Текст книги "Чозения"
Автор книги: Владимир Короткевич
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)
V. ОДА ДОРОГАМ И СТУКУ САНДАЛИЙ
На берегу было совсем безлюдно, да он и не надеялся, что его кто-то встретит.
Сейнер дал прощальный гудок, отходя от берега. Эхо заколыхалось в скалах, в сопках, не озаренных еще солнцем, в туманных лесах на склонах гор.
Ботинки Северин бросил в рюкзак. Надел легкие сандалии и помахал рукой вдогонку сейнеру. Двинулся берегом.
За сопками еще стояла мгла. Солнце только-толь-ro собиралось народиться. Мягко пружинили под ногами сухие груды водорослей. Набегал легкий прибой. Лакированные, зелено-коричневые ленты морской капусты будто лениво мели, будто лизали у ног тропинку – полоску укатанного твердого песка.
«Шш-шшщ-шш», – забаюкивал, дышал ласковый прибой. Прозрачно-синяя вода, кружевные коробочки морских ежей, стеклянные поплавки.
Поднялось солнце. Еще низкое. Море ежеминутно меняло окраску: падала на него тень деревьев, скал, снова прорывались солнечные лучи. Было оно, как осьминог, то синеватое, то слегка красноватое, то ярко-зеленое, то желтовато-серое. По чем дальше, тем больше воцарялась в нем глубокая синь.
Тропинка начала отдаляться от воды, поползла на скалы, и сандалии стали петь по-другому.
«Клик-кляк, клик-кляк».
Удивительно было идти лесом, где большинство деревьев – незнакомцы, где только по воспоминаниям о прочитанном догадываешься, кто есть кто.
«Здорово, братец, ты, кажется, маньчжурский орех? Вон висят и пачкаются, как грецкие. А ты к го? Ты лимонник. А твои листья похожи на листья женьшеня, но ты не то. Тебя тут как лопуха. Как мшорила Гражина? Элеутерококк?»
Плачет струйками скала у тропинки. Приятно припасть ртом к воде. Ползают по камню божьи коровки. Красные, синие, желтые. Крупные, с ноготь большого пальца. У них на спинах узоры, и сразу становится ясно, откуда нанайцы взяли свой национальный орнамент.
Слева, под головокружительным крутым обрывом, – море. Торчат из него, словно карандаши, кекуры – гранитные рифы. Неслышно кипит вокруг их прибой. А вон вдали – две точки. Это покинутые им сейнеры.
«Клик-кляк, клик-кляк».
Поют сандалии. В сырых падях раскинулся папоротник – вайя. Куст похож на большущую, в метр высотой, зеленую лилию. Вайя дремлет под бормотание воды в вечной тени древних тополей.
Летают оранжево-желтые китайские иволги. Огромные. Больше голубей. Какая неугомонная тишина!
Северину повезло. Только вышел на порядком заржавевшие рельсы узкоколейки – появилась дрезина. Остановилась.
– Садись, земляк. Ехали втроем. Видно, ремонтные рабочие.
– Куда?
– В Тигровую.
– Зоолог, что ли? Ходите вы все, бедняги, ходите. Работенка не приведи бог! По мне, так лучшекувалдой махать. И без ружья. А вдруг медведь?
Они слово знают, зоологи, – сказал другой.
Свистел над дрезиной ветер. Как в калейдоскопе – разглядеть не успеешь – бежали, менялись скалы, сопки, деревья.
Когда дрезина остановилась, один из рабочих, почесав затылок, сказал:
– А может, не надо его отпускать?
– Почему? – спросил тот, что вел дрезину.
– Тайга.
– Чепуха. Зоологи, они привычные. Не заблудится. Вон, парень, пойдешь напрямик. Там будет заброшенный «угольник» узкоколейки. Компас есть?
– Только это. – Будрис показал на солнце.
– Потом от «угольника» на северо-запад.
Дрезина умчалась. Будрис постоял немного и уг лубился в заросли. Зеленая тень. Бегущий свет. Глухой ритм сандалий.
VI. ВЕЧЕРНЯЯ ПЕСНЯ КЕДРА
Солнце начинало клониться к закату. Длинные рмые тени стволов легли на малахит листвы. Лицо подавала приятная трепетная прохлада.
Северин уже испугался, что идет не той дорогой, когда вдруг тропинка вывела его к столбу с прибитой табличкой. На табличке было написано: «Граница».
Приободрившись, Будрис ускорил шаг. Временами будто легкий вздох пролетал над вершинами кедров – отзвук бриза.
Хвоя кедров темнела, затаенно шумела в золотистой и голубой вышине. Тропинка пошла с хребта вниз, в тень, на дно огромной пади.
Над головой Будриса оранжевая в лучах заката высилась голая Янтунлаза. С хребта, на котором он стоял, устремлялись на дно пади многочисленные ручейки, речушки, криницы. С другого, далекого, хребта также тянулись серебряные нити, И все они сливались на дне долины с небольшой быстрой речкой.
«Ага, значит, это корыто и есть Тигровая Падь. Ничего себе. Ложбина. Два хребта. Наверное, аж до тех вон гор слева, черных от пихты. А вправо – до моря. Километров сто по периметру. Ничего. Жилья не видно. Только вон там дымок, наверное, егерский кордон. И вон там, километрах в двадцати, еще дымок. Ну, а центральный поселок? Он где? Вот. Почти под ним. На самом дне Пади Тигровой. Приткнулся к речушке. Что-то вроде десятка маленьких домиков. Сараи. Еще что-то. Что ж, надо идти».
Будрис начал спускаться. Сразу его окутали тень и прохлада. Временами тихо вздыхали над головой кедры. Цеплялась за ноги какая-то дрянь, он не знал что, да и не хотел знать: уж очень устал.
Когда он спустился на дно распадка, на левом хребте лежала уже глубокая тень, и только правый хребет краснел в последних лучах солнца.
Перешел речку. Она была на удивление прозрачной для Приморья, и он понял почему: вся вме-cie с притоками лежит в лесу. Корни цепко держат грунт, не дают дождям вымывать гумус. Возможно, в дождь замутится ненадолго – и снова как слеза. Вот строение у берега. Баня. Какой-то сарай. Возле него две грузовые машины. Бревенчатые домики. А тот, наверное, дом директора. «Физиономия» у дома такая… внушительная.
Во дворе его встретили лаем две собаки. Лаяли и виляли хвостами. В такой глуши человек не враг, но… служба. Особенно старалась одна, белая как снег, с ласковыми ореховыми глазами.
– Не смей, Амур! Свои.
Амур вроде только и ждал команды, весело запрыгал вокруг Северина, закрутил хвост баранкой, побежал вперед, словно показывая дорогу.
Тот, кто отозвал собак, сидел на крыльце и чистил ружье. Стройный, невысокий, но крепкий. Лицо коричнево-румяное. Прозрачные голубые глаза, а вокруг них сетка морщинок. Молодой еще, а морщинки, видно, оттого, что все время приходится прижмуриваться от солнца и ветра. Хорошие ровные зубы, приятная улыбка. Пальцы рук нервозные и быстрые. Хорошо знают, что такое оружие.
– Вы директор?
– Точно. Чем могу служить?
Будрис отрекомендовался. Рассказал, что привело его сюда.
– Издалека вы к нам. Денисов моя фамилия. 3ахар Ираклиевич. Так кто вам нужен?
– Арсайло. Я ее не так уж хорошо знаю. Но она обещала показать, что здесь и как.
– Знаю. Самостоятельная такая девушка. Кажется, из Хабаровска?
– Вы не помните? Директор улыбнулся.
– Документы смотрел – все в порядке. А так где же запомнишь. Вы не смотрите, что здесь тихо. У меня сотни людей бывают, мирмикологи, орнитологи, ботаники, паразитологи…
– А эти зачем?
– Район у меня относительно клеща безопасный, но все же… Ну, давайте-ка в дом.
Грациозно, без помощи рук поднялся на ноги, мягко ступая, пошел в дом. Комната, куда они по пали, была, видно, кабинетом. Шкафы с книгами, стол, диван. На диване лохматая темная шкура го рала. На стенах тоже висят шкуры: лисьи, барсучьи, енотовые. Над диваном рога и шкура.
– Изюбровые, – сказал Денисов. – Видите, шкура пятнистая, а на рогах – второй отросток. Садитесь.
Северин сел.
– Так вот… ее в поселке нет.
Сердце упало.
– Уехала?
– Нет. Она в охотничьей избушке. Это километров двадцать вверх по течению Тигровой. Бабочек ловит.
– Я почему-то думал, что она ботаник.
– Она у нас на все руки мастер. Серьезная девушка. А бабочки – хобби. Попросил наш Ласковский помочь ему. У него с женой рук не хватает. Вот они втроем там и сидят. Так что придется вам переночевать здесь.
Пошел на кухню. Потом появился с рюкзаком и ружьем.
– Боюсь, что я покажусь вам негостеприимным хозяином. Но жена с ребятишками уехала. Один. В доме хоть шаром покати.
– Ничего, у меня есть припасы.
– Тогда идемте, отведу вас на ночлег.
Сумерки висели над домиками, над тайгой. Вокруг была густая, невытоптанная трава.
– Я вас в доме наших орнитологов поселю. Можно бы у меня, но там удобнее. Они уехали на Амур – там перелет уже начался. Будете один в большом доме.
– Неудобно.
– Глупости. У нас тут коммуна.
На всем пути к домику они не встретили ни одного человека. Поселок словно вымер. Люди разошлись по своим таежным делам или, может, спали. Дом орнитологов был таким же, как директорский. Забор, палисадник, крыльцо, тесовая крыша. Только веранда поменьше да нет сарая.
Денисов зажег свет и чертыхнулся, столкнув цилиндрическую, сделанную из частой металлической сетки клетку, что ли. В клетке что-то засипело.
– Игру нашли. Тигрового ужа в тюрягу засадили. Государственный преступник.
И достал из сетки здоровенную змею сантиметров сто двадцать – сто тридцать длиною. Змея была ярко-зеленая, вся в крупных поперечных полосах и пятнах. На передней части туловища, по бокам, были разбросаны оранжево-красные пятна.
– Видите, какой красавец. Ловкий. Быстрый. Умник. Держите.
Будриса передернуло от брезгливости, но он понимал: не возьмешь – можешь потерять уважение и ого странного человека.
– Только не сжимайте. Спокойно держите на ладонях. Тогда он не кусается.
Северин взял. Действительно, ничего страшного. Только неприятный холод.
– Видите? – Денисов взял ужа. – Красивый. Ловкий даже в воде. Рыбу ловит. А вот мы тебя сейчас отпустим. Живи. Зимуй. Всеобщая амнистия.
– Вы и змей не боитесь?
– А чего их бояться? Не лезь куда не надо. Не наступай. Не ходи босиком. Ходи осторожно. Ни одна змея тебя не укусит. Когда ее не гонят, то даже полоз Шренка можно перекладывать, чтобы фотогенично лежал, да снимать. Ну, а щитомордников поберегитесь. Да и то человек сам виноват. Лезет прямо на хвост, слепец несчастный. Не умеет по лесу ходить, ломится напролом. Как же, покоритель природы! А нужно – тихо.
Зашел в комнату, вынул из шкафа простыни, одеяло, подушку, бросил на тахту.
– Отдыхайте. И лучше не открывайте окон. Бабочки спать не дадут. Ну и другие могут быть пробуждения. Не всегда приятные.
Полез в рюкзак, достал кусок кеты, завернутый в газету, черствый хлеб, какое-то темное вяленое мясо, банку с красной икрой и начатую бутылку коньяку.
– Боялся, подумаете, что я скупердяй. Знаете, хозяйки дома нету, так что здесь вам будет лучше. Роскошнее. А я поздно вернусь, разбужу вас. Выпил бы с вами, да мне встретиться нужно с одним другом. Боюсь, что встреча та плохо для него кончится.
– Спасибо вам. Однако что ж я один пить буду?
– Последнее дело, – согласился Денисов, – Ну, может быть, чарку. Для аппетита. Завтра придете ко мне – дам пропуск. Без этого у нас нельзя. И дорогу к домику объясню.
Посмотрел с какой-то отсутствующей улыбкой.
– Что, хорошая она девушка?
– По-моему, очень. Да я недавно ее знаю.
– И это с руки, что она вам наши джунгли покажет. У сотрудников, извините, времени нет. Горячие сейчас дни. Штат маленький. К зиме готовиться надо. Вот и выходит, что я не хозяин, не гостеприимный собутыльник, а какой-то кержак.
– Бросьте, – сказал Северин. – Мне даже не ловко.
– Пойду, – сказал Денисов. – Кстати, за дверью удочки складные. Будете выходить – захватите. Стол побогаче будет. Только симу не ловите. Запрещено. А впрочем, она нерестует и не ест ничего, а значит, и не клюет. А мальму – форель – берите сколько душе угодно. Пустая рыба. Вкусна, а для заповедника пустая. Икру у симы жрет… Ну отдыхайте.
Вышел. Будрис чуть не сгорел от стыда. За страшной занятостью и озабоченностью, за причудами сначала не распознал этого человека. Думал, что хочет отделаться.
Кедры зашумели за окном. Северин вздрогнул, и радость охватила его. Радость, потому что этот огромный дом в джунглях хотя бы на одну ночь, но принадлежал только ему.
«Молодец Денисов. Знал, что делать». Веранда. Кухня с рукомойником, скамейкой, стиральной машиной, столом, электроплиткой и плитой на три конфорки.
Еще комната. Полупустая. В ней какие-то коллекции, чучела, приборы. И наконец, та, где тахта. Шкафы с книгами. Между ними письменный стол и приемник. Карта Приморья. Над тахтой плахта, расписная тарелка с хаткою и сказочным вороном, и еще рога косули. На них бинокль и фотоаппарат. На тахте – две сшитые волчьи шкуры. Возле дверей – фотопортрет старомодной старушки. Она раздвинула камыши и с умилением смотрит на гнездо с яйцами. Вытянутые губы. Лицо в добрых морщинках. Видимо, какой-то любитель-орнитолог. На ученую не похожа. По виду, похоже, американка. А на двери вырезанный ножом смешной Буратино. Дразнится длинным носом.
Северин наскоро поужинал, вышел во двор. Над головой было высокое холодноватое небо с прозрачным, ледяными, очень далекими звездами. Они мерцали далеко-далеко, в вышине, наверное, потому что под ними были хребты.
Вернулся в дом. Лег на холодные простыни, под которыми ощущалась теплая волчья шкура, и вытянулся, засмеялся от предчувствия еще неясного, но большого счастья.
Мрачные ночные кедры пели за стеной.
VII. УТРЕННЯЯ ПЕСНЯ ПРО ДИКОГО КОТА, КОТОРЫЙ ДАЛ МАХУ
На дне огромной пади еще лежала предрассветная мгла, и только самые вершины высоких гор бронзовели в первых лучах солнца.
Там кудрявились леса, там чуть не каждая веточка была видна – такой прозрачный был здесь воздух. А в котловине стоял зеленый мрак, пронизанный гуманно-золотистым отсветом зари.
Северин вышел из дома в одних трусах и побрел по росе к Тигровой. Было холодно, но это был не тот холод, что хватает в ледяные объятия, а тот, что заставляет глубоко дышать, двигаться, чувствовать себя молодым и здоровым, тот, в котором, кажется, мерзнул бы и мерзнул.
Высоко-высоко золотилось солнце на вершинах. Тигровая струилась по камешкам, синела и серебрилась на них, отдавала прозрачной ясностью в глубоких ямах. Каждая песчинка на дне была видна: вода казалась более прозрачной, чем воздух. И в ней ходили пестрые небольшие мальмы – форели, как их называли здесь. Была их тьма-тьмущая.
Широкая круглая спина мелькнула под водой. Рыбина длиною примерно в метр шла к истокам реки, борясь с течением. Он догадался, что это отправляется на нерест сима. Ей было удобно заходить сейчас в реку. Вода после шторма и прилива поднялась.
Будрис выбрал место, где, как ему казалось, будет по шею, прыгнул в воду и… захлебнулся от неожиданности. Здесь было метра два с половиной, если не больше. А казалось – ну, метр семьдесят. Обманывала чистота воды. Тогда он выбрался на мелководье и долго стоял, ощущая, как кристальный холод крадется в грудь и живот. Стоял и смотрел, как наливаются золотом горы, как золотая лава все быстрее сползает с вершин в падь.
…Директор был в канцелярии, она же лаборатория, расположенной в маленьком, комнаты на три, домике.
– Рано.
– Да и вы рано, – сказал Будрис.
– Я не рано. Я еще – поздно.
Лицо его действительно было помято малость. Но все же по нему не было видно, что проведена бессонная ночь. Коричнево-румяный загар, открытая улыбка.
– Пошли.
Зашли в лабораторию. И здесь Северин слегка обалдел. Дело было не в том, что повсюду лежали гербарии, что на полках шкафов белели черепа крупных животных и скелеты мелких, что кругом висели шкуры, что колбы и реторты громоздились на столах в каком-то неизвестном ему порядке. Было иное.
Лаборантка взвешивала на обычных, магазинных весах дикого кота. Кот был стройный, очень длинноногий, с пушистым и коротким хвостом. На маленькой головке два небольших кровавых пятнышка. Остекленело глядят зеленые глаза, свирепо оскалена пасть.
Шкура у кота была очень красивой. Дымчато-рыжая, немного в сизоватую охру, и вся в темно-серых и бурых, лоснящихся больших пятнах. На хвосте почти черные кольца. Кот никак не хотел помещаться в чашке весов, не хотел лежать: то нога свешивалась, то голова, то соскальзывал толстенный зад. Наконец кота все-таки поместили: лежал клубочком, только лапы свисали.
– Это за что же вы его?
Морщинки у глаз директора увеличились.
– Надо же учить. Чем питается в эту пору, какой хабитус?
– Кот настороженно смотрел на Будриса.
– Э-эх, котик, как же это ты маху дал!
– Жалеете? Это хорошо, – сказал директор. – Оставайтесь у нас, а? Работу дадим. Очень нужны люди, которые жалеют живое.
Лаборантка клала гири с абсолютно безразличным выражением лица. Будто не зверя взвешивала, и килограмм сухого киселя отпускала.
Вы, Нина, прежде чем браться за работу, вытащили бы у него клещей. Набрал полные уши, бродяга, – сказал Денисов.
– Хорошо, – сказала Нина. – Я пинцетом.
– Нужны люди, которые жалеют, – сказал Северин. – Ну, а вы?
Директор посмотрел на него с любопытством.
– Ради жалости иногда приходится и убивать. Чтобы знать про зверей все: что едят, что любят, кого и когда от них надо оберегать. Мы – хозяева. Может, мы и не имеем на это права, но так сложилось. Этого не изменишь. И мы должны научитьсябыть разумными хозяевами. Вот и приходится отнимать у некоторых жизнь, чтобы знать, чтобы потомуже ни у кого не отнимать, а, наоборот, помогатькаждому существу… Чтобы жили остальные. Вот как.
– Ну, этому уже ничего не поможет.
– Для утешения, чтобы не очень скорбели, ска жу, что эта ласковая киса ловит и губит даже молодых косулят, зайцев, рыбу.
– Не может быть.
– Я вам говорю. И вы лучше не на наш разумный гуманизм нажимайте, а на тех, кто отравляет озера, реки, леса, не сегодня-завтра испоганит океаны. Мы – все для внуков, хотя руки у нас подчас бывают в крови. У тех – все для кармана и брюха, а руки чистенькие… – Помолчал. – Я вот теперь многих ни за что не убью. До конца знаю вред и пользу каждого. «Гадкую» тигровую змею не убью. Тигра не убивал никогда, даже когда можно было. Много кого еще не убью. А вот хорзу – непальскую куницу – и секунды не поколеблюсь.
– Восемь килограмм сто пятьдесят грамм, – сказала Нина.
– Ну, восемь килограмм мне не надо, – довольно неудачно сострил Будрис, – а сто пятьдесят – могу.
На его удивление, они засмеялись. И он понял, что здесь людские отношения просто очищены от всех условностей, что здесь радуются каждому человеку, и важно здесь не то – удачная шутка или нет, а само намерение беззлобно пошутить.
– Это когда вернетесь, – сказал Денисов. – Правда, Нина?
– А что ж, – улыбнулась она, и Северин вдруг заметил, что она очень хорошенькая.
Денисов повел Будриса в свой кабинет – закуток. Здесь тоже были шкафы. Пока Северин рассматривал в баночках белесые, похожие на петрушку и на человека корни женьшеня, Денисов что-то писал.
– Вот. Пропуск. «Предлагаю егерям оказывать содействие на всей территории заповедника». Самое главное для вас – это. Кордоны у нас в основном на хребтах. Вон там – первый. Через двадцать километров второй. – Он показал в окно. – Там горы синеют. Это Черный хребет. На нем три кордона. И здесь, на левом хребте, четыре. Можете у егеря брать коня. Даже если хозяев в доме нет. От первого доедете до второго. Там смените коня, и на подменном – до третьего. Ну и так далее.
– А как же хозяин?..
– Поставите лошадь в конюшню. Рано или поздно егерь с первого кордона придет на второй и возьмет свое. Или егерь со второго сам пригонит.
– Я лучше пешком.
– Верхом не умеете?
– Умею. Но лучше пешком.
– Что ж, правильно. Увидите больше. А ходите вы хорошо. Видел, как спускались с хребта. Не ломитесь. Беззвучно, как зверь. Так можно все увидеть. Для таких людей лес живет. Охотник?
– Есть немного.
– А говорите – «кот».
– Кот дал маху. И все же кота жаль.
– Иначе вы не были бы человеком… Компас есть?
– Думаю, он здесь не понадобится.
– Почему?
– Вот ориентиры. – Северин показал на вершины гор. – Хребет слева, хребет справа, хребет впереди. За спиной нет гор. Море. От левого до правого хребта километров десять. От моря до хребта впереди километров сорок-пятьдесят. Не заблудишься.
– А за хребтами?
– А мне там пока нечего делать. И здесь интересного достаточно.
– Глаза у Денисова блестели.
– Слушайте, вы мне все больше нравитесь. Охотник, умеете видеть, умеете ходить, умеете соображать и взвешивать все, зверей жалеете, можетепобеждать страх и брезгливость даже к змеям. Дом и деньги будут, жену найдете. А главное, очень… очень будет интересно.
– Я подумаю, – неожиданно для самого себя сказал Будрис. – У меня совсем другое занятие… очень важное… мне поздно, пожалуй, ломать жизнь. Но приятно думать, что я могу остаться.
– Хороший ответ. Ну, а теперь я вам объясню дорогу. Карта… Тьфу, дьявол, где же карта? Ну все равно. Здесь очень просто. Я начерчу. Видите, действительно за спиной море. Заповедник – это наша падь, три хребта и то, что за ними. Слева – хребет Яростной Воды, справа – хребет Санлин, или Мангу. Знаете, что такое по-маньчжурски Санлинчжичжу? Это «владыка гор и лесов» – тигр. А впереди – Черный хребет. Почти весь заповедник – долина Тигровой: Около устья, на левом берегу ее, – наша база. Денисов рисовал по памяти. И фигурки там и сям изображал.
– С хребта Санлин текут только две речки. Изюбров Ключ, почти из-под кордона Старого Оленя, и Охотничий Ключ, у вашей избушки. Он нарисовал избушку, приткнувшуюся к истокам Тигровой.
– Но вы пойдете левобережьем. Под хребтом Яростной Воды. Там старая тропа хунхузов. По том – почтовая. Мы ею пользуемся. Тут будут ключи, речки. Их много. Горский Ключ. Первый Золотой, Кабаний, Мертвый или Сухой, второй Золотой.
– Почему Золотой?
– Там когда-то пришлые китайцы золото мыли. Немного. За лето намоет четверть фунта – ему и достаточно… Потом Подкрестовый, потому что плывет из-под Крестовой горы. Увидите. Высоченная, черная. Потом будет Ключ Бурелома, Яром, Попе речный. А дальше пойдет Черный хребет и по нему старая, забытая почтовая дорога. От Буреломногодо хребта – настоящие джунгли… Лианники, виноград, глушь, дебри. Вы туда не идите. Сразу за вторым Золотым Ключом переходите Тигровую, он и будет – домик. Над Охотничьим Ключом. Они там.
Ставил на хребтах кружочки с флажками.
– Это кордоны. Там можете взять лошадь. Ну, вот и все. Только… будьте осторожны.
Пристально посмотрел на Будриса.
– Записывайте, что увидите. Свежий глаз – это хорошо…
Еще что… Ага, за вами может увязаться собака. Особенно этот бандюга Амур. Так если нужен – берите. Он будет верным. Собаки у нас знают: человеку нужно помогать. А будет мешать – скажите: «Домой». Они приучены слушаться с первою слова.
– А зачем Амуру идти за мной?
– Гулять хочет. Это ж все равно как ребенка на ярмарку взять. Бежит себе и носом читает… Стр-рашно интересно! Ну и человека оставлять не хочется… Что еще? – Денисов подумал немного и вдруг полез в шкаф. Достал оттуда винтовку и пять патронов. – Закон нарушаю, но… Баловаться небудете, солидный человек, однако, к сожалению, может понадобиться, чтобы пугануть кого-нибудь. Только учтите, выстрел у нас – ЧП, чрезвычайное происшествие. А выстрел в зверя…
– Сам знаю. И вы меня знаете. А что такое?
– Леопард, – неохотно сказал Денисов. – Как здесь говорят, «барс».
– Так что, разве их здесь нет? Никогда не было?
– Всегда есть. Семья или две. От трех до восьми «кисок». Знакомые Наши. Смирный народ. Ну, косуль едят, иногда кабанов, мелочь разную. Человека боятся. Совсем безопасный для человека зверь. Как увидит – сразу стрекача.
– Так зачем ружье?
– Уже несколько недель происходит удивитель ное… Еще один появился. Какой-то сумасшедший… Несколько раз нападал на скотину возле самой базы… Обычно же они только в верховьях Тигровой ходят, запаха жилья как огня боятся. Так что вы поберегитесь. Днем не нападет. А ночью не отходите от огня. Черт его знает, что ему в глупую голову придет! Чужой. Может, с хребтов пришел, а может, из Китая. Непуганый. Обнаглел. Голодный, возможно. – Встал: – Ладно, дружище. Ступайте.
– Разберетесь?
– Разберусь. Спасибо за все.
– Простите, что не провожаю. Работы столько—сплю по два часа.
– Ну и я не маленький, чтобы меня за ручку вести.
Они пожали друг другу руки. Затем Северин вышел из дома и пошагал к Тигровой. Рюкзак и ружье приятно оттягивали плечи. Мелодично позвякивали и кармане патроны.
