Текст книги "Живая жизнь. Штрихи к биографии Владимира Высоцкого - 2"

Автор книги: Владимир Высоцкий

Соавторы: Валерий Перевозчиков
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 23 страниц)

Живая жизнь. Штрихи к биографии Владимира Высоцкого

Эта книга основана на слове, произнесенном, сказанном, хочется надеяться – живом. Во всяком случае, каждый материал возник в результате общения – человека с человеком или человека с людьми. Это очень простая книга: люди, знавшие Высоцкого, рассказывают о нем. Каждый человек, который хоть как-то соприкасался с Высоцким, имеет право на свой голос. Может быть, не только право, но и обязанность вспомнить, рассказать…

Ведь существует (или, по крайней мере, должна существовать) ответственность современников – оставить для потомков пестрые, пристрастные, эмоциональные рассказы о человеке, которого они знали. Уже сейчас некоторые вещи восстановить трудно, через несколько лет это будет невозможно.

Детали, мелочи жизни, живые подробности – многое, что сейчас кажется незначительным, через несколько десятков лет может стать поистине драгоценным. Слово произнесенное – «живая плоть смысла», – разумеется, многое теряет, будучи перенесенным на бумагу. Но для воспоминаний, особенно для воспоминаний о Высоцком, слово, сказанное в общении, в диалоге, органичней и естественнее, чем слово написанное.

Ведь Высоцкий оставил нам не только высокую поэзию, он оставил поэзию звучащую, оставил свой живой голос. «Голос способен передать самую суть человеческого характера. Голос выводит слово на подмостки, дает ему силу очаровывать и повелевать, подчиняя себе слушателя, готового платить покорностью за дарованное ему наслаждение…» (Поль Зумтор).

Высоцкий обладал этой властью – благородной властью человека, которого любят. А в глазах любящих многое, если не все, приобретает законченность и совершенство. И страстное желание видеть Высоцкого личностью, лишенной малейших недостатков, тоже, конечно, можно понять.

Но как же тогда быть с правдой?

Как-то на вопрос: «Каким человеком себя считаешь?» – Высоцкий ответил: «Разным!»

Понятно, что сам Высоцкий крупнее и значительнее всего, что сказано и еще будет сказано о нем, – так всегда было с талантливыми людьми.

В книге наверняка есть неточности и даже ошибки: ведь люди обращались не к документам, а к памяти, а память человеческая несовершенна, субъективна и пристрастна. И несколько несовпадающих точек зрения на одно и то же событие – явление не только нормальное, но и желательное.

Материалы этой книги – беседа или интервью – построены так, чтобы быть самодостаточными. Каждый человек рассказывает самое, на его взгляд, важное и интересное. Говорит то, что считает нужным сказать, и скрывает то, о чем считает нужным пока умолчать. Это право каждого…

Книга начинается и заканчивается Высоцким. В ней впервые и полностью публикуется интервью В. С. Высоцкого Пятигорскому телевидению, а также – три концерта Высоцкого. Точнее, то, что он говорил на этих концертах, – его своеобразная автобиографическая проза.

Наша книга – не попытка установить истину, а всего лишь попытка приблизиться к человеку. К человеку, который так много сделал для всех нас.

ОЩУЩАТЬ ВДОХНОВЕНИЕ
(Интервью дает Владимир Высоцкий)

– Сегодня у нас в студии человек, которого мне не надо представлять, – Владимир Высоцкий.

– Добрый день! Или вечер, – смотря в какое время будет передача…

– Владимир Семенович, у нас существует такая традиция: всем гостям задавать вопросы нашей тоже традиционной анкеты. Первый из них: какова отличительная черта вашего характера?

– И вы всем такие вопросы задаете?! Отличительная черта характера? То, что приходит первое на ум, – это желание работать… Думаю, что так… Желание как можно больше работать. И как можно чаще ощущать вдохновение. И чтобы что-то получалось… Может быть, это не черта характера, но, во всяком случае, это мое горячее желание.

– Ваше представление о счастье?

– Это я вам могу сказать. Счастье – это путешествие, необязательно из мира в мир… Это путешествие может быть в душу другого человека, путешествие в мир писателя или поэта… И не одному, а с человеком, которого ты любишь Может быть, какие-то поездки, но вдвоем с человеком, которого ты любишь, мнением которого ты дорожишь.

– Человеческий недостаток, к которому вы относитесь снисходительно?

– Снисходительно? Физическая слабость.

– Недостаток, который вы не прощаете…

– Их много. Я не хочу перечислять, но… Жадность. Отсутствие позиции, которое ведет за собой очень много других пороков. Отсутствие позиции у человека твердой, когда он сам не знает – даже не только чего он хочет в этой жизни, а когда он не имеет своего мнения или не может рассудить о предмете, о людях, о смысле жизни – да о чем угодно! – сам, самостоятельно. Когда он либо повторяет то, что ему когда-то понравилось, чему его научили, либо неспособен к самостоятельному мышлению.

– Что вы цените в мужчинах?

– Сочетание доброты, силы и ума. Я когда надписываю фотографии пацанам, обязательно напишу: «Вырасти сильным, умным и добрым». Вот такое сочетание.

– Что вы цените в женщинах?

– Ну, скажем так, я бы надписал: «Будь умной, красивой и доброй». Красивой необязательно внешне, как вы понимаете.

– Если бы вы не были Высоцким, то кем бы вы хотели стать?

– Высоцким! Нет, вы не поймите… Однажды очень знаменитый человек появился в одной компании в Москве, и все окружающие люди как бы договорились: «Давайте посчитаем – сколько за первую минуту он скажет слово «я». За первую минуту было семь (по секундомеру), за вторую восемь… Я все боюсь впасть в эту самую крайность, и, значит, чтобы мы начали разговор обо мне, тогда я вынужден буду говорить «я, я, я, я…». Я это не очень люблю, поэтому давайте так, чтобы мы могли избегнуть этого. Хорошо?

– Я постараюсь, насколько это у меня получится… Ваше любимое изречение, афоризм?

– Вы знаете, у меня есть один друг, он очень известный кинорежиссер. Он даже не только кинорежиссер, он, может быть, и литератор, он сам пишет сценарии, статьи в газетах и вел передачу по телевидению, – Саша Митта. Он просто считает, что каждый человек обязан выписывать, запоминать афоризмы. Я никогда этим не занимался. Я только помню: «Veni, vidi, vici», то есть «пришел, увидел, победил», – это приятно… Хорошее изречение.

– Насколько искренне вы отвечали?

– Абсолютно! Вы понимаете, нет смысла мне отвечать неискренне. Я сюда пришел вовсе не для того, чтобы кому-то нравиться. Я пришел сюда, чтобы правду ответить на интересующие вас вопросы. И думаю, что у многих людей, которые смотрят сейчас нашу передачу, было какое-то сзое впечатление по записям, по фильмам. У нас вообще принято Отождествлять персонаж, которого играешь на экране или от имени которого поешь, а так как я не только сочиняю стихи – я актер, мне проще, чем другим поэтам, говорить от первого лица, и поэтому меня отождествляют с людь-ми. Я всегда говорю «я», – это не от нескромности, а просто удобно и по форме, и потому, что я часто как актер бывал в шкуре других людей. Это не «ячество»– это для удобства формы. Всегда, когда приглашают люди на беседу, они хотят знать, что у тебя там, за рубахой, за кожей, что ты из себя представляешь. Я надеюсь, вы не хотите показать меня зрителям таким, как бы вам хотелось? Пускай у них останется впечатление от встречи со мной такое вот истинное, естественное, теперешнее, сиюминутное. Мне нет смысла ни лгать, ни подхалимничать сейчас, ни притворяться. Хотите – верьте, хотите – нет. Я не только по телевидению– во всех своих выступлениях, во всех беседах, даже дома стараюсь разговаривать искренне…

– Вопрос, в общем, естественный, потому что многие люди стараются или у них так получается, но они не всегда бывают искренними…

– Знаете, я вам сейчас скажу одну вещь… Вы часто видите меня по телевидению?

– Практически не видел.

– И не могли видеть. Это первый раз я согласился, потому что здесь живут мои близкие друзья и очень близкий друг работает здесь на телевидении. И я сказал: «Давайте мы это сделаем». Я никогда этого не делал, я не люблю, потому что даже самые уважаемые мной актеры, писатели, поэты обязательно чуть-чуть не то чтобы подыгрывают, это не то слово, – но всегда есть «котурны» во время этих передач. Я очень надеюсь, что из-за того, что у меня так часто бывает прямой контакт со зрительным залом, с моими друзьями дома, что все-таки я стараюсь избегнуть этого недостатка и пытаюсь сойти с этих «котурнов». Я не знаю, насколько мне это удается, но только можете мне поверить… Все люди стараются казаться умнее, чем на самом деле, и даже многоуважаемые мной актеры, которых я жутко люблю, когда они играют на экране, или певцы, или писатели вот в таких передачах не то что умнее, а чуть-чуть другие, чем они есть. А ведь самое интересное – узнать, какие они есть на самом деле.

– Вы сказали в одном из ответов: «Я в отличие от других поэтов…» Вот я тоже вас считаю поэтом по преимуществу, а вы кем себя считаете?

– Вы знаете, сложно очень ответить на этот вопрос. Я себя считаю тем, кто я есть. Я думаю, сочетание тех жанров и элементов искусства, которыми я за* нимаюсь и пытаюсь сделать из них синтез, – может, это даже какой-то новый вид искусства. Не было жё магнитофонов в XIX веке, была только бумага, теперь появились магнитофоны и видеомагнитофоны. Вон у нас как случилось, что мы можем прийти в студию, записать и показать в другое время, подчистив, придав этому нужную форму. Так что появился новый вид искусства – телевидение, и, значит, может появиться новый вид искусства… Нет, я не говорю сейчас о технике. Вы спросили, кем я себя больше считаю – поэтом, композитором, актером? Вот я не могу вам впрямую ответить на этот вопрос. Может быть, все вместе это будет называться каким-то одним словом в будущем, и тогда я вам скажу: «Я себя считаю вот этим-то». Этого слова пока нет.

– Лучше, когда этого слова еще нет…

– Если упростить вопрос, то больше всего я работаю со стихом, безусловно… И по времени, и чаще ощущаю эту самую штуку, которая называется вдохновением, которая сядет тебе на плечо, пошепчет ночью, где-то к шести утра, когда изгрыз ногти и кажется, что ничего не выйдет, и вот оно пришло… Вот больше всего в работе над стихом.

– А когда появилась гитара?

– Вы знаете, гитара появилась совсем случайно и странно… Я давно, как все молодые люди, писал стихи. Писал много смешного. На капустниках в училище театральном я писал громадные капустники, которые шли по полтора-два часа. У меня, например, был один капустник на втором курсе – пародии на все виды искусства: оперетта, опера… Мы делали свои тексты и на темы дня, и на темы студийные, и я всегда являлся автором. То есть писал комедийные вещи с какой-то серьезной подоплекой давно и занимался стихами очень давно, с детства. Гитара появилась так: вдруг я однажды услышал магнитофон, тогда они совсем плохие были, магнитофоны, – сейчас-το мы просто в отличном положении, сейчас появилась аппаратура и отечественная, и оттуда – хорошего качества! А тогда я вдруг услышал приятный голос, удивительные по тем временам мелодии и стихи, которые я уже знал, – это был Булат. И вдруг я понял, что впечатление от стихов можно усилить музыкальным инструментом и мелодией. Я попробовал это сделать сразу, тут же брал гитару, когда у меня появлялась строка. И если это не ложилось на этот ритм, я тут же менял ритм и увидел, что даже работать это помогает, то есть даже сочинять– с гитарой. Поэтому многие люди называют это песнями. Я не называю это песнями. Я считаю, что это стихи, исполняемые под гитару, под рояль, под какую-нибудь ритмическую основу. (Я сейчас очень многословен, потому что не знаю, когда еще придется побыть здесь, у вас в гостях, и поэтому я хочу объяснить уже все до точки, докопаться до сути.) Вот из-за этого появилась гитара. Я попробовал сначала петь под рояль и под аккордеон, потому что, когда я был маленьким пацаном, меня заставляли родители из-под палки– спасибо им! – заниматься музыкой. Значит, я немножко обучен музыкальной грамоте, хотя, конечно, я все забыл, но это дало мне возможность хоть как-то, худо-бедно, овладеть этим бесхитростным инструментом– гитарой. Я играю очень примитивно, иногда, даже не иногда, а часто слышу упреки в свой адрес по Поводу того, что почему такая примитивизация нарочитая? Это не нарочитая примитивизация, это – нарочная. Я специально делаю упрощенные ритмы и мелодий, чтобы это входило сразу моим зрителям не только в уши, но и в души, чтобы ничто не мешало: мелодия не мешала воспринимать текст, а самое главное – то, что я хотел сказать. Вот из-за чего появилась гитара. А когда? Уже лет 14. После окончания студии.

– Судя по этому всему, вы, наверное, очень цените прямой контакт со зрителем?

– Безусловно, больше всего, больше всего…

– И совсем недавно, после того, как Театр на Таганке с таким успехом выступил в Париже…

– Откуда вы знаете, что с таким успехом он выступил?

– В газетах было.

– Мне кажется, что как раз именно это не очень широко освещалось в газетах. Я думаю, вам очевидцы рассказали? Успех действительно был колоссальный: за последнее время ни один драматический театр, не только наш, но и в мире, не может похвастаться таким успехом, как Таганка. Пожалуй, только Питер Брук со своим спектаклем, где они играли на трапециях, – это был, по-моему, «Сон в летнюю ночь», – они все играли на трапециях, то есть у них актеры работали как акробаты.

– У нас сегодня предмет разговора ПЕСНИ, так вот – три концерта все-таки было в Париже?

– Было три концерта, да. Значит, если очень коротко: мы сыграли за сорок дней несколько спектаклей, которые привезли. Я играл там «Гамлета», я играл там «Десять дней…». Мы привезли четыре спектакля, значит, я был занят в половине репертуара. Потом театр уехал в Москву, а я давно уже получил приглашение сделать несколько выступлений в Париже, и, чтоб несколько раз не выезжать (с одной стороны – время, а потом – накладно), мы решили сделать просто: я останусь, и мы сделаем эти выступления. Никто не предполагал, что это будет сделано так. Вообще, я вам скажу, история этой поездки странная. Сначала был вечер поэзии советской, и я попал в число всех приехавших поэтов. Это было 26 октября. В громадном зале на семь тысяч человек, при громадном скоплении народа был этот вечер. Потом вечер кончился, приехал театр, и тут я стал выступать как актер, а потом уже, когда уехал театр, я стал выступать как автор и исполнитель своих песен.

– В этом же зале?

– Залы были разные. Все три зала были разные. Вот последний зал был очень смешной. Они мне отдали зал, в котором работают начинающие певцы. Он очень остроумно сделан: сцена выдается таким мысом– как бы корабль. Значит, если мало людей, они в этот сегмент, который образуется перед сценой, сажают всех зрителей, а что происходит здесь, ты не видишь, потому что они почти все сзади тебя. Если людей побольше, они могут немножечко отодвинуть сцену– тогда ты видишь, что тоже вроде полный зал. А если уж полный зал, тогда они совсем ее отодвигают и сажают зрителей. Это очень остроумно сделано, чтобы не травмировать начинающих певцов, у которых иногда в зале бывает два человека, которых он сам пригласил и которые об этом случайно вспомнили. У меня могла случиться тоже такая история, потому что расклеили афиши в пятницу вечером – желтенькие такие листочки – только в этом районе. Зал назывался Элизе Монмартр. И в первый день у меня вдруг оказалось 350 человек, на что никто не рассчитывал, и забегал директор-француз, ничего не понимающий, что я пою…. Как могло получиться, что оказалось больше половины зала людей?! Это не может быть? Не было рекламы, ничего… На второй день у меня было человек 500, а в третий!.. Короче говоря, мы не пустили то же число людей, которое было в зале. Так прошли эти концерты. То есть я считаю, что они тоже прошли с большим успехом. Во всяком случае, французы говорят, что это невероятно.

– А понимание французской публикой песен?

– Вот тоже: я подумал сначала, что это все больше любители русского языка и русской словесности. Возможно, так оно и было. Но на последнем концерте по опросу (это очень просто делается, там несколько ребят студентов-социологов, они взяли и опросили) оказалось, что из 960 человек, которые заполнили зал в этот день, 600 вообще не говорят и не понимают по-русски. Остальные любят русскую литературу и пришли послушать. Как это было сделано? Был маленький перевод на несколько секунд, буквально на 20 секунд. Я пел в сопровождении своего гитариста, с которым я уже записал несколько дисков, и из симфонического оркестра – французского, национального – у меня был басист, и я с гитарой. Работал я без перерыва час двадцать, потому что я жутко не люблю делать перерывы. Я считаю, что для авторской песни перерывы не нужны, потому что только-только установишь контакт с людьми, вот только это самое, чего не ухватишь ни носом, ни ухом, ни глазом, а каким-то подсознанием, шестым чувством, – вот этот контакт, который случился, – надо перерыв делать, все пойдут в буфет… Я это не люблю очень. Поэтому я такой прессинг устроил, в час двадцать я успел спеть около 30 вещей. И я вам должен сказать, что прием мало чем отличался от того, что здесь. И знаете почему? Я думаю, конечно, нервов больше было – первый раз в чужой аудитории, да еще я узнал, что мало понимают. Но, например, на некоторые вещи была реакция намного сильнее, чем здесь, в Москве. Знаете, нет пророка в своем отечестве… Москвичи знают, что я всегда тут, под боком, что можно пойти в театр, услышать, увидеть, тем более что у нас есть новый спектакль, где я пою, называется «В поисках себя». А там они знали, что, может быть, никогда больше не придется послушать, и в благодарность они просто демонстрацию мне устроили за исполнение некоторых вещей. За то, что я перед ними трачусь, за то, что не позволяю себе – они же не знают языка, вот эти 600 человек, а я с ними общаюсь, как будто бы они полностью все понимают, что я для них пою.

– Какие песни французская публика понимала и принимала больше, чем остальные?

– Во-первых, стилизации обязательно. «В сон мне желтые огни» – такая стилизация на цыганские темы. Почему? Потому, что есть пластинки, выходят – они поняли, что это им известно. Это они, конечно, принимали безусловно. Но самое ценное не это. Если по названиям, я вам скажу: «Натянутый канат» – песня, по названию которой назван диск, принималась лучше всего. Песни с напором и отдачей – после которых надо вытирать влагу; и, как ни странно, некоторые вещи куплетной формы. Ну предположим, такая шуточная песня «Ой, Вань, смотри, какие клоуны…». То есть такие, где есть характеры, где я имел возможность актерски чего-то проиграть. Их это очень забавляло. Оказывается, у них этого не существует совсем, то есть у них есть кафе-театры, где один человек разными голосами разговаривает, прикидывается… То, что у нас называется пародист, у них называется шансонье, и оказывается, это слово «шансонье» совсем не означает то, что мы под него подкладываем здесь, – барды, менестрели, шансонье. Ничего подобного. Шансонье– это нечто вроде нашего конферансье. Ну так вот, когда они видели, что я меняю голоса и разные характеры представляю, это их страшно забавляло. И я видел, как они сразу хватались за текст (к этому времени пластинка уже вышла) и начинали смотреть, в чем же там дело, и запоздало хохотали. Начинается следующий куплет, а в зале общий хохот, потому что они успели прочитать, в чем там дело. Короче говоря, я не могу что-то особенно выделить. Вы знаете, от зрителя тоже много зависит. Зачем человек пришел? Если он пришел для того, чтобы потом прийти и рассказать знакомым: «Я такую ерунду смотрел» – он так и смотреть будет. Если он пришел совсем непосвященный, тут уж зависит от того, что происходит на сцене. А есть еще и обратный эффект – изумительный! Когда человек пришел для того, чтобы ему понравилось. Вот он пришел на этот вечер, он хочет, чтобы зрелище или человек, с которым он сейчас познакомится, ему понравились. И тебе остается сделать вот столько еще для того, чтобы это случилось. Вот я в Италии это ощущал очень; итальянцы так хотят, чтоб ты им нравился, что тебе ничего не остается делать для этого.

– Расскажите о новом спектакле «В поисках себя».

– Этот спектакль очень странный. Это даже не спектакль, это новое зрелище. Я считаю, что мы придумали новую форму театрального действа. Нам вдруг сгало досадно в какой-то определенный момент, что все, что мы пишем для фильмов, для театров других или для спектаклей, которые сходят со сцены, – все пропадает. Получается, что эта работа в корзину. И мы решили из этих вещей, которые исчезнут навеки и которые якобы привязаны к определенному фильму, спектаклю или там передаче телевизионной, сделать просто спектакль. Такой концерт, спектакль, я не знаю, как хотите назовите, – такое зрелище. Попробовали… Сначала он был с объяснительным текстом, я его произносил. Потом Любимов придумал привозить с нами макет нашего театра, освещать его одним маленьким фонарем: на меня ставят красный свет, Золотухину – он играл в кино милиционеров, – на него врубают такую зеленую бумажку, – ему, значит, везде открыта дорога… то есть мы в этом маленьком зальчике делали еще освещение. Получалось действо. Мы сможем этот спектакль – почему он нам удобен – возить в любое место, в любой город. Потому что мы возим планшет, то есть рисованный такой ковер, точно размером с нашу сцену. В общем, свои стены помогают. И получилось вот такое, с теплотой, с нашей стороны, сделанное действо. Смотрят его с громадным интересом и удовольствием везде. Сначала были люди в недоумении, но сейчас в Москве, я думаю, что это самое популярное зрелище. На него так же трудно попасть, как на «Мастера и Маргариту», на который приходит очень много людей, а после первого акта человек 50 уйдут, потому что ни черта не понимают и идут потому, что достали билеты. В основном это работники торговли. Я однажды пришел к одному работнику торговли – мне нужно было к празднику что-нибудь.

Меня представили. Я так робко ему говорю: «Хотите пару билетов на премьеру Сегодня, просто в благодарность вам за то, что вы мне быстрб, без потерь времени поможете решить вопрос стола – сегодня у меня гости». Он на это мне так со скучным лицом (он, по-моему, язвенник) достал вот такую пачку пропусков: в Дом кино, в Дом литераторов, на все просмотры фильмов, на Таганку – на куда угодно… И я понял, что предлагать ему нечего. «Ну и от вас мне ничего не надо». И ушел. Это я к чему рассказал? Что этот самый спектакль очень популярен и думаю, что даже вот эти самые работники торговли туда с трудом попадают сейчас…

– Какой вопрос вы бы. хотели задать самому себе?

– Я вам скажу… Может быть, я ошибусь… Сколько мне еще осталось лет, месяцев, недель, дней и часов творчества? Вот такой я хотел бы задать себе вопрос. Вернее, знать на него ответ.

14 сентября 1979 г.

Пятигорск, студия телевидения