Текст книги "Возвращение в Египет"

Автор книги: Владимир Шаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Да и кого держать, кто кого гонит, тащит в пропасть: кони экипаж или теперь уже сам экипаж несчастную упряжь? Понимание мира как бесконечного и безысходного зла, которое нельзя ни исправить, ни простить, оставляло для праведности последнюю надежду – Апокалипсис, Страшный Суд. Люди, исповедующие такую веру, ждут Божьего суда без трепета, они как бы всегда к нему готовы, больше того, не сомневаются, что живут на его пороге. Они молят о конце времен как об избавлении, ловят любые мало-мальски верные известия о Спасителе и ищут их и в книгах, и в жизни. Что, наверное, самое поразительное – готовность этой веры пойти на всё, только бы приблизить второе пришествие Христа и его схватку с дьявольским воинством, переполняет ее последователей кипящей энергией, благодаря чему, пока суд да дело, они и в обычной, мирской жизни не знают себе равных.

Коля – дяде Артемию

Готовься, это может быть и сотня страниц. Причем тогда для заявки я по необходимости всё отделывал, строил и приводил в систему, сейчас же пишу, как помню.

Коля – дяде Артемию

Ты просил описать мои трудовые будни, это несложно, скрывать, в общем, нечего. За ближайшие десять дней мне надо разбить главную клумбу города, как я говорил, перед зданием горсовета. Я уже и так запоздал, а лето в здешних местах короткое, могу вообще не успеть. Пока сделан лишь план, где и что буду сажать. Как на старых московских картах, разноцветные кольца и радиусы. У каждого цветка свой норов, свой режим питания, поэтому смесь из органики и минеральных удобрений для каждого сектора придется делать под заказ. И со сроками надо подгадать, чтобы распустились не одновременно, чтобы одни уже отгуляли свое, отцвели и осыпались, а другие только выбрасывают бутоны.

За ближайшие три дня мне надо всё вскопать, на том месте, где разобью клумбу, сформовать небольшой пологий холм, затем разрыхлить, измельчить и просеять землю. На участке, который отведен, много неинтересных булыжников, обыграть их вряд ли удастся, придется убирать. Почва там тоже бедная, плохой суглинок, подзола и того кот наплакал. Самарские и сибирские черноземы вспоминаю как сладкий сон. Впрочем, мой бывший лагерный начальник, ныне главный городской коммунальный человек, обещал, что в беде не бросит. Я уже заказал борт хорошего перепревшего навоза и по два борта песка и опилок. Землю надо сделать легче, дать клубенькам продых. Начальник сказал, что они сами и польют клумбу из водовозной машины. Цветами буду заниматься утром и днем, а вечера зарезервированы под поэму.

Письмо № 1 Чистилище. Первый круг

Работа идет по плану. Сегодня вскопал землю, а это немало – клумба предполагается большая. Площадь, наверное, сотки три. Главное, сплошь глина – тяжелая, липнет к лопате.

Теперь о поэме. Действующие лица. В смысле героев я, во всяком случае, поначалу предполагал идти за Николаем Васильевичем, но думал, что Муразов и Чичиков встретятся и коротко сойдутся уже в первых двух главах «Чистилища». Судьба сведет их случайно, на обеде у одного из губернских столпов общества, но Муразов с его знанием людей сразу оценит Павла Ивановича и постепенно начнет привлекать его к себе. Чичиков с первой минуты глядит на него с обожанием, миллионы, которые заработал Муразов, причем, в сущности, нигде не нарушая закона, его связи при дворе – вся губерния полна слухами, что у него общие дела с Бенкендорфом, что и по сию пору он время от времени выполняет разные деликатные поручения правительства, в том числе на Балканах, в Турции – там его деньги и связи помогают добиться успехов, которые и не снились дипломатам; говорят, что он даже представлен особе государя-императора, который дважды очень милостиво с ним говорил, – всё это не может не вызывать у Чичикова восторга. Быть близким такому человеку кажется ему верхом благоволения судьбы. Между тем, не выходя из своих старых торговых предприятий, наоборот, заводя новые фабрики и мануфактуры, Муразов с каждым годом всё бо́льшие деньги жертвует на строительство храмов, на его средства основываются приюты для вдов и сирот, странноприимные дома, госпитали для больных и увечных.

Муразов единоверец, но родом он из уважаемой староверческой семьи, большая часть которой до сих пор в беспоповстве и связана с Преображенским кладбищем. Сам он перешел в единоверие еще двадцать лет назад. Отчасти потому, что иначе со многими высокопоставленными людьми было бы трудно вести дела, при дворе на беспоповцев смотрели косо, но в не меньшей степени по той причине, что видел, что со времен государыни Екатерины отношение к расколу в России поменялось, – одни законы смягчены, прочие, хоть и остались без изменений, как бы забыты. И вот Муразов сумел убедить себя, что единоверчество и вправду путь, идя которым обе ветви русской церкви однажды сойдутся в одно. Дорога, может, и не прямая, но другой никто не предлагает, и в утешение добавлял, что разделившееся Царство не устоит – раскол на благо только антихристу. В общем, он дает деньги и на единоверческие храмы, и на синодальные, по-прежнему щедро жертвует на нужды Преображенской общины.

Как и у Николая Васильевича в сохранившихся главах, Муразову очень нравится Хлобуев; когда Чичиков удивляется, чем этот бессмысленный человек мог так прийтись ему по душе, он говорит, что Хлобуев живет, будто птица Небесная: не пашет и не сеет, а Господь его кормит. Он любит играться с хлобуевскими детьми (беспоповцы любые отношения с женщиной считают за блуд, оттого своих у Муразова нет), дарит им дорогие игрушки, девочкам – фарфоровые куклы немецкой работы, мальчикам – привезенные из Англии макеты пароходов и паровозов. Некоторые даже с заводом, они плавают, катят по рельсам. По его совету Хлобуев начинает ездить по стране, собирая деньги на строительство нового храма в честь Покрова Богородицы. Именины Муразова приходятся как раз на Покров день, и он считает Матерь Божию своей хранительницей.

Большую часть потребных сумм дает сам Муразов, частью напрямую, но в основном через третьих лиц, чтобы у Хлобуева не было впечатления, что это его занятие – чистой воды фикция. Так как человек он разлапистый, во всех смыслах не слишком умелый, кроме того, мот и не дурак выпить, по просьбе Муразова в поездках его везде сопровождает положительный, экономный Чичиков. Павел Иванович договаривается с подрядчиками, которые строят храм, с артелями художников и иконописцев, которые будут его потом украшать, но главное, он решает бесконечные вопросы с чиновниками, которые, будто не видя, что дело богоугодное, норовят выдоить их до последней капли.

Пока Хлобуев с Павлом Ивановичем, Муразов спокоен. Понимая, что лишил Чичикова всякой возможности приумножить собственное достояние, он берет те небольшие деньги, что остались у Павла Ивановича после неудач первого тома, и пускает их в оборот. Как у Мидаса, всё, к чему прикасается Муразов, делается золотом, и капитал Чичикова быстро растет. Ни о каких благодарностях Муразов и слышать не хочет. Между ними будто само собой устанавливается, что, как и Хлобуев, Павел Иванович занимается богоугодными делами, а деньги, которых с каждым годом становится больше, просто милость Господня. Конечно, время от времени случаются и поручения Муразова, связанные с коммерческими интересами, но это как бы попутно: коли Чичиков так и так едет в Астрахань, Самару или, например, Петербург, заодно он выполняет и то, что просит Муразов. Впрочем, Чичиков помнит, что, пусть его доля невелика, иногда ее и под мелкоскопом не разглядишь, по воле Муразова, он, Павел Иванович, в его предприятиях компаньон, законный пайщик.

Чичиков по-прежнему, как любил и любит, беспрерывно колесит по стране. Ездит и на Дунай, и на Дон, и на Волгу – Верхнюю и Нижнюю. Муразов уже мало связан с питейными домами и винными откупами, всё больше с хлебом, который баржами возит со Средней Волги, икрой, рыбой с уральских и астраханских промыслов. Другие интересы у него на Верхней Волге. Здесь почти каждый год он открывает новую хлопчатобумажную фабрику или красильню. Контрагенты Муразова – сплошь староверы. Многие, подобно ему, давно перешли в единоверие, среди остальных есть и поповцы, и беспоповцы. И те и те люди истово верующие.

Нельзя сказать, что раньше Чичиков ничего о староверах не знал: первоначальный капитал, как известно, он сколотил на таможне, помогая староверам с реки Ветки контрабандой перевозить через границу парижские и лионские ткани. (Еще при царевне Софье, спасаясь от гонений, десятки тысяч их перебрались в Польшу и расселились здесь на землях панов Халецкого и Красильского.) Но тогда Чичиков смотрел на староверов просто как на свое хоть и скромное, но доходное поместье, что же до веры – ничего, кроме дикости, фанатизма, в ней не видел, оттого меры правительства против раскольников казались ему разумными, главное, вполне мягкими.

И сейчас то, что происходит в нем, начинается не с веры. Он видит, как староверы заключают миллионные сделки, при этом никто и не вспомнит о гербовой бумаге, о канцеляриях и поручителях, люди верят друг другу на слово, и оно надежнее любых официальных договоров. Что его могут обмануть, никому и в голову не приходит. Сам Чичиков – человек чиновный, все низшие канцелярские ступени он прошел шаг за шагом, и его поражает, что такое вообще может существовать в России. Но это есть, причем отлично работает, и он, снова и снова в этом убеждаясь, всякий раз приходит в восторг.

Возвращаясь в Петербург, Павел Иванович останавливается у Муразова. По вечерам за чаем они подолгу беседуют о делах и просто о жизни. Муразов не скрывает, что относится к Чичикову с симпатией. Он хвалит его уравновешенный характер, его энергию и предприимчивость. Чичиков напоминает Муразову его самого в молодости. Конечно, он видит, что развитие Павла Ивановича шло уродливо, до недавних пор он был обыкновенным жуликом, однако, хорошо к нему относясь, убеждает себя, что в нынешнее время, если ты гол как сокол, без шаромыжничества не проживешь. Иногда он понимает, что смотрит на Павла Ивановича уж в чересчур идеальном свете, но, в общем, склоняется, что выводы делать рано.

Предметы, о которых они говорят, разные, но сейчас, узнав людей, с которыми Муразов ведет дела, Чичиков начинает интересоваться и всем, что касается раскола. Муразов охотно рассказывает об Аввакуме и братьях Денисовых, о Выге, Ветке и нынешних монастырях на Иргизе. Он разъясняет Чичикову суть расхождений старообрядческих толков и согласий поповцев с беспоповцами, но и не только. Сам давно единоверец, о расколоучителях Муразов говорит с преклонением, хотя, упаси Господи, ни в чем Павла Ивановича не агитирует. На Чичикова эти рассказы действуют.

Тогда как раз начинается новая полоса гонений на староверов. Больше прочего ценя порядок и стабильность, Николай I несколько лет колебался, не мог решить, то ли ему и дальше вести себя с раскольниками мягко, как завела еще бабка, императрица Екатерина, а отец император Павел и брат император Александр неуклонно продолжали, то ли пришло время суровости. На последнем, ссылаясь на то, что раскольники усилились, чрезмерно размножились и, если у империи в будущем случатся затруднения, могут выступить на стороне ее врагов, настаивают митрополит Московский Филарет и два Голицыных – московский генерал-губернатор и недавно назначенный саратовский. Они также настраивают императора против раскольников, как когда-то фараона его советники – против евреев.

Впрочем, Николая пугает не число раскольников – по некоторым данным, оно уже превышает четверть населения империи, важнейшие для государства области, такие как Поморье и Верхняя Волга, горно-заводской Урал и казачьи земли от Яика до Кубани и Дона, сплошь заселены староверами – и не их деньги, а то, что, как пишет Филарет, раскольники сформировались в особую в государстве сферу, в которой над иерархическим господствует демократическое начало. Его же убеждение, что священник, ушедший в раскол, есть нарушитель присяги императору. Под влиянием этой партии Николай склоняется к мысли, что старообрядчество есть явление не церковно-обрядовое, а политическое и антигосударственное.

Начинается разорение и закрытие монастырей в крупнейшем старообрядческом центре на Иргизе. Священники, ушедшие в раскол, насильно возвращаются под юрисдикцию Синода. Детей, которые воспитывались при Преображенской и Рогожской общинах, если им от трех лет до двенадцати, переводят в казенный воспитательный дом, всех старше забривают в кантонисты. На исходе царствования Николай распускает Преображенскую и Рогожскую старообрядческие общины в Москве и Волковскую в Петербурге. Тогда же указом все браки беспоповцев, заключенные вне церкви, объявляются недействительными, а дети, что в них прижиты, незаконнорожденными. Мысль, что революция вообще везде и всегда дело рук незаконнорожденных детей, что ее правда – именно их правота, я предполагал сделать несущей, центральной во второй, а может быть, и в третьей частях «Мертвых душ».

Письмо № 2 Чистилище. Второй круг

Сегодня рыхлил и измельчал землю. После обеда просеял ее через сетку. Булыжника целый борт. Что касается «Синопсиса», продолжаю, где прервал. Для Муразова и тех, кто ему близок, новые законы – страшный удар. Их надежды, что обе веры прорастут одна другую и никоновский разлом сойдет на нет, рушатся. Однако порвать с единоверием Муразов не решается. Чичиков знает: вожди Преображенского и Рогожского согласий пытаются его убедить, что другого пути нет, необходимо выйти из подчинения Синода и восстановить древлеправославную иерархию, он как будто соглашается, но говорит, что принять участие в этом деле пока не готов.

Меняются и разговоры, которые он ведет с Чичиковым. Тон прежний, ласковый, внимательный, но о гонениях нет и речи. Подслушивать некому, просто Муразов боится параллелей с нынешним временем. Раньше он рассказывал, что староверы думали на Петра, что он антихрист и все Романовы – дьявольское семя, рассказывал, как староверы мучились без святых даров, не имея возможности ни причаститься, ни вступить в брак и оставить потомство. Передать свое дело дальше. Оттого многие в конце концов и перешли в единоверие. Рассказывал, что в разгар гонений обезлюдевали целые области: спасаясь от антихристовой власти, староверы тысячами бежали куда глаза глядят, а те, кто не имел сил подняться, во Славу Христа вместе с семейством сжигали себя на гарях.

В Польше, Австро-Венгрии, Турции, говорил Муразов, и сейчас живет не меньше миллиона беглецов. Подобных предметов они больше не касаются, но, в общем, в этом и нет нужды. В самом Павле Ивановиче начинается работа. Она трудна, уж больно нова и незнакома дорога. Дело в том, что сам Чичиков ни с чем подобным этим гонениям не знаком, чаша сия его миновала. Он и окрест себя похожего не упомнит. С другой стороны, новичку многое яснее, нет лишних самообманов, упований на лучшее, что и куда идет, видно хорошо. Всё же, как бы четок ни был расклад, своим для людей, которые за эту правду приняли муки, не стать. У Чичикова уйдет три года, чтобы внутрь себя принять грехи мира, день и ночь быть ими преследуемым, в итоге же совладать со злом.

После искуса он даже внешне сделается другим. Располагающая упитанность, гладкость фигуры и лица, которые с удовольствием описывал Николай Васильевич, как и фраки цвета наваринского дыму с пламенем – его любимого, – уйдут невозвратно. Он изменится так сильно, что никто из прежних знакомых его уже не признает. Но об этом позже. Первое время по возвращении Чичиков, как и раньше, будет нянчиться с Хлобуевым, но скоро Муразов поймет, что ему это в тягость, и подберет для своего протеже другого компаньона. Потом без ссор, споров и объяснений Павел Иванович и вовсе уйдет из муразовского дома. Похоже, что с ним происходит, для Муразова давно не тайна, во всяком случае, относится он к Чичикову со всё большим сочувствием. В общем, простятся они нежно, и дальше два года Муразов о его жизни ничего знать не будет.

Между тем собственные муразовские дела идут обычным чередом. Он, как и раньше, щедро жертвует деньги на богоугодные заведения; храм в честь Покрова Богородицы, высокий, красивый, в его родовом пошехонском селе Ставрово постепенно достраивается, скоро уже будут ставить купола. По-прежнему на попечении Муразова хлобуевское семейство, к которому он сильно привязался, в сущности, считает за свое. Всё это Чичиков и застанет, когда в тридцать первом году опять объявится в его доме.

Нельзя сказать, чтобы Муразов не догадывался, как Чичиков прожил эти два года. В период гонений новые люди попадают к староверам нечасто. Тем более такие, как Чичиков – потомственный дворянин, вдобавок человек незаурядный; хотя он и недавно прибился к их стаду, уже известно, что Павел Иванович изрядно начитан в Священном Писании. Никаких справок Муразов не наводит, да и самого Чичикова не расспрашивает, однако его контрагенты из рогожцев то в одном разговоре, то в другом часто поминают некоего Павла Ивановича Чичикова, теперь инока Павла, который проходил послушание в Покровском монастыре в Стародубье и очень там мучился. Бесы одолевали его так сильно, что по указанию игумена кто-то из монахов, чтобы и на минуту не оставлять послушника один на один с нечистой силой, обязательно дежурил в его келье. Сменяя друг друга, они с восхода солнца и до его заката и с заката до восхода молились вместе с Чичиковым, прося Спасителя помочь их собрату противостоять соблазнам.

Не секрет, что такое долгое, злобное упорство бесов, пусть и нечасто, но случается, и монастырские старцы, за свою жизнь много чего повидавшие, когда Чичиков их спрашивал, почему послушничество дается ему столь тяжело, отвечали, что по многим причинам. Главная же, что бесы держали его душу за территорию, твердо отторгнутую от Христа, по поводу которой Спаситель смирился, что ее уже не вернешь, и так доверяли Чичикову, что сделали его как бы одним из своего племени.

Именно доверенным лицом зла, его законным эмиссаром он год за годом ездил по другим помещикам и скупал у них души почивших в бозе. Делался владельцем душ, которые думали, что навечно покинули юдоль страданий, срок испытаний кончился, теперь Господь возьмет их под свое крыло. И вдруг, как чертик из табакерки, появляется Чичиков и объясняет, что нет, чаша сия не испита. Раз они, как и раньше, платят подати императору, для нечистого они по-прежнему души живые. Но сейчас, когда антихрист увидел, что Чичиков, которого он считал за свое владение, своим раз и навсегда, силится встать на дорогу, ведущую прочь из адской бездны, он потерял голову. И есть от чего. Дело не просто в том, что такие грешники, как Чичиков, больше других имеют нужду во спасении, и не в том, что о такой душе, как чичиковская, на Небесах будет больше радости, чем о сотне душ праведников; речь далеко не об одной душе, хотя и ее спасти немыслимо трудно. Когда подобные Чичикову вспоминают о Спасителе, это значит, что весь мир готов отвернуться от зла. Это верное свидетельство, что царство антихриста, будто из прочнейших камней выстроенное из наших грехов, зашаталось, пошло трещинами, и день, когда оно падет, близок. Компаньоны Муразова подтверждали, что после долгой борьбы Чичикову удалось превозмочь бесов. Большую часть он так примучил, что они и сами были рады от него бежать, но Чичиков отпускал их от себя не раньше, чем с каждого именем его верховного начальника брал клятву, что он не только его келью, но и весь Покровский монастырь до скончания века будет обходить стороной.

Когда старцы убедились, что над бесами одержана решительная виктория и Спаситель прочно утвердился в чичиковской душе, они благословили его принять иноческий постриг в последнем, еще не закрытом монастыре на Иргизе – Верхне-Спасо-Преображенском. Еще Муразов слышал, что благодаря этому торжеству над злом, а не только одной начитанности влиятельные руководители Рогожского кладбища теперь очень прислушиваются ко всему, что говорит Павел Иванович. Чичиков же – ныне инок Павел – неотступно их убеждает, что как раз сейчас, в пору гонений, следует взяться за восстановление древлеправославной иерархии. Что единоверие – самое настоящее двоеверие: староверам брать священников из Синода всё равно как Моисею звать служить при скинии Завета жрецов языческого Озириса. Необходимо как можно скорее освятить миро для Святых даров, помазать настоящих священников и восстановить в храмах правильное богослужение. Если в мир не вернутся таинства Господни – крещение, причастие, если не будет освящено браком сожительство мужчины и женщины и они продолжат плодить выблядков, Русская земля так и останется под антихристом. Господь и попустил гонения, чтобы мы поняли: медлить нельзя. Когда кто-то из собеседников сомневался, что Новая Святая земля – давно удел одного антихриста, инок Павел ссылался на разорение Иргиза и на свои поездки вместе с Хлобуевым. Рассказывал, что чиновники, едва заслышав, что дело их богоугодное, другого интереса, кроме как спасти души, они за собой не знают, буквально сатанели. Каждый считал за честь ободрать их как липку. Если ничего не поменять, говорил инок Павел, Земля Обетованная к Спасителю уже не вернется, навечно останется Египтом, землей греха и рабства. И в общем, говорили Муразову, пусть и не сразу, но рогожцы с ним согласились, приняли, что другого пути нет.

Дядя Артемий, понимаю, ты кипишь, если добрался до настоящей страницы, прямо места себе не находишь, не зная, как меня остановить. Потому что Николай Васильевич подобное продолжение поэмы никогда бы не принял, наоборот, открестился бы от него, как от дьявольского наваждения. Сама мысль, что Чичиков может стать не православным – староверческим монахом и русское царство счесть за антихристово; сверх всякой меры почитаемого им императора Николая I за антихристово семя, а его сына и наследника, будущего императора Александра II, воспитателем которого он надеялся стать, антихристовым отродьем, – показалась бы ему кощунством. И вот ты думаешь, что обязан меня предостеречь, раз и навсегда удержать от такого рода кульбитов и фортелей, иначе Николай Васильевич оттуда, где он сейчас находится, не задумываясь, меня проклянет.

Я не спорю, ты во многом, а может быть, и во всем прав, но выслушай и мои доводы. Оба мы знаем, что Гоголь думал о том, что в середине или конце третьей части поэмы Чичиков примет иноческий постриг, об этом пишут несколько его корреспондентов, но, естественно, речь идет об обычном синодальном монастыре. Мы знаем также, как Гоголь и тот круг, частью которого он был, относился к раскольникам. Дворянство было сословием, в сущности, полуатеистическим, ко всей допетровской истории безразличным. Раскол представлялся ему осколком Средневековья, который неведомым образом уцелел, дожил до их времени. Как позже и для Островского, для Гоголя это было «темное царство». Пространство презираемое, отчасти враждебное, вдобавок, в отличие от Островского, еще и не шибко любопытное. Мир недобрых страстей, диких суеверий и разгула, вместе с тем – какого-то гомерического плутовства и такого же, ни с чем не сообразного скопидомства.

Мы знаем, что славянофилы, перенявшие у Гоголя его взгляды на церковь и государство, одно время интересовались расколом, даже устраивали со староверами диспуты об обрядах и вере, но и для них правота синодальной церкви была вне сомнений и компромиссов. Оттого они, в общем и целом, поддержали новые законы и ограничения, которые правительство стало вводить против раскольников. Это на одной чаше весов. С другой стороны, прими во внимание (перечисляю безо всякого строя и лада): барон Гакстгаузен, чья работа о крестьянской общине сделалась фундаментом славянофильских построений об «особом русском пути», основывался в первую очередь на исследовании староверческих общин Преображенского и Рогожского кладбищ и на знаке равенства, который он ставил между ними и сельскими общинами; мнение Герцена, что «у славянофилов и раскольников общие корни», они – в юдаистическом понятии о превосходстве племени и аристократическом притязании на чистоту крови, «что по духу все раскольники суть славянофилы»; о сходстве, едва ли не тождестве славянофилов и староверов в понимании предназначения России (и те и те взяли его из «Повести о Белом клобуке»). Согласись, что есть много общего в выступлениях Хомякова против возникшего при Алексее Михайловиче и с тех пор лишь укрепившегося убеждения, что русский царь – глава церкви: он писал, что ее главой может быть только Христос; в его же взглядах на государство как на неизбежное зло и мнением знаменитого расколоучителя Денисова, считавшего империю за силу, подчиненную антихристу, или уж во всяком случае антихристианскую. Так что у не раз помянутого Липранди были основания говорить, что славянофилы суть раскольники, но не в религиозном отношении, а в гражданском.

Письмо № 3 Чистилище. Третий и Четвертый круги

Хорошего, настоящего компоста в Старице не достать. Что могу, делаю прямо на месте. Снова перекопал землю, она уже с песком, навозом, опилками. Разбил клумбу по секторам. Точно по плану вбил колышки и натянул на них бечеву. На каждый участок тоже, точно по плану, внес свою лепту минеральных удобрений. Все три дня очень тяжелые, домой прихожу вымотанный, если бы не письма тебе – затосковал.

Если вчера как-то оправдался, продолжу. Павла Ивановича Чичикова и внешне, и в прочих отношениях я собирался лепить с известного староверческого инока – тоже Павла, в миру Петра Великодворского. Ты ведь знаешь, что я всегда считал, что, если два разных человека носят одно имя – тем более иноческое, которое выбираешь сам и осознанно, – это не может быть случайным. Конечно, мой Павел и тот не должны были быть один в один; предполагалось, что свой вклад в биографию Павла Ивановича внесет и другой инок – Авраамий (он был верным спутником Павла), вообще я намеревался черпать из многих колодцев.

Начну с того, что настоящий инок Павел, хотя и сыграл главную роль в основании Белокриницкой епархии, так и не принял епископского сана, у меня же Чичиков, когда придет срок, станет епископом Павлом. Еще одно важное уточнение – подлинный Павел и те люди, которые его поддерживали, с течением времени смягчились к империи, перестали считать ее за антихристово царство; в поэме этого не произойдет. Причин расхождения двух Павлов, моего собственного и староверческого, коснусь по ходу дела.

Итак, начнем: два года послушничества в Стародубском Покровском монастыре, изнурительная борьба с бесами не прошли для Чичикова даром. Павла Ивановича из первой части поэмы в иноке Павле узнать нелегко. Староверы отзываются о нем как о человеке «железной воли и тонкого ума» и описывают так: «Роста малосреднего, тонкотелесен яко ангел, легконосим яко един от пернатых; голова его плосковата и довольно обширно-великовата, лицем пригоже бледен, белогорохового зерна цвета, носа мягкость малонависша; волосы на главе темнобурого цвета, густы и довольно длинны. Подбородок же скудоросл и бугро-гречневаго цвета и яко нежным прядевцем жиденько обложен, и едва точию грудей спуск его достигает; глаза темножелтого цвета, быстропронзительны и яркозрачны и яко у птичища строфина неморгливы».

Дальше постепенно раскручивается шпионский роман, действие которого я время от времени буду прерывать новеллами на манер повести о капитане Копейкине. В зачине происходящего – два события. Московский Собор староверов зимы 1831–1832 годов. Руководители Рогожской общины придали ему вид собрания купеческих старшин, и для полиции он так и остался тайной. Роль Чичикова на этом Соборе была весьма велика. Рогожцы, обсудив последние меры правительства по недопущению в раскол беглых священников, согласились с ним, что это скоро и неминуемо приведет к вымиранию староверческого духовенства. Сделает поповцев фактическими беспоповцами и вернет их ко временам подпольной церкви. Не остается иного, как восстановить древлероссийскую иерархию – то есть найти за границей архиерея и основать свой центр, который мог бы поставлять епископов и посвящать в сан священников. И второе – смерть Муразова. Когда было вскрыто его завещание, неожиданно оказалось, что душеприказчиком он назначает Павла Ивановича Чичикова.

В завещании Муразов разделил свое состояние на две примерно равные части. Средства одной предназначались разным богоугодным заведениям, в которых он при жизни принимал участие, вторая же часть передавалась Чичикову, с тем чтобы она тоже была израсходована на богоугодные цели, но уже по усмотрению Павла Ивановича. К удивлению всех, кто хорошо знал Муразова, хлобуевскому семейству была завещана очень незначительная сумма, так что поначалу старший Хлобуев даже думал оспорить завещание, но потом эту мысль оставил.

После Собора староверческий маховик поначалу раскручивался довольно тихо и неуверенно, будто не решался набрать ход. Похоже, кто-то еще надеялся, что политика правительства изменится, что оно само испугается роста крайних направлений в староверчестве, тех же хлыстов, бегунов и пр. Всё же, хоть и не быстро, дело шло. На подыскание подходящего епископа и основание епархии были собраны немалые деньги, вместе с тем, что Чичикову оставил Муразов, этих средств на первое время было вполне достаточно. Для Чичикова приходит пора вернуться к кочевой, страннической жизни, и он рад перемене. Тем более что на этот раз речь идет о совсем других душах.

Первый этап его паломничества – монастыри Иргиза и Стародубья. Павел надеется, что тамошние старцы его поддержат. Особенно важно для Чичикова получить благословение в Покровском монастыре, где он проходил послушание, и в Верхне-Спасо-Преображенском на Иргизе, где принял постриг. В Москву Чичиков и его спутник, инок Авраамий, возвращаются уже с благословением и, обсудив, что делать дальше с одним из самых влиятельных поповцев – дворником Рогожского кладбища Авфонием Кочуевым, соглашаются, что сначала надо ехать в Месопотамию и Персию, где, по упорным слухам, еще жива церковь, никогда не отступавшая от православного благочестия.

Армянские купцы со всей твердостью заверили их, что такая церковь действительно есть, но точно, где ее искать, сказать не могли. Пока же это предприятие – мне лично оно напоминает погоню за десятью сгинувшими коленами Израилевыми – решено вести из Багдада. Чтобы добраться туда, иноки на перекладных сначала едут в Тифлис. Впрочем, первый блин комом: в Закавказском наместничестве их рясы и камилавки вызывают слишком много вопросов, а главное, привлекают внимание полиции. Слава Богу, в Тифлисе живет немало староверов: предупрежденные доброхотами, Чичиков с Авраамием спешно ретируются, возвращаются обратно в Москву. Все, естественно, с бездной разного рода приключений и дорожных историй.