Текст книги "Похищение Данаи"

Автор книги: Владимир Соловьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 13 страниц)

Письмо спрятал – не оставлять же вещественную улику.. Поймал ненавидящий взгляд Гали, да только попусту, зря стараешься: меня мимикой не возьмешь. На сцене ничего не вышло, так теперь свой вшивый дар на мне пробуешь? Или ты решила со мной расправиться, как с Леной? Кишка тонка, детка. Так вот, Никита знал, что Лена беременна, и ни за что не решился б ее убить, несмотря на весь свой цинизм. Вот число подозреваемых и сузилось – до одного человека.

А Лена какая была, такая и осталась, что б ты Саше на нее ни накудахтала, а потом мне; как бы ни засасывали ее семейные склоки; как бы ни совращал Никита – чиста осталась, даже отдавшись ему. Не от мира сего, вот грязь и не пристала! И это письмо – ее реабилитация: от злостных наветов, от скверны адюльтера, от бытовой шелухи.

Глянул на Сашу на прощание. Он весь трясся от внутренних рыданий, а глаза – красные, воспаленные, сухие. Так и хотелось крикнуть: "Дай волю слезам своим!" – но я знал, что весь его слезный резервуар исчерпан за эти дни, слезные протоки высохли, плакать нечем. Как точно она написала: "бесслезное отчаяние". Вот он и плакал без слез. Кого любил больше всех из моих сараевских дружков, так это Сашу. Странно: взрослый человек, а наивен, как ребенок. Галя так к нему и относится, а Лену, наоборот, эта его инфантильность раздражала, бесила – вот и скандалы. А в последнее время сказывалась, наверное, еще и беременность. Почему так ничего и не сказала Саше? Не успела? Не решилась? Что ей помешало? А Гале сказала? Та могла узнать и от Никиты. Может, потому и задушила, что знала? Нет лучшего семейного цемента, чем ребеночек, – хоть и понаслышке, да знаю. X... бы ей тогда расколоть их союз!

Из них только мы с Сашей – однолюбы, тогда как Никита не любил никого, даже себя, а Галя кидалась из-под одного мужика под другого, пока не сосредоточилась на Саше, а ликвидировав соперницу, убрала последнее препятствие на пути к нему. А мы с ним как братья. И стало мне вдруг ужасно жаль его, рыдающего сухими слезами отчаяния. Захотелось обнять, взять на руки, как ребенка, прижать к себе. Только не моя это роль, да и есть уже исполнительница – вот как она жадно, будто василиск, глядит на своего дитятю.

Достал из кармана письмо и вручил ему, сам поражаясь своему великодушию – как-никак улика. А, хрен с ней!

Встал и пошел к двери. Пора рвать когти. Мотать отсюда – из этой квартиры, с Васильевского острова, из Питера, из России. А распиской о невыезде пусть Борис Павлович подотрется – делов у меня здесь больше никаких, да и небезопасно. Кольцо вокруг меня смыкается, чужой среди своих, ни старых друзей, ни новых примечательностей. День без вранья превратился в день сплошного вранья – одна только покойница сказала правду. Жаль не ее, а то, что ее нет, – жена из нее, может, и никакая, но собеседник – лучше не было. А письма, Господи, какие письма! Два до сих пор храню в шкатулке своей памяти.

Пора, мой друг, пора! Не бродить же мне, как в юности, в одиночестве по этому умышленному городу и томиться у разведенного моста, тоскуя по моей эрмитажной красавице, которой и след простыл – ищи в поле ветра! Вот именно: похищение из сераля. Помимо того что небезопасно, я обречен здесь на тавтологию, которая суть прижизненная смерть.

– Привет, – сказал я бывшим своим дружкам и открыл дверь.

На пороге стоял Борис Павлович.

10. Я СЛОВО ПОЗАБЫЛ, ЧТО Я ХОТЕЛ СКАЗАТЬ

Пожалуй, меньше был поражен, когда увидел его в Пулково. Эффектно выбирает время для своих антре! Или он давно уже под дверью дежурил и подслушивал? Вечно возникает на моем пути, заслоняя горизонт. А сюда чего приперся? Глянул на Галю – как была куруха, так и осталась!

– Все, я вижу, в сборе, – сказал незваный гость, хотя скорее всего и званый. В любом случае – предупрежденный. Один только Саша не понимал, что к чему, а потому не удивился Борису Павловичу и покорно спросил:

– За мной?

– И чего некоторым по ночам не спится? – сказал я, глянув на часы. Как раз в это время мы ввалились три дня назад к Саше ввиду его неудачной попытки расстаться с жизнью. Как давно это было! Вот ведь – заглянула костлявая за одним, а увела другого.

Галя поставила еще один прибор и придвинула Борису Павловичу бутылку.

– За упокой его души, – предложил он.

Как мы сами не догадались? Или Саша с Галей уже вздрогнули по этому поводу без меня? Чужой среди своих.

Помолчали, как и положено, и даже сверх положенного. Да и о чем еще столько говорено-переговорено! Говорить молча – вот предельная откровенность, на которую ни один из нас так и не решился сегодня. Слово Борису Павловичу, единственному из нас, кто не умеет молчать, а потому и не остается у него ничего за душой, когда он весь выкладывается. Посмотрим, с чем он сегодня.

– Думаю, вам интересно будет узнать предварительные результаты вскрытия. На шее покойного обнаружены отпечатки пальцев, но только Сашины, ничьих других. Этого, однако, недостаточно, чтобы инкриминировать вам убийство, – успокоил он Сашу. – Два человека были свидетелями, как вы за несколько часов до убийства уже пытались его задушить, но благодаря своевременному вмешательству Глеба Алексеевича до того не дошло. Другими словами, мы не знаем, когда именно вы оставили отпечатки своих пальцев на шее убитого. Зато нам удалось с той или иной степенью точности установить время смерти, которая наступила, по-видимому, той же ночью, через несколько часов после вашей встречи. Почему наши прозекторы пришли к такому выводу? Желудок покойного был пуст – удушение, как известно, приводит к ослаблению анального отверстия и к полной очистке желудка. Нижняя одежда была вся в экскрементах. Их анализ показал остатки бородинского хлеба, сервелата, ветчины и соленых грибов. По найденному в организме алкоголю удалось даже установить, что именно он пил в последний раз – "Адмиралтейскую", ничего другого. По свидетельству Галины Матвеевны, именно эти продукты она выставила в тот вечер на стол из холодильника. Даже состав засоленных грибов полностью соответствует обнаруженным остаткам: рыжики, волнушки и лисички. Никаких иных пищевых следов в экскрементах не обнаружено. Таким образом, мы не можем исключить из числа подозреваемых в убийстве вас, Глеб Алексеевич, – ваше отбытие в Тбилиси еще не является алиби. В любом случае нам предстоит его проверить и проанализировать. Чем мы сейчас и заняты.

– Но остатки с нашего стола могли быть обнаружены в экскрементах Никиты и два часа спустя, и десять часов спустя – скажем, наутро, когда я уже был на пути в Пулково. Ваши патологоанатомы допускают его смерть той же ночью, но они не могут категорически утверждать точное время смерти. Здесь вы явно передергиваете.

– Не совсем так. Покойный не успел опохмелиться, что, как нам известно, входило в его привычки. В экскрементах не обнаружено ни огуречного рассола, ни пива, которые были у него в холодильнике и могли быть использованы для опохмелки.

До чего скрупулезны!

– В любом случае времени у меня было в обрез. Чтоб вылететь утром в Тбилиси, мне надо было еще заехать в гостиницу и собраться.

– Нас тоже удивляет, как вам удалось в ту ночь обернуться, – улыбнулся Борис Павлович. – Тем более никто в гостинице не видел, когда вы возвратились.

– Ничего странного – ночного портье на месте не было, ключ от номера у меня с собой, а дежурная по этажу дрыхла на диванчике – не будить же ее, чтоб засвидетельствовать прибытие! Так бы и сделал, знай наперед об убийстве.

– А если без дураков: в котором часу вы вернулись в гостиницу?

– Трех еще не было. Я взглянул на будильник перед тем, как его поставить на семь, – у меня был утренний рейс.

Я не понимал, к чему он клонит, хоть и чувствовал, что расставляет очередную ловушку, в которую не поддамся. Зря стараешься, падла. Вот бы кого придушить!

– А когда вы с Никитой вышли от Саши?

– Что-то около двух, – сказал я, не видя смысла врать.

– Без двадцати два, – уточнила Галя. – Как только вы ушли, я завела часы.

– И сразу отправились домой?

– Не сразу. Минут десять прошлись, пока не остановили тачку.

– Такси?

– Найдешь у вас в это время такси! Частный подвоз.

– Который был час?

– Без трех минут два. Это точно – я взглянул на щиток машины.

– И что потом?

– Не понял? – переспросил я.

– Вы дали шоферу адрес?

– А как вы думали? Или питерские шоферы понимают своих клиентов без слов? Телепатическим способом?

– И как вы поехали?

Весь аж напрягся. Мы вступили в terra incognita, я боялся подвоха, но, убей Бог, никак не мог просечь, в чем каверза и подковыр. Был начеку, нутром чувствуя, что он меня на чем-то подлавливает, но на чем? Ничего не оставалось, как описать маршрут, которым я действительно вернулся в гостиницу.

– По Среднему проспекту до какой-то однозначной линии, а по ней уже до Невы. Потом мост Лейтенанта Шмидта, площадь Труда, если только вы не вернули им прежние имена. Садовая, Невский, площадь Александра Невского. Тпру! – крикнул я, радуясь, что благополучно добрался до конца.

Борис Павлович вежливо улыбнулся:

– И к трем были уже у себя в номере. Итак, вы утверждаете, что переехали мост Лейтенанта Шмидта в начале третьего. Я понял вас верно?

И тут до меня дошло. Ну и дурака свалял! Попасться на такой мелочи. Аж скривился от досады. А Борис Павлович глядел на меня улыбаясь. Я мог бы, конечно, сказать теперь, что запамятовал, и сменить мост Лейтенанта Шмидта на Дворцовый, но его расписания я тоже не знал. Надо же – попасться на том, что говоришь правду!

Борис Павлович сказал несколько назидательно:

– Мост Лейтенанта Шмидта разводится с двух до трех. Как и Дворцовый. Вам не повезло со временем, Глеб Алексеевич. Лучше б вы засиделись у Саши лишний часок. К сожалению, вы его провели иначе. Не сомневаюсь, что вы точно описали маршрут, но только это было не с двух до трех, а чуть позже. А в указанное вами время выбраться с Васильевского острова и добраться до гостиницы "Москва" затруднительно из-за разведенных мостов. Разве что вертолетом. Но судя по всему, вы пользовались наземным транспортом.

– Переигрываете, – сказал я, как он мне давеча.

– Игра закончена, теперь все по-настоящему, Глеб Алексеевич.

Я даже поморщился от его тона:

– Что-то вы чересчур самоуверенны. Либо слишком серьезны. А любая серьезность отдает безвкусицей.

– Вкус – условная категория. Мне бы хотелось знать, как вы провели тот час-полтора, пока не вернулись под утро в гостиницу, чтоб, наскоро собрав вещи и засвидетельствовав свое присутствие у портье, помчаться в Пулково.

Линию защиты приходилось менять на ходу. Если его игра и закончена, в чем сомневаюсь, моя – только начинается, и выходить из нее по доброй воле не собираюсь. Игра – самая серьезная вещь на свете, Жан-Жак прав. Не испытывал никакого желания говорить о том, о чем он спрашивал. А тем более о том, чего не спрашивал. Буду говорить молча. Tacet, sed loquitur. А уж он пусть сам мозгами раскинет, если они у него имеются.

– С самого начала вы собираете на меня досье – иначе зачем приперлись тогда в Эрмитаж? Вы же не знали, что "Даная" подменная! И не узнали бы до сих пор, не объяви я во всеуслышание. А теперь еще шьете мне убийство, пользуясь подлогами и инсинуациями. Это провокация КГБ. Либо ваш личный реванш за то, что оставил вас тогда с носом, Я уже предупредил американского консула о готовящейся провокации. Войны из-за меня между Америкой и Россией не будет, но лично вы шею на мне свернете.

– Вы, я вижу, специалист по шеям. Пропустил мимо ушей допотопную шутку и продолжал себя накачивать:

– Хотите, чтоб я помог засадить себя в тюрягу? Дудки! Пусть с мостами вышла накладка, но это вовсе не значит, что я убил Никиту. Солгать – еще не значит сознаться в преступлении. Да и на кой мне его убивать? А если я ностальгически прогуливался по любимому городу? Что б я ни сказал, все будет использовано против меня. А посему отвечать на ваши вопросы отказываюсь. Только после предъявления официального обвинения и в присутствии адвоката. Американского.

– Тогда позвольте мне самому рассказать, как вы провели ту ночь, с кое-какими лакунами, понятно, которые рано или поздно вы сами и заполните по старой дружбе. Не зарекайтесь, Глеб Алексеевич. Я все еще надеюсь на наше с вами сотрудничество, чтоб обмозговать ситуацию совместно.

– Напрасно надеетесь. Лучше покойника спросите – как лицо заинтересованное, не сбрешет.

Борис Павлович оставил без внимания мою реплику.

– В нашем распоряжении две отправные точки, которые не подлежат сомнению, – без двадцати два ночи вы вышли с Никитой от Саши, а в половине шестого действительно позвонили портье и попросили заказать вам такси в Пулково – ваш самолет улетал в восемь двадцать. От Гавани до вашей гостиницы – полчаса езды. Накинем для верности пятнадцать минут на поиски машины. И еще пятнадцать, чтобы улучить момент, когда ночной портье на минуту-другую покинет свой пост, проникнуть в гостиницу незамеченным и подняться, скорее всего по пожарной лестнице, к себе на девятый этаж. Округляем до часа. Чтобы попасть к себе в номер к половине шестого, вам нужно было расстаться с вашим другом Никитой, живым или мертвым, за час до этого, то есть приблизительно в половине пятого. Это соответствует и расписанию разведения мостов. С Васильевского острова через Большую Неву их два. Мост Лейтенанта Шмидта разводится с двух до без пятнадцати пять, а Дворцовый дважды – с двух до трех и с трех двадцати до тех же самых без пятнадцати пять. Ничего этого вы не знали, точнее – не помнили, что неудивительно: столько лет минуло, а в Нью-Йорке мосты такие высокие, что разводить их нет нужды. Вот причина вашей накладки, полагаю, не единственной, память. Теперь я знаю, на чем вас ловить: человек не может удержать в активной памяти все атрибуты той реальности, с которой он не соприкасается уже девять лет. Провалы памяти, а как следствие – проколы даже в самых что ни на есть тщательно разработанных планах. Ни один питерец не попался б на этом, а вы попались. А потому неизбежно совершили или совершите еще пару промашечек, и теперь уже только от нас зависит подловить вас на них.

– А не рано вы раскрываете свои карты? – спросил я Бориса Павловича, подумав про себя, что главная моя ошибка-в недооценке противника. Как много ему удалось в такой короткий срок. Что значит сила ненависти! Одна, но пламенная страсть. Главное теперь – не дать ему знать, что я переменил о нем мнение.

– Я верю вам, с чего вам придумывать? – продолжал Борис Павлович. – Вы ехали через мост Лейтенанта Шмидта – это кратчайший путь. Времени у вас было в обрез, где-то на рассвете вам удалось поймать левака, которого мы сейчас разыскиваем, движение на мосту было только что открыто, вам просто не пришлось в этот приезд столкнуться с нашей, сугубо питерской, транспортной проблемой по ночам – вот вы и запамятовали. Таким образом, прохронометрировав ваш путь, мы обозначили его временные рамки, что для нас исключительно важно, – от двух до половины пятого. Порядка двух часов – вот что у вас было для общения с Никитой tete-a-tete.

Я помалкивал, не выдавая своей радости и полагая, что угол отклонения от реальности будет неизбежно расти, коли его рассказ о моих ночных мытарствах уже пошел вкривь. Он взял было след, но тут же потерял его и теперь прет по ложному. В чем преимущество слушателя перед рассказчиком? Зачем запутываться самому, если есть возможность дать запутаться собеседнику? Сказано же: молчи, скрывайся и таи...

– Предполагаю следующее: прямо от Саши вы отправились в мастерскую, продолжал брехать Борис Павлович. – Врать не стану – причины не знаю. В нашем расследовании мы несколько продвинулись, но до полной реконструкции событий еще далеко. Вот почему нам и приходится прибегать к рабочим гипотезам и альтернативным вариантам. Возможно, вы предложили проводить Никиту по причине нанесенных ему в тот вечер вами и Сашей увечий, и Никита по наивности согласился. У него была ослаблена не только бдительность, но и элементарная осторожность. Сосредоточив весь свой страх на Саше, чьей мести опасался, он зато с излишней доверчивостью относился ко всем остальным – к вам, в частности. Вполне возможно и даже вероятно, что предложил вам переночевать у него, чувствуя себя с вами в большей безопасности. Вы поднялись к нему в мастерскую, какое-то время ушло на треп. Вы оба были в подпитии, Никита, несомненно, побольше, вдобавок общее состояние его нервной системы, ушибленной страхом. Поэтому вам ничего не стоило незаметно или шутя, как бы примеряя, натянуть перчатки, которыми Никита пользовался, размешивая краски. Об этих резиновых перчатках, запачканных краской, мы знаем только со слов тех, кто бывал в мастерской, – перчатки исчезли: косвенное свидетельство, что были использованы убийцей. Прямого свидетельства – следов краски на шее убитого – мы не обнаружили. А это значит, перчатки были предусмотрительно вывернуты наизнанку. Надев перчатки, вы набросились на него, пользуясь своим физическим преимуществом и разницей в весовых категориях, – закончил Борис Павлович, обращаясь уже лично ко мне.

– Литература, – сказал я.

– Литература, – согласился неожиданно Борис Павлович. – Это наша предварительная, или, как у нас принято называть, нулевая версия, выдвинутая в порядке зондирования почвы. Благодаря вам, Глеб Алексеевич, мы ее существенно откорректировали. Общеизвестно – посещение места преступления с предполагаемым преступником может кое-что подсказать следствию. Так случилось и на этот раз. Когда мы с вами, Глеб Алексеевич, обходили сегодня мастерскую, вы непроизвольно задержались у ночного столика, где находились три предмета. Вы потянулись к одному из них и, раскрыв томик Франсуа Вийона, зачитали стих, где поэт предсказывает себе быть повешену, а потом сказали, что будь убийца поизобретательней, мог симулировать самоубийство, на что я ответил, что времени у убийцы было в обрез. Мы провели дактилоскопический анализ книги Вийона и обнаружили отпечатки ваших пальцев, помимо обложки, только на страницах, где помещено совсем другое стихотворение, а именно "Баллада истин наизнанку", которая, кстати, очень подходит вашему парадоксальному мышлению. Я не психолог, но забавно, что, открыв наугад Вийона, вы вспомнили по ассоциации его эпитафию самому себе, где речь шла о повешении, а быть повешенным или быть задушенным с медицинской точки, разница невелика. В прочитанном вами двустишии упомянута шея – вот что главное!

– Ну и что? А почему бы не предположить тогда, что . Вийона я вспомнил не по ассоциации с удушением жертвы, но в связи с предполагаемым наказанием за совершенное мной убийство, которого в действительности не совершал? Пусть у вас не вешают, а расстреливают, сути не меняет. Психология, как известно, – палка о двух концах, можно повернуть в любую сторону. А концы с концами у вас все равно не сходятся. Увы – для вас увы, а для меня к счастью, – Эркюль Пуаро из вас никакой. Серые клеточки не те! У того была интуиция, помноженная на метод, а вы просто начитались детективов.

Я говорил ему то, что думал о нем раньше.

– Вы недооцениваете противника, – сказал он, попавшись. – Или переоцениваете самого себя. Что часто случается с преступниками, у которых сплошь да рядом комплекс сверхчеловека. Если вы действительно убийца, как я предполагаю, то убийца необычайно самоуверенный.

– Преступник и должен быть самоуверенным – иначе нет смысла браться за дело, – сказал я.

– Самоуверенность преступника – оборотная сторона его неуверенности. Его и ловить не нужно, он сам ловится на своих промахах. Цель следователя, как я ее понимаю, – . загнать преступника в его собственную западню. Сейчас покажу на примере. Если б вы только задержались на мгновение у ночного столика, я бы, возможно, и не обратил внимания либо, обратив, не понял, что к чему. Вы, который обычно недооцениваете противника, на этот раз переоценили, решив, что я все сразу же просек. На самом деле я ничего не понимал, пока вы не взяли в руки Вийона, чтобы отвлечь меня от другого предмета на столике.

– Понятно, это был не стакан с водой, – хохотнул я.

– Да, это был не стакан с водой, – согласился Борис Павлович. – Жертва была задушена во сне. А засыпал он, как показывает Галина Матвеевна, мгновенно, иногда даже не раздеваясь, особенно когда принимал перед этим на грудь, а это с ним в последнее время случалось. Среди ночи он, правда, согласно тому же источнику, часто просыпался – мучили кошмары. На этот раз его кошмару суждено было сбыться. Пьяный и сонный, он почти не оказал сопротивления – следов борьбы на теле не обнаружено. Потом вы оттащили труп к двери, имитируя предыдущее убийство, а уйдя, оставили ее открытой. Единственное, что вы забыли, – надеть на вашего друга очки. Они так и остались на ночном столике. И эту ошибку вы обнаружили только спустя три дня, когда снова оказались в мастерской, на этот раз – не по своей воле. А обнаружив, совершили новую: взяли томик Вийона, как бы не обращая внимания на очки.

– А если наоборот? Вы не допускаете, что у меня просто глаз лучше, чем ваш? Либо я знал Никиту лучше, чем вы? Единственный в нашей сараевской шатии-братии очкарик, он был непредставим без очков. Минус семь с полтиной в одном глазу и минус восемь в другом. Без очков слеп, как новорожденный котенок. Я не видел его трупа, а так бы сразу засек, что без очков у двери ему делать нечего. А уж тем более если б убил его во сне, то сначала нацепил на нос очки и только потом оттащил труп к двери, имитируя предыдущее убийство.

– Времени у вас было в обрез, – напомнил Борис Павлович, но я пропустил мимо ушей, на каждый чих не наздравствуешься.

– Странно, что Галя не обратила на это внимания. Ах да, совсем забыл ей приходилось видеть его без очков. Как и без всего остального. Мне – нет. А потому, заметив на ночном столике очки, я понял, что труп был найден не в полном обмундировании.

– Почему вы тогда не сказали об этом мне? Смолчали?

– Еще не хватало на вас ишачить! Не только это – я многого вам не говорю. Не обязан. Вот незадолго до вашего прихода кое-что своим дружкам сообщил, а вам – молчок, – поддразнил я его. – Дальнейшее, как говорил мой друг Гамлет, – молчание. Вот чем кончится ваше расследование. Еще одна цитата: лбом – об черный камень.

– А как насчет укрывательства? Даже если лично вы не замешаны.

– Укрывательство? Откуда мне знать, что мое знание может привести к поимке преступника? Есть, наконец, интимное знание – как, скажем, мое о Галине Матвеевне. Или Галины Матвеевны – обо мне. И здесь уже дело вкуса – делиться им с посторонними либо нет. Галина Матвеевна, я знаю, однажды обнародовала свое знание. У меня на подобные вещи иная точка зрения. Положим, Никита доверил мне секрет – я не обязан пересказывать его первому встречному. Не по-дружески. Да и какого рожна? По мне, чем меньше вы знаете, тем лучше! У нас противоположные цели. Вы ждете, чтоб я обмишурился, а я – чтоб вы.

– В любом случае общие контуры убийства уже известны. Постепенно они обрастут деталями. Продолжаю думать, с вашей помощью. Но и без вашей тоже. Сейчас ведутся интенсивные поиски улик и свидетелей. И как я уже говорил, вы должны были, не могли не совершить еще парочку таких ошибок, как с мостами, из-за долголетнего отрыва от питерской жизни, либо с очками – ввиду дефицита времени. Невозможно совершить преступление, не наследив, – убежден, мы еще обнаружим следы убийцы на месте преступления.

– А искусство их заметать? Это не я, а вы недооцениваете противника. Кто бы им ни был, – добавил я.

– А сыскное искусство на что? Не говоря уж о том, что нас много, а преступник – один.

– Где уж вам на равных – вот и надеетесь взять числом. Как же! Куча мала.

Мельком глянул на моих сараевских дружков: оба внимательно следили за нашей перепалкой, особенно Саша – тот прямо окосел от удивления. А я совсем успокоился – рассказ приобретал все более фантастические черты. Угол отклонения – градусов на девяносто. А что, если раскланяться – задержит или отпустит? А если нам с ним выйти вместе, как три дня назад с Никитой? По проторенной дорожке, так сказать. Телосложения он крепкого, мускулы натренированы, но я зато ростом выше. Плюс эффект неожиданности. Почему не помериться? Заметано. Не выдержал и расхохотался.

– Чему вы? – спросил Борис Павлович.

– Возможностям, которые таятся в вашем рассказе для его героев. Его сюжетный, так сказать, потенциал.

– Один из героев – мертв.

– Зато другие живы. Вы, например. Мяу, как говорил в таких случаях покойник. Ведь не только я – вы тоже герой этой пока не законченной истории.

– Почти законченной, хоть в ней еще есть белые пятна.

– Вся ваша история – сплошное белое пятно, плод вашей убогой фантазии, игра ума, простите, не очень далекого. Вы говорите об ошибках, которые мог совершить я. А ошибки, которые совершили вы, восстанавливая ход событий? Ваша нулевая версия не выдерживает критики. Нужны факты и доказательства – у вас их нет. Все, что вам остается, – это сочинять и блефовать. Вы и работаете не как криминалист, а как писатель, но писатель из вас тоже никакой. Куда ни кинь кругом бездарны.

Это я заметил собственными глазами – Борис Павлович покраснел. Выходит, не такой он твердокаменный, как представляется. Какое все-таки счастье говорить врагу в глаза что думаешь. И даже хуже, чем думаешь. Или совсем не то, что думаешь, но так, чтоб задеть за живое. Испытывал острое удовольствие, на которое не решился девять лет назад, а так хотелось. Это не он, а я брал реванш. Если знать силу слов и умело ими пользоваться, то и убивать никого не надо. Только в крайнем случае.

Вот именно: в крайнем случае.

– А зачем мне было его убивать? – поинтересовался я в очередной раз.

– Затем, что вы ушли из мастерской не с пустыми руками. Не отказал себе в удовольствии еще раз глянуть на последнего русского романтика – тот и вовсе оцепенел, переводя взгляд с меня на Бориса Павловича.

– Понятно, – протянул я. – С "Данаей" под мышкой.

– Вот именно, – подтвердил Борис Павлович. – С "Данаей" под мышкой.

– Но если он дрых, набравшись, я мог преспокойно вынести "Данаю", не убивая его.

– Он бы хватился, проснувшись, -и вас, и "Данаи".

– Ну хватился бы – что с того? Вам бы не настучал – все равно что донести на самого себя. Или погнался бы за самолетом?

– Галина Матвеевна сообщила, что он мгновенно засы–пал, но потом метался по постели и через полчаса обычно просыпался и вставал, чтоб опохмелиться.

– В отличие от Галины Матвеевны я не осведомлен о его ночных привычках.

Подстилка общая – через минжу к культуре приобщалась, всех троих обслужила! Чем не групповуха: один ее е... , другого она е... , а метила в третьего. Не исключено, что и Борис Павлович разок-другой ей вставил. Галина Матвеевна! От стука до секса – один шаг. Еще неизвестно, кто из нас ей целку сломал! Считал же я столько лет, что она в меня втюрилась, а был просто запасным игроком, заместителем Саши, ей все равно с кем. А теперь вот меня закладывает – только чтоб отвести подозрения от Саши. Может, и сговорились, хоть он и прикидывается дурачком. Сговор? Трое на одного? Что ж, померимся!

Борис Павлович продолжал на меня наступать:

– Вы знали, сами говорили о его страхе, о его кошмарах. А теперь вам пришлось лично убедиться – спал он беспокойно, метался, бредил во сне. Вот вы и решили действовать наверняка. Потому что если б он проснулся среди ночи, ему не пришлось бы догонять самолет. Он бы застал вас в номере гостиницы.

– Можно подумать, вы лично присутствовали при его убийстве. А что, если он пал очередной жертвой разгулявшейся у вас преступности?

– Слишком много жертв криминогена для одного довольно ограниченного круга людей. Закон войны: снаряд не падает в воронку от предыдущего.

– В любом случае ваши фантазии не подтверждены фактами. Сами признали рабочие гипотезы. Нулевая версия, версия No 1, версия No 2, версия No 3 – до бесконечности. Чем больше версий, тем дальше от реальности. А реальность не вариативна: одна-единственная. Мы расстались с Никитой через десять минут после того, как вышли от Саши, – сказал я, как было в действительности. – На прощание он обещал подарить мне любую из "Данай" – на выбор. Так что красть, а тем более убивать не было никакого резона. Побродил в районе Стрелки, напитерился и вернулся в гостиницу. Вот и весь сказ. Все остальное – выдумки или умозаключения. Вы шьете мне похищение "Данаи" плюс убийство Никиты, но исходите не из логики фактов, а сугубо из ваших подозрений. Те, в свою очередь, полностью зависят от ваших симпатий и антипатий. Вот вы и хотите, чтоб злоумышленником оказался я. Исходя из своих предубеждений желаемое выдаете за действительное. Зуб на меня давно точите. С тех пор как я вас тогда надул, – не отказал себе в удовольствии напомнить ему еще раз о том, что он и так помнил слишком хорошо.

Зазвонил телефон. Так странно среди ночи. Сам видел, как Галя вздрогнула. Уж не покойничек ли решил побеспокоить на сон грядущий? Мелькнуло: не розыгрыш ли все это – и звонок, и наше ночное бдение, и смерть Никиты? Что, если он снова разыграл своего убийцу, притворившись мертвым?

Саша снял трубку и тут же передал ее Борису Павловичу:

– Вас.

– Да... Превосходно! Вы его задержали? Рядом с вами? Я бы хотел, чтоб он повторил свои показания мне. Прямо сейчас, это важно. Дайте ему трубку.

Затаив дыхание, смотрели мы на Бориса Павловича, пока он слушал рассказ неведомого свидетеля. Впрочем, почему неведомого? Разве что Саше и Гале. Я-то уже догадался. Весь вопрос – который из них? От этого много зависело. Пытался понять по односложным репликам и вопросам Бориса Павловича.

– В котором, вы говорите, часу? – переспросил он. – И сколько длилось ваше путешествие?.. Вы уверены?.. Не можете ли точно вспомнить, что он ответил?.. Нет, больше никаких вопросов. Спасибо. – И положил трубку. – Вы оказались правы, – обернулся он ко мне. – Вы действительно расстались с Никитой минут через десять после того, как вышли от Саши. Только, расставшись, вы не стали бродить по городу. Вам удалось поймать машину. Я только что говорил с шофером.

Я вздохнул с облегчением.

– Мы исходили из того, что человек, который вас подвез три дня назад, совершает ночные рейсы более и менее регулярно. Так и оказалось, хотя мы искали другого шофера. И продолжаем искать, останавливая все машины, которые разъезжают этой ночью на Васильевском острове. Вот и набрели на этого левака, нам повезло. Назовем его условно шофер No 1. Теперь хорошо бы найти еще шофера No 2, который привез вас в гостиницу в пять часов ночи, и шофера No 3, который спустя час отвез вас из гостиницы в аэропорт.