! Когда крышка отвалилась, Севка оторопел: черный мухобой! Он вылез из люка, громадный, с бесформенным обожженным лицом, и навис над Севкой, сжавшимся в комок.

– Узнал? – прогремел над головой хрипловатый голос.

– Конечно, узнал… – заскулил Севка. – Только нет же тебя! Это пацаны тебя придумали, чтоб детали воровать легче было!

– Ха-ха-ха, придумали! Да я живее всех вас! И знаю столько тайн, сколько вам и не снилось! Хочешь, покажу тебе машину?

– Не знаю даже, хочу ли.

– Не дрейфь, полезай внутрь! Ты давно этого хотел, я помню!

Подчинившись, Севка скользнул в люк и услышал, как крышка захлопнулась. Ну и фиг с ним, подумалось, зато здесь столько интересного! Севка озирался, удивляясь, что в бронетранспортер влезло такое количество приборов: приемников, передатчиков, усилителей, даже цветомузыка была (причем работающая)! Пройдя дальше, он увидел мотоцикл «Ява», десяток мопедов, и опять поразили размеры машины. Это был скорее корабль, в трюме которого запросто разместился бы небольшой автопарк.

Вскоре он оказался в просторном помещении: там высился постамент, на нем стоял механизм из шарниров и противовесов, а в его центре раскачивался маятник. «Перпетуум мобиле!» – вспыхнуло в мозгу, вот только отца не было видно. «Ну и ладно…» – подумал Севка, отправляясь дальше в недра машины.

Самое странное заключалось в том, что вылезать из трюма не хотелось, и одиночество совсем не пугало. Севка вроде как обрел рай, в который неосознанно стремился, а тогда зачем его покидать? Жалко, Лорки здесь нет; но можно, в принципе, и без нее обойтись. Движок машины работал ровно, без малейшего сбоя, они куда-то двигались, и Севка чувствовал себя счастливым…

8

После побега из лагеря он несколько дней не выходил из дому. Мать еще не вернулась, поэтому приходилось самому жарить яичницу, варить пельмени, хотя чаще ограничивался бутербродом или консервами. Чтобы не чахнуть от одиночества, Женька зарывался в книги, только библиотека, увы, не была уже спасательным плотом, державшим на плаву. Жизнь шарахнула об острые камни так, что плот перевернуло, раскидало на бревна, и теперь Женька напоминал персонажа с картины «Девятый вал» (эта репродукция висела на стене в большой комнате). Время от времени он приближался к картине, пялился на нее и чувствовал себя потерпевшим такую же катастрофу. Он проиграл по всем статьям – и кому?! Австралопитекам, которых и людьми-то назвать нельзя. Разве Белый – это человек? А Потап? Недочеловеки должны были получить какой-то ответ, и они его получили.

Он придумал историю, где враги корчатся от боли, заболев неизвестной болезнью. То ли оспой, то ли чумой, как бывало в средние века, и лекарства от болезни – нет. Точнее, есть, но находится у одного Женьки, который излечивает страждущих, как доктор Айболит. Измученные враги подползают к доктору, тянут руки, мол, исцели нас! – но тот с презрением отворачивается.

Он по-прежнему наблюдал тайком за Лоркиным балконом, даже пару раз ее там видел. Однако зазывать к себе было неудобно. Не овсянкой же ее угощать; а на кафе-мороженое Женькиных авуаров явно не хватало.

Когда не спалось ночью, он выходил на балкон в трусах и майке и задирал голову. Звездная россыпь мерцала и переливалась; будто специально придуманная для украшения черного неба, она казалась близкой и родной. Над головой раскинули лапы обе Медведицы, чуть в стороне загадочно мерцали Волосы Вероники и, будто яркий глаз Вселенной, светил Сириус в созвездии Большого Пса. Древние греки, думал он, молодцы, они населили темное небо живыми существами, иногда – фантастическими, но все равно это хорошо! Вон сияет Персей, а вон – Андромеда. Если ты не дурак, сразу вспомнишь миф, где герой вырывает красавицу из лап чудовища, после чего побеждает Медузу Горгону. Если же дурак – вспомнишь чушь, что несет физик Гром, говоривший про какие-то мегапарсеки, газовые туманности и пояса астероидов.

Блатная компания в эти дни кучковалась у картежного стола. Жарким летом двор обычно пустел, а тут вдруг оживился: сползаясь со всей округи, молодежь потребляла портвейн, нагло огрызалась на замечания жильцов и вела некое толковище. Когда набиралась внушительная кодла, все вдруг снимались, куда-то уходили, чтобы вернуться уже в темноте и под музыку из транзисторов допоздна орать. Однажды ночью во дворе случилась драка, прозвучал выстрел, но никого вроде не убили. А может, и убили, Женька в точности не знал, отстраненный от войны, что разгоралась в районе.

Мать вернулась неожиданно, осунувшаяся, с озабоченным лицом, даже за побег из лагеря не стала ругать.

– Худой какой стал… Вас что там – не кормили?

Женька горестно махнул рукой.

– Кормили, но такой едой…

Результатом жалоб были домашние котлеты, приготовленные в духовке пирожки с капустой и вафельный торт, который купили по случаю «воссоединения семьи». Это мать так выразилась: устраиваем чаепитие в честь воссоединения семьи, и почему-то скривила лицо.

В последующие дни Женька не раз наблюдал эту странную гримасу, будто в душе у нее живет что-то болезненное, чего нельзя высказывать. Иногда мать задумывалась, глядя в одну точку, но хуже всего было, когда она устремляла взгляд на сына, ничего не говоря.

– Чего так смотришь? – нервничал Женька. – У меня все в порядке…

– Вижу. И хочу, чтобы дальше было в порядке.

– Я сам хочу.

– Тогда из дому – ни ногой! Там черт знает что творится! Кого-то, говорят, подстрелили, в реанимации лежит… Кошмар!

Хотя на самом деле волновало ее что-то другое. Ночами она нередко перебирала фотографии, вытащенные из секретера, сидела над ними, иногда – плакала, после чего опять прятала под замок. Женька не раз пытался подобрать ключ к этому ящику, увы, безуспешно.

Однажды мать усадила его на стул, что подразумевало серьезный разговор.

– Значит, так: я хочу тебя попросить…

– О чем?

– Точнее, ты должен пообещать…

– Что пообещать?

– Что ты отсюда уедешь, когда получишь аттестат. Я уже не могу стронуться с места, возраст. А ты должен уехать в Москву.

Женька даже со стула вскочил.

– Да я… Сразу же! Как только школу закончу! Сразу же!

Он так разволновался, что матери опять пришлось его усаживать.

– Вот и договорились… – говорила она, успокоенная. – Вот и договорились…

В эти дни часто вспоминался отец. Точнее, его образ – некто в штормовке и с шелковистой русой бородой. Совсем еще маленький Женька бесцеремонно дергает за бороду, но ее обладатель не раздражается, наоборот, смеется. Еще воспоминание: лодка на озере, на корме – Женька, а перед ним тот же человек с бородой, умело работающий веслами. Лодка мощными рывками движется вперед, и вдруг – стоп! Человек говорит: «Сиди смирно!», сам же наклоняется так, что кончик бороды погружается в темную маслянистую воду. Он рвет кувшинки – одну, другую, пятую, после чего бросает их на дно лодки. Они выглядят, как зеленые змеи с ярко-желтыми головами. Лодку разворачивают, и они возвращаются к берегу, где их ждет черноволосая женщина в красном сарафане – молодая Женькина мать…

Человек с бородой исчез из жизни в том возрасте, когда только начинаешь себя осознавать, поэтому Женька не поручился бы, что явленные памятью картинки – что-то всамделишное. Со временем он столько нафантазировал, что перестал отделять выдумку от реальности. Да и где она, реальность? Мать всегда говорила об отце скупо, мол, уехал в экспедицию, изучать фольклор. Далеко уехал, за Урал, где произошел несчастный случай: плот перевернулся на реке Белой. Он что, плавать не умел? – спросил однажды Женька, но мать промолчала. На единственной черно-белой фотографии была штормовка, борода, остальное пришлось досочинить.

Согласно Женькиной версии, отец долго и упорно пробирался по крутым отрогам Уральского хребта, чем-то напоминая мужественных и бесстрашных героев Джека Лондона. Стрелял диких коз и оленей, отбивался от медведей и браконьеров, ночевал у охотничьего костра. И тут – водная преграда, то есть бурная река, через которую ни одного моста. Пришлось делать плот, но на середине реки он налетел на камень. Бревна – в россыпь, а вода ледяная, тут даже умеющий плавать обречен.

Именно отец собрал их библиотеку. Мать как-то сказала: это его заслуга, он ведь часто ездил, а в республиках издается много хорошего. Женька понятия не имел, почему в республиках, но места изданий раритетных книжек говорили сами за себя: Алма-Ата, Минск, Вильнюс… Жаль было одного: что отец не мог его защитить (а защитник ой как требовался!).

С другой стороны, Лорке еще хуже. Его отец пребывал вроде как в братской могиле, о нем никто не судачил, ее же папаша был притчей во языцех. Женькина мать называла его «постаревшим Дон Жуаном», дворовые старухи – бл…ном, и отсвет сомнительной славы, естественно, падал на Лорку. Та старалась не реагировать, хотя на самом деле переживала…

Он увидел ее на Пряже, куда отправился в субботу. Лорка была в компании с каким-то загорелым парнем: их подстилки располагались рядом, и они оживленно болтали. Женька с недовольством оглядел свою бледную кожу – увы, заточение на пользу не пошло. Когда же те направились к реке, и вовсе приуныл – парень был натуральный Аполлон, видно, спортом занимался. Быстро разогнавшись, он оттолкнулся от песка и, перелетев мель, изящно вошел в воду. После чего, вынырнув метрах в десяти от берега, повернулся и помахал рукой, мол, давай сюда! Лорка вошла в воду осторожно, нырять не стала (хотя умела) и поплыла к своему знакомцу.

Пока они купались, Женька неотрывно следил за двумя головами над водой. Это был не Самоделкин, однако в груди все равно билось ревнивое чувство, а воображение вмиг нарисовало картину: загорелый крепыш вдруг начинает тонуть, а Лорка пугается и кричит: «Спасите его!» Только героев нет, на Пряже ведь и омуты, и водовороты, а жизнь каждому дорога. И тут к воде направляется Женька. Лениво так, без суеты; войдя в реку, он плывет неторопливо и, когда Аполлон уже начинает пускать пузыри, хватает его за волосы. Подгребает к берегу, вытаскивает полуобморочного крепыша на песок и говорит Лорке: «Ну вот, делай ему искусственное дыхание – если хочешь!» Но Лорка не хочет, она приникает к Женькиной груди и обливает ее слезами благодарности…

Когда парочка вышла на берег, Женька вдруг осознал: а Лорка-то стала другая! В таком виде он ее с прошлого лета не наблюдал, а тут понял, что подружка повзрослела, начала оформляться в девушку, а тогда стоит ли к ней вообще подходить?

Женька решился на это, лишь когда спутник помахал полотенцем и скрылся за палаткой с мороженым. На всякий случай он купил две порции пломбира и не спеша, зажав под мышкой подстилку с книжкой, направился к Лорке.

– С кем это ты отдыхала? – спросил, когда мороженое было вручено, а подстилка расстелена. Спросил ровным голосом и тут же улегся, отвернувшись к реке (голос не дрогнул, но глаза могли выдать). Спутником оказался некий Коля Барский, который занимался в хореографической студии центрального Дворца культуры. Лоркин кружок на лето закрыли, и она, чтобы не проводить время впустую, ездила туда.

– Там не только девчонки занимаются, – пояснила она, – ребята тоже.

– Балетом? – усмехнулся Женька.

– Хореографией. И танцами – народными, бальными…

– Понятно… – проговорил он. – А я из лагеря уехал.

– Почему?

– А надоело!

Он тут же сочинил историю о смертной пионерской скуке, когда с утра до вечера заставляют ходить строем под горн и барабан и собирать шишки, объявляя соревнование: кто больше наберет. Рассказывая, он косился на Лоркино плечо: гладкое, покрытое ровным загаром, оно касалось иногда его бледного тела, отчего накатывало непонятное возбуждение. Вдруг вспомнилось: лес, клетчатое одеяло, рыжая раздатчица и лежащий на ней Вазген. Никакой связи вроде, но стоило скосить взгляд и вдохнуть аромат ее волос, собранных в пучок, как мерзкая (и магнетическая!) сцена вставала перед глазами. Внизу тоже что-то вставало, и хорошо, что он лежал на животе.

– Пойдешь купаться? – спросила она, поднимаясь.

– Купаться?! Нет, я позже… – пробормотал он и отвернулся.

Про книжку Мопассана Лорка вспомнила, когда стояли у подъезда.

– Вернуть хочешь?

– Ага.

Сердце вдруг учащенно забилось.

– Только ты здесь подожди, у меня дома такое…

Когда ее сарафан скрылся за дверью, Женька прошелся взад-вперед. От ее оценки зависело многое (если не все), однако томик сунули в руки без комментариев.

– Ничего книжка? – спросил Женька. Лорка подняла глаза на свой балкон.

– Давай об этом в следующий раз? У нас опять папа живет, мне сейчас не до этого…

То лето запомнилось пышными похоронами молодых ребят. Гибель Мурлатого была началом, за ней последовала целая череда смертей, понятно, не от старческой дряхлости. Процессия двигалась обычно по Советской, превращавшейся в этот момент из Бродвея в скорбную Via dolorosa, на которой слышался плач и стенания родственников. За родней шла молодежь, прятавшая под просторными рубашками и куртками то или иное оружие. Бывало, прямо у свежей могилы формировалась кодла, совершавшая стремительный рейд по тылам противника и оставлявшая за собой когда увечных, а когда и убитых кладбищенских.

– Это какой-то ужас… – говорила мать, глядя из-за шторы на очередную процессию. – Не смей соваться на улицу, слышишь?! Дома сиди!

Женька выбрался из дому лишь в начале августа, когда дело запахло миром. Авторитетный народ с двух сторон решил: баста, пора устраивать перемирие. Заключение мирного договора обставили солидно: выбрали для сборища лесную опушку неподалеку от ПЭМЗа, привезли туда несколько ведер разливного вина, даже милицию поставили в известность. Милицейские начальники, с одной стороны, возмущались такой наглостью, с другой – приняли к сведению и дали обещание никого не забирать. А что делать? Показатели молодежной преступности в районе зашкалили за все мыслимые пределы, на что угодно согласишься…

Собравшийся в библиотеку Женька был замечен одним из дворовой урлы.

– Эй! – крикнули. – Куда намылился? В сортир? Вон сколько подтирки прихватил!

Сжав под мышкой стопку книжек, он ускорил шаг, но отвязаться не удалось.

– Иди-ка сюда, салабон… – поманил пальцем Зема. Когда Женька приблизился, его смерили взглядом.

– Ну что? Отсиделся за мамкиной спиной? Пацаны махались, пики в бок получали, а ты книжки читал? Нехорошо… Может, на перемирие сходишь? Махаться не любишь, но портвешка-то тяпнешь за мир и дружбу?

– Слабо ему тяпнуть… – зазвучали реплики. – Забздит пойти – даже на перемирие…

Во взглядах читались насмешка и презрение. Один из парней зашел за спину, и Женька понял: либо он получит унизительный пендель, либо стоящий сзади опустится на четвереньки, а спереди его толкнут. В любом случае позора не избежать; а ведь за ним, возможно, с балкона наблюдает Лорка…

– Почему же слабо? – пожал он плечами. – Спокойно могу сходить. А на махаловках ваших я не был, потому что в лагерь отправили.

– Ах, вот что… Причина уважительная. Ладно, тогда идем с нами!

Зема подмигнул кому-то из урлы и, указав на Женьку, щелкнул себя по горлу. Ответом была понимающая ухмылка, но Женька, уже жалевший о своем согласии, этого не заметил.

Опушку заполняла молодежь из враждующих районов, причем особое бурление наблюдалось возле ведер с разливухой. К ведрам на цепочках были прифигачены эмалированные кружки, из них и пили дешевый портвейн. Напротив друг друга вставали попарно представитель Нового Городка и парень с кладбища: они опрокидывали по кружке, братски обнимались и уступали место следующим. Кто-то, приложившись раз-другой-третий, уже пошатывался, но менты, что прохаживались по периметру опушки, бездействовали.

– Гля, а эти че тут делают?! – зубоскалили пришедшие. – Охраняют нас, что ли?

– Договорились с ментами… – снисходительно пояснял Зема. – Мы не бузим, они нас не трогают. Ладно, я к старикам, а вы давайте, бухните за мировую.

С этими словами он направился к кустам, где, доставая из ящика марочное вино, разговлялись блатные авторитеты. А Женьку уже тянул к ведру некто белобрысый, с наколкой «СЛОН» на предплечье.

– Давай, давай сюда… Эй, расступись! Основняк идет, за мир и дружбу пить будет!

Парень был из чужого двора, по всему видно – наглый, только ослушаться незнакомца не представлялось возможным. Сколько Женька выпил в своей жизни? Пару раз от силы, и то шампанского; а тут портвейн, да еще огромными кружками…

– Стань тут. Кто с кладбища? Ты? Подходи!

Белобрысый командовал, подгонял, и Женька, давясь, влил в себя вонючее пойло. Он хотел было обняться с парнем из другого лагеря, как другие, но ему зачерпнули вторую кружку.

– Потом целоваться будешь, а пока – пей! Как не хочешь?! Ты основняк или нет?! Тогда давай пей – вот с этим! Братан, бухни с ним, он у нас в авторитете, ага, видишь, сколько книжек прочитал?

Из стопки, что Женька по-прежнему держал под мышкой, одна книжка вдруг выскользнула, за ней посыпались остальные.

– Да ладно, потом соберешь! Ну, опрокинул! Во-от, молодца… Теперь рукавом занюхай и пошли отдыхать.

Женька наклонился за книжками трезвый, а выпрямился уже пьяный. Ведра, силуэты парней, кусты – двигались по кругу, вроде как устраивая хоровод. Наконец перед глазами мелькнуло знакомое «СЛОН», и Женька двинулся вслед за обладателем наколки. Когда присели на траву, он ткнул в синие буквы.

– Это аббревиатура?

– Чего?! – вытянул физиономию белобрысый.

– Я спрашиваю: что это означает? Как рашиф… рашсив… расшифровывается?!

– А-а, вот ты о чем… Это означает: с малых лет одни несчастья.

– Да? А где буква «эм»?

– Какая еще «эм»?

– Не хватает «эм» – чтоб было правильно!

Белобрысый крутанул головой.

– А ты, вижу, грамотей… Пойдем еще бухнем, грамотей! Я ж пока не пил, ты разве не заметил?! Так что должен еще со мной, ага, а то обижусь!

Опрокинув еще кружку, он получил от кого-то вареное яйцо на закусь и, пошатываясь, двинул, куда глаза глядят. Кажется, он с кем-то целовался. Потом помочился возле кустов и, забыв застегнуть ширинку, отправился дальше, чтобы вскоре налететь на чей-то мотоцикл. Кто тут ковыряется в моторе? Ба, Самоделкин!

– Работаешь? – тупо спросил Женька.

– Работаю, – ответил Севка, не поднимая головы.

– А я мириться пришел. С этими… Ну, ты знаешь.

Очистив яйцо, он сунул его в рот.

– Иня Жема озвал! А ты пши… – он сглотнул. – Паши! Работай, негр, солнце еще высоко!

Высказывание показалось остроумным, он захохотал, после чего отправился дальше. Он падал, поднимался, шел непонятно куда, и все это время перед глазами мелькали разноцветные пятна, которые складывались в буквы. Вот ослепительно-желтая «Л», сияет, будто солнце. Вот зеленая «Ж», похожая на узор из ярких листьев. Только буква «С» серая, унылая, никакая! Неожиданно буквы завертелись, закружились, и перед глазами образовалось слово ТАМЕ-ТУНГ. А где слово, там и тело: вождь загадочного племени соткался из воздуха, встав на пути нетрезвого Женьки.

– Что, напился? – прищурился вождь.

– Это они меня напоили… – забормотал Женька. – Зема и его хулиганье…

– А наколку на руке тоже они тебе сделали?

Взглянув на левую руку, Женька оторопел: там синела большая надпись СЛОН!

– Хочешь сказать, что у тебя – с малых лет одни несчастья? Ну, во-первых, аббревиатура неправильная, не хватает одной буквы. А во-вторых… Какие несчастья могут быть у тебя? У человека, обладающего тайным знанием?

Женька поник головой.

– Какие-какие… Постоянно ведь издеваются! То очкастым назовут, то другую гадость сделают… Может, я и обладаю знанием, только не работает оно!

Таме-Тунг усмехнулся.

– Ты плохо его используешь. Воли не хватает, настоящей злости. Силу словам на камне придает сильное чувство, разве ты не понял?

– А если слова на бумаге?

– Разницы нет. Ты должен всего себя вложить в эти слова, и тогда они перевернут мир!

Женьку мутило, силуэт Таме-Тунга раздваивался (как и положено), так что было неизвестно: к левому вождю обращаться? Или к правому?

– А может, мне прославить Зему? – нерешительно проговорил он. – Сочинить про него такую историю, чтоб через годы вспоминали, как героев Куликовской битвы?

Он обращался к правому, однако ответил левый:

– Тоже вариант. Но тогда ты будешь в подчинении. А тебе ведь хочется самому подчинять других, верно?

Икнув, Женька махнул рукой.

– Да куда там! Даже девчонку одну не могу подчинить, она то с Барским вяжется, то с Самоделкиным… А его давно нужно послать нах!..

– Ты почему ругаешься?! – произнесли оба Таме-Тунга голосом Лорки.

– Хочу ругаться! – капризно занудил Женька. – Они все ругаются, как сапожники, а я что – рыжий?!

– Ты не рыжий. – произнес тот же голос. – Ты хамелеон!

Кажется, его куда-то вели, но кто вел и куда – он не отражал.

– Ха! – пьяно восклицал он. – Вы бы почитали его изложения! Он же слово «корабль» с двумя «а» пишет! А в слове «металл» вторую «л» забывает! Я своими глазами видел – мать не прячет ваши тетрадки, можно полистать и выяснить, кто какой «грамотей»!

– Ты и в мои тетрадки заглядывал?! – спросили с удивлением.

– А ты кто?! Лорка, что ли?!

– Лорка, Лорка… Так заглядывал или нет?

– Ну, было один раз… Или два.

Раздался вздох.

– Ты точно хамелеон. Ну, ладно, лежи пока, отдыхай.

Когда осознал, что находится у Лорки, ужас происходящего (произошедшего?) обрушился на него, словно тот самый «девятый вал». Он почти ничего не помнил. Как говорили во дворе, он нажрался и теперь валялся на чужом диване, чувствуя собственное смрадное дыхание и мучаясь от головной боли. Внизу стоял тазик с блевотиной; и на полу она виднелась, и на диване…

В комнате, по счастью, никого не было. На минуту вошла Грета, понюхала воздух и удалилась. А Женька в бессилии уставился в потолок. Лучше бы его зарезали на той опушке или застрелили из какой-нибудь «поджиги». Главное, не оторвать голову от дивана и не сбежать по-тихому. Когда щелкнула входная дверь, он натянул до подбородка плед, вскоре увидев Лорку.

– Я марганцовку купила, – сообщила та, показывая маленький пузырек.

– Зачем? – хрипло спросил Женька.

– Желудок промывать. Ты отравился, это ж видно…

Он следил за выражением ее лица, пытаясь обнаружить гримасу брезгливости, но видел лишь озабоченность. Лорка прошла в кухню, вернувшись с банкой, наполненной бордовой жидкостью.

– Пей. Надо всю банку выпить, чтобы потом стошнило.

– Не хочу, чтобы тошнило!

Он снова начал натягивать на себя плед, желая одного: поскорее сбежать отсюда.

– Пей, тебе говорят!

В конце концов, он выпил, и опять из него лезла немыслимая гадость, которая отвратительно воняла. Лорка же, как ни в чем не бывало, унесла блевотину в туалет, откуда вскоре послышался шум воды. Вернувшись с вымытым тазиком, она поставила его перед диваном.

– Если захочешь еще – не стесняйся. Неприятно, конечно, зато все яды из желудка выйдут.

Это было ужасно. Его тошнило, он бредил, и черт знает, что могло по ходу высказаться! Вот зачем она его подобрала?! Если бы он мог раздвоиться, то вряд ли подошел бы к себе, лежащему на земле, как алкаш; и уж точно не подставил бы себе тазик. Она же делала это спокойно, словно Женька был больным стариком, за которым требуется уход. Но он не старик, он граф Монте-Кристо (капитан Немо и т. д.), необычный и загадочный персонаж, им должно восхищаться, а жалеть его – нельзя!

– Твоих-то нет? – спросил, поднимаясь.

– Мать уехала в санаторий на неделю. А папа здесь живет. Ну, они так всегда делают, если ему захочется тут пожить.

– А сейчас он…

– На работе. Может, он вовсе не появится, так что отдыхай спокойно.

– Нет, надо идти…

Они помолчали. Лорка была какая-то грустная, точнее, взрослая, он же выглядел мальчишкой, которому первый раз в жизни дали попробовать водки.

– Надо идти, – повторил он и поплелся в прихожую.

Он быстро понял: теперь на нем клеймо. Тупоголовые уроды будут над ним ржать, бросать реплики в спину, будто камни из рогатки, только тут – не лагерь, отсюда не сбежишь, собрав барахлишко в чемодан. Он скрипел зубами, чтобы не завыть от стыда, и внутри копилась мстительная злоба, каковая обязана была найти выход.

Одной лишь игры воображения было мало – следовало записать выдумку, ведь написанное пером, как известно, не вырубишь топором. Перо, бумага, стол, круг света от настольной лампы, и вот уже чужая смерть (и какая смерть!) воплощается в строчках, которые представляются вовсе не выдумкой, а чем-то весомым и зримым. Он представлял себя членом загадочного племени, что по завету вождя Таме-Тунга склонился над каменной скрижалью, чтобы высечь нужные слова. «Ваши копья – ничто! – завещал вождь. – Ваши стрелы – детская забава! Но вам дали могучее слово, которым вы убьете любого врага! Пользуйтесь этим словом, оно сокрушит горы!» Женька даже вспотел, будто и впрямь орудовал молотком и примитивным зубилом, вгрызаясь в каменную плоть.

Поставив точку, он встал, прошелся по комнате. Так и оставить? Но ведь в книге выбитые на камне слова скидывали в реку, вроде как включая их в общее течение жизни. Он приблизился к столу, пробежал глазами аккуратные (на удивление) строки, и тут озарило – сжечь листок! Что он и проделал над кухонной раковиной. Кажется, он что-то приговаривал во время ритуала, а дальше на него сошел покой. Обидчиков стерло из памяти, будто ластиком, и Женька, добравшись до подушки, тут же провалился в сон.